Коммуникативная роль адресата

В литературе, посвященной проблемам речевого вза­имодействия, адресату повезло гораздо больше, чем ад­ресанту. Фигура адресата изучена, вне всякого сомне­ния, значительно лучше. К настоящему времени уже достигнуто единство во взгляде на адресата как на одно­го из центральных «компонентов» в структуре комму­никативного акта — и отнюдь не в силу того самооче­видного факта, что без него акт коммуникации, обмена информацией состояться не может, но в силу того, что в той же мере, в какой в структурировании речевой ситу­ации участвует производитель речи, участвует в ее структурировании и адресат.

Точка зрения на адресата как на пассивного реаген­та, «потребителя» информации (ср. писатель пописыва­ет — читатель почитывает), имплицитно присутство­вавшая в лингвистике далекого прошлого, сегодня благополучно изживается. Современная наука признает (во всяком случае, теоретически!), что адресат есть роль активная, требующая от исполнителя, прежде всего дей­ствий, как речевых, так и неречевых, как в ходе комму­никативного акта, так и за его пределами.

Во всяком случае, реакции адресата давно не рассма­триваются в качестве отголосков эха — реакции эти формируют творимый коммуникативный акт с момента

его возникновения до момента его завершения, и только очень плохой речевой стратег будет игнорировать про­исходящее «в аудитории». Более того, даже коммуника­ция посредством письменного текста рассматривается сегодня как диалог между автором и читателем.

Поэтому уже на этапе инициации коммуникативно­го акта адресантом «присутствие» адресата весьма ощу­тимо. Примечательно, что адресат не становится дейст­вующим лицом по ходу коммуникативного акта — он является таковым уже на момент начала взаимодейст­вия. А если учесть, что опытный адресант готовит ком­муникативный акт задолго до его инициации, то воздей­ствие адресата на речевую ситуацию начинается вообще за ее пределами.

Роль адресата, коль скоро это не роль исключительно «реагента», естественным образом также предполагает наличие коммуникативной стратегии. Типичные комму­никативные стратегии адресата, вступающего в комму­никативный акт, а также наиболее вероятные просчеты в этих коммуникативных стратегиях тоже можно опре­деленным образом систематизировать.

Прежде всего, разнообразные коммуникативные стратегии объединяются в две большие группы на осно­вании того, проинформирован ли адресат о предстоя­щем коммуникативном акте. В зависимости от этого — применительно к адресату различают:

1) неожидаемые коммуникативные акты;

2) ожидаемые коммуникативные акты.

Коммуникативная стратегия, таким образом, выбира­ется, в частности, в зависимости от того, к какой группе принадлежит соответствующий коммуникативный акт.

§ 2. Неожидаемые коммуникативные акты

В случае неожидаемого коммуникативного акта важно, прежде всего, помнить, что никто не имеет права при­нудить адресата к участию в нем. То есть (и это, кстати,

очень часто забывается) адресат при таких обстоятель­ствах на момент инициации общения не связан с адре­сантом никакими обязательствами и вполне может себе позволить единолично решить, стоит ли вообще всту­пать в предлагаемый ему коммуникативный акт. Суще­ствует достаточно большое количество способов свое­временно и эффективно уклониться от нежелательного контакта, используя для этого одно из многочисленных прагматических клише типа я предпочел бы не говорить на эту тему или что-нибудь в этом роде.

Данный закон речевого взаимодействия — добро­вольное участие в неожидаемом коммуникативном ак­те — однозначно квалифицируется в качестве абсолют­ного закона, и, если бы коммуниканты действительно следовали ему, многих коммуникативных неудач мож­но было бы избежать. К сожалению, закон этот прини­мается во внимание крайне редко, напротив, адресат очертя голову бросается в стихию речевого взаимодей­ствия и опоминается только тогда, когда «творимый» фактически против его воли коммуникативный акт за­шел уже слишком далеко.

Достаточным основанием для неучастия в процессе речевого взаимодействия вполне может служить осо­знание адресатом собственной неподготовленности к коммуникативному акту.

