Как стать хорошим оратором

Ему повезло в том, что он был тревожным, и у него от­сутствовали ораторские способности. Даже беседуя со мной, он не очень четко выражал свои мысли, и я не сразу понимал его. Он вынужден был писать лекции полным текстом и чи­тать их «как свинья». Это первая стадия подготовки орато­ров. Я сейчас от своих учеников, которых обучаю ораторско­му искусству, требую, чтобы они вновь подготовленные речи первый раз читали «как свинья», т.е., слово в слово, уткнув­шись в текст. Ведь надо же проверить действенность этого варианта. Те места, которые не получились, и слушатели от­влекались, следует подчеркнуть.

В следующий раз эту же лекцию или речь можно читать «как курочка». Отработанный кусок можно говоришь, глядя на слушателей, а исправленный, глядя в текст.

И лишь на третьем этапе уже можно «заливаться как со­ловей». Но я до сих пор, когда читаю лекцию первый раз, чи­таю ее «как свинья», ибо пишу всегда полным текстом. Са­мое большее, что я могу позволить временами читать как «курочка», это если в лекцию или речь вставлены уже апробированные мною куски. Конечно, нужно знать и психологию и конкретные ораторские приемы, но я всегда отличаю тех лекторов и ораторов, которые эти стадии не проходили. Чем-то мне они напоминают талантливых музыкантов, которые учились подбирать мелодии на слух, не имея хорошо поставленной техники игры. Меня этому учили. Вечный Принц дошел до этого сам.

Это было для меня большой радостью. Кроме того, при кафедре дерматологии был доцентский курс сексопатологи, который организовал мой друг, еврей по национальности. Там я слушал лекторов, которых приглашал он, и его самого, так что получал образование и в этой области. У него же я читал и лекции по психотерапии. Он меня заранее предупредил, что меня в ассистенты не возьмет, ибо обещал в Москве, что евреев набирать к себе на цикл не будет. Еще одна оплеуха, но хотя бы в открытую. Кстати предложил он эту должность Организатору, но тот отказался. Так постепенно осуществлялся мой крен в сторону психотерапии.

Далее все шло по плану, но не для меня. Организатор через полгода действительно стал главным врачом областного психиатрического диспансера. Но заведующим поставили не меня, а Крестьянина. Для него это была дополнительная нагрузка и все. Он даже не получил прибавки к зарплате, ибо как ассис­тент и так получал лечебный оклад. Отказаться, как это сделал мой однокурсник, когда ему предложили мое место в аспирантуре, он не смог. С формальной точки зрения все было правильно. Он ведь несколько лет работал, и неплохо, главным врачом больницы. Заведование отделением для него было делом пустяковым. Опять же мне говорили, что рекомендовал его на эту должность Организатор. Его перевод затягивался, но я знал, что уже не займу его места.

В октябре 1979 года кафедру расширили. И дали два места ассистентов. Одно для студентов, другое на цикл усовер­шенствования врачей. Со студентами было все ясно. Туда претендовал Фармаколог. Фармаколог у нас работал старшим лаборантом после окончания аспирантуры на кафедре фармакологии. Как врач он был еще слабоват, хотя и бьл кандидатом наук. Но студентам это было все равно. Я обратился к Профессору с просьбой поддержать меня на конкурсе. Он неопределенно ответил. Стал мне выговаривать мои грехи и ска­зал, что не знает, как сложится конкурсная ситуация. По­том я выяснил, что он это место предложил Организатору. Я решил теперь сделать все, что смогу. Я пошел к Организа­тору и сказал, что он нарушает договор. Я же не лез на его место, зачем он лезет на мое. К чести его надо сказать, он отказался, и документы на конкурс не подал. Так мы с ним и до сих пор в дружеских отношениях. Но я знал, что Профес­сор ищет кого-то. У нас в области был кандидат наук, ко­торый защитился несколько лет назад в Ленинграде, никогда педагогической деятельностью не занимался. Его-то и хотел затянуть на кафедру Профессор. Лишь бы не меня. За меня были Зевс и Артист, но я к этому времени уже понимал, что без поддержки мне не обойтись. Я обратился за поддержкой к главврачу. Он не отказал. Но вы, Михаил Ефимович, посо­ветовали мне обратиться за помощью к члену обкома партии, жену которого я уже несколько раз успешно лечил. Это про­тиворечит моим коммунистическим убеждениям. Но вы пра­вильно сказали, что Профессор скорее откажется от места, чем возьмет на него вас. В общем, я решился и попросил.

