В городском комитете обороны

Об учреждении переходящего Красного знамени

Городской комитет обороны постановил: в целях максимальной мобилизации коллективов предприятий на выполнение и перевыполнение плана производства вооружения, боеприпасов, снаряжения для частей Красной Армии и Черноморского флота и широкое развертывание социалистического соревнования между коллективами этих предприятий за досрочное и качественное выполнение оборонных заказов учредить переходящее Красное знамя городского комитета обороны лучшему предприятию.

Переходящее Красное знамя вручается лучшему (предприятию по итогам месячной работы (по представлению жюри), начиная с января 1942 года;

Жюри утверждено в следующем составе: председатель т. Ефремов (председатель горисполкома), члены тт. Петросян, Степанов, Багрий, Евменова.

1942 г., 5 февраля. [137]

А. А. Алексеев, инженер-полковник

Подвиг оружейников

В конце января 1942 года на 30-ю батарею приехали рабочие и мастера-артиллеристы. Их прибыло две бригады: одна от артиллерийской мастерской флота во главе со старшим мастером Семеном Ивановичем Прокудой, а вторая — от ленинградского завода «Большевик» во главе со старшим мастером Иваном Осиповичем Сечко. Оба мастера были пожилые, молчаливые, имеющие огромный опыт в монтажных артиллерийских работах.

Среди рабочих я узнаю знакомых и ставших для меня незабываемыми фронтовыми товарищами слесарей-артиллеристов Штанько, Высоцкого, Карпова, Цветкова, Шевченко, такелажника Чекина и многих других.

Призыв городского комитета обороны не отставать от пятисотников Спецкомбината № 1 был воспринят каждым трудовым человеком Севастополя как особо близкое, родное дело.

Вот почему между бригадами рабочих, между мастерами Прокудой и Сечко сразу возникло социалистическое соревнование.

Генерал Моргунов, прибывший на батарею, осведомляется о нашем плане смены стволов орудий и остается вполне удовлетворенным.

Теперь дело за практическим выполнением работ, а это вы должны сделать в тесном взаимодействии с личным составом батареи, — говорит мне генерал.

Так точно! Организация, — докладываю, — будет такой: в первой башне руководят работами мастер Прокуда и командир башни Теличко. Работают рабочие-артиллеристы и личный состав башни. Во второй башне руководят работами мастер Сечко и командир башни Федоров. Работают рабочие завода «Большевик» и личный состав башни. Я и командир батареи возглавляем весь этот своеобразный завод.

Генерал Моргунов одобрительно кивает головой:

— Разумно, разумно, ничего не скажешь. Видно, что вы все четко продумали. [138]

Сыграна боевая тревога. Личный состав спешит на свои боевые посты, но уже не для стрельбы, а для разборки механизмов. Мастера и рабочие тоже спешат по своим башням.

Комиссар батареи Соловьев и политруки башен не пожалели времени и энергии, чтобы довести задачу до сознания Каждого краснофлотца.

Так в конце января началась эта трудовая битва за восстановление батареи.

Башни наполнились стоголосым металлическим звоном. Среди этой ударяющей в уши «стальной симфонии» слышатся короткие и четкие указания мастеров Прокуды и Сечко. То с одним, то с другим встречаемся в боевом отделении башен, кратко обсуждаем технические вопросы и принимаем решения.

Перед нами два грозных орудия, которые недавно извергали тонны металла, сокрушая ненавистного врага. Теперь они мертвы. Предстоит заменить их. Для этого надо прежде всего снять ответственную деталь — орудийное замки весом более полутонны каждый. Над операцией, по разборке механизма замка начали трудиться комендоры и замочные; в первой башне — под руководством рабочего Высоцкого, во второй — рабочего Цветкова. Работа идет четко, организованно, без лишних движений, хотя и не очень быстро. Да и как здесь можно спешить, когда работать приходится над глубокой шестиметровой шахтой, идущей к основанию башни.

