Модель 4:Коммуникативный акт дезориентирован

Последняя по порядку и, вероятно, первая по значи­мости проблема успешной коммуникации связана с соб­ственно содержательными ее аспектами.

Корректные коммуникативные стратегии предпола­гают, что инициатора коммуникативного акта — по крайней мере! — не поставит в тупик формулировка ад­ресата типа «Вы по какому вопросу?».

Область «содержания» речевой ситуации, требующая отдельного и весьма детального рассмотрения (см. гл. 4), будет интересовать нас сейчас лишь в первом своем

предъявлении, т. е. в аспекте самого общего вопроса — о чем?

Вопрос этот относится к вопросам первостепенной важности и не будет преувеличением сказать, что, преж­де всего от его грамотного решения зависит, ставить ли вообще применительно к данному коммуникативному акту другие вопросы, в частности, связанные с «местом и временем» речевой ситуации, с выбором адресата и так далее. И не то чтобы эти «другие вопросы» были фа­культативны — они, разумеется, весьма и весьма важны, однако возникают лишь в связи с предметной областью коммуникативного акта. С чем конкретно мы обращаем­ся к адресату, что именно мы намерены ему сообщить, по поводу чего собственно хотели бы выслушать его мнение — все это составляет сущность коммуникатив­ного процесса.

Разумеется, мы не станем утверждать, что обращать­ся с любым вопросом к любому собеседнику «с места» есть пример хорошей коммуникативной стратегии. Пе­ред нами всегда стоит проблема выбора адресата (даже на улице при необходимости навести справку у прохо­жего мы сначала «выбираем» одного из многих). Однако показательно, что в сознании нашем сначала возникает «что» и только потом — «к кому», «где» и «когда». Пока­зательно и то, что коммуникативная перспектива рече­вой ситуации опять-таки прежде всего связана с этим «что». Иными словами, ради «что» начинается и тем же «что» — как правило, «преобразованным» в ходе комму­никативного акта,— кончается, в сущности, процесс лю­бого речевого взаимодействия.

«Вы о чем?» есть модель реакции адресата, свиде­тельствующей о том, что коммуникативный акт нахо­дится в самом критическом состоянии. И если ошибки, связанные с моделями 1, 2 и 3, могут привести и чаще всего приводят к потере адресантом речевой инициативы, то ошибка, связанная с моделью 4, приводит к «по­тере» коммуникативного акта как такового: он просто останавливается и самоуничтожается.

Разумеется, утраченное «что» можно каким-нибудь хитроумным способом и вернуть в ходе дальнейшего ре­чевого взаимодействия (если таковое вопреки всему — продолжается!), но отсутствующее «что» или «что», не релевантное для данного коммуникативного акта, пол­ностью дезориентирует процедуру общения и фактиче­ски дезинтегрирует ее.

Вот почему этаблирование речевого взаимодействия при отсутствующем или некорректном «что» само по себе означает сбой функции предстоящего коммуникативного акта: перед нами уже не случай «употребления языка», но сразу же — случай «злоупотребления языком». Модель я не знаю, о чем я буду говорить с Вами, есть белый флаг, поднятый до объявления войны. Сознательная же эксплу­атация такой модели приводит к тому, что акт общения пе­рерождается в контакт другого типа, а именно — в фактический контакт, особенности и социальный статус которого будут подробно обсуждаться в дальнейшем.

Заметим, что «белый флаг», однако, поднимается все-таки не слишком часто — признаний такого рода практически невозможно услышать в реальных процес­сах коммуникации. На самом же деле признания эти, тем не менее, часто, гораздо чаще, чем мы думаем, присутст­вуют в проигрываемых нами коммуникативных актах, правда, всегда в невербализованном виде. Ведь для того, чтобы просто взять да и расписаться в собственном ре­чевом бессилии, требуется, разумеется, не только изве­стная доля мужества, но еще и отчетливое понимание собственной, так сказать, прагматической несостоятель­ности, а такое понимание встречается весьма редко.

Напротив, большинство коммуникантов убеждено, что, по крайней мере, элементарными навыками построе­ния коммуникативных стратегий на разные случаи жиз­ни они владеют. Поэтому те, чьи коммуникативные акты, как правило, не удаются, винят в этом обычно не себя — погрешности коммуникации списываются на партнера по коммуникативному акту, в крайнем случае — на не­удачное место и время, но практически никогда —

на собственное неумение «презентировать и транспор­тировать предмет», как того требует речевая ситуация. Во всяком случае, выражение «он не понял меня» можно слышать гораздо чаще, чем выражение «я не понял его».

Между тем понимание (а также, естественно, и вза­имопонимание) базируется на том, до какой степени одинаков «предмет», которым в момент начала комму­никации собираются «пользоваться» коммуниканты. Установить это настолько важно, что — в случае не­идентичности предметов, которыми оперируют собе­седники,— вопрос о продолжении коммуникативного акта, а уж тем более о его завершении (особенно успеш­ном) даже не приходится ставить.

Еще и поэтому любому коммуникативному акту должна в идеале предшествовать чрезвычайно серьез­ная работа по «наведению мостов» между будущими партнерами по речевому взаимодействию. Фактически выход на собеседника, которого желательно более или менее хорошо представлять себе до момента начала коммуникации, означает выход на его «понятийное поле», на котором «предметы» могут группироваться весьма непривычным для адресанта образом (см. гл. 2, § 2). И нет более неприятного открытия, чем уже в начале диалога установить, что «предмет», который ты намерен пре­зентировать адресату, вообще отсутствует в системе его представлений.