Он тут же пошел к ректору, вернулся через пять минут и сказал, чтобы я считал себя уже ассистентом. По-моему, для него это была такая мелочь, как стакан воды выпить. Для меня же это было судьбоносно. Он ко мне очень хорошо отно­сился. А в этих нюансах, ассистент или ординатор, он не очень разбирался. Он просто выполнял мою просьбу. Я никому об этом не рассказывал. Зевс и Артист думают до сих пор, что они помогли мне стать ассистентом. А вот дальнейший раз­ворот событий мне известен. Профессор ставил вопрос реб­ром или я, или он, ректор сказал Профессору, что выбор бу­дет не в его пользу. В общем, как поется в песне Высоцкого; «Правда, конечно, восторжествует, если проделает то, что проделала Ложь», Пришлось прибегнуть к протекции. Вот здесь совесть меня не мучает. От этого всем, а не только мне, стало лучше.

Так я стал ассистентом. Мечта моя осуществилась. Как показал дальнейший ход событий, правильнее было бы сделать меня ассистентом еще в 1970 г. Крестьянин, которого взяли на мое место, ничего не сделал, что положено сделать на этом месте. Не защитил диссертации, ни опубликовал монографии, был не особенно продуктивен в научной работе. Это мое по­вышение было на грани фантастики. Ни возраст, ни положение в научном мире, ни «инвалидность пятой группы» не помешали поставить меня на эту должность. Был еще один приятный момент в моем назначении: у меня выросла зарплата почти в два раза. И все это потому, что стал лучше общаться, отказался от тормозящих развитие принципов.

У подножья трона (1980-1984)

Я с упоением окунулся в работу Цикл уже был в действии. Основная нагрузка лежала на Артисте и Зевсе. В это время все сотрудники цикла практически были в состоянии выраженного конфликта с Профессором. Это был научный конфликт. У нас были разные принципы диагностики, но потом конфликт начал носить и личностный характер. Обострил его Зевс. Он демонстрировал на клинических конфе­ренциях больных, хорошо известных психиатрической об­щественности, которых ранее консультировал Профессор. Мы же (чаще это делал Зевс) этим больным ставили другиедиагнозы. Мы были правы. Я, правда, пытался удержать его, но тщетно. (В Библии есть такое речение. С отважным не пускайся в путь, чтобы он не был тебе в тягость; ибо он будет поступать по своему произволу, и ты можешь погибнуть от его безрассудства (Сир. 8, 1—5). Запомните это речение. К сожалению, Вечный Принц этому не следовал и с Зевсом продолжал дружить и поддерживать его начинания. Более того, он им восхищался и даже пытался ему подражать — М.Л.) Доводов у Профессора не хватало. Он даже взмолился. Вот его слова: «Ребята! Вы знаете мои принципы диагностики. Зачем вы лезете на рожон?». Зевса это не успокаивало. Конфликт стал принимать открытый характер.Но с Зевсом Профессор справиться не мог, я же стоял где-то в стороне. Больше всего доставалось Артисту.

Профессор нас просто выгонял с кафедры. Какое-то время мы занимались в загородной больнице. И ездили туда на больничном автобусе. Однако постепенно надвигался энергетический кризис. Оттуда нас вскоре тоже попросили. Ряд лекций на цикле читал Профессор. Так вот онот­казался это делать. Как вы думаете, кому их поручили чи­тать? Нетрудно догадаться, что поручали это мне. А читал он у нас лекции по психотерапии и по группе органических заболеваний головного мозга. Естественно, интересы у меня тогда крутились примерно одинаково и в области пси­хиатрии, и психотерапии. Я еще не забыл, да, наверное, и никогда не забуду, все то, что усвоил во время работы над кандидатской диссертацией по дефектным состояниям при шизофрении. Вот я и подготовил лекции на эту тему, да и еще ряд лекций по шизофрении было поручено прочесть мне. Я же подготовил ряд лекций но органическим заболе­ваниям головного мозга. Одна из них, посвященная атеро­склерозу, нравится мне до сих пор. Ну и, конечно, число моих лекций до психотерапии постоянно росло. Хотя я на цикл пришел позже всех, принеобходимости я мог подме­нить многих своих коллег, поскольку я научился читать чу­жие лекции с листа, а через несколько месяцев мог прочесть почти любую лекцию нашего цикла. Судьба моя определи­лась.

В то же время я продолжал довольно успешно, правда, не так часто, работать и во врачебно-физкультурном дис­пансере. Обе работы как-то состыковались. Занятия по психотерапии я проводил на базе врачебно-физкультурного диспансера. Изюминкой психотерапевтических занятий были занятия по психотерапии в спорте. Тогда это была большая редкость. Там я понял, что в командных видах спорта спортсменам нужна не столько аутогенная трени­ровка, сколько решение проблем общения.

