А) начало стихийного подъема 2 page

Но "Р. Дело" не только "защищало" "экономистов", а также и само сбивалось постоянно на их основные заблуждения. Источник этой сбивчивости лежал в двусмысленном понимании следующего тезиса программы "Р. Дела": "важнейшим явлением русской жизни, которое главным образом будет определять задачи (курс. наш) и характер литературной деятельности Союза, мы считаем возникшее за последние годы массовое рабочее движение" (курс. "Р. Д."). Что массовое движение есть явление важнейшее, об этом не может быть спора. Но весь вопрос в том, как понимать "определение задач" этим массовым движением. Понимать это можно двояко: или в смысле преклонения пред стихийностью этого движения, т. е. сведения роли социал-демократии до простого прислужничества рабочему движению как таковому (понимание "Раб. Мысли", "Группы самоосвобождения" и прочих "экономистов"); или же в том смысле, что массовое движение ставит перед нами новые теоретические, политические, организационные задачи, гораздо более сложные, чем те, которыми можно было удовлетворяться в период до возникновения массового движения. "Раб. Дело" склонялось и склоняется именно к первому пониманию, потому что оно ни о каких новых задачах ничего определенного не говорило, а рассуждало все время именно так, как будто бы это "массовое движение" избавляет нас от необходимости ясно сознать и решить выдвигаемые им задачи. Достаточно сослаться на то, что "Р. Дело" считало невозможным ставить массовому рабочему движению первой, задачей - низвержение самодержавия, принижая эту задачу (во имя массового движения) до задачи борьбы за ближайшие политические требования ("Ответ", стр. 25).

Минуя статью редактора "Раб. Дела" Б. Кричевского в № 7 - "Экономическая и политическая борьба в русском движении", статью, повторяющую те же самые ошибки, перейдем прямо к № 10 "Р. Дела". Мы не станем, конечно, входить в разбор отдельных возражений Б. Кричевского и Мартынова против "Зари" и "Искры". Нас интересует здесь только та принципиальная позиция, которую заняло в № 10 "Рабочее Дело". Мы не будем, например, разбирать того курьеза, что "Р. Дело" усмотрело "диаметральное противоречие" между положением:

"Социал-демократия не связывает себе рук, не суживает своей деятельности одним каким-нибудь заранее придуманным планом или приемом политической борьбы, - она признает все средства борьбы, лишь бы они соответствовали наличным силам партии" и т. д. (№ 1 "Искры")

и положением:

"Если нет крепкой организации, искушенной в политической борьбе при всякой обстановке и во всякие периоды, то не может быть и речи о том систематическом, освещенном твердыми принципами и неуклонно проводимом плане деятельности, который только и заслуживает названия тактики" (№ 4 "Искры").

Смешать принципиальное признание всех средств борьбы, всех планов и приемов, лишь бы они были целесообразны, - с требованием в данный политический момент руководиться неуклонно проводимым планом, если хочешь толковать о тактике, это значило все равно что смешать признание медициной всяких систем лечения с требованием держаться одной определенной системы при лечении данной болезни. Но в том-то и дело, что "Раб. Дело", само страдая болезнью, которую мы назвали преклонением пред стихийностью, не хочет признать никаких "систем лечения" этой болезни. Оно сделало поэтому замечательное открытие, что "тактика-план противоречит основному духу марксизма" (№ 10, стр. 18), что тактика есть "процесс роста партийных задач, растущих вместе с партией" (стр. 11, курс. "Р. Д."). Это последнее изречение имеет все шансы сделаться знаменитым изречением, неразрушимым памятником "направления" "Раб. Дела". На вопрос: "куда идти?" руководящий орган дает ответ: движение есть процесс изменения расстояния между исходным и последующим пунктами движения. Это несравненное глубокомыслие представляет из себя, однако, не только курьез (тогда бы на нем не стоило особенно останавливаться), но и программу целого направления, именно: ту самую программу, которую Р. М. (в "Отдельном приложении к "Раб. Мысли"") выразил словами: желательна та борьба, которая возможна, а возможна та, которая идет в данную минуту. Это как раз направление безграничного оппортунизма, пассивно приспособляющегося к стихийности.

