Глава третья. Возвышение Восточной Азии, или Миро-система в

XXI веке*

С начала 70-х годов так называемое возвышение Восточной Азии стало важным предметом обсуждения среди исследователей эволюции миро-системы, независимо от того, интересовались ли они преимущественно миро-хозяйственными или геополитическими проблемами. При этом большинство из них обращали внимание, во-первых, на беспрецедентный (даже по сравнению с 60-ми годами) и фиксировавшийся всеми экономическими показателями рывок Японии; во-вторых, на последовавшее укрепление позиций так называемых «четырех драконов»; и, с недавнего времени, на непрекращающийся экономический рост в Юго-Восточной Азии и Китайской Народной Республике. Относящиеся ко всему этому эмпирические свидетельства вполне очевидны; обсуждается в основном значимость происходящего.

Принимающая всемирный масштаб дискуссия концентрируется вокруг двух вопросов: 1) Как следует объяснять этот рост, особенно учитывая, что он относится к периоду, когда в других частях мира его темпы оказываются намного меньшими, а то и отрицательными? 2) Чем чревато для миро-системы XXI века экономическое возвышение Восточно-Азиатского региона?

* Основной доклад на симпозиуме «Перспективы капиталистической миро-системы в начале XXI века»,
организованном Институтом международных исследований Университета Мейдзи Гакин в рамках программы
«Перспективы международных исследований», Токио, 23-24 января 1997 года.

Я хотел бы предложить обсудить эти вопросы в приведенной последовательности, так как они открывают пути к исследованию структуры и направлений эволюции современной миро-системы. Разумеется, ее структура и направления развития неразрывно связаны между собой. Поэтому, прежде чем оценивать эти направления, следует бегло рассмотреть некоторые общие посылки,

касающиеся структуры капиталистического миро-хозяйства. Мне хотелось бы вкратце повторить некоторые излагавшиеся уже мною ранее идеи в виде перечня тезисов, непосредственно относящихся к рассматриваемым вопросам:

• Миро-система модернити представляет собой капиталистическое миро-хозяйство, и это означает, что ею управляет стремление к безграничному накоплению капитала, которое иногда называют законом стоимости.

• Эта миро-система сформировалась на протяжении XVI века, и первоначально сложившееся в ней разделение труда вовлекло в ее состав большую часть Европы (за исключением Российской и Оттоманской империй), а также отдельные части [обеих] Америк.

• Эта миро-система территориально расширялась многие столетия, последовательно инкорпорируя в принятую в ней систему разделения труда все новые регионы.

• Восточная Азия стала последним большим регионом из тех, которые были таким образом
инкорпорированы, и это произошло лишь в середине XIX века, после чего миро-систему
модернити можно было счесть поистине всемирной, первой из миро-систем, которой удалось
охватить весь земной шар.

• Капиталистическая миро-система представляет собой [совокупность] миро-хозяйства,
определяемого отношениями центра и периферии, и политической структуры, состоящей из
входящих в международную систему суверенных государств.

• Фундаментальные противоречия капиталистической системы проявляются на уровне глубинных
процессов в череде циклических колебаний, служащих разрешению этих противоречий.
50

• Двумя наиболее важными циклическими колебаниями выступают 50-60-летние циклы
Кондратьева, на протяжении которых основные источники прибыли перемещались из
производственной сферу в финансовую и обратно, и 100-150-летние циклы гегемонии,
определявшиеся подъемом и упадком сменявших друг друга «гарантов» мирового порядка, с
присущими каждому из них особыми моделями доминирования.

• Эти циклические колебания приводили к постоянным, пусть медленным, но значительным, географическим сдвигам центров концентрации капиталов и власти, которые, однако, не отрицали существовавших внутри системы фундаментальных отношений неравенства.

• Эти циклы никогда не были строго симметричными, и каждый новый из них приносил незначительные, но важные структурные изменения в направлениях, определяющих исторические тенденции развития системы.

• Миро-система модернити, подобно любой системе, не может развиваться вечно и придет к своему концу, когда исторические тенденции приведут ее в точку, где колебания системы станут настолько масштабными и хаотичными, что окажутся несовместимыми с обеспечением жизнеспособности ее институтов. В случае достижения этой точки случится бифуркация, и как результат эпохи перехода (хаотического) система будет заменена одной или несколькими другими системами.

