Странный сон и чайка

Жить не обязательно

Повесть о Севере

„ Navigare necesse est, vivere non est necesse.” (Lat.)

Плавать по морю необходимо, жить необходимости нет.

Пролог

Если лететь быстрым соколом вниз по Енисею на север, а дальше по Карскому морю всё на север, на север, то на семьдесят пятой параллели откроется взору группа необитаемых скалистых островов.

Здесь, в тысяче километров от Полярного круга недавно бушевала буря с дождём и мокрым снегом. Вдоль западных берегов этих клочков суши образовались барьеры из выброшенных волнами льдин, брёвен, брусьев, досок, и всего что плавало и было подхвачено буйной стихией.

На одном из островов горит костёр. Напротив костра на дне моря лежит рыбацкая лодка. У костра сидит босой мужчина лет тридцати и жуёт утиную печень. Время от времени он греет над пламенем обломок доски и становится на него, согревая ступни.

Жеванину он сплёвывает в мешочек сделанный из снятой чулком утиной шкурки.

Слева от него лежит наспех сделанный арбалет, справа — грубо вырезанное деревянное блюдо в котором ещё три печени: одна утиная и две от больших хищных чаек-бургомистров.

Шкурки бургомистров - суть не пропускающие влагу мешочки из пуха и перьев. Их них можно пошить носки. Но сначала шкурки надо выделать.

Кашица из печени под под действием ферментов слюны начинает бродить. Тогда следует намазать ею шкурки и оставить в тёплом месте до почти полного высыхания, а потом размять. Такой способ хорош, когда никакой кислоты нет под руками.

Закончив жвачное дело, мужчина натягивает шкурки на дощечки мездрой кверху, намазывает мездру бурой нажёванной кашицей и ставит болванки сушиться недалеко от костра.

Время от времени подходит разминать и вытягивать кожу. Главное — не давать ей пересушиться, а то потрескается, начнёт рваться и вся работа насмарку.

Кораблекрушение.

В середине июня черно-оранжевый силуэт ледокола взломал горизонт.Там стало дымиться море и прошли караваны, а здесь, между островами архипелага, всё ещё стоял лёд.

Cашка стал опасаться, что в этом году припай, береговой лёд, вообще не тронется, такое бывает, и он не сможет отремонтировать и подготовить к сезону раскиданные по островам ловушки на песца.

Наконец, в конце июля, прошли дожди и выдались тёплые дни, а в начале августа хиус, резкий северо-восточный ветер, оторвал припай.

Над архипелагом засияло солнце.

Гарт столкнул на воду старенькую деревянную лодку, уложил в неё рюкзак с запасом еды на три дня и запустил мотор.

Собаки своей не дозвался. Таймыр ещё щенком обжёгся о выхлопную трубу и с тех пор невзлюбил лодку. Стоило начать сборы на выезд, как он заползал в самый дальний угол или вообще убегал в тундру — ищи-свищи.

Вот пишут в книгах: «буря налетела внезапно». Так не бывает. Резкая перемена погоды даёт знать о себе резкой чертой на горизонте.

Гарт увидел эту тёмную полосу, когда до самого южного острова на его охотничьем участке оставалось километра два.

«Успею!»

Но вдруг качнулись берега, морe прогнуло спину и пошла длинная, пологая зыбь, – первый привет от шторма.

Ещё две волны прокатились под лодкой, белый барашек с гребня догнал cудёнышко и мотор замолк: вода залила магнето. Парень пересел на вёсла, - до берега рукой подать. Следующий вал выбил весло из уключины и лодка встала боком к волне. Вскочив на ноги, Гарт стал грести оставшимся веслом то с правого, то с левого борта, изо всех сил стараясь держать судно поперёк волны, но уже попал в прибой и лодка, полная воды, стала погружаться.

Едва успел снять карабин и вновь закинуть его за спину дулом вниз, торчащий над плечом ствол мешает грести, как вал ледяной воды накрыл с головой.

На берег выполз без карабина, без шапки, без сапог.

Выплюнул песок

Вытряхнул воду из ушей.

Вонзил в густой воздух кулак.

Будем жить!

Направо, как зубы дракона, - скалы из песка. Раз за разом накрывал их прибой. И налево камни. И там с грохотом разбивалась волна. Лишь посредине песчаная дорожка, по которой и выбрался на берег.

«Так. С чем мы остались?»

Сашка ощупал, охлопал себя.

Нож на поясе и патрон в кармане.

Ладно.

Раздеться.

Отжать одежду.

Натянуть мокрое и бегать.

Так бегать, как никогда ещё не бегал.

Так тело разогреть, чтобы одежда высохла.

На мху за линией прибоя нашлось несколько крепко скрученных волнами рулончиков бересты. Это драгоценность. Внутри они сухие и, разлохмаченные ножом, легко загораются.

Ветер гнал и гнал льдины на берег. Волны громоздили их одна на другую и дробили о скалы. От тяжких ударов прибоя стоял низкий гул и земля ощутимо дрожала под ногами.

Если не удастся развести костёр...

Собирая дрова на берегу, заметил вдруг рядом с собой нарядного «шведского соловья», так иногда называют певчую птичку варакушку.

Гарт вытаскивал из плавника или подбирал на песке обломки палок и досок. Следуя за ним, быстрый и вёрткий птах внимательно осматривал щели в досках, отставшую от брёвен кору или отпечаток палки на песке.

Пока рыбак набирал охапку дров, он набирал полный клюв насекомых и личинок. Добыл здоровенного червяка, которого немедленно куда-то унес, а вскоре вернулся с помощницей: невзрачная серенькая супруга его с такой же ловкостью шмыгала в куче плавника, как и он сам. Наверное, где-то рядом было гнездо с птенцами.

Сашка согнул из палки небольшой «индейский лук», тетиву для которого сделал из отрезанной от брючного ремня полоски кожи. Вбил в песок рядом с большим валуном обломок палки, отступив на шаг - ещё один. Повесил на эти колья мокрую куртку, как защиту от ветра, прижал коленом обломок сосновой доски и наметил в ней концом ножа ямку у самого края.

Вращая тетивой берёзовую палочку в ямке, вскоре добыл чёрный тлеющий порошок.

На этот порошок положил трут: тонкие как папиросная бумага колечки верхнего слоя берёзовой коры. Вытащил зубами пулю из патрона, насыпал несколько крупинок пороха на трут и вскоре раздул огонь.

Ветер сильно дул в уши, заткнул уши мохом.

У костра.

Пошёл «зарядами» мокрый снег. То густо – руки не видать, то перестанет совсем. Махом по щиколотку намело.

«Господи! Подожди с непогодой. Пусть угли нажгутся!»

Костёр «крушенец» шатром выстроил, многослойно круглыми палками обложил, как старые охотники научили. Сквозь щели ветер огонь раздувает, ближние слои горят, дальние сушатся, угли внутри собираются.

Из трёх длинных толстых жердей связал треногу, выставил её над костром и обложил со трёх сторон досками и палками, а щели заткнул мохом и грязью, так что над костром получилось подобие шатра или чума, который и стал принимать на себя хлёсткие струи дождя и заряды мокрого снега.

С подветренной стороны этого «футляра» Сашка оставил дверь, где сидя на корточках и обогревался, когда становилось невмоготу.

Вместе с дровами стал подбирать и пластиковые бутылки и фляжки от лосьонов и шампуней, куски пенопласта, непонятного назначения баночки-коробочки и пустые разноцветные зажигалки.

Всё, что может гореть накидал в старый рассохшийся бочонок и принёс к шатру. И ещё нашёл две стеклянные бутылки, обрывок верёвки и небольшую пластиковую канистру.

С канистры срезал верх и боковую сторону. Получилось некое подобие шлема. Надел его на голову, натянул капюшон и мысленно сказал спасибо человеку, бросившему или уронившему этот сосуд за борт.

И тотчас увидел себя со стороны: на голове канистра, из ушей мох торчит, из штанин вода течёт.

Пугало-пугалом, но не до смеху. Озноб, как в лихорадке. Ветер последнее тепло с тела срывает.