"Тактика-план противоречит основному духу марксизма!" Да это клевета на марксизм, превращение его в ту самую карикатуру, которую противопоставляли нам в войне с нами народники. Это именно принижение инициативы и энергии сознательных деятелей, тогда как марксизм дает, напротив, гигантский толчок инициативе и энергии социал-демократа, открывая ему самые широкие перспективы, отдавая (если можно так выразиться) в его распоряжение могучие силы миллионов и миллионов "стихийно" поднимающегося на борьбу рабочего класса! Вся история международной социал-демократии кишит планами, которые выдвигались то одним, то другим политическим вождем, оправдывая дальновидность и верность политических, организационных взглядов одного, обнаруживая близорукость и политические ошибки другого. Когда Германия испытала один из величайших исторических переломов - образование империи, открытие рейхстага, дарование всеобщего избирательного права, - один план социал-демократической политики и работы вообще был у Либкнехта, другой у Швейцера. Когда на германских социалистов обрушился исключительный закон, - один план был у Моста и Гассельмана, готовых просто звать к насилию и террору, другой - у Хёхберга, Шрамма и (отчасти) Бернштейна, которые стали было проповедовать социал-демократам, что они своей неразумной резкостью и революционностью вызвали закон и должны теперь заслужить примерным поведением прощение; третий план - у тех, кто подготовлял и осуществлял издание нелегального органа. Глядя назад, много лет спустя после того, как борьба из-за вопроса о выборе пути закончилась и история сказала свое последнее решение о пригодности выбранного пути, - нетрудно, конечно, проявить глубокомыслие изречением о росте партийных задач, растущих вместе с партией. Но в момент смуты, когда русские "критики" и "экономисты" принижают социал-демократию до тред-юнионизма, а террористы усиленно проповедуют принятие "тактики-плана", повторяющего старые ошибки, в такой момент ограничиваться подобным глубокомыслием значит выдавать себе "свидетельство о бедности". В момент, когда многие русские социал-демократы страдают именно недостатком инициативы и энергии, недостатком "размаха политической пропаганды, агитации и организации", недостатком "планов" более широкой постановки революционной работы, - в такой момент говорить: "тактика-план противоречит основному духу марксизма" - значит не только теоретически опошлять марксизм, но и практически тащить партию назад.

"Революционер-социал-демократ имеет задачей, - поучает нас далее "Р. Дело", - своей сознательной работой только ускорять объективное развитие, а не отменять его или заменять ею субъективными планами. "Искра" в теории все это знает. Но огромное значение, справедливо придаваемое марксизмом сознательной революционной работе, увлекает ее на практике, благодаря ее доктринерскому взгляду на тактику, к преуменьшению значения объективного или стихийного элемента развития" (стр. 18).

Опять величайшая теоретическая путаница, достойная г-на В. В. с братиею. Мы спросили бы нашего философа: в чем может выразиться "преуменьшение" объективного развития со стороны составителя субъективных планов? Очевидно в том, что он упустит из виду, что это объективное развитие создает или укрепляет, губит или ослабляет такие-то классы, слои, группы, такие-то нации, группы наций и т. п., обусловливая этим такую-то и такую-то международную политическую группировку сил, позицию революционных партий и проч. Но вина такого составителя будет состоять тогда не в преуменьшении стихийного элемента, а в преуменьшении, наоборот, сознательного элемента, ибо у него не хватит "сознательности" для правильного понимания объективного развития. Поэтому один уже разговор об "оценке сравнительного (курс. "Рабочего Дела") значения" стихийности и сознательности обнаруживает полное отсутствие "сознательности". Если известные "стихийные элементы развития" доступны вообще человеческому сознанию, то неправильная оценка их будет равносильна "преуменьшению сознательного элемента". А если они недоступны сознанию, то мы их не знаем и говорить о них не можем. О чем же толкует Б. Кричевский? Если он находит ошибочными "субъективные планы" "Искры" (а он их именно объявляет ошибочными), то он должен был бы показать, какие именно объективные факты игнорируются этими планами, и обвинить "Искру" за это игнорирование в недостатке сознательности, в "преуменьшении сознательного элемента", выражаясь его языком. Если же он, недовольный субъективными планами, не имеет других аргументов, кроме ссылки на "преуменьшение стихийного элемента" (!!), то он доказывает этим лишь, что он (1) теоретически - понимает марксизм а 1а Кареевы и Михайловские, достаточно осмеянные Бельтовым, (2) практически - вполне доволен темп "стихийными элементами развития", которые увлекали наших легальных марксистов в бернштейнианство, а наших социал-демократов в "экономизм", и что он "зело сердит" на людей, решившихся во что бы то ни стало совлечь русскую социал-демократию с пути "стихийного" развития.