Исходя из приведенных посылок, анализ так называемого возвышения Восточной Азии представляется достаточно простым. Оно пришлось на нисходящую фазу кондратьевского цикла, на период, который в то же время находился в рамках нисходящей фазы цикла американской гегемонии. Относительно того, можно ли считать этот период также и началом эпохи перехода, до сих пор идут жаркие споры¹. Такой подход позволяет нам более предметно рассмотреть две поставленные выше проблемы: объяснить как нынешнюю, так и ранее имевшую место ситуацию в Восточной Азии, а также оценить важность возвышения этого региона для будущего. 51 Чем характеризуются нисходящие фазы кондратьевских циклов? Если сравнивать их с восходящими фазами, особенно заметны несколько черт. Прибыли в сфере производства снижаются, и крупные предприниматели стремятся перенести свою активность в финансовую сферу, в область спекуляций. Повсюду в мире падает потребность в наемном труде. Снижение прибылей в сфере производства ведет к передислокации производственных процессов, а снижение трансакционных издержек оказывается менее значимым, чем сокращение заработной платы и повышение эффективности управления. Ограниченность спроса на труд порождает жесткую конкуренцию между странами, выступающими центрами накопления [капитала], которые стремятся перенести проблему безработицы на соседей в той степени, в которой это только возможно. Последнее, в свою очередь, влечет за собой неустойчивость валютных курсов. Нетрудно показать, что все эти явления отчетливо наблюдаются на протяжении периода,

*.

начавшегося в 1967-1973 годах и продолжающегося по сей день.

Для большинства регионов планеты такая нисходящая кондратьевская фаза выступает, если сравнивать ее с восходящей, как хозяйственный спад, как трудные времена. Однако подобный период никогда не бывает труден для всех. Во-первых, крупные капиталисты или, по меньшей мере, некоторые из них могут найти альтернативные возможности, использование которых способно повысить их индивидуальную норму накопления, И во-вторых, коль скоро одной из характеристик нисходящей фазы выступает передислокация производственной активности, вполне естественным оказывается то, что отдельные части миро-системы переживают явное улучшение общей хозяйственной ситуации и потому считают этот период благоприятным. Я говорю о «некоем регионе», так как только в редких случаях оказывается заранее известно, какой из них окажется в этой роли, и несколько регионов жестко конкурируют между собой за то, чтобы получить основные выгоды от передислокации. Однако совершенно естественно, что по-настоящему преуспеть может лишь один регион, поскольку масштабы перемещаемой производственной активности ограни-52

чены, а производители экономически заинтересованы сконцентрировать ее в одном регионе. Ситуация, таким образом, предполагает возможность извлечения выгоды различными регионами, но допускает масштабный успех только одного из них. Следует напомнить, что еще совсем недавно, в 70-е годы, когда появилось понятие «новые индустриальные страны», большинство экспертов называли в качестве их наиболее заметных примеров Мексику, Бразилию, Южную Корею и Тайвань. Но в 80-е годы Мексика и Бразилия уже редко фигурировали в этом списке, и в 90-е мы слышим лишь о «возвышении Восточной Азии». Ясно, что именно этот регион извлек наибольшие выгоды из передислокации производства в условиях нисходящей фазы кондратьевского цикла.

Разумеется, следует объяснить и то, почему в привилегированном положении оказалась именно Восточная Азия, а не, скажем, Бразилия или Южная Азия. Некоторые исследователи связывают нынешние успехи региона с последними пятью столетиями его истории; говорится о значении революции Мейдзи, порожденной, в свою очередь, коммерциализацией хозяйства в эпоху Эдо (Кавакацу Хита), или же о китайской системе повинностей (Такеши Хамашита). Однако можно уверенно утверждать, что по состоянию на 1945 год экономическая ситуация в Бразилии или в странах Южной Азии не слишком отличалась от восточноазиатской, и вполне можно было ожидать резкого роста влияния и этих регионов в послевоенном мире. Значительным отличием Восточной Азии от Бразилии и Южной Азии явилось ее позиционирование относительно «фронтов» холодной войны. Восточная Азия оказалась как бы на передовой, а два других региона - нет. Поэтому позиция Соединенных Штатов в отношении них была совершенно разной. Япония извлекла огромную экономическую выгоду из корейской войны, а также стала получателем прямой американской помощи. Южная Корея и Тайвань также поддерживались и прощались американцами в экономическом, политическом и военном отношениях по причинам, обусловленным холодной войной. Это различие, характерное для 1945-1970 годов, обернулось в 1970-1995 годах важнейшим преимуществом. 53

