Рабочий комфорт и душевные муки

Начало перестройки я встретил восторженно. Сам бы организовал кооператив, но я не решался это сделать, ско­рее всего, из страха. Не бизнесмен я все-таки. Правда, тог­да я объяснял это тем, что мне нужно сосредоточиться на диссертации. Дела у меня шли в гору. На Баллинтовскую группу народу приходило много. По субботам я проводил группу в консультативной поликлинике. Все это пока шло бесплатно. (Скорее всего, это было действие сценарной лен­ты. Делать что-то новое Вечный Принц уже мог, но нести ответственность — нет. — М.Л.)

Семья

Осенью 1985 года в институт поступил мой старший сын.

По установившейся традиции мы, сотрудники, обращались к Ворону, тогдашнему ректору, с соответствующей просьбой. Он мне «посоветовал», чтобы сын поступал на педиатрический факультет, а не на лечебный, как хотелось бы мне. Было обидно мне, что я все-таки отношусь к со­трудникам второго сорта. (Непонятно, чего он хотел. Вели­ковозрастный ассистент и без кандидатской диссертации. — МюЛ.) Ослушаться «совета» я не смел и правильно сделал, хотя сын мой в аттестате имел все пятерки, а медали не было, потому что он в 9-м классе получил по физкультуре тройку. Я с преподавателем не «беседовал». Оставил все как есть. По тем правилам было так, что если первый экзамен медалист сдает на «5», он зачисляется сразу в институт. Если на «4», то ему приходится сдавать все остальные экзамены в обычном порядке. Я не хотел его демобилизовывать. За­нимался он весь год у репетиторов, которые были им очень довольны. Не ходил он только к преподавателю русского языка, так как грамотность у него была абсолютная, а со­чинения были на уровне литературоведческих статей. Набрал он 17 баллов из 20 ври проходном балле 15 и был за­числен в институт.

Учился он весьма упорно. Мы с ним по утрам вместе хо­дили в институт пешком через рощу, и я вместе с ним учил анатомию. В институте у него были практически одни пя­терки. Спасибо ему, что мне не приходилось ходить и вы­прашивать ему оценки, как это делали многие наши сотруд­ники по отношению к своим детям. Неплохо в это время учился и младший сын.

В семье было две проблемы: первая — с мамой, вторая — с Золушкой. Вначале о Золушке. Период восхищения мною, когда у меня началась перестройка, у нее прошел. Она, к сожалению, не менялась, И раньше, когда я болел, она меня жалела, теперь же, когда я стал благополучным, иногда и покрикивала. Но самое главное — она не разде­ляла моего мировоззрения, каждый раз восставала против моих инноваций и предрекала непреодолимые трудности во всех моих проектах. Только мы заговорим о машине, она тут же отравит нам мечты о ней трудностями, которые возник­нут у автомобилиста после приобретения машины. Как-то мы стали мечтать о строительстве собственного дома. Зо­лушка возвела такое количество препятствий, что от дома мы отказались. Так волей-неволей я обсуждал наши планы и говорил о будущем с детьми, а она оставалась как бы от­гороженной от жизни семьи. Начались упреки, а иногда и скандалы. Периодически я кидал ей «кость»: притворялся больным. Она сразу оживлялась предлагала мне разные формы заботы (лекарства, горчичники, ножные ванны и |гр.), прикрикивала на детей, чтобы они не беспокоили папу. Но я то знал, что если часто симулировать, то можно заболеть и по-настоящему. Хотя в принципе отношения все же были хорошие. Она была предана семье. В сексе с Золушкой я был доволен качеством, но не количеством. Получалось, что инициативу всегда проявлял я. У меня постепенно росло чувство глухого недовольства и мнение, что мнеделают одолжение, что меня, при моих сексуальных воз­можностях и способностях, не устраивало. Однако даже мыслей заводить еще кого-то у меня не было. Я все думал, что как-то утрясется и это. Пытался наладить отношения с Золушкой. Она вроде бы все понимала, да только в поведении не менялась.

Вторая проблема переплеталась с первой — это мама. Она постепенно дряхлела и становилась все более пассивной, но по инерции продолжала работать. Однако перестала выходить на улицу, двигаться. Она требовала, чтобы я ей все заносил домой, хотя ей от работы до дома было метров 500, а от работы до базарчика не более 100 м. Не исключено, что все это было связано с желанием повидать меня, ведь к этому времени она уже жила одна. Тетушка умерла скоропостижно от кровоизлияния в мозг, не успев никого в этом плане помучить. Ее сын приехал на похороны, мы поставили памятник. Потом я понял, что хотя мама и была недовольна тетушкой, но благодаря тому, что они ругались друг с другом, видимо, нас они оставили в покое. В общем, тетуш­ка для нас была просто кладом. (Будем помнить, что скандал — аналог секса, извращенный способ удовлетворения сексуального влечения. Как я уже говорил, о сексуальных потенциях человека можно судить по тому, как он скандалит. Это не значит, что скандальный человек в сексе хорош. Но по продолжительности и силе скандала можно судить, каков он будет в сексе, когда прекратит скандалить. — М.Л.)

