При одних и тех же намерениях воспоследовать может разное 3 page

Но делать то, что делают, как я указал выше, иные, а именно: облачатьсядо кончиков ногтей в чужие доспехи, выполнять задуманное, как это нетруднолюдям, имеющим общую осведомленность, путем использования клочков древнеймудрости, понатыканных то здесь, то там, словом, пытаться скрыть и присвоитьчужое добро — это, во-первых, бесчестно и низко, ибо, не имея ничего задушой, за счет чего они могли бы творить, эти писаки все же пытаются выдатьчужие ценности за свои, а во-вторых, — это величайшая глупость, посколькуони вынуждены довольствоваться добытым с помощью плутовства одобрениемневежественной толпы, роняя себя в глазах людей сведущих, которыепрезрительно морщат нос при виде этой надерганной отовсюду мозаики, тогдакак только их похвала и имеет значение. Что до меня, то нет ничего, чего быя столь же мало желал. Если я порой говорю чужими словами, то лишь для того,чтобы лучше выразить самого себя. Сказанное мною не относится к центонам [404], публикуемым в качестве таковых; в молодости я видел между ниминесколько составленных с большим искусством, какова, например, одна,выпущенная в свет Капилупи [405], не говоря уже о созданных в древности.Авторы их, по большей части, проявили свое дарование и в других сочинениях;таков, например, Липсий [406], автор ученейшей, потребовавшей огромных трудовкомпиляции, названной им «Политика».

Как бы там ни было, — я хочу сказать: каковы бы ни были допущенные мноюнелепости, — я не собираюсь утаивать их, как не собираюсь отказываться и отнаписанного с меня портрета, где у меня лысина и волосы с проседью, так какживописец изобразил на нем не совершенный образец человеческого лица, а лишьмое собственное лицо. Таковы мои склонности и мои взгляды; и я предлагаю ихкак то, во что я верю, а не как то, во что должно верить. Я ставлю своеюцелью показать себя здесь лишь таким, каков я сегодня, ибо завтра, бытьможет, я стану другим, если узнаю что-нибудь новое, способное произвести вомне перемену. Я не пользуюсь достаточным авторитетом, чтобы каждому моемуслову верили, да и не стремлюсь к этому, ибо сознаю, что слишком дурнообучен, чтобы учить других.

Итак, некто, познакомившись с предыдущей главой, сказал мне однажды,будучи у меня, что мне следовало бы несколько подробнее изложить свои мыслио воспитании детей. Сударыня, если и я впрямь обладаю хоть какими-нибудьпознаниями в этой области, я не в состояния дать им лучшее применение, какпринеся в дар тому человечку, который грозит в скором будущем совершить свойторжественный выход на свет божий из вас (вы слишком доблестны, чтобыначинать иначе как с мальчика). Ведь, приняв в свое время столь значительноеучастие в устройстве вашего брака, я имею известное право печься о величии ипроцветании всего, что от него воспоследует; я не говорю уж о том, чтодавнее мое пребывание в вашем распоряжении в качестве вашего покорнейшегослуги обязывает меня желать всею душой чести, всяческих благ и успеха всему,что связано с вами. Но, говоря по правде, я ничего в названном выше предметене разумею, кроме того, пожалуй, что с наибольшими и наиважнейшимитрудностями человеческое познание встречается именно в том разделе науки,который толкует о воспитании и обучении в детском возрасте.

Приемы, к которым обращаются в земледелии до посева, хорошо известны, иприменение их не составляет труда, как, впрочем, и самый посев; но едва то,что посеяно, начнет оживать, как перед нами встает великое разнообразие этихприемов и множество трудностей, необходимых, чтобы его взрастить. То жесамое и с людьми: невелика хитрость посеять их; но едва они появились насвет, как на вас наваливается целая куча самых разнообразных забот, хлопот итревог, как же их вырастить и воспитать.

Склонности детей в раннем возрасте проявляются так слабо и такнеотчетливо, задатки их так обманчивы и неопределенны, что составить себе наэтот счет определенное суждение очень трудно.