А вот еще бригада рабочих: она поставлена на выемку шпонок в переднем броневом листе. Никогда еще не случалось этим бригадам и даже видавшим виды рабочим старейшего ленинградского завода «Большевик» иметь дело с такими работами. Недаром для выполнения их каждый мастер выделил настойчивых, сильных душой и телом людей, таких, как Штанько в первой башне и коммунист Разгоняев во второй. Нужно втиснуться в узкое пространство между орудием и холодной, заиндевевшей вертикальной броней, приспособиться и вытянуть забитые на вечные времена метровые шпонки. От выполнения этой работы зависела судьба нового метода смены орудий. Я протискиваюсь в узкую щель и внимательно наблюдаю за Штанько и краснофлотцами, устанавливающими приспособление для сверловки отверстия в шпонке. [139]

Слабый свет лампы-летучки озаряет их сосредоточенные лица.

— Ну как дела, товарищ Штанько?

За него отвечает старший краснофлотец, закручивающий стальной тросик на орудии:

В Уставе Военно-Морского Флота записано, что бой является самым высшим испытанием моральных и физических качеств бойцов… Политрук нам говорил, что ремонт наших башен нужно рассматривать как бой… Так что оконфузиться здесь будет более чем обидно!

Верно говоришь, Иван, — крикнул в ответ Штанько.

Я возвращаюсь в боевое отделение. Слышатся близкие периодические взрывы снарядрв. Иногда осколки выбивает барабанную дробь, ударяясь о мощную броню башни. Противник ведет методический артиллерийский обстрел 30-й батареи и подъездных путей. Но вот обстрел, который, казалось, никогда не кончится, прекратился как по команде. Наступила тишина.

Я решаю пойти посмотреть, как работают саперы. Выхожу из потерны {6}.

День постепенно уступал место ночи. В лицо ударил холодный северо-восточный ветер. Снегом и льдом покрыт весь бруствер батареи, где работают до тридцати саперов и краснофлотцев. Они кладут деревянные шпалы и к ним крепят железными костылями рельсы, — идет сборка железнодорожного пути.

Подхожу к командиру и спрашиваю, когда будет готова железнодорожная ветка.

Через два дня можно будет пускать пробные по езда, — весело заявляет он..

Неужели вы все сделаете?

Таков приказ, можете не беспокоиться.

Я иду вдоль стальных нитей крепостной ветки, ведущей к станции Мекензиевы Горы. Всюду, насколько можно различить в вечернем сумраке, виднеются фигуры путеукладчиков и тележки, на которых лежат рельсы и шпалы.

«Молодцы саперы, — подумал я. — Завтра надо [140] действовать, чтобы подготовить новые орудия для перевозки на батарею».

Иду в батарейное подземелье и информирую мастеров Прокуду и Сечко о заявлении командира сапёрного подразделения.

Это значит, — говорю я мастерам, — что башни через три дня должны быть готовы к приемке новых орудий.

В очень трудное положение мы себя ставим, — заявляет Сечко. — Шпонки не выходят, забиты на совесть. — Но мы принимаем все меры.

Ну хорошо, вы здесь принимайте все меры к выполнению и перевыполнению намеченного плана, а я должен завтра поехать в Севастополь на подготовку и погрузку новых орудий…

Вернувшись на батарею, сразу направляюсь по башням. Встречаю мастера Прокуду. У него воспаленные глаза, лицо почернело.

Ну как дела, Семен Иванович?

Хорошо! Одну шпонку вытащили, вторая сама пойдет. Идемте, посмотрите.

Мы еле протискиваемся в узкую щель за амбразурный броневой щит. Действительно, первая шпонка длиной около метра, имеющая двойной ласточкин хвост, вся заржавевшая, лежала у ног победителя Штанько. Вторая на три — пять сантиметров вышла из гнезда. Но перекос броневого листа тормозил дело. Краснофлотцы, работающие вместе со Штанько, приспосабливают паровозный домкрат, чтобы приподнять броню.

— Вот это да! Молодцы! — похвалил я рабочих и краснофлотцев.

Мы вылезаем из этого темного и холодного отсека башни.

— Хотя люди работают день и ночь, а все же надо еще быстрей, — говорю Семену Ивановичу.

— Мы и так стараемся, — отвечает Прокуда.

Прихожу во вторую башню. Эхом разносятся по всей башне металлический стук да голоса рабочих, краснофлотцев, мастера Сечко и командира башни.