Студентам любого учебного заведения знакома эк­заменационная ситуация, при которой получившему неудачный билет не остается ничего другого, как при­знаться в том, что к ответу на вопрос он не готов. Ситу­ация эта могла бы довольно легко проецироваться во внеаудиторную реальность, однако, как правило, ниче­го подобного не происходит. Признаться в неготовнос­ти участвовать в той или иной речевой ситуации счита­ется едва ли не неприличным, и советский принцип «Будь готов! — Всегда готов!» в наибольшей, пожалуй, степени распространился на речевую практику. Имен­но в речевой практике каждый считает своей непосред­ственной обязанностью стартовать с пол-оборота,

включаясь практически в любую речевую ситуацию, которая ему предлагается.

Сначала при социализме, а потом во все более демо­кратизирующемся (во всяком случае, вербально) обще­стве укрепляется мнение, что говорить вообще легко и что каждый вправе участвовать практически в любом речевом акте, происходящем более или менее «побли­зости».

Интересно, что механизмы речевого поведения со­ветского времени (стереотипизация речевого опыта, ав­томатизм речепроизводства) сформировали блистатель­ную способность людей начинать «производство текста» еще до того, как говорящий осознает, что имен­но он намерен сказать. Вопросов же о том, зачем он на­мерен это сказать и кому это может быть интересно, как правило, не возникает вообще.

Между тем очевидно, что коммуникативная страте­гия, игнорирующая вопросы «что», «кому» и «зачем», вообще перестает быть стратегией. Участвовать же в коммуникативном акте, без какой бы то ни было стратегии, значит нарушать одно из фундаментальных подгото­вительных условий речевой коммуникации.

Разумеется, в случае с неожидаемым коммуникатив­ным актом требовать от адресата «готовой на все случаи жизни» коммуникативной стратегии в высшей степени легкомысленно. Но трезвой оценки своих «стартовых возможностей» от него все-таки допустимо ожидать. Ес­ли же перед нами еще и «опытный адресат», то от него допустимо ожидать и большего: в частности, что он по­ставит инициатора коммуникативного акта в извест­ность о том, в какой степени он, адресат, на его взгляд, удачен в качестве партнера по коммуникативному акту. Ибо «обман ожиданий» собеседника чреват утратой коммуникативной цели.

Речевое взаимодействие на первом этапе, как бы хо­рошо оно ни было подготовлено адресантом, всегда представляет некую «рекогносцировку позиций партне­ра по коммуникативному акту. В той же степени, в какой

адресантом решается вопрос о том, удачен ли выбран­ный им собеседник, собеседником (адресатом) решается вопрос о том, до какой степени сам он на своем месте, до какой степени «защищенным» вступает он в речевую ситуацию и насколько партнер по коммуникативному акту есть его партнер.

Хороший адресат постарается уклониться от рече­вого взаимодействия в том случае, если он чувствует се­бя неуверенно по отношению к предмету обсуждения (референту). Например, специалисту в области фонети­ки арабского языка едва ли имеет смысл «живо реагиро­вать» на происходящий поблизости от него разговор между специалистами в области физики твердого тела. И, к чести специалистов в области фонетики арабского языка, они все-таки довольно редко вмешиваются в раз­говоры подобного типа.

Вообще надо сказать, что к «узкопрофильным бесе­дам», предполагающим оперирование «закрытой» тер­минологией и весьма точными категориями, уважение со стороны «непосвященных» (или «посвященных» в другие, столь же узкопрофильные, области знания) в ка­кой-то мере все еще продолжает сохраняться. Однако чем менее специальный характер носит диалог, тем больше желающих участвовать в нем на равных правах с другими.

Так, проблематика, касающаяся общей философии, культуры, искусства, образования, медицины, с одной стороны, и политики, идеологии, экономики, с другой, представляет собой наиболее не защищенную от вмеша­тельства «посторонних» область. Объясняется это отча­сти тем, что категориальный аппарат данных научных дисциплин, во-первых, наиболее легко проецируется на «повседневную действительность» и, во-вторых, может не всегда обязательно предполагать обращения к их тер­минологической сфере.

Литературоведение на уровне «что читать», эконо­мика на уровне «как экономить», медицина на уровне «как лечить» и философия на уровне «в чем смысл жиз-

ни» представляют собой весьма и весьма заманчивое поле для речевой деятельности. В принципе все мы до­статочно хорошо «подготовлены» к участию в соответ­ствующих речевых ситуациях. Вопрос только в том, всегда ли наша самооценка будет совпадать с оценкой того, кто инициирует соответствующий коммуника­тивный акт.