Взгляните на Кимона, взгляните на Фемистокла и стольких других! До чегонепохожи были они на себя в детстве! В медвежатах или щенках сказываются ихприродные склонности; люди же, быстро усваивающие привычки, чужие мнения изаконы, легко подвержены переменам и к тому же скрывают свой подлинныйоблик. Трудно поэтому преобразовать то, что вложено в человека самойприродой. От этого и происходит, что, вследствие ошибки в выборе правильногопути, зачастую тратят даром труд и время на натаскивание детей в том, чтоони не в состоянии как следует усвоить. Я считаю, что в этих затруднительныхобстоятельствах нужно неизменно стремиться к тому, чтобы направить детей всторону наилучшего и полезнейшего, не особенно полагаясь на легковесныепредзнаменования и догадки, которые мы извлекаем из движений детской души.Даже Платон, на мой взгляд, придавал им в своем «Государстве» чрезмернобольшое значение.

Сударыня, наука — великое украшение и весьма полезное орудие, особенноесли им владеют лица, столь обласканные судьбой, как вы. Ибо, поистине, вруках людей низких и грубых она не может найти надлежащего применения. Онанеизмеримо больше гордится в тех случаях, когда ей доводится предоставлятьсвои средства для ведения войн или управления народом, для того, чтобыподдерживать дружеское расположение чужеземного государя и его подданных,чем тогда, когда к ней обращаются за доводом в философском споре или чтобывыиграть тяжбу в суде или прописать коробочку пилюль. Итак, сударыня,полагая, что, воспитывая ваших детей, вы не забудете и об этой стороне дела,ибо вы и сами вкусили сладость науки и принадлежите к высокопросвещенномуроду (ведь сохранились произведения графов де Фуа [407], от которых происходит игосподин граф, ваш супруг, и вы сами; да и господин Франсуа де Кандаль, вашдядюшка, и ныне еще всякий день трудится над сочинением новых, которыепродлят на многие века память об этих дарованиях вашей семьи), я хочусообщить вам на этот счет мои домыслы, противоречащие общепринятым взглядам;вот и все, чем я в состоянии услужить вам в этом деле.

Обязанности наставника, которого вы дадите вашему сыну, — учитывая, чтоот его выбора, в конечном счете, зависит, насколько удачным окажетсявоспитание ребенка, — включают в себя также и многое другое, но я не стануна всем этом останавливаться, так как не сумею тут привнести ничего путного.Что же касается затронутого мною предмета, по которому я беру на себясмелость дать наставнику ряд советов, то и здесь пусть он верит мне ровнонастолько, насколько мои соображения покажутся ему убедительными. Ребенка изхорошей семьи обучают наукам, имея в виду воспитать из него не столькоученого, сколько просвещенного человека, не ради заработка (ибо подобнаяцель является низменной и недостойной милостей и покровительства муз и ктому же предполагает искательство и зависимость от другого) и не для того,чтобы были соблюдены приличия, но для того, чтобы он чувствовал себя тверже,чтобы обогатил и украсил себя изнутри. Вот почему я хотел бы, чтобы, выбираяему наставника, вы отнеслись к этому с возможной тщательностью; желательно,чтобы это был человек скорее с ясной, чем с напичканной науками головой,ибо, хотя нужно искать такого, который обладал бы и тем и другим, все жедобрые нравы и ум предпочтительнее голой учености; и нужно также, чтобы,исполняя свои обязанности, он применил новый способ обучения.

Нам без отдыха и срока жужжат в уши, сообщая разнообразные знания, внас вливают их, словно воду в воронку, и наша обязанность состоит лишь вповторении того, что мы слышали. Я хотел бы, чтобы воспитатель вашего сынаотказался от этого обычного приема и чтобы с самого начала, сообразуясь сдушевными склонностями доверенного ему ребенка, предоставил ему возможностьсвободно проявлять эти склонности, предлагая ему изведать вкус различныхвещей, выбирать между ними и различать их самостоятельно, иногда указываяему путь, иногда, напротив, позволяя отыскивать дорогу ему самому. Я нехочу, чтобы наставник один все решал и только один говорил; я хочу, чтобы онслушал также своего питомца. Сократ, а впоследствии и Аркесилай заставлялисначала говорить учеников, а затем уже говорили сами. Obest plerumque iisqui discere volunt auctoritas eorum, qui docent. [408]

Пусть он заставит ребенка пройтись перед ним и таким образом получитвозможность судить о его походке, а следовательно, и о том, насколько емусамому нужно умерить себя, чтобы приспособиться к силам ученика. Не соблюдаяздесь соразмерности, мы можем испортить все дело; уменье отыскать такоесоответствие и разумно его соблюдать — одна из труднейших задач, какиетолько я знаю. Способность снизойти до влечении ребенка и руководить имиприсуща лишь душе возвышенной и сильной. Что до меня, то я тверже иувереннее иду в гору, нежели спускаюсь с горы.