Многие современные зарубежные издания были нам не­доступны. С вашей подачи, Михаил Ефимович, я прочел Карнеги. Несколько позже я познакомился с другими ра­ботами. Одну из них я приобрел еще в 1978 году. Она про­лежала у меня два года без движения, ибо беглый просмотр ее в то время привел меня к выводу, что ничего стоящего в ней нет. Интерес мой к психотерапии рос. Многие смотре­ли на это как на чудачество (что не мешало им с удоволь­ствием передавать мне своих тяжелых больных. Об одной больной я уже писал). Достать литературу тогда было очень трудно. Но навык научной работы помог отыскать мне нужные книги в Ленинской библиотеке. (Даже в медицинской библиотеке их не было). Книги были только на английском языке. Платить за переводы у меня не было денег, и я стал их переводить сам, имея позабытые основательно знания английского в объеме средней школы. Что-то переводил сам, что-то домысливал. Достал пленки книг Э. Берна «Люди, которые играют в игры», «Что говорить после того, как сказал «Здравствуйте» и «Секс в человеческой любви»). Эти книги я более или менее перевел. Когда появились переводы, выяснилось, что кое-где я перевел неточно. Но и то, что у меня получилось, было не так глупо. Так я стал автором нескольких игр. В общем, даже незнание иногда помогает открывать что-то новое.

Переводил я ночами, когда дети и жена уже спали, используядетский диафильмоскоп и наслаждаясь каждой переведенной мной фразой. Я думал, что понял формулу счастья, которую вы, Михаил Ефимович, выразили следующими словами: «Счастье - это когда ХОЧУ, МОГУ и ДОЛЖЕН имеют одно и то же содержание». Я понял, что для счастья не должно быть противоречий в душе. А если они есть, то именно их в первую очередь и нужно разрешать. Я понял, что Золушка действительно была счастлива. У нее не было душевных внутренних конфликтов. Она ладила сама с собой. Она всегда знала, чего ей не хватает. Могла перетерпеть, дождаться и пр.

Своими открытиями я с восторгом делился со всеми друзьями. Они выслушивали меня кто иронически, кто скептически, кто с жалостью. Но все это были мои друзья, которые несколько скорбели обо мне и из вежливости меня терпели. Лишь только Акробат выслушивал меня сочувственно и даже присутствовал при моих опытах использовать трансактный анализ в общении. Я же его соблазнил на пешую ходьбу, и поутрам мы ходили вместе. Кстати, он единственный из моих друзей в отдельных случаях тоже стал применять трансактный анализ. Я же стал жить по Э.Берну.

Постепенно интерес к психиатрии у меня стал падать. Хотя еще и вел психически больных, и преподавал психиатрию,но больше уже думал о психотерапии. Меня пересталиволновать споры по поводу диагностики у наших пациентов. У нас на кафедре сложились две группы. Одна из них, к которой принадлежал и я, чаще ставила в ряде слу­чаев диагноз шизофрении. А другая группа, к которой от­носились Профессор, Крестьянин и Организатор, ставила диагноз органического заболевания головного мозга. Фар­макологу, по-моему, все было до фонаря. Он вяло поддер­живал Профессора, а иногда и нас. Страшного в этом ни­чего нет. Такова особенность психиатрии. Окончательный диагноз заболевания разными школами даже после многих лет течения формулируется по-разному. О, надо было знать характер нашего Профессора! Инакомыслия он не терпел. Но если раньше он обвинял нас, что мы мало читаем, то сейчас он уже говорил, что мы перечитали. Правда, обыч­но в коллективах никто не возражал мнению шефа, и спо­ры шли не на кафедральных конференциях, а на республи­канских и союзных, когда съезжались представители разных школ.

Конференции для меня потеряли всякий интерес. Я за­ранее знал, кто что скажет. А влезать во все бесперспектив­ные споры мне не хотелось. В результате получилось так, что отношения с Профессором у меня если не стали теп­лыми (он человек мстительный), то хотя бы уже не были напряженными. Кстати, и на друзей своих я стал смотреть как-то отстранено. То же случилось и в семье. В общем, меня они кое-как терпели, а точнее, относились снисходи­тельно или иронично. Но я к этому времени уже овладел техникой амортизации и относился к этому спокойно. Здо­ровье мое продолжало улучшаться. Можно сказать, что я стал довольно крепким и начиная с 1980 года практически не болел и перестал утомляться.