Адаптация. Курсы усовершенствования

Служба моя началась с курсов усовершенствования медицинской службы при окружном госпитале. По-моему, это было 3 августа 1961 года. Прибыл я туда. Встретили нас два офицера, которые мне запомнились нормальным к нам отношением, хотя и несколько формальным. Прибыло нас человек пятьдесят. Далеко не все горевали, но большинство все-таки в армию шли с неохотой. Все были выпускниками медицинских институтов Северокавказского региона. Не буду рассказывать детали того, как нас переодевали в военную форму. Мне практически все подошло довольно быстро, так как у меня была довольно стандартная фигура (52-й размер, рост — 3-й, обувь — 41-й размер). Вот с фуражкой были проблемы. Самая большая там была 58-й размер. Мне больше подходил 60-й. И хоть было тепло, воен­нослужащий все равно должен был быть в головном уборе. Расположились мы в палатках. Нас сразу перевели на казарменное положение. Гулять мы конечно могли, но ночевать нужно было в палатках. Я тогда немного фотографи­ровал. Взялся я оформить стенд. Эту работу я должен был делать дома. Взялся я за это дело с целью провести ночь дома. Так начальник велел все-таки приехать на ночь на курсы. Закончил я работу часов в 10 вечера. Когда добрал­ся до курсов, было уже около 12. Еле проник на курсы. Все уже было закрыто. Вот до чего доводит законопослушность. (Здесь вы видите трусость Вечного Принца, которую он все время маскирует под законопослушность. Ну, чтоб ему было, тем более, что армию он не ценил? Обратите внимание на са­дизм начальника, думаю, что осознаваемый. Больше я ничем не могу это объяснить. Смирение Вечного Принца он, конечно же, видел. Еще один вывод для вас, дорогой мой читатель. Не за­нимайтесь общественной работой. Кроме неприятностей она вам ничего не принесет. Лучше станьте профессионалом. Ког­да у нас началась перестройка, многие ушедшие на партий­но-общественную работу молодые выпускники вузов остались на бобах. Больших связей они не приобрели, а знания, приоб­ретенные в вузе, оказались безнадежно утраченными за 5—6 лет общественной работы. Если уж вы и попали на обще­ственную работу, не выполняйте ее чересчур серьезно. Один доктор, который мечтал стать заведующим отделением, дал согласие поработать освобожденным председателем местко­ма очень крупной больницы. Во время пребывания на этой дол­жности он всерьез отстаивал справедливость. Когда срок истек, его не только не поставили заведующим отделением, но и пытались уволить вообще. Пришлось ему обращаться за справедливостью в суд. — М.Л.)

Как мы учились, чему учились, видит Бог, не помню. Вес прошло как в тумане. По вечерам я стал захаживать к женщине, с которой познакомился в поезде Москва—Т. Дело быстро дошло до секса не очень высокого качества. Понял я это мною позже, когда достиг своих вершин. Тогда же я был вполне довольным. Ту женщину помню я плохо. Она-то, конечно, секс оценивала правильно, по-видимому, и меня тоже, т. е. видела мои возможности, о которых я не подозревал. Ей льстили моя внешность, молодость и социальное положение. Иллюзий она не строила. Расстались мы спокойно. Когда я был в командировках в Т. первое время я к ней еще заезжал. Так что она убедилась, что была права в своих предположениях. Потом как-то незаметно все затихло. Больше я ничего о ней не знал. Но мое пребывание на курсах она скрасила. Спасибо ей за это. Не знаю, жива ли она сейчас, знает ли что-нибудь обо мне. Помнит ли?

Конечно, тогда я был весь в себе. Как жил курс, что там было? Не помню толком. Помню только, что для одного своего однокурсника я пытался найти девушку. Моя подруга его с кем-то познакомила, но что и как я не помню. Офицерский состав курса вспоминается следующим образом. Наш начальник, полковник Истер, был весьма демон­стративной фигурой. В простоте душевной ни одного слова сказать не мог: Все со значением, поджатием губ и внимательным «проницательным» взглядом. Однако тогда на нас это производило известное впечатление. Службу он нес так, как будто выполнял какую-то особо важную миссию. Сейчас мне это напоминает важность шашлычников. Надо сказать, что важный вид — характерная черта советского человека, особенно стоящего на должности. Все-таки, как ни крути, а представитель первого в мире социалисти­ческого государства, которое строит коммунизм. Его заме­ститель был дядька попроще. Позже я с ними сталкивался, когда уже в зависимости от них не был. Манерный Истер предстал для меня совсем другим человеком: вне большой должности он смотрелся уже не орлом, а куропаткой. Его заместитель в моих глазах никак не изменился.