Если учителя, как это обычно у нас делается, просвещают своихмногочисленных учеников, преподнося им всем один и тот же урок и требуя отних одинакового поведения, хотя способности их вовсе не одинаковы, ноотличаются и по силе и по своему характеру, то нет ничего удивительного, чтосреди огромной толпы детей найдется всего два или три ребенка, которыеизвлекают настоящую пользу из подобного преподавания.

Пусть учитель спрашивает с ученика не только слова затверженного урока,но смысл и самую суть его и судит о пользе, которую он принес, не попоказаниям памяти своего питомца, а по его жизни. И пусть, объясняя что-либоученику, он покажет ему это с сотни разных сторон и применит ко множествуразличных предметов, чтобы проверить, понял ли ученик как следует и в какоймере усвоил это; и в последовательности своих разъяснений пусть онруководствуется примером Платона [409]. Если кто изрыгает пищу в том самомвиде, в каком проглотил ее, то это свидетельствует о неудобоваримости пищи ио несварении желудка. Если желудок не изменил качества и формы того, что емунадлежало сварить, значит он не выполнил своего дела.

Наша душа совершает свои движения под чужим воздействием, следуя иподчиняясь примеру и наставлениям других. Нас до того приучили к помочам,что мы уже не в состоянии обходиться без них. Мы утратили нашу свободу исобственную силу. Nunquam tutelae suae fiunt. [410]Я знавал в Пизе одного весьма достойного человека,который настолько почитал Аристотеля, что первейшим его правилом было:«Пробным камнем и основой всякого прочного мнения и всякой истины являетсяих согласие с учением Аристотеля; все, что вне этого, — химеры и суета, ибоАристотель все решительно предусмотрел и все высказал». Это положение,истолкованное слишком широко и неправильно, подвергало его значительной ивесьма долго угрожавшей ему опасности со стороны римской инквизиции.

Пусть наставник заставляет ученика как бы просеивать через сито все,что он ему преподносит, и пусть ничего не вдалбливает ему в голову, опираясьна свой авторитет и влияние; пусть принципы Аристотеля не становятсянеизменными основами его преподавания, равно как не становятся ими ипринципы стоиков или эпикурейцев. Пусть учитель изложит ему, чем отличаютсяэти учения друг от друга; ученик же, если это будет ему по силам, пустьсделает выбор самостоятельно или, по крайней мере, останется при сомнении.Только глупцы могут быть непоколебимы в своей уверенности.

Che non men che saper dubbiar m’aggrada [411]

Ибо, если он примет мнения Ксенофонта или Платона, поразмыслив надними, они перестанут быть их собственностью, но сделаются также и егомнениями. Кто рабски следует за другим, тот ничему не следует. Он ничего ненаходит; да ничего и не ищет. Non sumus sub rege; sibi quisque se vindicet. [412]Главное — чтобы он знал то, что знает. Нужно, чтобы он проникся духомдревних мыслителей, а не заучивал их наставления. И пусть он не страшитсязабыть, если это угодно ему, откуда он почерпнул эти взгляды, лишь бы онсумел сделать их собственностью. Истина и доводы разума принадлежат всем, иони не в большей мере достояние тех, кто высказал их впервые, чем тех, ктовысказал их впоследствии. То-то и то-то столь же находится в согласии смнением Платона, сколько с моим, ибо мы обнаруживаем здесь единомыслие исмотрим на дело одинаково. Пчелы перелетают с цветка на цветок для того,чтобы собрать нектар, который они целиком претворяют в мед; ведь это ужебольше не тимьян или майоран. Точно так же и то, что человек заимствует удругих, будет преобразовано и переплавлено им самим, чтобы стать егособственным творением, то есть собственным его суждением. Его воспитание,его труд, его ученье служат лишь одному: образовать его личность.

Пусть он таит про себя все, что взял у других, и предает гласноститолько то, что из него создал. Грабители и стяжатели выставляют напоказвыстроенные ими дома и свои приобретения, а не то, что они вытянули из чужихкошельков. Вы не видите подношений, полученных от просителей каким-нибудьчленом парламента; вы видите только то, что у него обширные связи и чтодетей его окружает почет. Никто не подсчитывает своих доходов на людях;каждый ведет им счет про себя. Выгода, извлекаемая нами из наших занятий,заключается в том, что мы становимся лучше и мудрее.