Вскоре мама уволилась с работы и приготовилась умирать. Она совершенно не выходила из дома, все время на что-то жаловалась. Я ее периодически укладывал к нам в клинику неврозов. Там она быстро оживала. Когда она выписывалась, то настолько меня измучивала, что я переста­вал узнавать людей. Когда она ложилась в стационар, то там становилась милой старушкой. Несколько раз было так, что она по телефону вызывала меня к себе. Я приезжал, оказы­вал помощь, а потом возвращался домой. Через час она опять меня вызывала. Тогда я взял и перевез ее к нам. Условия жизни резко ухудшились. Я помню, что это особенно не повлияло на мой высокий жизненный тонус. Мы уже какое-то время безуспешно пытались обменять квартиру. Но удалось это сделать только весной 1986 года.

Кстати, процесс обмена способствовал моему психоло­гическому тренингу. Сейчас эта картина исчезла из наших городов. Появились риэлтерские фирмы, которые занимаются обменом. А тогда все собирались в определенном месте, одни вешали себе на грудь табличку со своим вариантом, другие ходили и читали варианты. Там же можно было подыскать маклера, который делал обмены, в которые задействовал иногда до 10 квартир. Услуги его дорого стоили, и я подыскивал варианты сам. Тогда я впервые почувствовал, что такое азиатский рынок. Тебя так искренне заверяют, что будут с тобой меняться, а, чуть развернувшись, уже начинают обсуждать другие варианты. Сколько раз мы, согласившись на обмен, строили планы переезда, обсуждали достоинства новой квартиры, даже ходили в школу, где должны были учиться наши дети, а наших партнеров и след простывал. Через какое-то время я привыкнул к необяза­тельности нашего народа и спокойно воспринимаю все эмоциональные уверения и последующие отказы. Я стал следовать правилу, согласно которому считать нужно деньги,которые у тебя в кармане, а сделанным то дело, которое уже сделано.

Поскольку мы съезжались, я посещал квартиры, где разъезжались. Тут я, врач-психиатр и нарколог, впервые увидел истинное лицо алкоголизма, и женского, в том числе. Все это были не квартиры, а стены с лохмотьями, быв­шими ранее обоями, и пьяными обитателями. В каком состоянии была мебель, санузлы и пр., представьте сами. Я не писатель, более красочное описание можете поискать в книгах, но, думаю, что оно не будет верным, а скорее при­крашенным. Ведь ко мне все алкоголики приходили относительно чистенькие, тихие, с испитыми лицами и темно-бордовыми носами, но вежливыми и даже с элементами заискивания. И как при таком состоянии народа можно было еще говорить о скором приходе коммунизма.

В конце концов, обмен состоялся. Мм въехали в трехкомнатную изолированную квартиру площадью 40 кв. м, отдав за нее двухкомнатную изолированную 30 кв. м и двухкомнатную неизолированную 27 кв. м. От доплаты я отказался, но не потому что мне не нужны были деньги, а из-за испуга. Все-таки тогда все это было незаконным, хотя и общепринятым. Я все еще испытывал глубинный ужас перед советскими карающими органами (Опять сценарная лента — М.Л.)

Началось наше совместное с мамой проживание, т. е, ад. Конечно, мама все это делала не нарочно, но мне от этого было не легче. Опишу несколько сцен.

Сцена первая. Возвращаюсь с работы. Сидит моя мама вместе с новыми соседями на лавочке на улице. Я подхожу к группе бабушек и спрашиваю маму о ее самочувствии. Она поднимает рукав, обнажает плечо и показывает мне цветущие синяки на плече (следы уколов, которые ей де­лали, когда она лежала в клинике) и говорит примерно сле­дующее: «Посмотри что твоя жена мне сделала!» Конечно, это был явный поклеп на Золушку. Ухаживала она за ней отменно. Но, Михаил Ефимович, представьте себе мое со­стояние. В этом доме я жил 1—2 месяца. Меня еще в доме никто не знал. В общем, не буду дальше продолжать. Спа­сибо за то, что я уже получил с вашей помощью психоло­гическую подготовку. При прежнем способе моего реагиро­вания криз был бы мне обеспечен.

Сцена вторая. Повторялась довольно часто. Обычно это было вечером. «Сыночек, я хочу с тобой поговорить. Я же имею пенсию, у меня есть сбережения. Почему твоя жена меня не кормит. У меня весь день маковой росинки во рту не было». Конечно, все это не соответствовало действитель­ности. Золушка иногда была свидетельницей этих разгово­ров и плакала отобиды. Я ее успокаивал, как мог. Заверше­нием подобной сцены был следующий эпизод. У меня был отгул. Я весь день работал дома над диссертацией и раза два или три кормил маму. Вечером она со мной завела прежний разговор о том, что у нее маковой росинки во рту не было и что Золушка ее весь день не кормила. Хорошо, что я сам психиатр и имел хорошую психологическую подготовку. Золушке я рассказал об этом эпизоде. Она обрадовалась, что так все случилось. Все-таки она все время жила в тревоге, что я могу о ней плохо подумать. Однако я уже давно по­нял, что человек она святой. Может быть, у нее нет каких-то навыков, кое-что она не умеет делать, то, что мне нуж­но. Но в нравственном плане никаких претензий к ней предъявить нельзя. Я еще раз заверил ее, что в ее порядочности я никогда не сомневался.

Хорошо, что хоть в этом плане у меня не было мук. Зо­лушке и своим детям я безгранично доверял. И когда мама пожаловалась что ее бьют мои дети, то я ей не поверил а поверил детям. Да и логика подсказывала. Дети мои не отличались драчливым характером, но физически были очень крепкими. И конечно, если бы кто-нибудь из моих детей маму мою ударил, то от нее бы мокрого места не осталось. Конечно, они ее не били.