Экономические последствия успехов Восточной Азии изменили хозяйственную географию послевоенного мира. В 50-е годы Соединенные Штаты были единственным крупным центром накопления капитала. К 60-м годам еще одним таким центром вновь стала Западная Европа. В 70-е годы Япония (и в целом Восточная Азия) оказалась третьим подобным центром. Тем самым сформировалась так называемая триада. Успехи Западной Европы и Восточной Азии, разумеется, оставляли все меньшее место американским хозяйственным структурам; в той же мере ухудшалось и финансовое положение Соединенных Штатов. За 80-е годы США накопили гигантский внешний долг, вызванный их кейнсианской милитаристской политикой, и в 90-е им пришлось сокращать государственные расходы. В свою очередь, это заметно отразилось на их способности проводить военные операции. В частности, военный успех Соединенных Штатов в Персидском заливе был обусловлен финансированием их вооруженных сил четырьмя другими странами: Саудовской Аравией, Кувейтом, Германией и Японией.

Если взглянуть на более продолжительный период, на два столетия, прошедшие с 1789 по 1989 год, можно отметить еще одну важную черту миро-системы модернити, и в данном случае Восточная Азия также имеет важное значение. Мы имеем в виду историю политической стабилизации миро-системы. Начинается она с Французской революции. Последняя наложила на

*.

капиталистическую миро-систему свой культурный отпечаток. Важнейшим и наиболее долгосрочным результатом революционных потрясений и последовавшего за ними наполеоновского периода стало широкое и впервые проявившееся признание двух основных вызванных ими к жизни положений: о естественности политических перемен и вытекающей отсюда их легитимизации, а также о происхождении суверенитета государств не из личностей правителя или законодателей, а из «народа», и вытекающее отсюда отрицание нравственной легитимности недемократических режимов.

Эти идеи были поистине революционными и опасными, угрожая любой существующей власти. Отныне все, кто обладал привилегиями в рамках сложившейся системы, вынужде-54 ны были принимать эти идеи в расчет и стремиться нейтрализовать их воздействие. Основным средством на этом пути стало создание и распространение идеологий, представляющих собой, по сути, политические стратегии противодействия широкому распространению подобных ценностей. Исторически сформировались три основных идеологии, три стратегии защиты. Первой из них, наиболее прямолинейной и четкой, был консерватизм, выросший из стремлений попросту отвергнуть эти популистские ценности как еретические. Либерализм возник как противостоящая консерватизму идеология, приверженцы которой считали его примитивной реакцией на брошенный вызов, обреченной на саморазрушение. Либералы говорили о необходимости структурировать популистские ценности, на словах признавая их легитимность, а на практике препятствуя их претворению в жизнь. Они шли к этому, утверждая, что осмысленная реализация таких ценностей требовала усилий специалистов и экспертов. Радикализм, или социализм, стал третьей идеологией, выделившейся из либерализма. Радикалов возмущала нерешительность либералов и не убеждали заверения специалистов об их мотивах и намерениях. Поэтому они подчеркивали значение общественного контроля за осуществляемыми переменами. Они также утверждали, что лишь резкая трансформация способна охладить дестабилизирующее общество народное возмущение и открыть путь к воссозданию гармоничной социальной реальности. Борьба между сторонниками этих трех идеологий была основным политическим сюжетом XIX и XX веков. Оценивая их противоборство с ретроспективных позиций, следует отметить две их характерные черты. Во-первых, ни одна из этих идеологий не была на деле антигосударственнической, хотя использовавшаяся всеми тремя риторика свидетельствовала, казалось бы, об обратном. Движения, создававшиеся во имя любой из этих идеологий, во всех случаях стремились к обретению политической власти и, если им удавалось таковую достичь, использовали ее для достижения политических целей. Результатом стал непрекращающийся и весьма существенный рост государственной бюрократии, [сопровождав-55 шийся] как расширением возможностей контроля государства над гражданами, так и появлением у правительств новых возможностей регулирования законодательства. Для обоснования такой практики использовался тезис о претворении в жизнь ценностей, популяризированных Французской революцией.

Во-вторых, нельзя не отметить, что в течение долгого периода - если быть более точным, между 1848 и 1968 годами -либерализм оставался доминирующим среди этих трех идеологий, определяя геокультуру миро-системы. Это подтверждается и тем, что с 1848 года (и до 1968-го) и консерваторы, и радикалы перестраивали практические и даже теоретические программы с целью представить свои идеологии как всего-навсего варианты политических программ либерального центра. Их отличия от либералов, первоначально фундаментальные и принципиальные, во все большей мере сводились к вопросу о темпах перемен: консерваторы ратовали за более медленные, радикалы - за быстрые, а либералы - за «оптимальные». Подобное сведение спора к обсуждению скорее темпа перемен, а не их содержания породило усиливавшееся с течением времени недовольство минимальным характером изменений, сопровождавших в среднесрочной перспективе смену правительств, особенно заметным, если эти изменения объявлялись «революционными».