Только рассудок, говорил Эпихарм [413], все видит и все слышит; толькоон умеет обратить решительно все на пользу себе, только он располагает всемпо своему усмотрению, только он действительно деятелен — он господствует надвсем и царит; все прочее слепо, глухо, бездушно. Правда, мы заставляем егобыть угодливым и трусливым, дабы не предоставить ему свободы действоватьхоть в чем-нибудь самостоятельно. Кто же спрашивает ученика о его мненииотносительно риторики и грамматики, о том или ином изречении Цицерона? Ихвколачивают в нашу память в совершенно готовом виде, как некие оракулы, вкоторых буквы и слоги заменяют сущность вещей. Но знать наизусть еще вовсене значит знать; это — только держать в памяти то, что ей дали на хранение.А тем, что знаешь по-настоящему, ты вправе распорядиться, не оглядываясь нахозяина, не заглядывая в книгу. Ученость чисто книжного происхождения —жалкая ученость! Я считаю, что она украшение, но никак не фундамент; в этомя следую Платону, который говорит, что истинная философия — это твердость,верность и добросовестность; прочие же знания и все, что направлено к другойцели, — не более как румяна.

Хотел бы я поглядеть, как Палюэль или Помпеи — эти превосходныетанцовщики нашего времени — стали бы обучать пируэтам, только проделывая ихперед нами и не сдвигая нас с места. Точно так же многие наставники хотятобразовать нам ум, не будоража его. Можно ли научить управлять конем,владеть копьем, лютней или голосом, не заставляя изо дня в день упражнятьсяв этом, подобно тому как некоторые хотят научить нас здравым рассуждениям иискусной речи, не заставляя упражняться ни в рассуждениях, ни в речах? Амежду тем, при воспитании в нас этих способностей все, что представляетсянашим глазам, стоит назидательной книги; проделка пажа, тупость слуги,застольная беседа — все это новая пища для нашего ума.

В этом отношении особенно полезно общение с другими людьми, а такжепоездки в чужие края, не для того, разумеется, чтобы, следуя обыкновениюнашей французской знати, привозить с собой оттуда разного рода сведения — отом, например, сколько шагов имеет в ширину церковь Санта-Мария Ротонда [414], или до чего роскошны панталоны синьоры Ливии, или, подобно иным,насколько лицо Нерона на таком-то древнем изваянии длиннее и шире его жеизображения на такой-то медали, но для того, чтобы вывезти оттуда знаниедуха этих народов и их образа жизни, и для того также, чтобы отточить иотшлифовать свой ум в соприкосновении с умами других. Я бы советовалпосылать нашу молодежь за границу в возможно более раннем возрасте и, чтобыодним ударом убить двух зайцев, именно к тем из наших соседей, чья речьнаименее близка к нашей, так что, если не приучить к ней свой язык смолоду,то потом уж никак ее не усвоить.

Недаром все считают, что неразумно воспитывать ребенка под крылышком уродителей. Вложенная в последних самой природой любовь внушает даже самымразумным из них чрезмерную мягкость и снисходительность. Они не способны нинаказывать своих детей за проступки, ни допускать, чтобы те узнали тяжелыестороны жизни, подвергаясь некоторым опасностям. Они не могут примириться стем, что их дети после различных упражнений возвращаются потными иперепачкавшимися, что они пьют, как придется, — то теплое, то слишкомхолодное; они не могут видеть их верхом на норовистом коне или фехтующими срапирой в руке с сильным противником, или когда они впервые берутся зааркебузу. Но ведь тут ничего не поделаешь: кто желает, чтобы его сын выроснастоящим мужчиною, тот должен понять, что молодежь от всего этого неуберечь и что тут, хочешь не хочешь, а нередко приходится поступатьсяпредписаниями медицины:

Vitamque sub divo et trepidis agat

In rebus. [415]