А дальше уже идут совсем веселые вещи. "Подобно тому, как люди, несмотря ни на какие успехи естественных наук, будут размножаться стародедовским способом, - так и появление на свет нового общественного порядка, несмотря ни на какие успехи общественных наук и рост сознательных борцов, и впредь будет являться результатом преимущественно стихийных взрывов" (19). Подобно тому, как стародедовская мудрость гласит: чтобы иметь детей, кому ума недоставало? - так мудрость "новейших социалистов" (а lа Нарцис Тупорылов) гласит: чтобы участвовать в стихийной появлении на свет нового общественного порядка, ума хватит у всякого. Мы думаем тоже, что у всякого хватит. Для такого участия достаточно поддаваться - "экономизму", когда царит "экономизм", - терроризму, когда возник терроризм. Так, "Раб. Дело" весной этого года, когда так важно было предостеречь от увлечения террором, с недоумением стояло перед "новым" для него вопросом. А теперь, полгода спустя, когда вопрос перестал быть такой злобой дня, оно в одно и то же время преподносит нам и заявление: "мы думаем, что задачей социал-демократии не может и не должно быть противодействие подъему террористических настроений" ("Р. Д." № 10, стр. 23) и резолюцию съезда: "Систематический наступательный террор съезд признает несвоевременным" ("Два съезда", стр. 18). Как это замечательно ясно и связно! Не противодействуем, - но объявляем несвоевременным, притом объявляем так, что несистематический и оборонительный террор "резолюцией" не объемлется. Надо признать, что такая резолюция очень безопасна и вполне гарантирована от ошибочности, - как гарантирован от ошибок человек, который говорил для того, чтобы ничего не сказать! И для составления такой резолюции нужно только одно: уметь держаться за хвост движения. Когда "Искра" посмеялась над тем, что "Раб. Дело" объявило вопрос о терроре новым вопросом, то "Р. Дело" сердито обвинило "Искру" в "прямо невероятной претензии навязывать партийной организации решение тактических вопросов, данное группой писателей-эмигрантов более 15 лет тому назад" (стр. 24). Действительно, какая претенциозность и какое преувеличение сознательного элемента: решать вопросы заранее теоретически с тем, чтобы потом убеждать в правильности этого решения и организацию, и партию, и массу! То ли дело просто зады повторять и, никому ничего не "навязывая", подчиняться каждому "повороту" и в сторону "экономизма", и в сторону терроризма. "Раб. Дело" даже обобщает этот великий завет житейской мудрости, обвиняя "Искру" и "Зарю" в "противопоставлении своей программы движению как духа, витающего над бесформенным хаосом" (стр. 29). В чем же состоит роль социал-демократии, как не в том, чтобы быть "духом", не только витающим над стихийным движением, но и поднимающим это последнее до "своей программы"? Не в том же ведь, чтобы тащиться в хвосте движения: в лучшем случае это бесполезно для движения, в худшем - очень и очень вредно. "Рабочее" же "Дело" не только следует этой "тактике-процессу", но и возводит ее в принцип, так что и направление его вернее было бы назвать не оппортунизм, а (от слова: хвост) хвостизмом. И нельзя не признаться, что люди, твердо решившие всегда идти за движением в качестве его хвоста, навсегда и абсолютно гарантированы от "преуменьшения стихийного элемента развития".

Итак, мы убедились, что основная ошибка "нового направления" в русской социал-демократии состоит в преклонении пред стихийностью, в непонимании того, что стихийность массы требует от нас, социал-демократов, массы сознательности. Чем больше стихийный подъем масс, чем шире становится движение, тем еще несравненно быстрее возрастает требование на массу сознательности и в теоретической, и в политической, и в организационной работе социал-демократии.