Конечно, это не исчерпывает политической истории XIX и XX веков. Следует объяснить и то, почему реализация идей, обретших в эпоху Французской революции значительное влияние (столь значительное, что все основные политические силы вынуждены были в конце концов признать их в своей риторике), так успешно блокировалась на практике. Вряд ли этого легко было достичь. Тот период 1848-1968 годов, который я назвал эпохой успехов либерализма в миро-системной геокультуре (и, следовательно, периодом превалирования программы весьма умеренных

*.

политических перемен, проводимых под контролем элит), был в то же время и периодом зарождения, подъема и даже триумфа так называемых «старых левых». Последние заявляли, что стремятся к разрушению системы, к продолжению начатой Французской револю-56 цией борьбы за достижение, на этот раз подлинных, свободы, равенства и братства. Несмотря на то что в начале XIX века идеалы Французской революции обрели значительное влияние, масштабное и постоянно растущее социальное неравенство делало политическую организацию народных масс исключительно сложной задачей. Они не имели ни влияния, ни денег, ни опытных кадров. Создание структур, способных впоследствии развиться в глобальную сеть массовых радикальных движений, требовало долгой, напряженной и трудной борьбы. Во второй половине XIX столетия началось медленное формирование бюрократических структур -профсоюзов, социалистических, рабочих и националистических партий -в основном в Европе и Северной Америке, хотя и в то время примеры такого рода встречались также в неевропейском мире*. На этом этапе проведение в парламент хотя бы одного представителя или успех хотя бы одной важной стачки казались достижением. Противостоявшие системе организации направляли свои усилия на создание групп профессиональных революционеров, мобилизацию широких масс на коллективные действия и подготовку их к политической борьбе.

На этот период пришлось и последнее значительное расширение миро-хозяйственной системы, включившей в себя в том числе и Восточную Азию. В те же годы происходил и последней акт масштабного политического подчинения периферии - колонизация Африки, Юго-Восточной Азии и Тихоокеанского региона. Кроме того, то было время первой впечатляющей демонстрации подлинных возможностей технического прогресса, способного оказать влияние на стандарты повседневной жизни: железные дороги, затем автомобили и самолеты; телеграф и телефон; электрическое освещение; радио; бытовая техника - все это поражало воображение и, как казалось, подтверждало осуществимость либеральной программы постепенного улучшения условий жизни всех и каждого.

* Значение, вкладываемое автором в понятие Европы, пояснено в примечании к стр. 237 гл. XI. - Прим. ред.

Если свести эти элементы воедино - эффективную организацию трудящихся классов в Европе и Северной Америке и их участие (пусть даже минимальное) в традиционной парламентской политике; начало роста уровня жизни европейских рабочих и достижение Европой своего максимального господства над миром, - нетрудно понять, почему триединая политическая программа, предложенная либералами европейским трудящимся (всеобщее избирательное право, государство благосостояния и формирование национальной идентичности, что иногда сочеталось с белым расизмом), смогла к началу XX века успокоить эти опасные классы. Именно в этих условиях «Восток» начал свое политическое возвышение в масштабах миро-системы. Поражение, нанесенное Японией России в 1905 году, стало первым сигналом возможного отката европейской экспансии. Китайская революция 1911 года дала толчок к переустройству Срединной империи - самого древнего и самого населенного государства в мире. В этом смысле Восточная Азия, последней инкорпорированная [в состав миро-системы], инициировала перелом в процессе европейского триумфализма⁴. Выдающийся лидер американского негритянского движения У.Э.Б.Дюбуа еще в 1900 году предположил, что XX столетие станет веком цветных. Он оказался совершенно прав. Опасные классы Европы были усмирены, но значительно более многочисленные опасные классы неевропейского мира в XX веке бросили мировому порядку новый вызов, пришедший на смену преодоленным опасностям XIX столетия.

Либералы предприняли героическую и, как вначале показалось, успешную попытку еще раз применить свою проверенную стратегию и к усмирению опасных классов неевропейского мира. С одной стороны, на мировой перифериии национально-освободительные движения усиливались в организационном и политическом аспектах, оказывая все больший нажим на империалистические державы. Процесс этот был особенно мощным на протяжении двадцати пяти лет, последовавших за окончанием Второй мировой войны. С другой стороны, либералы выступили с масштабными программами самоопределения наций (аналогом всеобщего избира-58

тельного права) и экономического развития отсталых стран (аналогом государства благосостояния), что, по их мнению, отвечало основным требованиям, исходившим от неевропейского мира.