Недостаточно закалять душу ребенка; столь же необходимо закалять и еготело. Наша душа слишком перегружена заботами, если у нее нет должногопомощника; на нее тогда возлагается непосильное бремя, так как она несет егоза двоих. Я-то хорошо знаю, как тяжело приходится моей душе в компании состоль нежным и чувствительным, как у меня, телом, которое постоянно ищет ееподдержки. И, читая различных авторов, я не раз замечал, что то, что онивыдают за величие духа и мужество, в гораздо большей степени свидетельствуето толстой коже и крепких костях. Мне довелось встречать мужчин, женщин идетей, настолько нечувствительных от природы, что удары палкою значили дляних меньше, чем для меня щелчок по носу: получив удар, такие люди не тольконе вскрикнут, но даже и бровью не поведут. Когда атлеты своею выносливостьюуподобляются философам, то здесь скорее сказывается крепость их мышц, нежелитвердость души. Ибо привычка терпеливо трудиться — это то же, что привычкатерпеливо переносить боль: labor callum obducit dolori. [416]Нужно закалять свое тело тяжелыми и суровымиупражнениями, чтобы приучить его стойко переносить боль и страдания отвывихов, колик, прижиганий и даже от мук тюремного заключения и пыток. Ибонадо быть готовым и к этим последним; ведь в иные времена и добрые разделяютпорой участь злых. Мы хорошо знаем это по себе! Кто ниспровергает законы,тот грозит самым добропорядочным людям бичом и веревкой. Добавлю еще, что иавторитет воспитателя, который для ученика должен быть непререкаемым,страдает и расшатывается от такого вмешательства родителей. Кроме того,почтительность, которою окружает ребенка челядь,, а также егоосведомленность о богатстве и величии своего рода являются, на мой взгляд,немалыми помехами в правильном воспитании детей этого возраста.

Что до той школы, которой является общение с другими людьми, то тут янередко сталкивался с одним обычным пороком: вместо того, чтобы стремитьсяузнать других, мы хлопочем только о том, как бы выставить напоказ себя, инаши заботы направлены скорее на то, чтобы не дать залежаться своему товару,нежели чтобы приобрести для себя новый. Молчаливость и скромность —качества, в обществе весьма ценные. Ребенка следует приучать к тому, чтобыон был бережлив и воздержан в расходовании знаний, которые он накопит; чтобыон не оспаривал глупостей и вздорных выдумок, высказанных в его присутствии,ибо весьма невежливо и нелюбезно отвергать то, что нам не по вкусу. Пусть ондовольствуется исправлением самого себя и не корит другого за то, что емусамому не по сердцу; пусть он не восстает также против общепринятых обычаев.Licet sapere sine pompa, sine invidia. [417]Пусть он избегает придавать себе заносчивый инадменный вид, избегает ребяческого тщеславия, состоящего в желаниивыделяться среди других и прослыть умнее других, пусть не стремится прослытьчеловеком, который бранит все и вся и пыжится выдумать что-то новое. Подобнотому как лишь великим поэтам пристало разрешать себе вольности в своемискусстве, так лишь великим и возвышенным душам дозволено ставить себя вышеобычая. Si quid Socrates et Aristippus contra morem et consuetudinemfecerint, idem sibi ne arbitretur licere: magnis enim illi et divinis bonishanc licentiam assequebantur. [418]Следует научитьребенка вступать в беседу или в спор только в том случае, если он найдет,что противник достоин подобной борьбы; его нужно научить также не применятьвсе те возражения, которые могут ему пригодиться, но только сильнейшие изних. Надо приучить его тщательно выбирать доводы, отдавая предпочтениенаиболее точным, а следовательно, и кратким. Но, прежде всего, пусть научатего склоняться перед истиной и складывать перед нею оружие, лишь только онувидит ее, — независимо от того, открылась ли она его противнику или озарилаего самого. Ведь ему не придется подыматься на кафедру, чтобы читатьпредписанное заранее. Ничто не обязывает его защищать мнения, с которыми онне согласен. Он не принадлежит к тем, кто продает за наличные денежки правопризнаваться в своих грехах и каяться в них. Neque, ut omnia quaepraescripta et imperata sint, defendat, necessitate ulla cogitur. [419]

Если его наставником будет человек такого же склада, как я, онпостарается пробудить в нем желание быть верноподданным, беззаветнопреданным и беззаветно храбрым слугой своего государя; но, вместе с тем, они охладит пыл своего питомца, если тот проникается к государю привязанностьюиного рода, нежели та, какой требует от нас общественный долг. Не говоря ужео всевозможных стеснениях, налагаемых на нас этими особыми узами,высказывания человека, нанятого или подкупленного, либо не так искренни исвободны, либо могут быть приняты за проявление неразумия илинеблагодарности. Придворный не волен — да и далек от желания — говорить освоем повелителе иначе, как только хорошее; ведь среди стольких тысячподданных государь отличил его, дабы осыпать своими милостями и возвыситьнад остальными. Эта монаршая благосклонность и связанные с ней выгодыубивают в нем, естественно, искренность и ослепляют его. Вот почему мывидим, что язык этих господ отличается, как правило, от языка всех прочихсословий и что слова их не очень-то достойны доверия.