В прошлом году на реке погиб рыбак. Такой же бешеный ветер с мокрым снегом выбросил его лодочку на песчаный островок в двух километрах от посёлка. Ни деревца, ни кустика. Нашли его через три дня под лодкой, где он пытался спрятаться от непогоды...

На берегу прибой накидал барьер из мелкобитого льда, в котором тут и там высились оплывшие скалы паковых льдин. Об эту бело-синюю стену разбивались волны, над ней метались чайки и свистел ветер.

Было что-то грозное, жуткое, неистовое в бесконечных атаках моря на берег.

Вот разбитый в клочья, в дребезги, в пыль, растекается исполинский вал по камням и льдинам. И, кажется, никогда уже не поднимется, смирится, успокоится, стихнет, но проходит минута, другая, он возрождается вновь, и вновь обрушивается на берега и, вновь отброшенный, начнёт сначала.

И вдруг Сашка явственно услышал голос в сознании своём:

«Видишь чёрную лепёшку среди льдин?»

Парень вмсмотрелся:

«Неужели бензобак?»

Eго сорвала со штуцера волна.

Но как он оказался по эту сторону ледяной стены?

Как его не прихлопнуло льдиной, не разбило о камень?

Сгибаясь под ударами ветра, Гарт подошёл ближе и увидел чудо: просвет в ледяном заборе. Всего-то метра два шириной была эта калитка. Но именно сюда протолкнула остроносая льдина бензобак и зелёную пластиковую бутылку, в которой Сашка возил солярку для разжигания костра.

Бачок был полупустой, часть бензина съел мотор, часть вытекла, но литровая бутылка с соляркой обрадовала руку тяжестью: пробка на ней держалась крепко.

Должно же когда-то и повезти человеку!

Костёр всё же угасал несмотря на все ухищрения. По краю он парил, а посредине из последних сил рубили дым чуть живые красные сабельки.

Лить в огонь бензин из канистры нельзя: канистра непременно взорвётся в руках, потому что в ёмкости над бензином скапливается взрывоопасная смесь бензина и воздуха.

Сашка стал обливать бензином дровеняки и бросать их в костёр. Но без толку: бензин мигом обгорает, а палка мокрая была, мокрая осталась.

Тогда он стал бензин в ёмкости пластиковые наливать и в середину костра их палкой проталкивать. И сразу похвалил себя за верный ход: бензин не вспыхивает, а вместе с пластмассой горит, как напалм.

Так парень проплясал двое суток. Не просушился, конечно, но к полусырому своему состоянию притерпелся. Ноги сначала стали красными, а потом посинели. Согревал он их так: подержит обломок доски над костром, а потом на него становится.

В обломке бруса Гарт вырезал углубление размером с кулак, раз за разом наполнял его водой из базальтовых ямок на берегу и подсовывал ближе к углям костра. Эту горячую, солоноватую воду он пил и прогнал озноб из тела.

Спать

Но вот появились разрывы в облаках, а ветер стал порывистым. Это значит, непогода скоро уляжется.

Гарт избавился от надоевшей канистры на голове, и просушил одежду. Какое это наслаждение - надеть всё сухое и тёплое, и глотнуть горячей воды!

Теперь спать! Но негде голову преклонить. Единственное сухое и тёплое место — кострище.

Раскидал полусгоревший остов «чума» и разгрёб угли.

На пышущий жаром чёрный овал на песке уложил две доски, от которых сразу пар повалил, и пошёл устраивать костёр-нодью.[1]

И вдруг услышал: твить-тивить-тюрлю!

На большом валуне, метрах в пяти от костра сидел «шведский соловей», крупный, нарядный варакушка-самец с красным окошком на синей грудке и задиристо торчащим вверх чёрным хвостиком.

- Косточки греешь, соловушка? Ты как сюда попал? Не должно быть вас так далеко на севере!

- Цвить-вить, ци-ци... цвить-вить-тёх-тёх... чиррр-чиррр, тир-ли... (Был ветер. Сильный ветер с юга. Меня с женой подхватило и понесло. Уж и не чаяли, живыми остаться. А потом нашли столько мух, жуков и личинок под брёвнами на берегу, что быстро отъелись и решили здесь дом строить. Кто же знал, что посреди лета вдруг снег пойдёт... ци-ци-ци...).

- Кушать хочешь? Не найти тебе под снегом ни букашки, ни козявки? Сам страдаю, земляк! Как только раздобуду чего, - непременно поделюсь!

Варакушка нахохлился, распушил пёрышки, хвостик его опустился, и птичка стала похожа на неряшливый пёстрый шарик с торчащим впереди носом-колючкой.

А Сашка вдруг с удивлением обнаружил, что хромает.

На правой ступне под большим пальцем был большой, сочащийся кровью порез, а вот когда поранился - вспомнить не мог.

Ранку присыпал пеплом, уселся на теплые доски, накинул на ноги пуловер и заснул, едва коснувшись спиной постели.

Но тут же и проснулся: нагревшиеся доски нестерпимо жгли тело. Однако пропитанный усталостью мозг требовал одного: спать! Сашка приподнимался, крутился с боку на бок, вновь и вновь впадая в сонное беспамятство, но неизменно просыпался от жары.

Наконец, не в силах больше терпеть этой пытки, он вскочил на ноги.

За двое суток вечная мерзлота под костром глубоко оттаяла, большой объём песка не только просох, но и накалился и отдавал жар.

Чтобы кострище остыло, - просто подождать.

Но какой там ждать! Спать!.. С криком откинул доски в сторону и заснул возле кострища на четвереньках, плечом в камень.

Спа-а-ть...

Очнувшись от боли в локтях и коленях, поднялся. На море всё ещё гуляли белые барашки, но гул прибоя превратился в мерный рокот, а ветер стал мягким и тёплым. Полоса синего неба появилась на западе.

Радость какая!

Синее небо — это циклон выдохся и стихает. Ели бы жёлтое, — циклон повернул на север и скоро ударит в спину. А ещё двое суток... об этом и думать не хотелось.

Гарт растёр колени и локти, уложил доски на место, опять закутал ноги и заснул, как умер.

День третий.

А проснулся от пронзительной боли в правой ступне: будто шило всадили!

- Ты чего! - заорал Гарт в полусне и, как пружиной подкинутый, сел на постели.

Никого рядом не было. Только крупная чайка-бургомистр нехотя отлетела и растворилась в тумане. Он подогнул ногу и стал рассматривать порез под большим пальцем ноги. Ранка опять кровоточила.

Пуловер, которым Гарт укрыл ноги, лежал, отброшенный в сторону, вот чайка и клюнула, где кровь. Бургомистры, самые большие чайки, - разбойники и «санитары» тундры. На птичьих базарах воруют яйца у маленьких чаек-моёвок, кайр и чистиков. Выведутся птенцы - и птенца украдут, разорвут на части, чтобы своих накормить, леммингов, куличков, утят и гусят ловят, ослабевшего от голода песца насмерть забьют, остатки медвежьей трапезы подчистят, падаль подберут.

Чайка-бургомистр приняла Гарта за мертвеца. И это было неприятно, как насмешка сильного над слабым.

Кругом стоял густой туман, как и должно быть после зюйд-веста.

Нодья, верная работница, дымилась. Сашка заковылял к костру, и тут оказалось, что всё тело его разбито, как будто по нему катком проехали, но сильней всего болела голова. За ухом вспухла большая, горячая шишка. Очевидно, приклад карабина напоследок приложился.

Вспомнилось, как ударила в грудь и с такой силой завернула назад откатная волна, что он чуть «мостик» не сделал, аж в спине хрустнуло. Вот тут, наверное, и упустил винтовку. Значит, искать у самого берега.

«Найдёшь, как же! Там сейчас льда навалило, карабин в грязь вдавило...»

Без оружия в тундре всяко-разно маячит голодовка, об этом даже думать не хотелось.

Подновил костёр- нодью и выпил из обгоревшего своего деревянного сосуда горячей воды.

И сразу голод напал, такой голод — неопалёного старика съел бы!

И очень стало ему себя, дурака такого, жалко.

И стыдно было, что упустил карабин. Оружие бросил.

И совесть мучила, что Таймыра оставил.

И кашель, мушки в глазах.