*.

В различных регионах планеты «старые левые» в 1945-1970 годах пришли к власти в основном на базе этих либеральных политических программ. В Европе и Северной Америке «старые левые» добились полной легитимизации своих партий и претворили в жизнь гораздо более радикальные, нежели предлагавшиеся ранее, идеи полной занятости и государства благосостояния. В оставшейся части мира национально-освободительные и коммунистические движения пришли к власти в значительном числе стран, достигнув своей ближайшей политической цели и развернув программы развития национальных экономик.

Однако результаты, достигнутые «старыми левыми», радикально отличались от всего того, чего стремились достичь в середине XIX века. Система не была разрушена. Демократический, открывающий перед всеми равные возможности мир не был построен. То, чего они добились, было в лучшем случае лишь половиной пирога, тем, что либералы предлагали еще в первой половине XIX столетия. И если «старые левые» и успокоились на этом, сочтя возможным действовать в рамках миро-системы, преследуя эволюционные и реформистские цели, то не потому, что они удовлетворились этой половиной. Отнюдь. Они приостановились потому, что свято верили в то, что находятся на пути к обретению всего пирога целиком. Народные массы уверовали в лучшее будущее своих детей, и именно это позволило движениям променять их революционный порыв на реформистское ёрзанье. Ведь людские надежда и вера основывались отнюдь не на обещаниях либералов и центристов, стремившихся умерить их демократическое рвение и не вызывавших доверия, но, скорее, на двух других обстоятельствах, первым из которых выступал сам факт того, что за столетие борьбы народные движения уже добыли половину пирога, вторым же становились заверения лидеров этих движений о том, что история находится на их стороне, а потому дальнейшие успехи несомненны. 59

Гениальность либералов заключалась в том, что они оказывались способны сдерживать народные массы, с одной стороны, пустыми посулами (в том числе и о том, что половина станет со временем целым пирогом), а с другой стороны, превращением противостоявших им движений (в особенности своих оппонентов радикально-социалистического толка) в свои собственные подобия, которые, сами того [иногда] не желая, начали пропагандировать либеральную доктрину постепенных реформ, проводимых профессионалами и экспертами. Ограниченность либералов, однако, была не меньшей, чем их гениальность. В определенный момент неизбежно должно было проясниться, что половине пирога не дано стать целым, поскольку в таком случае капитализм не смог бы более существовать. И с наступлением этого момента поддержка «старых левых», этих радикально-социалистических реинкарнаций либерализма, обречена была исчезнуть. Итакой момент настал. Его называют [эпохой] 1968-1989 годов. Здесь вновь заметны особенности Восточной Азии. Всемирная революция 1968 года проявилась всюду - в США и Франции, Германии и Италии, Чехословакии и Польше, Мексике и Сенегале, Тунисе и Индии, Китае и Японии. В каждой из стран были свои поводы для недовольства и выдвигались свои особые требования, но две темы рефреном проходили всюду: во-первых, осуждение миро-системы, в которой господствовали Соединенные Штаты, пусть и действовавшие в тайном сговоре со своим оппонентом, Советским Союзом; и, во-вторых, критика «старых левых» за их неудачи, и в особенности за то, что большинство организованных ими движений переродились, по существу, в проповедников либеральной доктрины.

Сами по себе драматические события 1968 года были замяты и забыты в последовавшие два-три года. Но всемирная революция 1968 года имела и такой прямой и долгосрочный результат, который ощущался на протяжении двух следующих десятилетий. Этим результатом стал крах либерального консенсуса и освобождение как консерваторов, так и радикалов из пут сладкоголосого либерализма. После 1968 года облик миро-системы вновь стал похож на тот, каким он был 60

в 1815-1848 годах, в период борьбы трех идеологий. Консерватизм ожил, зачастую выступая под обманчивым названием неолиберализма. Он оказался столь силен, что теперь вовсе не собирается представлять себя воплощением либерализма, а напротив, либерализм тщится выглядеть воплощением консерватизма. В то же время радикальные и социалистические движения также попытались возродиться в различных формах: от разнообразных и недолговечных вариантов маоизма в начале 70-х годов до так называемых «новых левых» движений (зеленых, борцов за [культурную] идентичность, радикальных феминистов и т. д.), которые оказались более жизнеспособными, но не смогли полностью отринуть наследие либерализма в том его облике,

*.