Пусть совесть и добродетели ученика находят отражение в его речи и незнают иного руководителя, кроме разума. Пусть его заставят понять, чтопризнаться в ошибке, допущенной им в своем рассуждении, даже если она никем,кроме него, не замечена, есть свидетельство ума и чистосердечия, к чему он впервую очередь и должен стремиться; что упорствовать в своих заблуждениях иотстаивать их — свойства весьма обыденные, присущие чаще всего наиболеенизменным душам, и что умение одуматься и поправить себя, сознаться в своейошибке в пылу спора — качества редкие, ценные и свойственные философам.

Его следует также наставлять, чтобы, бывая в обществе, онприсматривался ко всему и ко всем, ибо я нахожу, что наиболее высокогоположения достигают обычно не слишком способные и что судьба осыпает своимидарами отнюдь не самых достойных. Так, например, я не раз наблюдал, как наверхнем конце стола, за разговором о красоте какой-нибудь шпалеры или свкусе мальвазии, упускали много любопытного из того, что говорилось напротивоположном конце. Он должен добраться до нутра всякого, кого бы нивстретил — пастуха, каменщика, прохожего; нужно использовать все и взять откаждого по его возможностям, ибо все, решительно все пригодится, — дажечьи-либо глупость и недостатки содержат в себе нечто поучительное. Оцениваядостоинства и свойства каждого, юноша воспитывает в себе влечение к иххорошим чертам и презрение к дурным.

Пусть в его душе пробудят благородную любознательность, пусть оносведомляется обо всем без исключения; пусть осматривает все примечательное,что только ему ни встретится, будь то какое-нибудь здание, фонтан, человек,поле битвы, происходившей в древности, места, по которым проходили Цезарьили Карл Великий:

Quae tellus sit lenta gelu, quae putris ad aestu,

Ventus in Italiam quis bene vela ferat. [420]

Пусть он осведомляется о нравах, о доходах и связях того или иногогосударя. Знакомиться со всем этим весьма занимательно и знать оченьполезно.

В это общение с людьми я включаю, конечно, и притом в первую очередь, иобщение с теми, воспоминание о которых живет только в книгах. Обратившись кистории, юноша будет общаться с великими душами лучших веков. Подобноеизучение прошлого для иного — праздная трата времени; другому же оноприносит неоценимую пользу. История — единственная наука, которую чтили, пословам Платона [421], лакедемоняне. Каких только приобретений не сделает ондля себя, читая жизнеописания нашего милого Плутарха! Пусть, однако, нашвоспитатель не забывает, что он старается запечатлеть в памяти ученика нестолько дату разрушения Карфагена, сколько нравы Ганнибала и Сципиона; нестолько то, где умер Марцелл, сколько то, почему, окончив жизнь так-то итак-то, он принял недостойную его положения смерть [422]. Пусть он преподастюноше не столько знания исторических фактов, сколько уменье судить о них.Это, по-моему, в ряду прочих наук именно та область знания, к которой нашиумы подходят с самыми разнообразными мерками. Я вычитал у Тита Ливия сотнитаких вещей, которых иной не приметил; Плутарх же — сотни таких, которых несумел вычитать я, и, при случае, даже такое, чего не имел в виду и самавтор. Для одних — это чисто грамматические занятия, для других — анатомия,философия, открывающая нам доступ в наиболее сокровенные тайники нашейнатуры. У Плутарха мы можем найти множество пространнейших рассуждений,достойных самого пристального внимания, ибо, на мой взгляд он в этом великиймастер, но вместе с тем и тысячи таких вещей, которых он касается толькослегка. Он всегда лишь указывает пальцем, куда нам идти, если мы тогопожелаем; иногда он довольствуется тем, что обронит мимоходом намек, хотя быдело шло о самом важном и основном. Все эти вещи нужно извлечь из него ивыставить напоказ. Так, например, его замечание о том, что жители Азии былирабами одного-единственного монарха, потому что не умели произнестиодин-единственный слог «нет», дало, быть может, Ла Боэси тему и повод кнаписанию «Добровольного рабства» [423]. Иной раз он также отмечаеткакой-нибудь незначительный с виду поступок человека или его брошенноевскользь словечко, — а на деле это стоит целого рассуждения. До чегодосадно, что люди выдающегося ума так любят краткость! Слава их от этого,без сомнения, возрастает, но мы остаемся в накладе. Плутарху важнее, чтобымы восхваляли его за ум, чем за знания; он предпочитает оставить насалчущими, лишь бы мы не ощущали себя пресыщенными. Ему было отличноизвестно, что даже тогда, когда речь идет об очень хороших вещах, можнонаговорить много лишнего и что Александр бросил вполне справедливый упректому из ораторов, который обратился к эфорам с прекрасной, но слишкомдлинной речью: «О чужестранец, ты говоришь то, что должно, но не так, какдолжно» [424]. У кого тощее тело, тот напяливает на себя много одежек; у когоскудная мысль, тот приукрашивает ее напыщенными словами.