Мы стоим в перегрузочном отделении. Это огромное металлическое помещение, где вращается жёлоб для автоматической перегрузки снарядов. Этот сложный механизм разобрали и теперь устраняют дефекты. Здесь трудятся рабочие завода «Большевик» и [141] краснофлотцы, которые будут обслуживать эту автоматическую линию во время стрельбы. В процессе разборки обнаружилась поломка зубьев шестерни. Надо заменить, а запасной нет. Мне показывают шестерню, на которой два зуба надломлены.

Что же будем делать? — спрашиваю Сечко,

Придется восстанавливать.

Путем наплавки автогеном?

Совершенно верно с последующей ручной обработкой по шаблону. Через день — два все будет в порядке. Главная заминка у нас в другом. Третий день мучаемся со шпонками, и ни одна не сдвинулась даже на миллиметр.

Мы поднимаемся через узкие люки в боевое отделение башни. Осматриваем место стыков боевой брони и приспособления, с помощью которых делается попытка вытащить шпонки. Все сделано по образцу первой башни, а шпонки не выходят.

В чем дело, товарищ Разгоняев? — спрашиваю лучшего рабочего.

Сам удивляюсь, работали все как черти, а вот пойми, все равно, как приварены. Тут уже приходили Прокуда, Чекин, давали советы, но, как видите, все стоит на месте.

А может нам вырезать отверстия в платформе и через отверстия начать их выбивать снизу? — советую, Сечко.

Мысль интересная, но сделать это будет очень трудно. Однако у нас другого выбора нет. Времени осталось до подвоза новых орудий всего двое суток, а у нас даже башня еще закрыта.

Не откладывая дела в долгий ящик, Сечко и Разгоняев делают отметку мелом, где надо резать металл.

В три часа пополудни на батарею прибыл полковник Донец. А немного позже два генерала — Моргунов и Петров. «Все тревожатся и беспокоятся за судьбу тридцатой батареи», — подумал я.

После короткого моего доклада полковник Донец решил обойти башни, чтобы поближе ознакомиться с состоянием работ. Командир батареи Александер и я сопровождаем по всем помещениям. Входим в боевое отделение второй башни.

— Ого, да у нас тут все уже разобрано! — восклицает Донец. [142]

— Нет, еще не совсем готово, — отвечает Сечко.

А что же еще осталось?

Выбиваем проклятые шпонки.

За два часа вышла на два миллиметра, — говорит Разгоняев. — Видно, ласточкин хвост шпонки защемило в пазу брони.

Донец смотрит на меня. Его лицо задумчиво. Видно, что неожиданная задержка обеспокоила его.

Выходим в первую башню. Мастер Прокуда и командир башни лейтенант Теличко встречают нас с радостными лицами. Появление Донца и Александера всех настораживает. Теличко отдает рапорт, что в башне производятся работы по ремонту механизмов.

В передней части боевого отделения башни зияла большая квадратная дыра, прикрытая брезентом.

Так-так… Вы уже завалили бронь? Какие же теперь дальнейшие планы? — спрашивает Донец.

Можем теперь вытаскивать орудия, — отвечает Прокуда.

Чем?

Лебедкой, которой когда-то чистили стволы.

А потом? — не успокаивается Донец.

— А потом просим подавать новые орудия. План мой таков: с вечера вы подаете на батарею платформу, мы ее разгружаем и за ночь перекатываем орудия к амбразурам башни. Днем потихоньку талями будем втягивать их в башню. Одним словом, пойдет беспрерывка.

Неожиданно раздавшийся взрыв оглушает нас. Брезент, закрывавший проем в башне, с легкостью флага ворвался в башню. Минута тишины.

— Стреляют, гады, — нарушил тишину голос Александера.

За броневыми сводами башни послышалась частая пулеметная стрельба. Александер подходит к телефону и запрашивает боевую рубку об обстановке.

— Попросите Матушенко дать несколько залпов по орудиям и пулеметным точкам… Ничего, замолчат, — успокаивающе сказал Александер.

Откуда-то с Северной стороны слышатся выстрелы. Застучали тяжелые пулеметы. Так могут стучать только крупнокалиберные пулеметы. Затем все смолкло.