который существовал до 1968 года. Крах коммунизма в Восточной и Центральной Европе и распад СССР стали лишь последней точкой в критике того ложного радикализма, который был не более чем подобием прежнего либерализма.

Другой переменой, инициированной событиями 1968 года и потребовавшей для своего полного осуществления двух десятилетий, явилась утрата народами веры в грядущее улучшение своего положения и доверия к тем «старым левым» движениям, которые проповедовали эту веру в системе своих революционных взглядов. Надежда (и вера), что потомки широких народных масс унаследуют мир, была разбита, или, по меньшей мере, оказалась значительно поколебленной. К тому же на два десятилетия, последовавшие за 1968 годом, пришлась нисходящая фаза кондратьевского цикла. Период 1945-1970 годов стал самым впечатляющим примером восходящей фазы в истории капиталистического миро-хозяйства, в то же время будучи отмечен приходом к власти в самых разных регионах мира разнообразных антисистемных движений. Оба этих обстоятельства подпитывали иллюзорные надежду и веру в то, что все элементы капиталистической миро-системы могут «развиваться», что народы могут надеяться на скорое сокращение экономического и социального неравенства в масштабах миро-хозяйственной системы. Поэтому обусловленное нисходящей фазой разочарование оказалось особенно драматическим. 61

Эта нисходящая фаза цикла продемонстрировала узость тех рамок, которыми обусловлено так называемое экономическое развитие отсталых стран. Индустриализация, даже если ее осуществление и было возможным, сама по себе не приносила избавления. В большинстве случаев индустриализация в периферийных и полупериферийных регионах предполагала как бы избавление от груза; из центра в соответствующие страны перемещались производства, которые более не могли оставаться монополизированными и потому уже не обеспечивали высоких уровней прибыли. Это относится, в частности, к производству стали, не говоря о текстильной промышленности, которая была основной [в Европе] в конце XVIII века. Это относится и к тем секторам сферы услуг, деятельность в которых наиболее стандартизирована. Между тем игры капиталистов, бросающихся от одного бизнеса к другому в поисках такого из них, который легче всего монополизировать, или такого, который приносит наибольшую прибыль, отнюдь не закончились. При этом всеобъемлющая экономическая и социальная поляризация не только не сократилась, но, напротив, резко интенсифицировалась. Насколько бы быстро ни развивались так называемые отсталые страны или регионы, другие развивались быстрее. Несомненно, позиции отдельных стран и регионов могут меняться, но подъем одних всегда означает относительный упадок других, если только предположить, что соотношение потенциалов отдельных укрупненных экономических регионов в рамках миро-хозяйства остается относительно стабильным.

Первые последствия нисходящей фазы кондратьевского цикла наиболее тяжело ударили по самым беззащитным регионам, таким как Африка. Весьма явным образом ощущались они и в Латинской Америке, на Ближнем Востоке, в Восточной и Центральной Европе, странах бывшего СССР и Южной Азии. Пусть даже и намного более слабые, они были заметны даже в Северной Америке и Западной Европе. Единственной частью мира, почти не испытавшей на себе их негативного влияния, была Восточная Азия. Разумеется, когда говорят, что определенный регион ощутил негативное воздействие, это не означает, что все его жители пострадали в 62 равной степени. Отнюдь нет. В каждом из депрессивных регионов наблюдался рост внутренней поляризации; это значит, что нисходящая фаза цикла приносит с собой увеличение доходов и новые возможности накопления капитала для избранных, но не для большинства. И в этом отношении Восточная Азия или, по меньшей мере, ее часть оказалась менее подверженной нарастанию внутренней поляризации.

Рассмотрим политические последствия тех трудностей, с которыми столкнулась мировая экономика в 1970-1995 годах. В первую очередь эти проблемы дискредитировали «старых левых» и иные антисистемные силы - национально-освободительные движения в бывшем колониальном мире, народные движения в Латинской Америке, а также коммунистические партии в Восточной и Западной Европе и социал-демократические и лейбористские партии в Западной Европе и Северной Америке. Многие из них начали осознавать, что для политического выживания им следует стать еще более центристскими, чем прежде. Убедительность их обращений к народу стала гораздо меньшей, и настолько же уменьшилась их уверенность в собственных силах. Так

*.