Но будем жить!

Выпил ещё воды и ещё два костра разложил. Окружил себя огнём и дымом. Юго-западный ветер имеет привычку возрождаться на севере. А сиверко нагоняет большие паковые льдины и обломки айсбергов. На них бесплатно катаются те, которые в любой мороз босиком ходят.

Ранку Сашка вновь засыпал пеплом, отрезал полоску от низа рубашки, замотал ногу и вырезал себе сандалии из дощечек. Отрезал рукава от куртки, завязал их спереди — получились носки. Расплёл найденную ранее верёвочку на шнурки и укрепил сандалии на ногах шнурками.

Ещё бы чего на зуб положить!

Привязал нож к двухметровой палке и пошёл вдоль берега своё новое хозяйство осматривать.

Примерно в трёхстах метрах от костров бежал ручеёк. Он вздулся и бурлил как настоящая река, даже пена к берегам пристала. В устье ручейка был водоворот, там кружились, плавали, ныряли и гонялись друг за дружкой маленькие уточки-морянки, легкомысленные и жирные создания с большой вкусной печенью. Охотник подошёл к уткам шагов на десять, но они не улетели, лишь отплыли подальше.

При воспоминании о жареной утиной печенке у парня слюнки потекли и голова закружилась. Круто развернулся и пошёл вдоль пляжа искать крепкую палку. Лук и стрелы — что же раньше-то не сообразил?

Как смастерить лук и стрелы он знал с детства.

Вскоре большой лук и три стрелы из длинных палочек были готовы.

Но тут же убедился, что стрелять из такого лука можно, а попасть нельзя. И стрелы неровные, и навыка нет.

Расколов доску, выстрогал штук пять относительно ровных стрел. Но даже с расстояния в семь-восемь метров не попал ни в одну уточку, только стайку распугал.

Голод, как зверь, терзал внутренности.

И тогда Гарт в отчаянии закричал в небеса:

- Боже, где ты есть? Помоги! Научи, где найти еду, не дай ослабеть телом!

Бочка

В тундре, среди зелёного и красного мха, то и дело попадались толстенькие белые запятые. Это ягель, олений мох. Его можно есть, если выварить с добавкой золы, а так он горький, утверждали бывалые зимовщики.

«Ничего, стерплю», – решил Сашка, сорвал несколько барашков ягеля и стал жевать.

И выплюнул. Горечь нестерпимая. Как же его олени едят? И не вываришь - кастрюлька на дне моря.

Надо сделать кастрюлю, плохо без посуды.

И тут, как по заказу, попалась на глаза бочка. Она была закидана сверху всяким мелким древесным мусором, лишь торцевая часть чуть отсвечивала красным.

Очистил от мусора, покачал — плещется. Неужели солярка? Камнем отбил-открутил пробку на днище и наклонил бочку. Грязная вода. Но не обиделся на Нептуна: слишком много удачи сразу – тоже нехорошо.

А бочка не просто удача — это счастье. Вырубить днище и сделать себе из этого куска жести кастрюлю, а в бочке можно от дождя прятаться!

Гарт откатил своё «счастье» к биваку, и пошёл железяки искать из каких можно бы зубило сделать.

И так воодушевился, что и кашлять стал меньше и головная боль поутихла.

Теперь он искал не дрова, а железо и нашёл много. Почти в каждой старой дровеняке торчал гвоздь, а то и несколько.

На длинной песчаной косе лежал почти целый переходной мостик из полубруса, скреплённый стальным тросом и скобами. Неподалёку — кусок щитовой стены здания с дверным проёмом без двери, с кусками штукатурки на стенах, батареей отопления и электропроводкой. Очевидно, следы наводнения.

А неподалёку от мостика лежала лодка.

Лодка-лодочка из тонких бамбуковых палок.

Лохмотья плотной обшивки остались на бортах.

Сбил с этой игрушки глину и осмотрел. Киль её из толстого, красиво загнутого, тёмного дерева смотрелся сказочной завитушкой. Несколько рёбер было расщеплено, очевидно, уже здесь льдины приложились, но сам факт того, что бамбуковая лодочка из Мексики или карибских островов достигла Карского моря, заставил проникнуться уважением к «печке Арктики», Гольфстриму.

Лодка была длиной в четыре шага. Отволок её «домой» и уложил у костра. Решил: лодочку переверну, щели мохом заткну — вот тебе и крыша готовая!

Из одного треснувшего бруса ему удалось извлечь толстый железный болт. Пользуясь этим шкворнем как рычагом, он выдернул из мостика три скобы. Подобрав на песке длинный кусок толстого манильского каната, смотал его в бухту и отнёс повыше, за линию прибоя.

Рыбацкая лодка Гарта затонула в прибойной полосе, значит, неглубоко, нужно лишь сделать ворот, зацепить, вытащить на берег, подшаманить и отправиться домой на вёслах. Если море вернуло бензобак, то вернёт и вёсла.

Рядом с мостиком, Сашка подобрал красную пластиковую зажигалку. Сколько он их уже пожёг в костре, несмотря на то, что некоторые ещё давали искру! Эта тоже была пустой, но так весело искрила, что он очистил её от песка и положил в карман. Есть бензин. Правда, не чистый, а с моторным маслом. Но надо будет всё же попробовать как-то накачать в неё бензин. Если держать зажигалку в тепле, скажем в нагрудном кармане, неужели не вспыхнет бензин?

Скобы были острыми. Гарт взял одну и сунул сгибом в огонь, а потом «расплескал» камнем на камне. Получилась острая г-образная железка, которой и откромсал всё днище бочки.

И сразу заскучал. Жесть была толстой. Миллиметр или полтора.

Не имея специального инструмента, из такой пластины ни кастрюли, ни ведёрка не сделаешь. Да и о работе жестянщика Сашка имел лишь теоретическое представление. Никогда не видел, как делают даже самую простую вещь - печурку для балка.

Работу всё же довёл до конца. На камне загнул заусенцы на крышке и бочке и затупил их куском базальта, чтобы случайно не пораниться, а бочку очистил песком от ржавчины изнутри и вымыл её в морской воде.

И всё это время скрипел зубами от боли в желудке – хоть криком кричи.

Во время особенно сильных приступов голода бегал на ручей пить воду, это немножко помогало терпеть. Каждый раз видел весело жирующих уток и решил усовершенствовать свои стрелы.

На камне выпрямил три тонких гвоздя, на остром крае бочки отбил с них шкворнем шляпки, и осторожно, чтоб не треснуло древко, забил эти наконечники в стрелы. Только для оперения стрел не нашёл ничего подходящего и решил, что и так сойдёт.

Но когда стал подкрадываться к ручью, заметил, что уток нет, - улетели.

Ну, надо же! Все как сговорились!

Уныние

Между тем подошла пора устраиваться на ночь. Полярный день ещё не кончился, но солнце уже надолго исчезало в закатном дыму. Сегодняшний туманный вечер был особенно мрачным.

Сашка выгреб угли из костра на месте предыдущей ночёвки и накидал туда влажного мха, чтоб быстрее остыло, и бокам было мягче, а из углей раздул ещё один костёр метрах в пяти от «спального места». Муки голода не ослабевали, но хуже было сознание полной безнадёги: без оружия еды не добыть, скоро так ослабнет, что и бургомистров прогнать не сможет, расклюют ещё живого.

Опять стрелял по уткам, и опять промахнулся.

И прижался спиной к валуну, и заплакал.

И расплакался горько, как в детстве.

И смахивал слёзы, но они текли.

И пусть. Некого стесняться.

Наверное, от слёз и стало море солёным, от горя всякой твари живой.

Вернулся от ручья, вконец обессиленный, постелил себе доски, накидал на них высохший мох и лёг, глотая слюну.

Спал плохо, часто просыпался, ходил подновлять нодьи, да сторожко осматривал ближние торосы.

С «босыми» у охотника сложился вооружённый нейтралитет. Чаще всего медведи убегали сами, едва завидев человека или услышав лай собаки. Сашка не убегал. Не убежишь. Зимой и летом носил он с собой, кроме карабина, ракетницу или фальшфейер.