Стихийный подъем масс в России произошел (и продолжает происходить) с такой быстротой, что социал-демократическая молодежь оказалась неподготовленной к исполнению этих гигантских задач. Эта неподготовленность - наша общая беда, беда всех русских социал-демократов. Подъем масс шел и ширился непрерывно и преемственно, не только не прекращаясь там, где он начался, но и захватывая новые местности и новые слои населения (под влиянием рабочего движения оживилось брожение учащейся молодежи, интеллигенции вообще, даже и крестьянства). Революционеры же отставали от этого подъема и в своих "теориях", и в своей деятельности, им не удавалось создать непрерывной и преемственной организации, способной руководить всем движением.

В первой главе мы констатировали принижение "Раб. Делом" наших теоретических задач и "стихийное" повторение им модного клича "свобода критики": у повторявших не хватило "сознательности" понять диаметральную противоположность позиций "критиков"-оппортунистов и революционеров в Германии и в России.

В следующих главах мы рассмотрим, как выражалось это преклонение пред стихийностью в области политических задач и в организационной работе социал-демократии.

III

ТРЕД-ЮНИОНИСТСКАЯ И СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА

Начнем опять-таки с похвалы “Раб. Делу”. “Обличительная литература и пролетарская борьба” — так озаглавил Мартынов свою статью в № 10 “Рабочего Дела” о разногласиях с “Искрой”. “Мы не можем ограничиться одним обличением порядков, стоящих на пути ее (рабочей партии) развития. Мы должны также откликаться на ближайшие и текущие интересы пролетариата” (стр. 63) — так формулировал он суть этих разногласий. “...“Искра”... фактически есть орган революционной оппозиции, обличающий наши порядки и преимущественно политические порядки... Мы же работаем и будем работать для рабочего дела в тесной органической связи с пролетарской борьбой” (там же). Нельзя не быть благодарным Мартынову за эту формулировку. Она приобретает выдающийся общий интерес, ибо охватывает, в сущности, вовсе не одни только разногласия наши с “Р. Делом”, но и все вообще разногласия между нами и “экономистами” по вопросу о политической борьбе. Мы показали уже, что “экономисты” не отрицают безусловно “политику”, а только сбиваются постоянно с социал-демократического на тред-юнионистское понимание политики. Совершенно так же сбивается и Мартынов, и мы согласны поэтому взять именно его за~ образец экономических заблуждений по данному вопросу. За такой выбор — мы постараемся показать это — на нас не вправе будут претендовать ни авторы “Отдельного приложения к “Раб. Мысли””, ни авторы прокламации “Группы самоосвобождения”, ни авторы “экономического” письма в № 12 “Искры”.

