Джеймс Фиск – Великий Комбинатор

Иосиф Богуславский,

Заимствуя для названия титул бессмертного персонажа Ильфа и Петрова, хочу лишь напомнить, что талант «веселого мошенника» интернационален. Да и лучше, чем этими двумя словами не определишь бурную жизнь тридцатисемилетнего нью-йоркского финансиста, убитого соперником 6 января 1872 года выстрелом в упор. Менее удачливые и менее энергичные современники часто с ноткой презрения называли Фиска и его друзей, сколачивавших капиталы с шокирующей легкостью, – «О, эти новые богачи!». Сегодня, спустя более, чем сто лет, на другом континенте, в другой стране, вступившей в период бешеного первоначального накопления, с заметной «интернациональной» схожестью раздаются подобные же восклицания. На этом фоне небезынтересен яркий эпизод из американского опыта.

Джеймс Фиск – успешный «нувориш»

Глухой город Браттлборо в южном Вермонте, где прошло детство будущего миллионера, представлял собой тихое поселение Новой Англии, где, кроме венчаний да отпеваний, никаких значительных событий не происходило. Впоследствии жители будут недоумевать, как в их недвижной глубинке могла объявиться столь неуемная и парадоксальная личность. Отец Джеймса, чистокровный, сдержанный янки, неделями отсутствовал, промышляя розничной торговлей и, возвращаясь из своих вояжей в фургоне, наполовину облегченном, и с бумажником, наполовину заполненным. Мать скончалась, когда сын был еще младенцем. Через десять лет появилась мачеха, вскоре за ней сводная сестра Мэри, а Джим (этим уменьшительным именем его будут звать все), почувствовав ослабление домашней опеки, в двенадцать лет бросил школу. Отныне грамотность никогда не будет его сильной стороной.

Другие качества его натуры проявятся рано: общительность, живость, быстрая реакция. Несколько лет он будет незаменимым помощником отцу в торговых поездках, забавляя и привлекая покупателей каскадом шуток. Однажды некая дама пожаловалась ему на отца, якобы обманувшего ее, назвав цену за кусок ситца двенадцать с половиной центов. Мальчик мгновенно ответил: «Папа не сказал вам неправду, но, пожалуй, лучше было бы назначить один доллар за восемь кусков».

Недаром из всех школьных предметов он предпочитал арифметику, и жизнь подскажет, как он преуспеет в подсчетах.

В пятнадцать он на три года ушел из дома с бродячим цирком, пройдя все ступени – от рабочего арены и зверинца до продавца билетов. Здесь в цирке, с его пестротой красок и звуков, воплями зрителей и ужимками клоунов, Джим Фиск чувствовал себя в своей тарелке. Пройдут годы, а буффонада, как стиль поведения, нет-нет и проскользнет в его бесчисленных выходках и эскападах. Когда ему в 1854 году исполнилось девятнадцать лет, произошли два события: он открыл собственный торгово-разъездной бизнес, отделившись от отца, и – женился. Шестнадцатилетняя супруга Люси, сирота и студентка местной семинарии, с самого начала была обречена на редкость семейных встреч. Джим поставил дело с размахом, рассудив, что жалкая отцовская лошаденка со стареньким фургоном, – не его масштаб. На смену им были постепенно приобретены пять упряжек, управляемых нанятыми продавцами, а маршруты вышли за границы Вермонта, протянувшись к Нью-Хемпширу и Массачусетсу. Молва о бойком и успешном торговце докатилась до Бостона, и в 1860 году владельцы самого крупного и фешенебельного магазина «Jordan & Marsh» пригласили Джима на должность оптового коммивояжера. Семья переезжает в Бостон, который Люси не покинет уже никогда. Здесь для ветренника и непоседы Фиска, вплоть до его гибели, будет сохраняться то, что выспренно называют домашним очагом, и что он, несмотря на всю свою бесшабашность, будет в глубине сердца ценить.