— Ну вот и все, товарищ полковник, — проговорил [143] Александер, когда стрельба с той и с другой стороны стихла.

Кругом кипит слаженная работа, каждый делает свое дело.

— Учтите, Семен Иванович, — говорит Донец, — новые орудия начнем подавать для вашей башни завтра ночью.

Вечером начали в первой башне приспособляться вытаскивать первое орудие. Фактически это была половина орудия. В период второго наступления гитлеровцев оно было разорвано на куски и теперь напоминало огромную, изломанную пополам сигару.

К полуночи все тяжелые подготовительные работы были закончены без помех. По команде мастера Прокуды дружно начали работать на лебедке. Стальной трос натянулся как струна. Мы стоим возле башни и внимательно наблюдаем за орудием. Все замерли.

Что-то не идет, — говорю Прокуде.

Пойдет, важно сдвинуть с места..

Но орудие с места не двигалось. К нам подходит такелажник Чекин, пожилой, худощавый, в телогрейке и шапке-ушанке.

Лебедка не берет, надо что-то придумать другое, — говорит он.

А что? — спрашиваю я.

Трактором, что ли, зацепить? — предлагает Прокуда.

После минутного раздумья я даю указание помочь людям, работающим на лебедке, и при помощи домкратов оторвать орудие от обоймы. Прокуда хранит молчание. Но зато Чекин тут же схватил бутылочный домкрат и начал ставить его под орудие. Хотя эта внезапная дополнительная операция заняла час — полтора, зато при очередном пробовании лебедкой орудие медленно поползло из башни.

Внимательно осмотрев направление движения орудия, даю команду мастеру Прокуде:

— Продолжайте!

Заскрипели и снова натянулись тросы. Все застыли в ожидании. Орудие снова медленно, рывками поползло по рельсам, смазанным тавотом.

Хорошо пошло, — слышу за спиной чье-то замечание.

Стоп выбирать! — кричит Прокуда, присматриваясь [144] к кромке башни. Я спешу к нему. Очень удачно остановилось орудие. Еде один — два сантиметра, и казенная часть орудия могла зацепить за броневой лист крыши и стянуть его со своего места.

— Надо поднять броневой лист крыши на три — пять сантиметров, — командует Прокуда.

Бригада Штанько с помощью домкратов взялась поднимать тридцатитонный броневой лист.

Ну, еще немного, еще, — шептали сухие губы Чекина.

Хватит поднимать, — говорит Прокуда. — Давай теперь команду на лебедку.

Чекин обернулся, махнул рукой:

— Давай помаленьку!

Снова от усилий людей холодный тяжелый металл пришел в движение. На этот раз орудие окончательно вышло из башни и поползло все дальше и дальше…

— Ура-а! — нестройно и вполголоса раздалось на бруствере.

Своеобразным салютом прозвучали крепкие рабочие и краснофлотские аплодисменты, когда орудие покатилось в огромную воронку, как будто специально вырытую для этих целей. Подошедшие незадолго до этого Александер и Соловьев пожали нам руки и приказали командиру башни тщательно замаскировать мертвое тело орудия. Посмотреть и перенять опыт пришел и старший мастер второй башни И. О. Сечко. Он одобрительно отозвался о первой удаче и тут же в заключение говорит:

Обогнал ты меня, Семен Иванович, в нашем соревновании победа на твоей стороне. Но на этом не конец.

Все победили, — почти не задумываясь, отвечает Прокуда.

Итак, первый этап мы закончили благополучно, без помех, меньше чем за семь часов. Если учесть встретившиеся затруднения, то это не так плохо. Во всяком случае мы уже опережаем наши наметки не менее чем на трое суток.

— Что будем делать дальше? — спрашивает меня Прокуда.

Я смотрю на час. Половина четвертого. До рассвета еще остаётся минимум три часа. Ко мне подходят [145] Александер, Соловьев, инженер Андриенко. Они интересуются тем же вопросом, что и Прокуда.

А не сделать ли перерыв на отдых? — предлагает командир башни Теличко.

Сегодня будет очень тяжелый вечер. По всем данным, из Севастополя поступят орудия. Нам надо не только подготовиться к их приемке, но и вытащить вот эту «дуру» — второе расстрелянное орудие.