Лишь однажды медведь побежал прямо на него и не остановился на выстрел из ракетницы, хотя горящий комок заряда закрутился в снегу рядом с ним.

Сашка припал на колено и с расстояния в десять метров выстрелил ему в голову. И промахнулся. Свинцовый кончик тяжёлой пули оставил синюю черту между коротких ушей.

Медведь стал тормозить, вытянув вперёд лапы и припав на зад.

Вторая пуля попала ему в горло.

Когда успокоилось дыхание, охотник медленно подошёл. Это был небольшой, чуть крупнее пестуна, самец. Наверное, трёхгодовалый. И очень худой: кожа и кости. Жёлтые глаза его уже остыли, но крупные квадратные лапы всё ещё бежали, чёрные когти, длиной с мужской палец, всё ещё скребли лёд.

А его скребла совесть. Зря убил. Струсил. Мишка уже понял свою оплошность и стал отворачивать. В нападении не зверь был виноват — человек.

Он только что добыл нерпу, освежевал её, снял шкуру, сложил её конвертиком и спрятал в рюкзак, а печень, самую вкуснятину, понёс домой на палочке, не хотелось рюкзак пачкать.

Этот запах и учуял голодный мишка.

Только сейчас, страдая от болей в желудке, Сашка понял и того, обезумевшего от голода, медведя.

Странный сон и чайка.

И приснился охотнику странный сон: будто он дома, в семье, и будто они с младшим братом занимаются непонятным делом: кладут на стакан лист бумаги и вдавливают его внутрь стакана баночкой из-под клея.

Бумага сминается, они вынимаем её за ребристые края и ставят рядом со стаканом. Получается странный такой ребристый сосуд бумажный. И они делают много таких сосудов, и брат всё время вопросительно смотрит на Сашку.

«Стоп! Где я уже видел такой сосуд?»

Да в предыдущем сне! Только там он был из жести. На корзинку для бумаг похожий, но из жести!

В сильном возбуждении проснулся. Стало ясно, как сделать кастрюлю из куска толстой, плохо гнущейся жести!

Тут же раскочегарил посильнее нодью и бросил на неё донышко от бочки. Жесть надо сильно нагреть, «отпустить», как говорят кузнецы.

Отпущенная жесть — мягкая и хорошо гнётся!

Пока крышка нагревалась, он соорудил из четырёх обломков брёвен четырёхугольный сруб: просто вкопал наполовину в песок два бревна сантиметрах в тридцати друг от друга, ещё два положил сверху, укрепил верхние гвоздями, а в центре этого сруба выбрал досочкой небольшую ямку.

Двумя палками выхватил из жара донышко бочки и уложил его на этот сруб. Стал его, горячее, вбивать в сруб другим бревном и, по мере того, как жесть остывала, ударять всё сильнее.

Крышка вмялась в сруб, и последние удары Сашка сделал уже, чувствуя под «трамбовкой» песок.

Так вот же она, та самая ребристая корзина для бумаг! А ещё говорят, что нет вещих снов!

Кастрюля готова!

Ещё бы чего в эту кастрюлю положить!

Улёгся на тёплые доски и засыпал ноги тёплым мохом — крррасота!

Но заснуть не успел.

Из тумана возник бургомистр. Вразвалочку подошёл поближе и стал охотника рассматривать.

- Что, опять крови хочется? - Сашка кинул в птицу обгорелой палочкой. Но чайка лишь пригнулась, как боксёр на ринге, она не сочла нужным улететь.

Лук под рукой. До бургомистра метра три-четыре. Стрела с гвоздиком.

Чайку откинуло в сторону вверх лапами.

Ага!

Гарт вскочил, но бургомистр со стрелой в боку уже улепётывал к морю. Сейчас переберётся через барьер и уплывёт!

Догнал бургомистра у самых льдин и свернул ему шею.

Но странно: голод, мучивший парня без малого трое суток, вдруг пропал. Лишь одышка непонятная появилась, пока он догонял птицу. Да и не едят чаек, не слыхал никогда.

Бургомистры с гуся величиной. Размах крыльев больше метра, тело длинное, узкое, клюв и глаза оранжевые, лапы розовые. Замечательные летуны. Подолгу парят против ветра над прибоем. Смотришь — спикировал в воду, выхватил рыбку и опять раскинул крылья над волной.

И этот был крупный. Наверное, не чайка, а «чайк». Длинное узкое тело было длиной сантиметров семьдесят. И весу килограмма два.

Но никакой радости, что наконец-то, есть еда, почему-то не было.

Сашка попытался ощипать птицу, как гуся или утку, но перо оказалось очень крепким, аж пальцы заболели.

И тут охотник вспомнил, что его сосед, Полукарпыч, летом обувается в «чуни» из шкуры гагары. И по дому в них ходит, и за водой на речку. Влаги эти самодельные калоши не пропускают, нога всегда сухая.

«Чайки, - подумалось Сашке, – те же гагары. Тоже всё время на воде или в воздухе. Должна и у них крепкая кожа быть, перо и пух непромокаемые».

Он отвязал нож с древка и снял шкуру с чайки, как с песца — чулком.

Ни жиринки не было под шкурой птицы, как обычно бывает у гагар и уток.

Вывернув шкуру мездрой наружу Гард, затолкал её под мох, на мерзлоту.

«Ещё одну чайку добуду, шкуры выделаю — вот тебе и носки готовые!»

Любопытствуя, почему эта чайка такая тощая, Сашка вскрыл её желудок.

Остатки рыбы и тёмный комок с радужными разводами.

Осторожно вынул комок палочкой и расправил его на камне — промасленная тряпка! Кусок ветоши, каким механики моторы обтирают.

Ну и ну! От жадности заглотил или на «масло» позарился?

Мясо у птицы было только на грудине. Охотник отделил его ножом. Получилось два куска граммов по триста. Остатки тушки он положил под мох рядом со шкурой. Кастрюля есть, можно суп сварить.

Хотя голод прошёл, Сашка всё же поджарил один кусок на палочке и съел, макая это своеобразное жаркое в морскую воду. Мясо оказалось жёстким и пахло рыбой, как нерпятина, но всё же это была еда.

8. Белуха, сайка и «босой»

Сытого охотника стало в сон клонить. «Пожрали, – теперь можно и поспать!» - жаба-сын из мультфильма «Дюймовочка» знал, что говорил.

Но перед сном Сашка всё же твёрдо (ужжжасно-преужжжасно твёрдо) решил отныне жить по велению разума, поэтому обошёл костры, подбросил толстых дров, опять крепко-накрепко привязал нож к древку из лиственничной палки и положил это «копьё» под левую руку. Левша.

И приснилось ему, будто он на тренировке у штангистов.

И парни они крепкие, ноги толстые, морды красные.

И стали приседать с грузом и пыхтят, и пыхтят.

И так уж пыхтят, что охотник проснулся.

А пыхтение всё сильней и сильней.

Гарт вскочил и глянул на море.

Туман отошёл к берегам.

Из синей воды то и дело показывались длинные белые скобки, тут же исчезали и появлялись вновь. Над морем стоял лёгкий дымок, с пыхтением вылетавший из этих скобок. Чайки то и дело выхватывали из синевы блестящих рыбок, на льду подпрыгивал и тявкал песец.

Белуха!

Белуха идёт!

Белуха сайку гоняет!

Гарт во всю прыть кинулся к морю с «кастрюлей» в руке.

Белухи — это матово-белые, весом до двух тонн киты. Питаются они в основном рыбой-сайкой, косяки которой загоняют в бухты. Во время охоты белухи даже не поднимают голов над водой. Только колесо спины увидишь, фонтан пара из дыхала разглядишь, и тяжёлый вздох услышишь.

Сайка — это небольшая, длиной с мужскую ладонь, рыбка, родня трески. Спинка у неё чёрная, брюшко белое, а жабры красные. Голова большая, в треть туловища, рот огромный. Тоже, небось, хапает рачков только так!

Спасаясь от китов, сайка жмётся на мелководье и со страху даже на камни выпрыгивает. Тут её и ловят люди, чайки, песцы и все, кому не лень.