а) ПОЛИТИЧЕСКАЯ АГИТАЦИЯ И ЕЕ СУЖЕНИЕ ЭКОНОМИСТАМИ

Всем известно, что широкое распространение и упрочение экономической борьбы русских рабочих шло рука об руку с созданием “литературы” экономических (фабричных и профессиональных) обличении. Главным содержанием “листков” были обличения фабричных порядков, и среди рабочих скоро вспыхнула настоящая страсть к обличениям. Как только рабочие увидали, что кружки социал-демократов хотят и могут доставлять им нового рода листовки, говорящие всю правду о нищенской жизни, непомерно тяжелом труде и бесправном положении их, — они стали, можно сказать, засыпать корреспонденциями с фабрик и заводов. Эта “обличительная литература” производила громадную сенсацию не только на той фабрике, порядки которой бичевал данный листок, но и на всех фабриках, где что-нибудь слышали о разоблаченных фактах. А так как нужды и бедствия рабочих разных заведений и разных профессий имеют много общего, то “правда про рабочую жизнь” восхищала всех. Среди самых отсталых рабочих развилась настоящая страсть “печататься” — благородная страсть к этой зачаточной форме войны со всем современным общественным порядком, построенным на грабеже и угнетении. И “листки” в громадном большинстве случаев были действительно объявлением войны, потому что разоблачение оказывало страшно возбуждающее действие, вызывало со стороны рабочих общее требование устранить самые вопиющие безобразия и готовность поддержать эти требования стачками. Сами фабриканты в конце концов до такой степени должны были признать значение этих листков, как объявления войны, что сплошь да рядом не хотели и дожидаться самой войны. Обличения, как и всегда, сделались сильны одним уже фактом своего появления, приобрели значение могучего нравственного давления. Случалось не раз, что одного появления листка оказывалось достаточно для удовлетворения всех или части требований. Одним словом, экономические (фабричные) обличения были и теперь остаются важным рычагом экономической борьбы. И это значение сохранится за ними, пока будет существовать капитализм, порождающий необходимо самозащиту рабочих. В самых передовых европейских странах можно наблюдать и теперь, как обличение безобразий какого-нибудь захолустного “промысла” или какой-нибудь всеми забытой отрасли домашней работы служит исходным пунктом к пробуждению классового сознания, к началу профессиональной борьбы и распространения социализма. Преобладающее большинство русских социал-демократов последнего времени было почти всецело поглощено этой работой по организации фабричных обличении. Достаточно вспомнить “Раб. Мысль”, чтобы видеть, до какой степени доходило это поглощение, как при этом забывалось, что сама по себе это, в сущности, еще не социал-демократическая, а только тред-юнионистская деятельность. Обличения захватывали, в сущности, только отношения рабочих данной профессии к их хозяевам и достигали только того, что продавцы рабочей силы научались выгоднее продавать этот “товар” и бороться с покупателем на почве чисто коммерческой сделки. Эти обличения могли сделаться (при условии известного" использования их организацией революционеров) началом и составной частью социал-демократической деятельности, но могли также (а при условии преклонения пред стихийностью должны были) вести к “только-профессиональной” борьбе и к не социал-демократическому рабочему движению. Социал-демократия руководит борьбой рабочего класса не только за v выгодные условия продажи рабочей силы, а и за уничтожение того общественного строя, который заставляет неимущих продаваться богачам. Социал-демократия представляет рабочий класс не в его отношении к данной только группе предпринимателей, а в его отношении ко всем классам современного общества, к государству, как организованной политической силе. Понятно отсюда, что социал-демократы не только не могут ограничиться экономической борьбой, но и не могут допустить, чтобы организация экономических обличении составляла их преобладающую деятельность. Мы должны активно взяться за политическое воспитание рабочего класса, за развитие его политического сознания. С этим теперь, после первого натиска на “экономизм” со стороны “Зари” с “Искрой”, “все согласны” (хотя некоторые только на словах, как мы сейчас увидим).Спрашивается, в чем же должно состоять политическое воспитание? Можно ли ограничиться пропагандой идеи о враждебности рабочего класса самодержавию? Конечно, нет. Недостаточно объяснять политическое угнетение рабочих (как недостаточно было объяснять им противоположность их интересов интересам хозяев). Необходимо агитировать по поводу каждого конкретного проявления этого угнетения (как мы стали агитировать по поводу конкретных проявлений экономического гнета). А так как это угнетение падает на самые различные классы общества, так как оно проявляется в самых различных областях жизни и деятельности, и профессиональной, и общегражданской, и личной, и семейной, и религиозной, и научной, и проч. и проч., то не очевидно ли, что мы не исполним своей задачи развивать политическое сознание рабочих, если мы не возьмем на себя организацию всестороннего политического обличения самодержавия? Ведь для того, чтобы Агитировать по поводу конкретных проявлений гнета, надо обличить эти проявления (как надо было обличать фабричные злоупотребления, чтобы вести экономическую агитацию)?