Неопределенность и творчество: исходные положения и

Выводы

Мне представляется, что [социум] первой половины XXI века по своей сложности, неустойчивости и вместе с тем открытости намного превзойдет все, виденное нами в веке ХХ-м. Я утверждаю это, основываясь на трех исходных посылках, аргументировать ни одну из которых у меня здесь просто нет времени. Первая предполагает, что исторические системы, как и любые другие, имеют ограниченный срок жизни. У них есть начало и длительный период развития, но в итоге, по мере того как они все дальше отклоняются от равновесия и достигают точки бифуркации, наступает конец. Вторая исходная посылка гласит, что в таких точках бифуркации незначительные воздействия приводят к масштабным изменениям (в отличие от периодов нормального развития системы, когда сильные воздействия приносят ограниченные результаты), а последствия самих бифуркаций по своей природе непредсказуемы.

Третья посылка заключается в том, что современная миро-система как система историческая вступила в стадию завершающегося кризиса и вряд ли будет существовать через пятьдесят лет. Однако поскольку результаты кризиса не могут быть определены заранее, мы не знаем, станет ли пришедшая на смену новая система (или системы) лучше или хуже той, в которой мы живем ныне. Но что мы действительно знаем - это то, что переходный период будет грозным време-

* Выступление на «Форуме 2000: Тревоги и надежды на пороге нового тысячелетия», Прага, 3-6 сентября 1997 года.

нем потрясений, поскольку цена перехода крайне высока, его перспективы предельно неясны, а

*.

потенциал воздействия небольших изменений на итоговый результат исключительно велик. Широко распространено мнение, что крах коммунистических режимов в 1989 году обозначил великий триумф либерализма. Я же скорее склонен видеть в этом знак очевидного краха либерализма как определяющей геокультуры нашей миро-системы. Либерализм, по существу, обещал, что постепенное реформирование сгладит диспропорции, присущие данному миропорядку, и уменьшит остроту поляризации. Иллюзия достижимости этих целей в рамках современной миро-системы являлась, по сути, мощнейшим стабилизирующим фактором, поскольку легитимизировала государства в глазах их населения и в обозримом будущем обещала людям рай на Земле. Крах коммунизма одновременно с упадком национально-освободительных движений в «третьем мире» и кризисом доверия к кейнсианской модели на Западе - все это вместе и одновременно стало отражением массового разочарования в жизненности и реалистичности всех предлагавшихся реформистских программ. Такое разочарование, как бы его ни оценивали, подрывает легитимность государств в массовом сознании и лишает их население каких-либо оснований терпеть продолжающуюся и нарастающую поляризацию в структуре нашей миро-системы. Поэтому я ожидаю серьезных потрясений, сопоставимых с теми, свидетелями которых мы были в 90-е годы, распространяющихся от босний и руанд нашего мира до более богатых (и, предположительно, более стабильных) регионов мира будущего (таких, как Соединенные Штаты). Таковы, на мой взгляд, исходные положения, и вы вольны не разделять их, поскольку у меня нет времени на их обоснование¹. Я лишь хотел бы предложить [вашему вниманию] некоторые выводы и заключения политического характера, вытекающие из этих моих посылок. Первый вывод состоит в том, что прогресс, вопреки всем наставлениям Просвещения, вовсе не неизбежен. Но я не считаю, что по этой причине он невозможен. За несколько последних тысячелетий мир не 6 стал более нравственным, но он мог стать таким. Мы способны двигаться в направлении того, что Макс Вебер называл «сущностной рациональностью», то есть к рациональным ценностям и рациональным целям, достигаемым посредством коллективных и разумных действий. Второй вывод состоит в том, что вера в определенность -фундаментальная посылка модернити -обманчива и вредна. Современная наука, будучи наукой картезианско-ньютоновской, основывается на несомненной определенности. Изначально предполагается существование объективных универсальных законов, управляющих всеми естественными явлениями, равно как и возможность их научного постижения. Отсюда следует, что на основе определенного набора исходных данных мы можем абсолютно точно просчитать будущее и прошлое. Зачастую утверждается, что такое понимание науки является не более чем светской интерпретацией христианской идеи, в которой «Бог» заменен на «природу», и что допущение определенности вытекает из религиозных истин и вполне соответствует им. Я не хочу начинать здесь теологическую дискуссию per se, но мне всегда казалось, что вера во всемогущего Бога, присущая по крайней мере так называемым западным религиям (иудаизму, христианству и исламу), логически и морально несовместима с верой в определенность, или, во всяком случае, в определенность для человека. Если Бог всемогущ, люди не могут ограничивать его тем, что они по своему разумению провозглашают неизменными истинами, ибо в противном случае Бог перестает быть всемогущим. Вне сомнения, на заре современной истории ученые, многие из которых были весьма набожными, могли считать, что они защищают тезисы, созвучные господствующей теологии, и, безусловно, многие теологи того времени давали им повод так думать. Однако, очевидно, неправильно полагать, что вера в научную определенность является необходимым дополнением религиозных систем верований.