В том случае, если они совпадают, коммуникативный акт получится, что называется, на славу. Ничего, что он не выйдет за пределы констатации общих мест,— лишь бы собеседники были довольны друг другом, а у них есть такая возможность, поскольку коммуникативной целью подобной речевой ситуации может быть только авторе­презентация.

Сложнее обстоят дела тогда, когда приходится взаи­модействовать с адресантом, знакомым с соответствую­щей проблематикой не понаслышке. И если адресантом действительно посылаются такие сигналы (при том, что мы действительно способны их распознать!), вопрос о коммуникативной стратегии адресата есть вопрос о формах (точнее, дозировке) его участия в речевой ситуа­ции. Радикальным случаем минимального участия явля­ется, разумеется, неучастие вовсе.

Правда, в момент инициации коммуникативного ак­та бывает довольно трудно определить, насколько имен­но «специальный» характер будет носить речевое взаи­модействие (никто не застрахован от встречи с профессиональным идиотом): следует, например, учи­тывать тот фактор, что при корректном речевом поведе­нии собеседника инициатор даже сугубо специального коммуникативного акта всегда готов пойти на уступки и учесть уровень информированности (иди чаще неин­формированности) адресата.

Поэтому «ускользать» из речевой ситуации во что бы то ни стало — со ссылкой на полное отсутствие в своем распоряжении сведений из области, скажем, железнодорожного транспорта — отнюдь не всегда обязательно, особенно если адресат хотя бы раз в

жизни совершил поездку на поезде (правда, такой уровень «защищенности» при подходе к данному ком­муникативному акту трудно назвать высоким, но, вне всякого сомнения, можно «работать» и на нем). Кста­ти, вполне вероятно, что адресанту, как бы глубоко он ни был погружен в соответствующую область знаний, всего и нужно от собеседника, что рассказ об этой са­мой поездке.

Другой вопрос: каким образом «разместить» себя в проблематике железнодорожного транспорта, имея «в активе» лишь одну поездку на поезде.

Понятно, что первая стратегическая задача, которая стоит в данном случае перед адресатом,— это разобрать­ся с тем, «на каком уровне погружения» в проблематику собирается взаимодействовать с ним инициатор «специ­ализированного» коммуникативного акта.

Лучший тактический прием в этом смысле — дать возможность говорящему удерживать речевую инициа­тиву ровно столько, сколько он считает нужным. «Сиг­налами», свидетельствующими об уровне «глубины по­гружения», а также об ожиданиях собеседника, могут быть профессионализмы и терминологические языко­вые единицы в его речи, а также ссылки на «базовые сведения» и «авторитеты» в соответствующей области знаний.

Очевидно, что, только определив искомый «уровень погружения», имеет смысл поставить перед собой во­прос о том, до какой степени полезным может быть мое участие как адресата в коммуникативном акте. На этом этапе взаимодействия данный вопрос будет звучать как вопрос о том, предоставить ли говорящему право распо­ряжаться речевой инициативой в течение всего комму­никативного акта или же рассчитывать на то, что рече­вая инициатива время от времени может принадлежать и адресату.

В лингвистической прагматике, например, подобный вопрос есть вопрос выбора позиции по отношению к инициатору коммуникативного акта. Выбранная пози-

ция может быть позицией слушателя, позицией собесед­ника или позицией критика.

Впрочем, если в запасе у нас всего-навсего воспоми­нание об одной единственной поездке на поезде, выби­рать особенно не придется — нам остается только удо­вольствоваться позицией слушателя и распроститься с речевой инициативой на все время процесса коммуни­кации. В качестве компенсации за «безвозмездную пе­редачу речевой инициативы» адресанту адресат может получить, например, весьма интересные сведения из неизвестной ему области знаний, разумеется, если он в принципе расположен эти сведения приобрести.

При отрицательном ответе на данный вопрос рече­вую ситуацию еще не поздно покинуть (мотивировка: адресант не есть мой партнер по коммуникативному ак­ту), при положительном — вероятность успеха комму­никативного акта весьма велика.