Казалось бы, это ясно? Но именно тут-то и оказывается, что с необходимостью всесторонне развивать политическое сознание “все” согласны только на словах. Тут-то и оказывается, что “Раб. Дело”, например, не только не брало на себя задачи организовать (или положить почин организации) всесторонних политических обличении, но стало тащить назад и “Искру”, которая взялась за эту задачу. Слушайте: “Политическая борьба рабочего класса есть лишь” (именно не лишь) “наиболее развитая, широкая и действительная форма экономической борьбы” (программа “Раб. Дела”, “Р. Д.” № 1, стр. 3). “Теперь перед социал-демократами стоит задача — как придать по возможности самой экономической борьбе политический характер” (Мартынов в № 10, стр. 42). “Экономическая борьба есть наиболее широко применимое средство для вовлечения массы в активную политическую борьбу” (резолюция съезда Союза и “поправки”: “Два съезда”, стр. 11 и 17). Все эти положения проникают собой “Раб. Дело”, как видит читатель, с самого его возникновения и вплоть до последних “инструкций редакции”, и все они выражают, очевидно, один взгляд на политическую агитацию и борьбу. Присмотритесь же к этому взгляду с точки зрения господствующего у всех “экономистов” мнения, что политическая агитация должна следовать за экономической. Верно ли это, что экономическая борьба есть вообще “наиболее широко применимое средство” для вовлечения массы в политическую борьбу? Совершенно неверно. Нисколько не менее “широко применимым” средством такого “вовлечения” являются все и всяческие проявления полицейского гнета и самодержавного бесчинства, а отнюдь не такие только проявления, которые связаны с экономической борьбой. Земские начальники и телесное наказание крестьян, взяточничество чиновников и обращение полиции с городским “простонародьем”, борьба с голодающими и травля народного стремления к свету и знанию, выколачивание податей и преследование сектантов, муштровка солдат и солдатское обращение со студентами и либеральной интеллигенцией, — почему все эти и тысячи других подобных проявлений гнета, непосредственно не связанных с “экономической” борьбой, представляют из себя вообще менее “широко применимые” средства и поводы политической агитации, вовлечения массы в политическую борьбу? Как раз напротив: в общей сумме тех жизненных случаев, когда рабочий страдает (за себя или за близких ему людей) от бесправия, произвола и насилия, — лишь небольшое меньшинство составляет, несомненно, случаи полицейского гнета именно в профессиональной борьбе. К чему же заранее суживать размах политической агитации, объявляя “наиболее широко применимым” лишь одно из средств, наряду с которыми для социал-демократа должны стоять другие, вообще говоря, не менее “широко применимые”?Во времена давно, давно прошедшие (год тому назад!..) “Раб. Дело” писало: “Ближайшие политические требования становятся доступными для массы после одной или, в крайнем случае, нескольких стачек”, “как только правительство пустило в ход полицию и жандармерию” (№ 7, стр. 15, август 1900 года). Эта оппортунистическая теория стадий в настоящее время уже отвергнута Союзом, который делает нам уступку, заявляя: “нет никакой необходимости с самого начала вести политическую агитацию только на экономической почве” (“Два съезда”, стр. 11). Будущий историк русской социал-демократии из одного этого отрицания “Союзом” части своих старых заблуждений увидит лучше, чем из всяких длинных рассуждении, до какого принижения доводили социализм наши “экономисты”! Но какая же наивность была со стороны Союза воображать, что ценой этого отказа от одной формы сужения политики нас можно побудить согласиться на другую форму сужения! Не логичнее ли было бы и тут сказать, что экономическую борьбу следует вести как можно более широко, что ей всегда следует пользоваться для политической агитации, но “нет никакой необходимости” считать экономическую борьбу наиболее широко применимым средством для вовлечения массы в активную политическую борьбу?