Решив стать рыбаком, Гарт первым делом разделся догола (после рыбалки всё сухое надеть) и перебрался через барьер. Между льдом и водой отлив обнажил узкую полосу песка, на которой лежали мятые медузы, длинные ленты морской капусты, какие-то дохлые «ракоскорпионы» и всякая мелочь пузатая.

А в море жировали, кроме белухи, многочисленные нерпы, моржи и лахтаки. Это такие усатые тюлени побольше нерпы, но поменьше моржа. Их ещё морскими зайцами называют.

Сашка забрёл выше коленей в воду возле большого камня, где кипела вода. Слой рыбок там шёл плотной массой. Он завязал снизу штанины на брюках и гостеприимно подставил косяку штаны.

Через пару минут вывалил добычу в кастрюлю. С горкой!

Счастье какое!

Тут же откусил от нескольких рыбок головы и съёл тушки сырыми. Непорядок с этим рыбным народом: в «рассоле» живёт, а пресный! Запил рассолом.

Вторую и третью порцию рыбы он просто вывалил в ямку: потом подберёт.

И вдруг — как в плечо толкнули.

Оглянулся.

В воде у самого берега, брёл «босой». То и дело останавливался и взмахивал лапой. Целый дождь стеклянно сверкающих рыбок взлетал вверх. Умка не спеша подбирал их с песка и опять заходил в воду. Брюхо его раздулось, как бочка.

Сашка дал задний ход.

Мишка не чуял человека: ветер дул с его стороны, а видят медведи плохо.

Гарт затянул поясную верёвку на своих полных рыбацкого счастья штанах, боком-боком пробрался к барьеру и стал карабкаться по льдинам наверх. И они, конечно же, стали осыпаться и шуршать!

Когда в первый раз перелезал, хоть бы одна хрупнула. А теперь, как назло, стали катиться вниз!

Охотник был на гребне барьера, когда медведь поднял голову. Он заметил человека и стал нюхать воздух.

«Не унюхаешь, потапыч! Ветер в мою пользу!»

Сашка быстро спустился, и быстро надел куртку. Если вдруг это медведица, неудобно как-то нагишом перед дамой.

Схватил свои полные штаны и поволок их домой. До первой нодьи было метров сто.

И тут увидел, что «босой» поднялся на берег и бодрым маршевым шагом следует за ним.

Дыма он учуять не мог: ветер дул с моря на сушу.

Гарт развязал одну штанину и побежал. Задом-задом. Лицом к медведю, спиной к нодье. Полоса чёрно-белых рыбок покрыла красный мох.

«Кушай, миша, кушай гостюшка дорогой, пока я огонь раскочегарю!»

Но медведь лишь слегка притормозил, видать, рыба ему надоела.

Сашка скинул куртку: «Пока обнюхивает, упею добежать!»

Но михайло размышлению предпочитал действие.

Он понял, что его дурят и перешёл на рысь.

Гарт бросил рыбу и перешёл на галоп.

На аллюр три креста, - фьюить!

С разгону сиганул через костёр, присел, развернулся, и бросил в набегающего зверя пару горящих палок.

Они не долетели и должного действия не произвели. «Босой» лишь наклонил горбатую треугольную башку и стал осторожно головни обнюхивать.

Этот скот или никогда дыма не чуял, или из другой галактики пожаловал!

Медведь стал обходить костёр кругом, попал, наконец, в струю горячего дыма и отшатнулся.

Сашка вынул из костра головню подлинее и облил её соляркой.

Палка ярко вспыхнула, он заорал и сунул огонь прямо нахалу в морду.

Мишка отбежал в сторону, и медленно, нехотя, пошёл прочь. Дойдя до штанов с рыбой, распорол их одним ударом и стал Сашкину добычу пожирать.

Вот злодей!

У парня в глазах потемнело.

Он вновь с криком атаковал грабителя огнём.

Когда «босой» побежал, бросил в него самодельное копьё.

И попал!

Потапыч извернулся, зубами вырвал копьё из ляжки, бросился удирать вдоль берега и вскоре скрылся из глаз.

«Во как я его! Бежит, аж шуба заворачивается!»

Подобрав копьё, вытирать его не стал.

«Отныне я — ужжжасно хрррабрый и чрррезвычайно могучий охотник по прозвищу Меткое Копьё, и пусть кровь врага напоминает о победе!»

Выбрав валун повыше, Меткое Копьё влез на него и осмотрелся.

Но никаких «босых» в пределах видимости не было.

Нервное возбуждение требовало выхода.

Сбрасывая возбуждение, бодро нарезал у костра штук пять кругов почёта и, потрясая окровавленным копьём, исполнил дикий танец Храброго Охотника.

Пора было одеваться.

Но идти на берег как-то не хотелось. А вдруг ещё один «босой» за камнем прячется?

Потоптался, потоптался у огня и решил, что среди храбрых охотников, наверняка, попадаются и осторожные, которые днём с огнём ходят.

И сделал себе факел из бересты.

Облачившись, немного прогулялся по пляжу, пособирал морской капусты.

И нашёл оба весла! Они, целёхонькие, лежали недалеко от того места, где потерпевший кораблекрушение выбрался на берег. Жаль, топоры плохо плавают. А как бы сейчас пригодился!

Этим же вечером, заготавливая дрова для костра, Гарт неожиданно открыл убежище своего знакомого, папы-варакушки.

Под широкой доской среди древесной мелочи и трухи обнаружилось сплетённое из травинок уютное гнёздышко.

Четверо оперившихся птенчиков было в птичьем домике. Двое ещё открывали жёлтые ротики и призывно пищали, а двое поникли головками, наверное, уже погибли...

Взрослые птицы отлетели в сторону. Невзрачная самочка нахохлилась и превратилась в рыжевато-серый шарик, самец же пропел печально: твить-тюрлю-тюрлю! и уставился на человека чёрными дробинками глаз.

«Накорми малых сих» – опять послышался голос.

- Ай, махонькие мои! Голодаете? У меня рыбы-во! Я -щас!

Гарт вспомнил, что если взрослые птицы и могут некоторое время обходиться без еды, то птенцам даже малейшая голодовка противопоказана: она приводит к необратимым изменениям в организме и к смерти малыша.

У костра рыбак распластал ножом несколько рыбок и вырезал из их спинок с десяток длинных «червей».

Быстро вернулся ко гнезду и положил по два «червяка» в открывшиеся ему навстречу жёлтые зевы. Два птенчика проглотили еду, двое были уже мертвы и Гарт осторожно удалил трупики из гнезда.

Несколько «толстых жирных червяков» оставил на досочке у самого гнезда, вернулся к огню и стал наблюдать за поведением взрослых птиц.

Они сначала с недоверием попрыгали рядом с угощением. Затем папа-варакушка решился и проглотил одного «червяка». Удовлетворённо пискнул, и сразу же к нему подлетела самочка и тоже съела полоску рыбы.

Будем жить, земляки!

Сережет

Весь оставшийся день Гарт потратил на перетаскивание рыбы, изготовление иголки из куска проволоки, зашивание штанов и стирку. Штаны изнутри покрылись рыбной слизью, а куртку медведь пожмакал и оторвал карман.

Куртка у Гарта была что надо! У знакомого прапорщика он выменял офицерскую шинель на два «хвоста» - две невыделанные песцовые шкурки. Одна милая вдовушка, умница и рукодельница, эту шинель обрезала, подшила, пристрочила к ней накладные карманы и просторный капюшон.

Гарт стал захаживать к этой милой даме в гости, и у них сложились хорошие отношения. Она работала в бухгалтерии рыбозавода. Звали её Сережет Азретовна, для Гарта она стала Серёжей. Когда пришла пора улетать на зимовку, и Гарт стал укладывать рюкзак, Серёжа спросила:

- Опять, что ли, без напарника, один-одинёшенек?

- Ты же знаешь, что у нас многие так живут.

- Не так чтоб и многие. И опытные.

- И я пятый год.

- В тундре второй.

- Второй не первый.

Она вздохнула тяжело:

- Не выпадай из руки Господней, и пусть не сжимает Он ладонь свою слишком сильно! Осторожней там. Мой вот так же уехал - и всё. Искали-искали, весной вытаял в торосах...