Более того, в настоящее время постулат определенности очень жестко и, я бы сказал, убедительно критикуется в рамках самого естествознания. Мне достаточно отослать вас к 7 последней книге Ильи Пригожина La fin des certitudes, в которой он утверждает, что даже наиболее строго описываемые естественными науками системы - динамические механические системы - управляются стрелой времени и неизбежно отклоняются далеко от равновесия. Эти новые взгляды получили название теории неравновесности как потому, что они строятся на том, что ньютоновская определенность имеет место только в очень ограниченных и простых системах, так и потому, что, согласно им, Вселенная демонстрирует эволюционное нарастание сложности, и подавляющее большинство ситуаций не может быть объяснено исходя из тезисов о линейном равновесии и обратимости времени. Третий вывод сводится к тому, что в социальных системах, самых сложных, а потому наиболее

*.

*.

трудно поддающихся анализу системах во Вселенной, постоянно идет борьба за построение лучшего общества. Более того, именно в периоды перехода от одной исторической системы к другой (природу которой мы не можем знать заранее) эта борьба приобретает наибольшее значение. Или, другими словами, только в такие переходные периоды то, что мы называем свободной волей, превозмогает давление существующей системы, стремящейся к восстановлению равновесия. Таким образом, фундаментальные изменения возможны, хотя и никогда не предопределены, и это взывает к моральной ответственности, побуждая нас действовать рационально, с честными намерениями и решимостью найти более совершенную историческую систему.

Мы не можем знать, какой будет ее структура, но можем определить критерии, позволяющие назвать историческую систему сущностно рациональной. Эта система преимущественно эгалитарна и в основном демократична. Будучи далеким от того, чтобы усматривать какое-либо противоречие между этими двумя целями, я хотел бы подчеркнуть их внутреннюю взаимосвязь. Историческая система не может быть эгалитарной, если она не демократична, поскольку недемократическая система неравномерно распределяет власть, а это значит, что она будет неравномерно распределять и все остальное. Она также не может быть демократичной, если не 8 является эгалитарной, так как неэгалитарность системы предполагает, что одни имеют больше материальных ценностей, чем другие, и потому неизбежно будут обладать большей политической властью.

Мой четвертый вывод состоит в том, что неопределенность прекрасна, а определенность, имей она место на самом деле, означала бы моральную смерть. Знай мы наверняка наше будущее, не существовало бы нравственного побуждения предпринимать что бы то ни было. Мы были бы вольны потакать любым страстям и пестовать свой эгоизм, поскольку все действия укладывались бы в рамки предписанной определенности. Если же ничего не определено окончательно, то будущее открыто для творчества - как человеческого, так и всей природы. Оно открыто навстречу возможностям, а значит - и лучшему миру. Но мы сможем войти в него, если только окажемся готовы ради его достижения затратить нашу моральную энергию и если будем готовы бороться с теми, кто под каким бы то ни было видом и любым предлогом предпочитает неэгалитарный, недемократический мир.