А нельзя ли сегодня вытащить «дуру» из башни и таким образом вечером заняться только подготовкой к разгрузке нового орудия? — предлагает Александер.

Разумно. Но я боюсь, люди устали, до рассвета мы не справимся с этой задачей, — отвечаю я.

Александер задумался. Комиссар Соловьев смотрит на меня в упор.

Вы понимаете обстановку? — говорит он.

Да.

— Тогда после перерыва мы будем продолжать работать до первой мины или снаряда. Мы объявим всем: кто устал, пусть идет в кубрик отдыхать…

После небольшого перерыва я даю указание готовить «постель» и все приспособления для вытягивания второго орудия. Люди пришли в движение. Кто приносил шпалы, кто перетягивал рельсы, кто тянул тяжелый маслянистый стальной трос.

Впечатление такое, будто мы работаем не под носом у гитлеровцев, а далеко от фронта.

На стороне противника тихо. Все реже и реже взлетали осветительные ракеты. Значит, противник ничего не знает и не замечает наших работ. Перед утром ветер усилился. Мороз стал крепчать и чувствительно хватает за руки. Поднимается пыль, летит песок. Вскоре у многих были потрескавшиеся губы, воспалённые красные глаза.

Зато какой успех! Под орудием уложены шпалы, проложены и закреплены два рельса, орудие приподнято домкратами. Осталось завести под него трос, и можно вытягивать орудие из башни.

У всех одна мысль, одно желание: под покровом февральской ночи и холодного света луны вытащить второе орудие. Но время, неумолимое время уже истекло.

Со стороны Бельбекской долины доносится хлопок, [146] второй. Снаряды свистят над головой и рвутся поблизости на дороге.

— Ишь ты! Проснулись гитлеровцы, — сказал один из рабочих, смазывающий рельсы тавотом.

Послышались новые разрывы снарядов, тарахтение пулеметов. Гитлеровцы явно начали проявлять активность. Башня скрывала нас от противника, но не дальше, чем на два метра. Покажись человек дальше — настигнет мина. Наши начали отвечать. Экстренно советуюсь с Александером. Как быть? Продолжать работы или дать отдых? Решаем сделать трехчасовой перерыв.

— Работы прекратить, всем в башню! — скомандовал Александер.

Уютная, чистая и теплая кают-компания располагала к отдыху. Сажусь на мягкий кожаный диван, закуриваю папиросу. Хочу продумать план работы на сегодня, на вечер, когда прибудут новые орудия, но, против своей воли, погружаюсь в глубокий непреодолимый сон. Просыпаюсь от резкого толчка,

— Вас вызывает к телефону полковник Донец, — говорит краснофлотец. — Третий раз будим, приказано разбудить!

Преодолевая сон, иду к телефону.

Слушаю.

У телефона Донец. Можно сегодня подавать трубы? — условным шифром спрашивает полковник.

Можно, но одна старая труба еще на месте, — отвечаю я.

Вечером вытянете?

Надеюсь, до наступления темноты.

Итак, ожидай, отправляю две поодиночке, желаю успеха.

Ясно, до свидания.

Сон ушел, мозг лихорадочно заработал... Смотрю на часы. Ого! Прошло три с половиной часа. Прошу дежурного разбудить людей и через полчаса приступить к работам.

Сегодня уже пятые сутки, как начали работать. Фронт работ все раздвигается…

Я захожу во вторую башню к мастеру Сечко.

Ну как у вас, Иван Осипович, дела? Идут?

Идут, Андрей Андреевич, — с улыбкой отвечает Сечко. Он берет меня за рукав: — Пошли! [147]

Куда?

Посмотрите, как мы приспособились вынимать шпонки. Если поручите еще такую работу, я обгоню любую бригаду, — говорит Сечко.

Мы залезаем в отделение, где производилась работа по выемке шпонок. Шпонки не выходили, и из-за этого-все тормозилось. Много было передумано, И выход был найден. По предложению коммуниста рабочего РазгоняеВа шпонки решили выдавливать домкратом. Просто и быстро… Правда, на приспособление времени уходило много. Но зато шпонки выдавливались, как поршень под действием газа или жидкости.