- Ну, что ты меня живого хоронишь. Нельзя же так в дорогу!

- Не сердись. Тяжело мне. Как заново... - и она глянула на Сашку чёрными кавказскими глазами.

Отцом Сережет был «горный орёл», из ссыльных балкарцев. Он и настоял на этом имени. Гарт как то спросил Серёжу об отце. Но она лишь отмахнулась:

- Уехал, когда разрешили кавказцам домой. Плохо помню его. Здесь родилась, здесь выросла. После школы съездила к нему. Две недели не выдержала. Другое там всё: и обычаи, и природа, и люди. Не моё. Вернулась...

На зимовке охотник часто вспоминал Сережет. Куртка сидела как влитая, а связанная её руками шапочка из козьей шерсти была удобной и тёплой.

А сейчас, вспоминая утонувшую лодку, три дня голодовки и стремительный драп от «босого», Сашка подумал: «А не слишком ли ты сжимаешь ладонь свою, Господи?»

Громко прочитал «Отче наш» и успокоился.

Есть великая, укрепляющая дух сила «в звучаньи слов живых».

Гарт часто обращался к Господу словами этой молитвы.

И странно: в переводе на современный русский или современный немецкий язык она хоть и звучит высоко и торжественно, но не имеет того волшебства, того переполняющего душу восторга, как если её читаешь вслух на церковно-славянском или на старонемецком языке, как дал нам эту молитву доктор богословия Martinus Luther.

Что-то теряется в переводе на современные наши бегло-разговорные языки. Но что? Смысл ведь, главное ведь, квинтэссенция ведь остаётся.

Наверное, всё дело в речитативе. Очевидно, правильное проговаривание слогов тоже имеет значение в формировании звуковой волны, настраивающей наше сознание на восприятие высокого, небесного, вечного.

Рядом с «домашним камнем» мох с тундры был уже вчистую ободран и вытоптан. Там обнаружилось глинистое место. Сашка заострил дощечку и выкопал в глине яму до мерзлоты. Насыпал туда рыбу, залил морской водой, — вроде как рассол, - и уложил сверху листья морской капусты, резерв питания.

Вечером изготовил себе деревянную тарелку и ложку, сварил в самодельной кастрюле фирменное блюдо «сайка-чайка», в которое вместо соли добавил морской воды, и со вкусом поужинал. «Hunger ist der beste Koch!» (Голод — лучший повар).

Дальняя прогулка

Утром «кораблекрушенец» сделал куском обсидиана четыре царапины на домашнем камне.

Четыре дня.

Живой, здоровый.

А кашель сам пройдёт.

Позавтракал остатками ужина, связал из жердей две треноги, уложил на них поперечину, стал доставать из ямы рыбу и развешивать её, чтоб завялилась.

Для этого он наделал много крючочков из найденной алюминиевой проволоки. Рыбку протыкал крючком через глаза и подвешивал к поперечине.

Через день подсохнет, заветрится и можно есть, как семечки.

Так развешивал, пока не надоело, штук двести нанизал.

Варакушкам тоже оставил с десяток крупных рыбок.

Решив отложить охоту на уток, Сашка стал стаскивать к кострам любой подходящий для строительства избушки-времянки кусок дерева: доску, рейку, ящик бревно, горбыль.

Предпочитал, конечно, доски. Они попадались не часто. Много досок и обломков досок он бездумно истопил за эти дни, и теперь приходилось всё тащить издалека.

В одном месте обнаружил пять средней толщины брёвен в шесть шагов длиной и переволок их по воде к месту своей «высадки» на берег. Растает лёд, — сколотить плотик, искать карабин.

В другом месте нашёл старую-престарую замасленную телогрейку, дырявые валенки, кирзовый сапог, несколько ящиков из-под водки, поломанную раскладушку и мотоциклетную шину. Очевидно, этот мусор когда-то был выброшен на лёд, а течением льдину прибило к острову. Другая льдина вытолкнула первую на берег, а затем лёд растаял.

Всё это богатство Сашка перетащил к себе: авось пригодится.

Поднимая кусок доски, неожиданно обнаружил под ней большого лемминга. Толстый до безобразия, лежал он на боку в уютном тёплом гнёздышке из мха и шерсти, и не сделал попытки убежать, а лишь болезненно пискнул и закрыл лапками глаза.

Как человечек испуганный!

Решил, наверное, что ужжжасное чудовище его съест.

Толстый живот этой красноватой мыши жил отдельной жизнью: там что-то билось, толкалось и явно просилось наружу.

Гарт сообразил, что это «Frau Lemming». И такая она толстая, потому что рожать собралась. Может, вот сейчас, в эти минуты и родит. И человеку, существу из другого мира, тут делать нечего.

Извинившись, он аккуратно положил доску на место, и присыпал древесной трухой и мхом, как и было.

Постепенно промысловик уходил всё дальше от берега. Разжёг догорающим факелом ещё один костёр и продолжил свой путь уже без огня в руках.

Через каждые двести-триста метров попадались ручьи. В устьях ручьёв кружились маленькие кулички-плавунчики или утки морянки, несколько раз по-над берегом пролетели кряквы, чайки-моёвки гомонили над водой.

Обувь оставляла желать лучшего. Пока он двигался по песчаной береговой полосе, проблем не было, но стоило отвернуть в тундру, которая летом болото, как деревянные подошвы пропитались водой, рукавные носки намокли и холод сжал подошвы ног. Вскоре Сашка перестал чувствовать ступни, они стали как деревянные.

В походе сделал важное открытие: на острове есть или недавно были олени и волки.

Об этом говорили остатки волчьей трапезы в низине, на берегу ручья.

Чисто обработанные песцами и чайками белые кости крупного быка ещё держались на сухожилиях, не успевшие превратиться в рога мягкие панты были обгрызены почти до самой головы, - от силы с неделю - две лежит здесь этот остов.

Песец-щенок в чёрно-серой детской шубке с увлечением грыз копыто и, облизываясь, отскочил в сторону, когда человек приблизился, щенку всё ещё хватало еды на остатках волчьей трапезы.

Гарт пошёл по этому ручью вверх. Он тёк с горки, на вершине которой стояла триангуляционная вышка.

Подле треноги — едва различимые следы гусениц вездехода, значит, весной по большому снегу работали здесь геодезисты - небольшая бухта ржавой железной проволоки, одна бутылки из-под водки, другая из-под шампанского (неплохо жили мужики!), изъеденные ржавчиной пустые консервные банки и с десяток больших гвоздей-двухсоток.

С вышки хорошо просматривался весь остров. Гарт вспомнил карту. Размерами остров был примерно десять на шесть километров и имел форму сапога с широким голенищем на северной стороне и шпорой на южной оконечности. От «голенища» отходила низкая широкая отмель, напоминающая собой размотавшуюся портянку. «Шпора» представляла собой скалистый островок, соединённый с основным массивом тонкой перемычкой. Рассматривая этот остров на карте, понимаешь, почему первооткрыватели назвали его «Ботфорт».

Ботфорт и есть.

Базовая Сашкина изба печальным кубиком виднелась на соседнем острове. Всего-то десять километров. Неужели не удастся подтащить к берегу и поднять лодку и придётся куковать на этом «сапоге» до ледостава?

«Таймыр, пёс мой верный! Как ты там? С голоду пухнешь, или леммингов ловишь?»

На юго-западной стороне Ботфорта Сашка заметил три рыжих пятна, очевидно бочки, и решил перекатить их к дому.

Перевёл свой взгляд на «шпору» и сердце так и забилось: олени!

Табунок голов на десять-двенадцать. Чёрными пятнами выделялись их тела на буро-зелёной тундре. Двое или трое лежали, остальные мирно паслись. Значит, волки далеко, иначе олешки не пошли бы в узкое место, где их можно передушить за пару минут.

Надо будет поменьше топить. До стада километров пять-шесть и ветер сейчас не в их сторону, но если почуют дым - уйдут. Переплывут пролив, исчезнут на материке.

Сашка прихватил с собой найденное богатство: проволоку, гвозди, бутылки, и в прекрасном настроении поскакал с горки вниз.