В общении с людьми ум человеческий достигает изумительной ясности. Ведьмы погружены в себя, замкнулись в себе; наш кругозор крайне узок, мы невидим дальше своего носа. У Сократа как-то спросили, откуда он родом. Он неответил: «Из Афин», а сказал: «Из вселенной». Этот мудрец, мысль которогоотличалась такой широтой и таким богатством, смотрел на вселенную как насвой родной город, отдавая свои знания, себя самого, свою любовь всемучеловечеству, — не так, как мы, замечающие лишь то, что у нас под ногами.Когда у меня в деревне сличается, что виноградники прихватит морозом, нашсвященник объясняет это тем, что род человеческий прогневил бога, и считает,что по этой же самой причине и каннибалам на другом конце света нечемпромочить себе горло. Кто, глядя на наши гражданские войны, не восклицает:весь мир рушится и близится светопреставление, забывая при этом, что бывалиеще худшие вещи и что тысячи других государств наслаждаются в это самоевремя полнейшим благополучием? Я же, памятуя о царящей среди насраспущенности и безнаказанности, склонен удивляться тому, что войны этипротекают еще так мягко и безболезненно. Кого град молотит по голове, томукажется, будто все полушарие охвачено грозою и бурей. Говорил же одинуроженец Савойи, что, если бы этот дурень, французский король, умел толкововести свои дела, он, пожалуй, годился бы в дворецкие к его герцогу. Ум этогосавойца не мог представить себе ничего более величественного, чем егогосударь. В таком же заблуждении, сами того не сознавая, находимся и мы, азаблуждение это, между тем, влечет за собой большие последствия и приноситогромный вред. Но кто способен представить себе, как на картине, великийоблик нашей матери-природы во всем ее царственном великолепии; кто умеетподметить ее бесконечно изменчивые и разнообразные черты; кто ощущает себя, — не только себя, но и целое королевство, — как крошечную, едва приметнуюкрапинку в ее необъятном целом, только тот и способен оценивать вещи всоответствии с их действительными размерами.

Этот огромный мир, многократно увеличиваемый к тому же теми, кторассматривает его как вид внутри рода, и есть то зеркало, в которое намнужно смотреться, дабы познать себя до конца. Короче говоря, я хочу, чтобыон был книгой для моего юноши. Познакомившись со столь великим разнообразиемхарактеров, сект, суждений, взглядов, обычаев и законов, мы научаемся здравосудить о собственных, а также приучаем наш ум понимать его несовершенство иего вражденную немощность; а ведь это наука не из особенно легких. Картинастольких государственных смут и смен в судьбах различных народов учит нас неслишком гордиться собой. Столько имен, столько побед и завоеваний,погребенных в пыли забвения, делают смешною нашу надежду увековечивать вистории свое имя захватом какого-нибудь курятника, ставшего сколько-нибудьизвестным только после своего падения, или взятием в плен десятка конныхвояк. Пышные и горделивые торжества в других государствах, величие инадменность стольких властителей и дворов укрепят наше зрение и помогутсмотреть, не щурясь, на блеск нашего собственного двора и властителя, атакже преодолеть страх перед смертью и спокойно отойти в иной мир, где насожидает столь отменное общество. То же и со всем остальным.