Иначе говоря, адресанту вполне может казаться, что он заводит разговор о «чем-то», в то время как это «что-то» для адресата есть «ничто».

В качестве примера удобно привести довольно ти­пичную, во всяком случае, для сегодняшней Европы (если не для России), речевую ситуацию в западном об­ществе, время от времени возникающую по поводу «криминальных элементов». Имеется в виду следующее: человек, который сам однажды (и особенно недавно!) побывал жертвой преступника, оказывается абсолютно невосприимчивым к кампании по защите прав «крими­нальных элементов».

Такие вопросы, как ужасное психическое состояние преступников в комфортных европейских тюрьмах, как закрытость общества, не желающего принимать пре­ступников в свои ряды после отбывания ими срока нака­зания и т. д., просто не существуют в качестве предмета обсуждения для тех, кому лично и непосредственно при­шлось столкнуться с проявлениями насилия в свой соб­ственный адрес или в адрес своей семьи. Поэтому ис­кать «понимания проблемы» в их среде изначально бесполезно и практически любая коммуникативная стратегия такого плана обречена в подобной аудитории на обязательный (и довольно шумный) провал.

Стало быть, квалификация коммуникативного акта одним из коммуникантов как «разговора ни о чем» про­исходит не только тогда, когда соответствующий пред­мет разговора действительно отсутствует, но и тогда, когда он отсутствует в сознании собеседника.

Впрочем, предполагать наличие слишком большого количества «брешей» в сознании собеседника все-таки, видимо, не стоит (т. е. коммуникативная стратегия в со­ответствии с высказыванием, приписываемым кому-то из известных математиков: «Никогда не бойтесь преуве­личить глупость аудитории»,— далеко не всегда ведет к успеху!). То, что нам кажется «брешью», может таковой отнюдь и не быть: просто интересующий нас «предмет разговора», отсутствующий в сознании собеседника на привычном для нас месте, можно поискать — кстати, с довольно большой надеждой на успешный результат поисков — в каком-нибудь другом отделе его тезауруса. И, найдя, апеллировать в ходе коммуникативного акта именно к этому отделу тезауруса адресата, а отнюдь не к тому отделу, который включает в себя данное понятие в составе нашего собственного тезауруса.

Поэтому «предмету разговора» надо тоже обеспе­чить комфортные условия существования в пределах коммуникативного акта. Предмету этому едва ли будет «удобно», если его, как мячик, швыряют от одной сетки к другой,— в этом случае можно быть уверенным, что

взаимопонимание между коммуникантами не достига­ется и достигнуто в принципе быть не может. Кстати, по­жалуй, при первом же «отфутболиваний» адресатом предмета разговора следует насторожиться и поставить перед собой вопрос о том, не закончен ли уже на данный момент, так неблагополучно начатый коммуникативный акт. Чаще всего отфутболивание такое означает, что предварительной работы по выявлению отдела тезауруса, в котором у адресата находится нужный нам пред­мет, проведено не было, или же работа эта была прове­дена впустую.

Одним из самых распространенных сигналов непри­емлемости коммуникативного акта, даже по отношению к «первичному» собеседнику в «правильном» месте и в «правильное» время, является, и нежелание собеседника принять к рассмотрению интересующий нас (и, стало быть, заслуживающий, с нашей точки зрения, рассмот­рения) предмет. «Я вообще не считаю нужным говорить "б этом» звучит как приговор и свидетельствует о том, что нужный отдел тезауруса собеседника не подключен к работе.

Если принять, однако, к сведению тот факт, что, даже находясь в непривычном для нас отделе тезауруса со-седника и, может быть, обозначаясь другим словом, также имея связи с непривычной для нас группой предметов, нужный нам референт все-таки обычно известен человеку, получается, что в принципе возмож­ность обсуждения любого предмета с любым партнером гипотетически все-таки существует. И успешность ком­муникативного акта в этом случае — применительно, ра­зумеется, к модели 4 — есть опять-таки успешность предварительной работы по анализу тезауруса нашего худущего собеседника.

Так, можно рассчитывать на то, что бывшие жертвы преступников проникнутся искренним состраданием к ним (как это не раз случалось в телевизионных шоу), если «заход в тему» осуществляется журналис­том, который сам побывал в шкуре жертвы и демонстри-

рует лояльность, невзирая на собственный горький опыт. Такому журналисту, разумеется, гораздо проще предста­вить «предмет» в выражениях, понятных жертвам.

В заключение главы напомним, что на протяжении всего этого времени коммуникативный акт интересовал нас с точки зрения такого его «компонента», как адре­сант, поскольку именно он ответственен за инициацию речевого взаимодействия, т. е. за то, чтобы грамотно запу­стить коммуникативный акт «в ход». В связи с возмож­ностью неуспешности этой акции и были рассмотрены речевые ситуации типа «осечек», когда задуманный коммуникативный акт оказывался недействительным либо по причине ошибки, допущенной при его инициа­ции, либо по причине ошибки в идентификации комму­никативного акта.

Однако понятно, что речевое взаимодействие может сорваться на старте не только по вине адресанта, но и по вине (а также по желанию) адресата. К анализу его «вклада» в структуру инициируемого коммуникативно­го акта мы и обратимся в следующей главе.

Глава 2. АДРЕСАТ