1 1. Морж

И стал почему-то напевать песенку из Маяковского:

«Дней бык пег,

Медленна лет арба.

Наш бог бег,

Сердце наш барабан».

Бодрый ритм этих строк хорошо подходил и к ритму прыжков с камня на камень и к состоянию души: на острове дикие олени. А как добыть — придумает!

И так прилипла к нему дурацкая эта песенка, что не мог отвязаться.

Пробовал и на «Славное море - священный Байкал» поменять, и на «Раскинулось море широко» и на «Ach, mein lieber Augustin» и даже на знаменитую марктвеновскую «Режьте, братцы, режьте...» - ничччё не помогат!

Только утвердишь в мозгах другой ритм, только настроишься на другую волну, как споткнёшься, шагнёшь не в такт, и опять выплывает:

«Дней пег бык,

Медленна арба лет.

Стоп-ка! Парень просмаковал вторую строчку, о которую зацепилось сознание: «медленна арба лет... медленный арба лет... Медленный чего?

Арбалет!

«Вот оно что!

Вместо лука — арбалет!

И уток набью, и оленя добуду!»

От радости Гарт аж подпрыгнул на месте, и оказалось, что уже дошел до первой из замеченных сверху бочек, и это совсем не бочка.

Это был морж клыкатый!

Большой, усатый.

Мёртвый.

На голове его зияли глубокие, заполненные засохшей кровью, царапины, очевидно, от медвежьих зубов и когтей, низко опущенная голова с небольшими острыми клыками покоилась на камне, передние ласты были подогнуты под тулово и ещё хранили в себе движение.

Животное это издохло внезапно, за секунду до того, как уйти в море.

Но следов борьбы двух гигантов Арктики видно не было.

Очевидно, медведь подкараулил моржа на материковом лежбище, но тому удалось вырваться и доплыть до острова, где он и погиб от ран.

Произошло это ещё до шторма: перед моржом лежал такой же ледяной вал, как и перед биваком.

Значит, мясо есть нельзя - трупный яд. Но шкура пригодится на крышу для избушки.

Гарт сделал обычные надрезы и стал снимать шкуру. И тут обратил внимание, что пенис у моржа действительно почти весь костяной, и поговорка «хрен моржовый» не лишена твёрдого основания.

Шкура у этого ластоногого толстая, грубая, многослойная, нож быстро тупится, приходилось без конца шоркать его о камень, а тушу Гарт ворочал вагой: морж был длиной в три шага и весил, наверное, полтонны.

Долго Сашка с этим делом промучился, аж взмок.

Хотел отрезать голову, уж больно красивые клыки, но не смог найти хряща между позвонками и чуть нож не сломал. Эх... Топор нужен!

Напоследок решил вспороть трупу брюхо, чтобы вытащить печень. Любой печенью можно выделывать шкуры, но лучше всего — моржовой.

Очень надо было выделать шкурку бургомистра.

Но едва проткнул туше живот, как тут же, зажав нос, и убежал: нестерпимая вонь, чуть не вырвало.

Шкура ластоногого оказалась такой тяжёлой, что Сашка мог её только волочить. На подходе к биваку уже и сам едва ноги волочил

Из ямы у домашнего камня неожиданно выскочил песец-щенок, наверное, тот самый, который грыз оленье копыто на старой волчьей трапезе.

Отбежал в сторону и стал тявкать.

- Вот ссобака! Обворовал, да ещё и лаешь!

Охотник громко хлопнул в ладоши и прогнал нахала.

Яма была пуста. Штук тридцать рыбок, которые там ещё оставались и из которых Гарт собирался сварить уху, этот ловкий воришка сожрал. И дыма не побоялся.

Ладно. Зато рыбки на перекладине хорошо подсохли на ветру. Ими Гарт и пообедал. Закусил морской капустой и запил водой. Жить можно.

Затем оттащил шкуру, на которой остались прирезки мяса и сала, в сторонку, уложил её мездрой кверху и оставил чайкам.

Мездрить вручную — руки отпадут. А чайки всё начисто выклюют и зачищать не надо.

Арбалет

Идея сделать арбалет для охоты так Сашку захватила, что ни о чём другом он и думать не мог.

Арбалет оружие сложнее лука, но зато и не в пример точнее.

Опыт постройки арбалета у него имелся. В подростковом возрасте деревенские мальчишки делали арбалеты с самым настоящим стальным луком, в качестве которого служил зуб от конских граблей. Он изогнут дугой, отлично пружинит и бросает стрелу до ста метров, смотря как тетиву натянешь. Подростки целые соревнования устраивали, и даже на спор воробьёв с веток сшибали.

За время своего «сидения на Ботфорте» Сашка изготовил несколько арбалетов, и каждый был лучше предыдущего.

Наконечники для стрел он вырубил из краёв кастрюли в форме буквы «U», а в месте сгиба оставил шипы и насадил наконечники на небольшие палочки толщиной в мизинец. Такие двуглавые стрелы для охоты на птицу Сашка видел в краеведческом музее в Дудинке.

Этим же вечером наипримитивнейшим изо всех арбалетов, в котором спусковой крючок был просто прибит гвоздиком сбоку к ложу, он добыл ещё одну чайку, а во втором ручье, после пары промахов, подстрелил и пару уток-морянок. Арбалет бил сильно: при удачном выстреле птице отрывало голову.

Все три птичьи печёнки, как ни хотелось их съесть, Гарт запихнул под мох рядом с первой — бургомистровы шкурки выделывать. Обеспечить себе сухие ноги стало первоочередной задачей. Кашель усилился. Охотник чувствовал себя не очень хорошо, но всё же выстрогал ещё пять деревянных наконечников: три кругло-конусных с небольшой разницей в диаметре, и два плоских с широким острым листом. Подровнял, отшлифовал наконечники камешком и сделал с них в глине отпечатки. Когда высохнет глина, залить полости расплавленным алюминием и получатся относительно тяжёлые «настоящие» наконечники для охоты на оленей и тюленей.

Мясо с грудок всех трёх птиц Гарт срезал, обмакнул в морскую воду и положил под мох, в «голодильник», а все четыре птичьих тушки сварил в кастрюле. Получился густой, жирный «шулюм», который он с непривычки к специфическому запаху, даже не смог одолеть и оставил половину на завтрак.

13. «Утро туманное, утро седое...»

Проснулся Сашка раным-рано от кашля, встал и подновил костры.

Чайки облепили шкуру моржа, как тараканы кусок хлеба.

Рука сжала арбалет, но тут же и разжалась.

Стрелять не хотелось, не моглось,.

Не утро, а радость Божия!

Милое солнышко расплылось в уютную подушку.

На подушке лежало рыжее облако.

Однолетние льдины стали розовыми.

Угловатые айсберги стали сине-розовыми.

Угрюмые скалы скалы стали чёрно-розовыми.

Триангуляционная вышка стала светло-розовой.

Брёвна, доски, мох и песок стали густо-розовыми.

Дальняя двуглавая Дева-гора, днём незаметная из-за вечных туманов, тоже скинула одеяло и выгнула к небу упругие вершины, покрытые розовым шёлком.

На море тихо.

На камне морж.

На скалах чайки.

Пёрышко на воде, как на зеркале.

Разве бывает ураган?

Разве бывает несчастье?

Ррразве ббывает ббешеный прррибой, ррразбивающий скалы, дррробящий камни и перрретирающий щщебень в пессок?

Нет, не бывает!

«Есть дни полные свирепого ветра, непроглядного тумана, жестокой обиды и горьких слёз. Но все они затмятся одним днём. Вот таким как сейчас. Волшебным Днём Красоты. Из которого ты будешь черпать силы всю жизнь».

Насмотревшись-налюбовавшись, Гарт выискал среди плавника крепкую жердь, снял штаны и стал расталкивать в стороны льдины в месте своей «высадки» в надежде найти карабин.

Подтаявшие льдины легко крошились и рассыпались на длинные прозрачные иглы. За полчаса он пробил себе дорогу к морю и стал месить ногами ил, надеясь таким образом нащупать свое оружие.

Не нашёл, но зато под конец своих стараний, когда ноги закоченели и стало невмоготу, заметил под краешком льдины что-то серое, вроде как кончик тряпки.