Отменно придумали, молодцы!

Сейчас мы завалим броню и можем вытаскивать вечером старые орудия. Вы согласны?

Броню заваливайте теперь, а вот насчет вытягивания посмотрим. Возможно, ваши люди потребуются при разгрузке новых орудий для первой башни.

Опять для первой башни, — говорит Сечко. — А вы подавайте орудия для нашей башни, и мы опередим первую, посмотрите!

По лицу Сечко видно, с каким нетерпением ожидает он моего ответа. Я тем временем думаю: «Вот она ленинградская хватка, выкованная годами пятилеток». Действительно, в работе бригады чувствовалась атмосфера приподнятости, стремление стать передовыми в развернувшемся соревновании.

— Нет, Иван Осипович, не могу тебе подавать орудия в первую очередь. У тебя еще много работы, тебе еще целых две ночи придется возиться, чтобы вытащить старые орудия.

В башне наступила тишина… Все прислушивались к нашему разговору.

— Когда мы наблюдали за вытягиванием орудий в первой башне, — говорит Сечко, — у нас появилась идея. Мы хотим вытягивать орудия не лебедкой, не талями, а трактором. Какое ваше мнение? Можно ли до стать трактор?.

Я сразу понял мысль старого ленинградского мастера. Нечего и говорить, это был смелый замысел, основанный на технических возможностях.

— Ладно, Иван Осипович, действуйте! — соглашаюсь на новый эксперимент, ускоряющий процесс [148] нашей работы. — Только перед тем, как вытаскивать орудия, продумайте все как следует, предусмотрите страховку на случай сползания орудия с рельсов. Что касается тракторов — они к вечеру будут.

В три часа пополудни я и Андриенко выходим на бруствер осмотреть железнодорожную колею. Ветер гонит по бетонному брустверу тучи снега; проложенную железнодорожную колею, особенно в затишье, тоже замело снегом. Шесть краснофлотцев вышли на расчистку пути. От противника они скрыты возвышенностью, их не видно. Мы обходим пути. Все в порядке.

У батареи десятка полтора краснофлотцев во главе с командиром второй башни Федоровым и мастером Сечко укладывают постель из шпал, скрепляют их железными скобами. Работа идет хорошо.

Возле первой башни хлопочет отдохнувший после ночной работы такелажник Чекин. Под его руководством заводится трос в оставшееся орудие и производится окончательная подготовка к вытягиванию орудия из башни.

Ранние сумерки уже окутали бруствер батареи. В небе появились первые ракеты, раздаются короткие очереди тяжелых пулеметов.

— Все готово для вытягивания орудия! — весело докладывает мне Чекин.

— Разрешите начинать? — спрашивает Прокуда. Я осматриваю крепление и приложенные защитные брусья.

— Молодцы! — подбадриваю товарищей. — Даю вам зеленую улицу, пока нам не мешают гитлеровцы.

Снова заскрипела ручная лебедка, натягивая стальную нить троса.

— Пошла, пошла!.. — раздалось сразу несколько голосов.

Медленно, сантиметр за сантиметром выплывает из башни дуло орудия. Прокофий Чекин, всю свою жизнь отдавший такелажному делу, не раз смотревший в лицо опасности, подстерегающей такелажников, каждым мускулом, каждой жилкой чувствовал это движение тяжелого орудийного ствола. Работали напряженно, с подъемом. Наконец Чекин поднимает руку, — в темноте это больше по привычке, — и зычным голосом дает команду застопорить лебёдку. [149]

— Вышло!.. Смотрите, полностью вышло! — послышались голоса.

По указанию Чекина краснофлотцы отцепили тросы и с помощью ломиков, домкрата и просто деревянных рычагов начали сваливать вынутое из башни орудие в воронку, где лежал замаскированный первый ствол.

Тарахтя гусеницами, на бруствер батареи приползли два трактора. Трактористы наломали веток и так искусно замаскировали свои машины, что со стороны казалось, что это медленно передвигающиеся кусты. Ветер утих. Снег перестал идти. Используя время перерыва до прихода платформы, иду ко второй башне, разыскиваю Сечко. Он занимается последними приготовлениями к выемке орудий.