Союз придает значение тому, что он заменил выражением “наиболее широко применимое средство” выражение “лучшее средство”, стоящее в соответственной резолюции 4-го съезда Еврейского рабочего союза (Бунда)^в8. Мы, право, затруднились бы сказать, какая из этих резолюций лучше: по нашему мнению, обе хуже. И Союз и Бунд сбиваются тут (отчасти, может быть, даже бессознательно, под влиянием традиции) на экономическое, тред-юнионистское толкование политики. Дело нисколько, в сущности, не меняется от того, производится ли это посредством словечка: “лучший” или посредством словечка: “наиболее широко применимый”. Если бы Союз сказал, что “политическая агитация на экономической почве” есть наиболее широко применяемое (а не “применимое”) средство, то он был бы прав по отношению к известному периоду в развитии нашего социал-демократического движения. Именно он был бы прав по отношению к “экономистам”, по отношению к многим практикам (если не к большинству их) 1898—1901 годов, ибо эти практики-“экономисты”, действительно, политическую агитацию применяли (поскольку они вообще ее применяли!) почти исключительно на экономической почве. Такую политическую агитацию признавали и даже рекомендовали, как мы видели, и “Раб. Мысль” и “Группа самоосвобождения”! “Раб. Дело” должно было решительно осудить то, что полезное дело экономической агитации сопровождалось -вредным сужением политической борьбы, а оно вместо того объявляет наиболее широко при меняемое (“экономистами”) средство наиболее широко применимым/ Неудивительно, что, когда мы называем этих людей “экономистами”, им ничего не остается, как ругать нас на все корки и “мистификаторами”, и “дезорганизаторами”, и “папскими нунциями”, и “клеветниками”, как плакать перед всеми и каждым, что им нанесли кровную обиду, как заявлять чуть ли не с клятвами: “в “экономизме” теперь решительно ни одна социал-демократическая организация не повинна”. Ах, эти клеветники, злые — политики! Не нарочно ли они весь “экономизм” выдумали, чтобы наносить людям, из-за одного только своего человеконенавистничества, обиды кровные?Какой конкретный, реальный смысл имеет, в устах Мартынова, постановка социал-демократии задачи: “придать самой экономической борьбе политический характер”? Экономическая борьба есть коллективная борьба рабочих с хозяевами за выгодные условия продажи рабочей силы, за улучшение условий труда и жизни рабочих. Эта борьба по необходимости является борьбой профессиональной, потому что условия труда крайне разнообразны в разных профессиях, и, след., борьба за улучшение этих условий не может не вестись по профессиям (профессиональными союзами на Западе, профессиональными временными соединениями и листками в России и т. п.). Придать “самой экономической борьбе политический характер” значит, следовательно, добиваться осуществления тех же профессиональных требований, того же профессионального улучшения условий труда посредством “законодательных и административных мероприятий” (как выражается Мартынов на следующей, 43, странице своей статьи). Это именно делают и всегда делали все профессиональные рабочие союзы. Загляните в сочинение основательных ученых (и “основательных” оппортунистов) супругов Вебб, и вы увидите, что английские рабочие союзы давным-давно уже сознали и осуществляют задачу “придать самой экономической борьбе политический характер”, давным-давно борются за свободу стачек, за устранение всех и всяческих юридических препятствий кооперативному и профессиональному движению, за издание законов в защиту женщин и детей, за улучшение условий труда посредством санитарного и фабричного законодательства и пр.Таким образом за пышной фразой: “придать самой экономической борьбе политический характер”, которая звучит “ужасно” глубокомысленно и революционно, прячется, в сущности, традиционное стремление принизить социал-демократическую политику до политики тред-юнионистской! Под видом исправления односторонности “Искры”, которая ставит — видите ли — “революционизирование догмы выше революционизирования жизни”, нам преподносят как нечто новое борьбу за экономические реформы. В самом деле, ровно ничего другого, кроме борьбы за экономические реформы, не содержится в фразе: “придать самой экономической борьбе политический характер”. И Мартынов сам бы мог додуматься до этого нехитрого вывода, если бы хорошенько вник в значение своих собственных слов. “Наша партия, — говорит он, выдвигая свое самое тяжелое орудие против “Искры”, — могла бы и должна была бы ставить правительству конкретные требования законодательных и административных мероприятий против экономической эксплуатации, против безработицы, против голода и т. д.” (стр. 42—43 в № 10 “Р. Д.”). Конкретные требования мероприятий — разве это не есть требование социальных реформ? И мы спрашиваем еще раз беспристрастных читателей, клевещем ли мы на рабочеделенцев (да простят мне это неуклюжее ходячее словечко!), называя их скрытыми бернштейнианцами, когда они выдвигают, как свое разногласие с “Искрой”, тезис о необходимости борьбы за экономические реформы?