или иначе, в глазах обедневшего и раздраженного населения они вряд ли могут оставаться гарантами либерального реформизма. И поскольку они уже не в состоянии контролировать (что ранее они делали столь уверенно) политическую реакцию изменившегося электората, многие из них свернули с прежнего пути, впав в политическую апатию (являющуюся, однако, не более чем промежуточным пунктом), или обратились в сторону разного рода фундаментализма, а в некоторых случаях даже неофашизма. Сами же их народы вновь стали непредсказуемыми и потому, если судить с позиций существующей в масштабах миро-системы привилегированной страты, опасными.

Вторым политическим последствием стало то, что повсюду в мире народы повернулись против государства. Это новое отношение, безусловно, в значительной мере культивировалось возрождающимися консервативными силами, стремившимися воспользоваться представившейся им возможностью разрушить последние оплоты либерально-центристской 63 политической парадигмы, господствовавшей в мировой политике с 1848 по 1968 год. Но население, даже приняв такую позицию, как правило, не оказывает поддержки неким реакционным утопиям. Оно, скорее, выражает неверие в идею о том, что поступательные реформы [с их относящимся к будущему результатом] способны избавить их от страданий. И они повернулись против государства, выступавшего воплощением этого реформизма. Антигосударственнический подход проявляется не только в неприятии роли государства в перераспределении благ, но и в негативном отношении к уровню налогообложения, а также к эффективности и мотивации блюстителей правопорядка. Он отражается и в возросшем недоверии к бюрократам и экспертам, которые столь долго считались посредниками либерального реформизма. Он проявляется и в растущем открытом пренебрежении к юридической практике и даже в криминализации, возникающей как форма протеста. Такая антигосударственническая политика имеет кумулятивный эффект. Население, разочарованное отсутствием безопасности, стремится обеспечить ее собственными силами. В результате люди еще меньше хотят платить установленные налоги. Каждый такой шаг ослабляет государственную машину и создает дополнительные трудности в деле исполнения государством его функций, что, в свою очередь, делает исходное недовольство еще более обоснованным и приводит к еще большему неприятию государства. Сегодня, впервые со времен формирования миро-системы модернити, мы переживаем период резкого снижения власти государства, причем в самых разных странах. Единственным регионом, еще не затронутым всплеском антигосударственнических настроений, является именно Восточная Азия, ибо только этот регион на протяжении периода 1970-1995 годов еще не пережил сужения горизонтов своего хозяйственного прогресса, и, как следствие, только сюда еще не проникло разочарование в прогрессистский политике. Существование же в восточноазиатских государствах относительного внутреннего порядка лишь усиливает ощущение подъема Восточной Азии как у самих ее жителей, так и за ее пределами. Это обстоятельство может также служить 64

объяснению того факта, что восточноазиатские коммунистические государства стали единственными, пережившими коллапс, постигший остальные коммунистические страны начиная с 1989 года.

Выше я пытался рассмотреть прошлое и настоящее Восточной Азии в рамках миро-системы. Каким может быть ее будущее? Нет ничего менее определенного. Существуют два наиболее вероятных сценария. Миро-система может продолжить свое развитие на более или менее прежних основах и вступить в новую волну циклических изменений. Или же миро-система может достичь кризисной точки и подвергнуться радикальным структурным трансформациям, пережить направленный вовне или вовнутрь взрыв, влекущий за собой становление какой-либо новой исторической системы. В зависимости от того, какой из сценариев окажется реализованным, перспективы Восточной Азии могут быть весьма различными.

Если мы последуем первому сценарию и предположим, что происходящие ныне в миро-системе процессы представляют собой лишь ситуацию, раз за разом воспроизводящуюся на ранних стадиях упадка страны-гегемона, можно ожидать такого «нормального» набора событий, который можно резюмировать в следующих тезисах:

• В ближайшем будущем мы станем свидетелями очередной восходящей фазы кондратьевского цикла, в основе которой будут лежать новые виды продукции, производство которых началось в последние двадцать лет.

*.

• Между Японией. Европейским Союзом и Соединенными Штатами возникнет жесткая
конкуренция за лидерство в производстве этой новой продукции.

• Одновременно обострится конкурентная борьба между Японией и Европейским Союзом за статус страны-гегемона, утрачиваемый Соединенными Штатами.

• Так как в ходе жесткой конкуренции триада обычно превращается в биполярную конструкцию, наиболее вероятным станет сближение Соединенных Штатов и Японии для противостояния Европейскому Союзу, сближение, основанное как на хозяйственных, так и на (что парадоксально) культурных факторах. 65

• Этот альянс вернет нас к классической модели противоборства державы, которая контролирует море и воздух и имеет поддержку со стороны прежнего гегемона, и сухопутной державы; и в этом случае геополитические и хозяйственные факторы дают основание предсказать в итоге победу Японии.