Ну как, Иван Осипович, все готово? — спрашиваю.

Да, готово. Прошу дать указание трактористу прибыть в мое распоряжение.

Появился тракторист — молодой краснофлотец.

Какие будут распоряжения? — спрашивает он.

Будем вытягивать из башни вот эти «трубки».

Это мы разом, — не смущаясь, отвечает тракторист, как будто бы он их всю жизнь таскал.

— Давай сюда свой трактор, — командует Сечко. Вдруг по батарее с быстротой молнии разнеслась весть о прибытии к батарейному городку двух платформ с орудиями.

Я спешу к первой башне и разыскиваю Прокуду и Чекина.

На бруствер высыпали матросы. Появляются Александер, Соловьев.

Зачем такое количество народа? — спрашиваю Александера.

А вдруг потребуется? Я дал команду, кроме дежурных по боевым постам, всем выйти наверх.

Повели за собой, вроде как на штурм?

Да, штурм, о котором мы больше месяца мечтали, — говорит Александер.

Вечер был тихий, морозный. Выпавший за сутки обильный снег покрыл вокруг все горы и долины, он искрился, отражая холодный свет луны, хрустел под ногами. Моментами до нас еле слышно доносятся со стороны моря характерные звуки перекатывания [150] гальки. На горизонте, в стороне Мекензиевых гор и на той стороне Бельбекской долины, сверкали кочующие вспышки выстрелов и разрывы снарядов. Время от времени то тут, то там взметались ракеты, освещая местность.

— Платформа и паровоз едут! — неожиданно докладывает краснофлотец.

Мы всматриваемся в горизонт и видим, как по стальным путям медленно движется черная квадратная тень. Странно, нет ни дыма, ни огонька…

— Здорово железнодорожники замаскировали свой состав, — говорит Александер.

Через несколько минут уже отчетливо видны две платформы, на которых лежит орудие, похожее на толстую трубу. Платформы толкает небольшой паровоз, замаскированный ветками дубняка.

Четверо краснофлотцев и двое рабочих выстроились вдоль железнодорожной колеи. Одни вооружены стальными башмаками, вторые — подкладками в виде коротких шпал.

— Смотрите, будьте внимательны к команде, — предупреждаю людей.

Платформы медленно выползли на нас. Вот уже остались считанные, метры. Я поднимаю руку и даю команду Андриенко, стоявшему на подножке паровоза, застопорить ход, а рабочим и краснофлотцам подложить башмаки.

Вдруг паровоз забуксовал и платформы потянули его за собой, ускоряя движение… Подложенные первые башмаки не удержали, платформы вместе с паровозом двигались над пропастью. Прозевай сейчас еще двое краснофлотцев и двое рабочих, и все это улетит в тартарары.

Минуты кажутся вечностью. В голове единственная мысль: остановить там, где нужно.

— Стопори! — кричу во все легкие.

Еще два краснофлотца и двое рабочих бросились вперед, навстречу движущейся платформе. Они погасили ее инерцию и помогли паровозу окончательно остановить движение.

Зашевелились десятки людей, поднося к платформам нужные приспособления и домкраты, перекладины, тросы, шпалы. Группа краснофлотцев оседлала орудие, откручивая вязальную проволоку. [151]

Андриенко не отрывает взора от Бельбекской долины. Он часто подходит то к Александеру, то ко мне и просит ускорить разгрузку, так как еще две платформы стояли на перегоне крепостной ветки. Но мы и так делали все возможное, чтобы снять орудие как можно скорее.

Выстрелов по брустверу не последовало, значит, противник не подозревает о наших работах.

Наконец домкраты установлены, под дульную и казенную части орудия подведены балки. Я осматриваю положение домкратов, балок и даю команду:

— Начать подъем!

Заскрипели лебедки четырех домкратов. Медленно, миллиметр за миллиметром плывет вверх гигантская пятидесятитонная труба. Но вот она на весу.

— Теперь можно убрать платформы, — говорю Андриенко.

Он, погладив короткие усы, быстро вскакивает на подножку паровоза, тут же паровоз легко трогается с места и платформы уплывают в темную даль.