И поднял из грязи свою рыбацкую шапочку, связанную руками Сережет!

«Вот спасибки-спасибище, Боженька мой!

Вот спаси-и-ибо тебе, Серёженька моя!

Вот спасибо тебе, внутренний голос!

Больше я эту шапочку не потеряю!

Ни за что, никогда не потеряю!

Гвоздиком к бестолковке прибью!

Нет, гвоздик гладкий, вдруг выскочит.

Длинным толстым шурупом прикручу!

Ай, спасибо-спасибище всем, всем, всем!»

Шапочку Сашка постирал в мягкой воде ручья, повесил сушиться на перекладину треноги и поставил на огонь шулюм: пора завтракать.

Доел остатки вчерашнего ужина, и остался на донышке кастрюли самый цимес: жирок и гуща.

Достать его своей неловкой деревянной ложкой он не мог, а пить через край не захотел. Хорошо бы сейчас иметь кусочек хлеба! Корочкой жирок собрать, мякишем вымакать, горячим чаем запить. Эх, как не ценим мы иногда простых радостей жизни!

Позавтракав, отправился за оставшимися двумя бочками. Следует так же вырубить из них донышки и сделать себе ведро и миску.

Возле туши моржа было столпотворение. Там хлопотали бургомистры, чайки-моёвки, маленькие бесстрашные крачки, поморники, чёрные вороны и песцы. Вот счастье привалило тундровому народу! Не надо трудиться, жёсткую шкуру разгрызать-расклёвывать. Но ведь какие бессовестные: никто и спасибо не сказал!

Одно рыжее пятно оказалось бочкой, а второе... вторым была мина!

Ржавый железный шар около метра в поперечнике, с отверстием в центре.

Гарту уже попадались такие болячки во время странствий по островам архипелага, поэтому он и подходить не стал: никто не знает, что на уме у этой ржавой железяки, снаряжённой для убийства.

Бочку он катил, пока не надоело, затем понёс на плечах.

У домашнего камня с грохотом сбросил её на землю и тут из кастрюли выскочил и ударился в бега перепуганный вчерашний песец-щенок в куцем своём летнем наряде.

Вот прохиндей! Хозяин жирок не вымакал, так он вылизал!

Охотник хлопнул в ладоши и напугал песца: ворюга скрылся. А Гарт понёс кастрюлю на берег, тщательно её вымыл и с песочком выдраил.

День рожденья

Чтобы выделать шкурки бургомистров, Сашка положил все четыре печёнки в деревянную тарелку, взял одну утиную шкурку, тоже снятую чулком и завязал у неё горлышко.

Получился небольшой мешочек.

Откусывая кусок за куском от птичьей печени, он стал её тщательно пережёвывать и выплёвывать жеванину в мешочек.

Так он жевал и плевал, пока не сжевал все четыре печени. Эта кашица под действием ферментов слюны начинает бродить. Тогда следует намазать ею подлежащие выделке шкурки и оставить в тёплом месте до почти полного высыхания, а потом размять. Такой способ хорош, когда никакой кислоты нет под руками.

Чтобы не так скучно было жевать, Гарт уселся на берегу любоваться пейзажем.

Жуёт, обозревает. И заметил, между прочим, что нерпы много проплывает у берегов. Жаль, нерпа, убитая летом, сразу тонет. Если глубоко - не достать со дна. Срочно нужно плавсредство. Глубину проверить, лодку и карабин достать, а, может, и сапоги найдутся.

Закончив жвачное дело, натянул шкурки на дощечки, мездрой кверху, намазал мездру бурой нажёванной кашицей и поставил болванки сушиться недалеко от костра.

Время от времени подходил разминать и вытягивать кожу. Главное — не давать ей пересушиться, а то потрескается, начнёт рваться и вся работа насмарку.

Сделал пятую царапину на камне и отчаянные свои деньки-денёчки посчитал. Шестого августа выехал на остров Ботфорт, рассчитывая пробыть на нём два-три дня. Значит, сегодня десятое.

Десятого августа — день рождения дочери!

«Здравствуй, доченька! Тебе сегодня семь лет. Поздравляю!

Из маленького беспомощного существа к двум годам выросла симпатичная, кареглазая девчоночка со своим характером и своими склонностями.

Только научившись говорить первые слова, ты уже любила напоминать о себе: брала меня за руку и вскидывала кверху милое пухлое личико:

- Это ля!

В три года научилась вертеться перед зеркалом. Вытащишь из шифоньера мамины наряды, «оденешься» и спрашиваешь:

- Папа, ля кафиваля?

- Красивая, красивая. Ты самая красивая девочка в мире!

Скоро научилась ты и песенки петь. Перевирала и переделывала на свой детский язык слова, но не мелодию.

- Мы ат души, Минхаузин, тиба погладарим!

Или:

- Ля игалю на галмоське у похозих на еду.

- Доченька! Надо говорить: «у прохожих на виду!»

Но доченька упрямо повторяет:

- У похозих на еду.

К созаленью,

День ложденью

Только лаз в году!

«Эх, доченька, попадись мне сейчас хоть кто-нибудь похожий на еду,- как бы я ему камнем засветил!

Дай Боже тебе, доченька, здоровья, разума и хороших учителей!»

День рожденья выдался замечательный. К обеду вдруг комары загудели: это значит, плюс восемь или больше.

Сашка надёргал из мостика гвоздей и скоб, перетащил поближе к воде найденные ранее брёвна и сколотил плот. Верх этого плавсредства он расшил досками, а каждое бревно притянул к соседнему скобой. Получился плотик шириной чуть больше метра - маловато для устойчивости, но нетерпение его было слишком велико. Хотелось скорее осмотреть дно и найти лодку. Когда-то ещё будет такая «зеркальная» погода? Не придумав, как прикрепить вёсла к плоту, он сделал себе из доски двухлопастное весло.

И уже хватило ума (или горький опыт стал сказываться?) привязать это весло к плоту.

Как он и предполагал, шельф вокруг острова полого уходил вниз, и лишь метрах в тридцати от берега начиналась чёрная непроглядная глубина.

Ни карабина, ни сапог он не заметил, но лодочку свою деревянную нашёл сразу.

Она лежала оверкиль на глубине около трёх метров. Нос её покоился на каменной плите, корма зарылась в ил. Сашка лег на плотик лицом вниз и стал утопленницу рассматривать: не помяло ли её льдом, не лежат ли рядом рюкзак, лопата и топор? Солнышко чётко высвечивало все досочки обшивки, все потёки смолы, все гвоздики на заплатках.

Лодка выглядела целой.

«Достану — в тот же день буду дома!»

Отлив стал тихонько относить плотик в море, но Сашка продолжал лежать и смотреть как завороженный. И увидел с левого, мористого борта лодки, петлю лямки рюкзака.

Уррря!

Вскочил с намерением исполнить танец Зоркого Глаза, но тут увидел, что весло плывёт уже метрах в двух от плота - не достать.

Нет — достать! Оно же привязано!

Достал, похвалил себя, и погрёб к берегу.

Дальнейшее было делом техники: развёл у самой воды костёр и поставил рядом с ним деревянную миску с пресной водой, чтобы после «водолазных работ» промыть глаза. Если открывать глаза в ледяной морской воде, то в них потом неприятная резь появляется.

Манильский канат распустил, а концы связал. Получилось метров тридцать тонкой крепкой верёвки, которой он притянул плот к скале у воды. Обвязал куском верёвки тяжёлый камень - получился якорь.

Себя привязал к плоту.

Заткнул уши мохом, подгрёб к лодке и опустил якорь.

Рюкзак, чуть подкопав ил, он достал без проблем. Вытолкнул его на плот и вылез сам. Отдышавшись нырнул ещё пару раз, но так и не смог поставить лодку на киль.

«Хватит! Подумай о детях!» - опять услышал голос в сознании своём.

У костра парень долго стучал зубами и подпрыгивал, придерживая рукой причинное место и удивляясь устройству человеческого организма.

От ледяной воды кожа становится красной и минут на пять-десять такой жар разливается по телу, - хоть спички зажигай! Но важное для каждого мужчины место сжимается в комок и