Революционная социал-демократия всегда включала и включает в свою деятельность борьбу за реформы. Но “экономической” агитацией она пользуется для предъявления правительству не только требования всяких мероприятий, а также (и прежде всего) требования перестать быть самодержавным правительством. Кроме того, она считает своей обязанностью предъявлять правительству это требование не только на почве экономической борьбы, а и на почве всех вообще проявлений общественно-политической жизни. Одним словом, она подчиняет, борьбу за реформы, как часть целому, революционной борьбе за свободу и за социализм. Мартынов же воскрешает в иной форме теорию стадий, стараясь предписать непременно экономический, так сказать, путь развития политической борьбы. Выступая в момент революционного подъема с особой якобы “задачей” борьбы за реформы, он этим тащит партию назад и играет на руку и “экономическому” и либеральному оппортунизму.Далее. Стыдливо спрятав борьбу за реформы под напыщенный тезис: “придать самой экономической борьбе политический характер”, Мартынов выставил как нечто особое одни только экономические (и даже одни только фабричные) реформы. Почему он это сделал, мы не знаем. Может быть, по недосмотру? Но если бы он имел в виду не только “фабричные” реформы, то тогда весь его тезис, только что нами приведенный, потерял бы всякий смысл. Может быть, потому, что он считает возможными и вероятными со стороны правительства “уступки” только в области экономической? Если да, то это странное заблуждение: уступки возможны и бывают и в области законодательства о розге, о паспортах, о выкупных платежах, о сектантстве, о цензуре и проч. и проч. “Экономические” уступки (или лжеуступки) для правительства, разумеется, всего дешевле и всего выгоднее, ибо оно надеется внушить этим доверие рабочим массам к себе. Но именно потому мы, социал-демократы, и не должны никоим образом и абсолютно ничем давать место мнению (или недоразумению), будто для нас дороже экономические реформы, будто мы именно их считаем особо важными и т. п. “Такие требования, — говорит Мартынов о выдвинутых им выше конкретных требованиях законодательных и административных мероприятий, — не были бы пустым звуком, потому что, суля известные осязательные результаты, они могли бы быть активно поддержаны рабочей массой”... Мы не “экономисты”, о нет! Мы только пресмыкаемся так же рабски пред “осязательностью” конкретных результатов, как господа Бернштейны, Прокоповичи, Струве, Р. М. и tutti quanti! Мы только даем понять (вместе с Нарцисом Тупорыловым), что все, что не “сулит осязательных результатов”, есть “пустой звук”! Мы только выражаемся так, как будто рабочая масса неспособна (и не доказала уже вопреки тем, кто сваливает на нее свое филистерство, свою способность) активно поддерживать всякий протест против самодержавия, даже абсолютно никаких осязательных результатов ей не сулящий! Возьмите хотя бы те же, самим Мартыновым приведенные примеры о “мероприятиях” против безработицы и голода. В то время, как “Рабоч. Дело” занимается, судя по его обещанию, выработкой и разработкой “конкретных (в форме законопроектов?) требований законодательных и административных мероприятий”, “сулящих осязательные результаты”, — в это время “Искра”, “неизменно ставящая революционизирование догмы выше революционизирования жизни”, старалась объяснить неразрывную связь безработицы со всем капиталистическим строем, предупреждала, что “голод идет”, обличала полицейскую “борьбу с голодающими” и возмутительные “временно-каторжные правила”, в это время “Заря” выпускала отдельным оттиском, как агитационную брошюру, часть посвященного голоду “Внутреннего обозрения”. Но, боже мой, как “односторонни” при этом были неисправимо-узкие ортодоксы, глухие к велениям “самой жизни” догматики! Ни в одной из их статей не было — о ужас! — на одного, ну можете себе представить: решительно ни одного “конкретного требования”, “сулящего осязательные результаты”! Несчастные догматики! Отдать их в науку Кричевским и Мартыновым для убеждения в том, что тактика есть Процесс роста, растущего и т. д., и что нужно самой экономической борьбе придать политический характер!“Экономическая борьба рабочих с хозяевами и с правительством {“экономическая борьба с правительством”!!), кроме своего непосредственного революционного значения, имеет еще то значение, что она наталкивает рабочих непрерывно на вопрос об их политическом бесправии” (Мартынов, стр. 44). Мы выписали эту цитату не для того, чтобы повторять в сотый и тысячный раз сказанное уже выше, а для того, чтобы особо поблагодарить Мартынова за эту новую и превосходную формулировку: “Экономическая борьба рабочих с хозяевами и с правительством”. Какая прелесть! С каким неподражаемым талантом, с каким мастерским элиминированием всех частных разногласий и различии в оттенках между “экономистами” выражена здесь в кратком и ясном положении вся суть “экономизма”, начиная с призыва рабочих к “политической борьбе, которую они ведут в интересах общих, имея в виду улучшение положения всех рабочих”, продолжая теорией стадий и кончая резолюцией съезда о “наиболее широкой применимости” и проч. “Экономическая борьба с правительством” есть именно тред-юнионистская политика, от которой до социал-демократической политики еще очень и очень далеко.