Таким образом, обсудив конкретную речевую ситуа­цию, мы пришли к общим выводам о том, что:

неподготовленность к коммуникативному акту мо­жет быть озвучена напрямую как отказ от участия в нем (1) или на первом же этапе речевого взаимодейст­вия преобразована в коммуникативную стратегию (2), предполагающую — посредством предоставления ад­ресанту возможности удерживать речевую инициати­ву (2а) — выявление уровня специализации собеседни­ка (26) и причин его интереса к фигуре адресата (2в), а также — после определения адресатом уровня собст­венной «коммуникативной защищенности» (2г) — вы­бор корректной позиции (слушатель, собеседник, кри­тик) в структуре предстоящего коммуникативного акта (2д).

Разумеется, такая коммуникативная стратегия, даже будучи «типовой», отнюдь не претендует на универсаль­ность. Однако реально она может оказаться достаточно действенной практически во всех случаях, когда адресат перед началом коммуникативного акта чувствует себя не вполне в своей тарелке.

§ 3. Ожидаемые коммуникативные акты

В эту группу коммуникативных актов входят рече-

можно распределить на две под-

А. Коммуникативные акты, предполагаемые адре-

сатом.

Б. Коммуникативные акты, объявленные адресан-

том.

Коммуникативные акты, названные в двух подгруп­пах, довольно сильно отличаются друг от друга: если А реферирует к случаям варьирующихся коммуникатив­ных стратегий, то Б часто предполагает практически ин­вариантные коммуникативные стратегии.

При обсуждении коммуникативных актов обеих подгрупп нам потребуется широко обсуждаемое в со­временных лингвистических дисциплинах «снятие прагматической пресуппозиции, или презумпции». (Пресуппозиция — термин латинского происхожде­ния: ср. pre — перед, предварительно и suppositio — предположение.) Может быть, его следовало бы ввести еще раньше, при обсуждении фигуры адресанта, на первом же этапе обсуждения ожиданий коммуни­кантов, которые они Связывают друг с другом при вступлении в коммуникативный акт. Однако, учитывая большое количество спонтанных речевых ситуаций, в которые говорящие то и дело бывают вовлечены, во­прос о пресуппозициях был сознательно перемещен нами в эту главу.

Самое простое и нетерминологическое определе­ние пресуппозиции есть определение ее через ожида­ние. Вступая в коммуникативный акт, оба партнера (адресант и адресат) ожидают, что у них имеются некоторые общие «сведения о мире», которые дадут им возможность держаться в процессе коммуникации изве-

стных обоим ориентиров и границ. Кстати, иногда пре­суппозицию нестрого, но вполне приемлемо определя­ют как наличие у коммуникантов предварительных знаний.

Проблемы разработки коммуникативных стратегий — это во многом проблемы сопоставления наших ожида­ний, пресуппозиции, с реальным процессом коммуника­ции. Понятно, что любой речевой акт связан с уточнени­ем и корректированием пресуппозиций, однако, прежде чем уточнять и корректировать пресуппозиции, их все же необходимо «увидеть» и «прочувствовать». Именно этим коммуниканты, как правило, и озабочены на пер­вых этапах коммуникации.

В лингвистической литературе о пресуппозициях сказано довольно много. Например, различаются так называемые семантические пресуппозиции, или пре­суппозиции истинности, т. е. ожидания того, что, по крайней мере, часть высказывания является истин­ной. Кроме того, выделяют и прагматические пресуп­позиции.

Прагматические пресуппозиции называют иногда «пресуппозициями известности» (в отличие от пресуп­позиции истинности), в этом случае прагматическую пресуппозицию определяют как ожидание того — или расчет на то, — что часть предлагаемой информации самоочевидна и/или хорошо известна слушателю.

Скажем, если я намерен обсуждать вопрос о том, есть ли жизнь на Марсе, я ожидаю, что коммуниканту известно хотя бы следующее: Марс есть планета Сол­нечной системы (1) и Жизнь есть одна из форм суще­ствования материи (2). (1) и (2) есть компоненты моей прагматической пресуппозиции относительно слуша­теля — только при их наличии я позволю себе вступать с ним в коммуникативный акт по поводу жизни на Марсе.