• Каждый член триады будет продолжать укреплять экономические и политические связи с определенными регионами: Соединенные Штаты - со странами Северной и Южной Америки, Япония - с Восточной и Юго-Восточной Азией, Европейский Союз - со странами Восточной и Центральной Европы и бывшего СССР.

• Наиболее сложными политическими проблемами в ходе этого геополитического
реструктурирования стали бы инкорпорирование Китая в японско-американскую зону, а России - в
зону Европейского Союза, причем условия, на которых такое инкорпорирование станет
возможным, несомненно, могут быть выработаны.

В рамках такого сценария лет через пятьдесят можно ожидать серьезного обострения отношений между Европейским Союзом и Восточной Азией и, возможно, успеха Восточной Азии. Сможет ли Китай в этих условиях отнять у Японии доминирующую роль в новой структуре, остается неясным.

Я не хочу обсуждать этот сценарий дальше, так как нахожу его не слишком реалистичным. Точнее, я считаю, что движение в этом направлении уже началось и продолжится, но оно не дойдет до кажущегося «естественным» результата вследствие неизбежного структурного кризиса капиталистической миро-системы [именно] как системы. И в этом случае я также предпочту схематически изложить свои взгляды, поскольку уже имел возможность представить их более подробно⁶:

• Нельзя уверенно утверждать, чем завершится нынешняя нисходящая фаза кондратьевского цикла - кризисом или сползанием в болото, случится ли дефляционный крах или нет. Не думаю, что это очень важно, хотя, конечно, крах усугубил бы ситуацию. Однако, так или иначе, я полагаю, что мы приближаемся к периоду дефляции. 66

• Переход к восходящей фазе кондратьевского цикла требует помимо прочего расширяющегося эффективного спроса. Это предполагает, что некая часть населения планеты существенно повысит свою покупательную способность по сравнению с нынешним уровнем. Вполне вероятно, что она окажется сосредоточенной по большей мере именно в Восточной Азии.

• В любом случае реализация тенденции к росту потребует значительных производственных инвестиций, и легко предсказать, что они окажутся диспропорционально размещены в странах Севера, в то время как капиталовложения, направляющиеся в периферийные и полупериферийные регионы в поисках дешевой рабочей силы, существенно сократятся. Результатом станет дальнейшая маргинализация мирового «Юга».

• Дерурализация мира практически уничтожила традиционный компенсаторный механизм, заключавшийся во включении [в миро-систему] новых производственных регионов, и отныне связанные с оплатой труда издержки будут повсеместно расти в ущерб накоплению капитала.

• Серьезные экологические проблемы поставят правительства перед сложным выбором: либо сокращать иные статьи расходов и направлять средства на восстановление приемлемого уровня биологического равновесия и предотвращение его нарушения впредь, либо заставить предпринимателей интернализировать соответствующие издержки. Последнее резко сократит возможности накопления капитала. Первое же потребует либо более высокого налогообложения предприятий, что приведет к аналогичным последствиям, либо повышения налогов, взимаемых с населения, причем на фоне снижения качества предоставляемых государством услуг, что породит политические проблемы, особенно значительные в условиях того разочарования в государстве, о котором говорилось выше.

*.

• Претензии населения к предоставляемым государством услугам, в особенности к образованию, здравоохранению и обеспечению минимального размера доходов, не ста-67 нут ниже, даже если массы отвернутся от государства. Такова плата за «демократизацию».

• Маргинализованный «Юг» станет намного более нестабильным в политическом отношении, и угроза всемирной дезорганизации значительно обострится.

• Крах «старых левых» приведет к устранению наиболее эффективных сил, способных
противостоять этим тенденциям к дезинтеграции.

Результатом всего этого могут стать долгие смутные времена, возникновение очагов гражданских войн (локальных, региональных и, возможно, даже принимающих мировой масштаб). Здесь сценарий завершается, ибо итоги подобного процесса подтолкнут к «поискам порядка» в противоположных направлениях (бифуркации) с их абсолютно непредсказуемыми последствиями. Географические рамки этого конфликта также вряд ли могут быть предсказаны заранее. Отдельные регионы могут в большей мере выиграть или больше пострадать, чем другие. Но какие именно? Восточная Азия? Я не берусь утверждать.

Итак, имело ли место возвышение Восточной Азии? Безусловно. Но сколь долгим оно будет? Продолжится оно десять, сто или тысячу лет? Является ли оно благом для всего мира или только лишь для самой Восточной Азии? Не существует, повторю еще раз, ничего менее определенного.