Начавшаяся война между Севером и Югом отнюдь не поставили Джима перед дилеммой «с кем быть?». Он был «северянином» по рождению и убеждениям, но поспешил к местам сражений, влекомый не патриотизмом, а коммерцией. Границу с мятежной Конфедерацией защищали тогда войска молодого генерала Уилисса Гранта, будущего послевоенного президента страны, личное знакомство с которым в этом качестве нашему герою еще предстоит. А пока боевой генерал, объявив блокаду Юга, пытался безуспешно противостоять тому, что остается в тени почти каждой войны – контрабанде. Ее главным предметом был южный хлопок, в котором нуждались прядильные фабрики Севера, а, значит, и такой потребитель их продукции, как «Jordan & Marsh». И Фиск, никогда не заботившийся о «чистоте рук», действуя подкупом офицеров и чиновников, наладил бесперебойное функционирование системы, которая в наше время зовется «теневой экономикой». Его биографы утверждают, что в отдельные дни объем продажи контрабандного хлопка, перетекавшего через созданные Джимом и его агентами щели в блокадном заграждении, достигал восьмисот тысяч долларов.

Наблюдательный Фиск вспомнил, что на чердаке бостонского магазина он видел груды суконных одеял, блеклая расцветка которых не оставляла надежду на распродажу. Но солдатам-то на полях войны они сгодятся как нельзя лучше! И уговорил старшего владельца, Эбена Джордана, послать его в Вашингтон для переговоров с «дядей Сэмом». Настояв на крупных «командировочных», Фиск поселился в лучшем столичном отеле, завел знакомства с нужными конгрессменами, и вскоре правительственные контракты были подписаны. Причем, к радости «Jordan & Marsh», не только на поставку одеял, но и других текстильных изделий, нужных в войсках: униформ, свитеров, нижнего белья, теплых носков.

Теперь ему не терпелось вложить скопленный капитал в дело. Сомнений не было – он это сделает на нью-йоркской бирже. Однако открытая им в 1864 году брокерская контора потерпела фиаско через несколько недель. Видно, золотым ключом не того веса надумал он открывать ворота Нью-Йорка. Фраза, которую он произнес тогда, запомнилась многим: «Уолл-стрит разрушил мой бизнес. Он поплатится за это». Через пять лет всемирно известная финансовая биржа в полной мере ощутит исполнение этого пророчества.

Когда Гражданская война подходила к самому концу, Джим задумал крупную авантюрную комбинацию, ставшую международной. Еще в самом начале сражений руководители Конфедерации в поисках финансовых ресурсов выпустили облигации военного займа, владельцами которых стали многие англичане, симпатизировавшие южанам. По мере того, как военные поражения последних множились, стоимость облигаций на лондонской бирже стала опускаться, но еще не опасно низко. Связь между Европой и Америкой была в то время пароходной, работы по прокладке подводного атлантического кабеля только начались. Сообщения из Нового Света достигали берегов Англии через неделю. Этим и воспользовался Фиск.

Ближайшим к Англии был канадский порт Галифакс. Именно здесь Джим зафрахтовал быстроходное судно, на нем поместил своего агента с указанием ждать сигнала к немедленному отплытию. В исторический день 9 апреля 1865 года, когда генералом Грантом была принята капитуляция противника, на пароход в Галифаксе поступила телеграмма от Фиска, содержащая одно слово «Вперед!». Гонец оказался в Лондоне на два дня раньше регулярного почтового корабля с американскими новостями. Этих дней хватило, чтобы успеть продать на бирже полностью обесцененные «южные» облигации на миллионы долларов. Вот теперь можно было нырять в финансовые глубины Нью-Йорка.

Его патроном стал опытнейший уолл-стритовский делец Дэниел Дрю, помогший Джиму не только быстро восстановить имя успешного брокера, но и войти в правление железнодорожной компании «Эри», названной так по имени озера на границе с Канадой, куда первоначально дотянулись из Нью-Джерси рельсы и аппетиты фирмы. Семидесятилетний Дрю был директором компании, ее президентом - сверстник Фиска Джей Гулд, а сам Джим через короткое время расположился в кресле казначея. Для всех троих воздух финансового авантюризма был родной стихией. Оставалось ждать случая, и он вскоре представился. Случай этот вошел в историю амерканского бизнеса под названием «Erie Railroad War», что можно перевести как «схватка на рельсах».