Буза у нас началась, когда мы получали назначения на службу. Все русские, а их было большинство, получили назначение в Германию. Все до единого националы получили назначения во внутренние округа. Так я впервые понял, что не только евреев преследуют. От этого, правда, легче не становится. Многие врачи кавказских народностей очень переживали по этому поводу. Один из них в беседе со мной сказал примерно следующее: «Я не переживаю по поводу того, что меня не направляют в Германию. Я переживаю по поводу того, что ни одного из представителей кавказских народов не послали в Германию. А ведь во время войны многие из кавказцев вели себя геройски». Нелепость такого распределения была еще подчеркнута тем, что двое русских во время переподготовки нарушали режим, пьянствовали, их несколько раз задерживали патруль и милиция. Им изменили назначение. В Германию их не послали. В то время, как ни один из представителей кавказских народов ни разу не нарушил дисциплину. Такие же переживания были у меня.

Этот факт потряс меня. Я тогда самостоятельно понял, что национальная дискриминация является государствен­ной политикой и касается она не только евреев. Раньше я думал, что это местная инициатива. В последующем я убе­дился в обратном. Те, с кем я рядом работал, в большинстве своем антисемитизмом не страдали. Я ведь был рядом с ними, а не на курорте. По мере моего продвижения наверх количество таковых мне встречалось все больше и больше. А я как отличник хорошо помнил одну из цитат Ленина, который призывал внимательно относиться к нуждам национальных меньшинств, ибо их болезненность и обидчи­вость гораздо выше болезненности и обидчивости народа, образующего эту страну. Здесь мое отношение к партии и к коммунистической идее изменилось, но все-таки что-то коммунистическое во мне еще осталось. Я все-таки думал, что это выверты на местах. Ну, например, в Министерстве обороны, но не в Политбюро ЦК КПСС. Хотя у меня пе­риодически возникал вопрос, а почему там нет ни одного еврея. Когда был Каганович, хоть один, то как-то этот вопрос не возникал. Теперь я понимаю идиотизм верхов. Был бы там хоть один умный, он хотя бы для развода держал одного еврея, чтобы заткнуть глотки всем недоброжелате­лям: «Вот видите, он же занимает высокую должность». Нет умные, конечно, там были, но не они были первыми. Я если бы был генсеком и антисемитом одновременно, одного бы не очень толкового еврея все-таки держал бы. Неуже­ли нельзя было среди евреев найти хотя бы одного тупицу, алкоголика, подонка, негодяя или развратника и на его примере показать, какие они все гады. Его бы через какое-то время заслуженно снимали, а потом на его место опять, бы ставили такого же. И тогда тезис о национальном равноправии, о котором все время говорили, получил бы какое-то материальное подтверждение. А то же не только ЦК, но ведь не было ни одного ни в обкоме, ни в горкоме ни в райкоме. Глупость неимоверная. Тем более что доля евреев среди людей с высшим образованием была гораздо больше, чем среди рабочих и крестьян.

Почему я это пишу? Потому что уверен, что ни один националист читать эту книгу не будет. А почему они читать не будут? Мои книги читают умные люди, а националист глуп по своей сути. Нет, в плане тактики он кое-что сообразит, но в плане стратегии — нет. Ведь для умного человека предельно ясно, что если опустить в кипящую воду руку, то будет ожог, а сила ожога не будет зависеть от пола, возраста, вероисповедания, должности, национальности. Сила ожога будет зависеть от времени, которое человек продержит руку в кипятке. Для умного человека предельно ясно, что если преследовать какую-то группу людей, то они объединятся. Не верите? Начните преследовать рыжих. Вот женщин преследуют. Они и создают клубы для женщин. Вот почему постепенно коммунисты теряли самых преданных и далеко не самых бестолковых людей. И вообще, любая дискриминация вредна, но неискоренима.

Наконец все сборы закончены, и я еду по назначению. Место моей службы было между Астраханью и Волгогра­дом. Доехать мне нужно было до Волгограда, а потом на перекладных добираться до места назначения. Правда, можно было взять такси и доехать прямо до места назначения. Но с моим сознанием, природной скупостью и материаль­ным положением студента это было очень дорого. Я доехал автобусом до г. Волжского. Как раз тогда только закончилось строительство Волгоградской ГРЭС, возле которой и вырос целый город. Там я пересел на поезд и добрался к вечеру до места службы. До сих пор не называю его, хотя этот город уже давно открыт. Далже в научно-популярной литературе на космические темы того времени его упоминают и тогда упоминали. Я же не буду. А то еще к суду привлекут. (Посмотрите, До сих пор боится. — М.Л.)

В общем, доехал я до гарнизона вечером. Было это в начале октября. Примерно 10-го, в 1961 году. На ночлег меня приняли в «зал Чайковского». Так прозвали казарму, куда направляли на ночлег младших, да и старших офицеров. Вещи, а их у меня было немного, я сдал в камеру хранения и пошел искать место расположения своей части. Выяснилось, что часть моя находится примерно в 50 км от военного городка. Поехать я могу только после того, как мне выпишут пропуск. Познакомился я со своим начальством. Они предложили вывести меня окольными путями, чтобы я жил при военной части, а пока оформлять мне пропуск. Я сказал, что не хочу нарушать законы и пропускной режим. На самом деде, я обрадовался тому, что дней на 10 начну позже служить в части.