Пресуппозиции регулируют отношения между ком­муникантами задолго до момента начала коммуника­тивного акта. Это тоже своего рода негласные соглаше-

ния, на которые любой собеседник практически вправе рассчитывать.

Естественно, что чем выше специализация коммуни­кативного акта (т. е. чем более узкопредметный харак­тер имеет коммуникативный акт), тем более точные пре­суппозиции должны иметься у коммуникантов относительно друг друга.

Так, я не рискну обсуждать преимущества «твердых форм» стиха с адресатом, если ему ничего не говорят та­кие слова, как «сонет», «рондо», «ритурнель», «венок строф» и т. п. Адресат же, в свою очередь, вправе ожи­дать от меня, что я учту имеющиеся в его распоряжении пресуппозиции и не заставлю его барахтаться в море не­известных ему понятий.

Если речь идет об обычном (не специализированном или, по крайней мере, не высокоспециализированном) коммуникативном акте, велика вероятность того, что хо­тя бы часть пресуппозиции коммуникантов окажется общей. Именно она, эта общая часть, и будет основани­ем для этаблирования коммуникативного акта.

Общие пресуппозиции определяют чаще всего в ка­тегориях энциклопедического знания о мире. Выраже­нием такого энциклопедического знания являются представления о родовидовых (1) и структурных (2) осо­бенностях предметного мира, или так называемые так­сономические представления. В сущности это представ­ления о классах, в которые включаются предметы и понятия на основании общих для них признаков, с од­ной стороны, и о признаках, из которых «состоят» пред­меты, — с другой.

Для того чтобы понять, что конкретно в данном слу­чае имеется в виду, можно обратиться к логике Аристо­теля: в соответствии с его представлениями, в частности, о таксономии, отношения между предметами и поняти­ями выступают в виде двух иерархий, или упорядочен­ных систем связей. Первая из них — это иерархия «быть» (иерархия бытия, существования), вторая — ие­рархия «иметь» (иерархия наличия, присутствия). Пред-

мет связан с обеими иерархиями и определить его место в мире других предметов легче всего с помощью уясне­ния его положения в составе каждой из иерархий.

Иерархия «быть» есть иерархия, определяющая по­зицию предмета-понятия в вертикальном ряду ему по­добных, т. е. включение его последовательно во все бо­лее и более общие классы.

Возьмем, к примеру, такое не слишком широко и хорошо известное понятие, как синекдоха: для «чисто­ты эксперимента» даже лучше, если у того, кто знако­мится с этим учебным пособием, нет ни малейших представлений о том, что это такое. Попытаемся распо­ложить понятие синекдохи в составе близких к нему понятий. Начнем с него самого (ибо именно оно нас сейчас интересует) как с нижнего звена и будем посте­пенно выводить его во все более широкие понятия до тех пор, пока не достигнем того уровня обобщения, на котором будет по крайней мере понятно, о чем прибли­зительно идет речь.

Итак, синекдоха есть частный случай метонимии. Трудно предположить, что у человека, никогда не слы­шавшего слово «синекдоха», уже на этом этапе появятся какие-либо отчетливые представления о содержании данного понятия. Но это еще лишь первый уровень обоб­щения.

Метонимия, в свою очередь, есть один из тропов — второй уровень обобщения. Впрочем, уровень этот тоже едва ли сулит какие-нибудь внезапные озарения непо­священным.

Троп — третий уровень обобщения — включается в понятие риторических фигур. Уже здесь, видимо, мож­но допустить, что часть читателей поняла, в какой облас­ти знаний искать синекдоху и что это за область знаний. Те же, у кого и сейчас не возникло никаких знакомых ассоциаций, могут двигаться далее по линии обобщения.

Четвертый уровень обобщения: риторические фигу­ры представляют собой формы непрямого выражения (употребления слов и конструкций в непрямых значе-

ниях). После четвертого уровня, смеем надеяться, с на­ми осталось еще меньше желающих подниматься выше.

Для тех, кто все-таки остался,— пятый уровень обоб­щения: формы непрямого выражения входят в состав форм выражения как таковых.

Шестой уровень обобщения: формы выражения включаются в понятие оборотов речи.

Схематически проделанный нами путь будет выгля­деть так:

Оборот речи

(шестой уровень обобщения)

Форма выражения

(пятый уровень обобщения)