В те годы строительство железных дорог было одной из самых прибыльных отраслей индустрии, а ее некоронованным королем с полным основанием считался мультимиллионер Корнелиус Вандербилт. Если на пути его безудержной экспансии возникали небольшие фирмы-владельцы рельсовых участков, он попросту их проглатывал, как и положено подлинной «акуле капитала». Так он решил поступить и с «Эри», вставшей поперек акульева горла: именно по ее трассе он, хозяин огромных путей нью-йоркского Централа, вознамерился проложить своим паровозам дорогу на Дальний Запад. И тут произошла осечка. Вандербилт прибег к апробированной практике – скупке акций кампании-противника, доводя их количество до 51-ого процента, означавшего владение контрольным пакетом. Но он недоучел хитрости конкурента.

Троица комбинаторов из «Эри» притворно согласилась с предложением магната, и тот, не ощутив подвоха, приобрел акции. А Фиск, используя все свое красноречие и обаяние, уговорил членов правления срочно выпустить на рынок сотни тысяч новых акций за счет перевода в них других долговых обязательств. Разгневанный Вандербилт пустил в ход все средства, включая подкупленных чиновников и судей. Результат оказался нулевым, поскольку оружие соперников было аналогичным. В итоге Вандербилт не только не приобрел контроль над «Эри», но потерял миллионы долларов, а Фиск с друзьями-заговорщиками, напротив, потирали руки, подсчитывая дивиденды. Шустрые газетчики дознались даже, что в подвале здания, где располагался офис компании, круглые сутки работал печатный пресс, выпускавший бланки новых акций. В своих изданиях они воспроизвели каламбур Джима: «Я стою за свободу прессы», что на английском, не знающем падежей, звучит двусмысленно – «the freedom of the press». А когда в помещении подвала произошел случайный пожар, над его причиной подшучивали уже нью-йоркцы: «Очевидно пресс перегрелся».

Джей Гулд

Два удачливых финансиста, Фиск и Гулд (любопытно, что фамилия Gould означает перемолотое языковыми жерновами слово «gold» – золото) в дальнейшем образовали тандем, полагая, что третий в их союзе – лишний. Еще несколько лет закулисных интриг, и старина Дрю выходит из игры, объявляя банкротство. А двое готовятся к следующему прыжку. Трудно было вообразить более противоположные личности во всем, кроме «денежного» мастерства. Увеличивая состояние, обычно мрачный, державшийся в тени Джей Гулд, «складывал» миллион к миллиону, не забывая о наследниках. В руках бездетного Джеймса Фиска, любителя светских удовольствий и всяческой публичности, огромные деньги обслуживали собственную «красивую жизнь» – и только.

В центре Манхэттена, на 23-й улице продавалось здание оперного театра, не приносившего доход. Огромный зал на три тысячи мест оставался полупустым. Фиск приобретает его за восемьсот тысяч долларов, ремонтирует за половинную сумму и превращает в пышный мраморный дворец. И хотя на фронтоне была установлена огромная надпись «Grand Opera House», а в вестибюле с обезоруживающей безвкусицей воздвигли бронзовый бюст Шекспира, сцена была отдана… французской оперетте, завоевавшей в то время Париж. Смазливых барышень в кордебалет Джеймс нанимал сам по критериям, ведомым одному ему, темпераментному богачу, а ведущие голоса и ножки посылал искать в Европу. Его агент почти договорился даже с самим Жаком Оффенбахом прибыть на нью-йоркскую премьеру «Периколы», но в последний момент маэстро что-то помешало. Лучшие музыканты и дирижеры услаждали слух восторженной публики, канкан требовали бисировать, а организатор всего этого восторга, не пропуская ни одного представления, восседал в отдельной ложе, ловя благодарные взоры и поглаживая самые известные в городе усы, за ухоженностью которых следил специальный парикмахер.