Новое орудие бережно опускается на подвешенные поперечные рельсы и вручную перекатывается к башне. Более пятидесяти человек под руководством такелажника Чекина работали напряженно, и орудие к приходу еще двух платформ было установлено на место. Затем повторилась такая же операция со вторым орудием.

Тем временем, когда уходили последние платформы, другая бригада рабочих и краснофлотцев, под руководством мастера Ивана Осиповича Сечко, трудилась над вытягиванием старых расстрелянных орудий из второй башни. Совсем близко от нас, в каких-нибудь ста метрах, слышны команды, напряженная работа тракторов. Применяя новую технологию, бригада вытащила старые орудия менее чем за три часа. Это был своеобразный рекорд, достигнутый за все время работы на тридцатой батарее.

Александер, Соловьев и я пожимаем руки мастеру Сечко, Цветкову и командиру башни. Победа одержана. По улыбкам было видно, что в сердцах людей гордость. Они окружают нас, прислушиваются к словам одобрения, которые высказывает комиссар Соловьев.

— Замаскируйте их лучше, и можно идти [152] отдыхать, — говорит Александер, указывая на два орудия, вынутых из башни.

Приближается рассвет. Со стороны моря надвигается густая пелена тумана. Нужно спешить, ибо мы можем работать еще максимум час, а затем наступит день и начнется обстрел. Заглядываем в первую башню. Орудия лежат на своих местах, но домкраты и тросы разобраны.

— Товарищ Чекин, уберите с бруствера все, чтобы не изменять прежней картины, — отдаю последнее сегодня указание.

— Есть убрать! — по-военному отвечает Чекин. Наконец все замаскировано и убрано. Мы спускаемся к массивной железной двери потерны. Александер отдает распоряжение дежурному по батарее накормить людей. Подкрепившись, все отправились отдыхать.

Меня любезно приглашает Андриенко к себе в каюту и предлагает располагаться на свободной койке. Я пытаюсь записать наши действия и процесс выполнения работ, но усталость одерживает вверх…

Только напряженная нервная система могла разбудить меня вовремя, через три часа. Выхожу из каюты и направляюсь в первую башню.

…Против отверстия в башне лежали два новых орудия. Бригада Чекина трудилась, чтобы затащить орудия в башню. Эта сложная трудоемкая работа уже близка была к завершению, как вдруг у дульного среза обрывается трос. Дальше тянуть орудие было нельзя. Нужно было снова привязать трос.

Чекин вылезает из башни и осторожно, ползком, по-пластунски, пробирается к дульному срезу орудия. Пока гитлеровцы его не замечали, мины и снаряды рвались преимущественно на дороге. Но стоило Чекину подняться во весь рост, чтобы окончательно затянуть трос, как серия мин легла на бруствере, недалеко от башни. Чекин, прячась за ствол, успел отползти к башне.

Через несколько минут, отдышавшись, он снова громко на всю башню начал командовать:

— Раз, два, взяли!.. Раз… два… взяли!..

Орудие послушно начало ползти внутрь башни. Когда я заметил Чекину, что можно было послать привязывать трос кого-нибудь помоложе, Чекин посмотрев на меня, удивительно спокойно ответил: [153]

— Я старый, а молодежь еще понадобится для на стоящих боев.

Мне хорошо запомнились эти слова старого рабочего…

Тем временем работы в башне оживились. Люди радовались, сознавая, какую победу они одерживают в такое короткое время. Ведь основное, самое трудное, уже позади. Теперь остаются работы внутри башни, которые можно вести круглые сутки.

— Какие же ваши дальнейшие планы, Семен Иванович? — спрашиваю я Прокуду.

Несколько мгновений Прокуда молчит. И вдруг резко встает и говорит:

— За трое суток думаю окончательно собрать, отрегулировать и передать в руки командира башню.

Он погладил свои короткие усы, что являлось признаком полной решимости выполнить задуманное. Мне хотелось обнять и крепко поцеловать этого замечательного мастера.

А может, не успеем? Подумайте!

Все продумано, работать будем день и ночь, но сделаем.

Я начинаю сожалеть, что мой фотоаппарат увезен на Большую землю и невозможно сфотографировать эти трудовые будни Отечественной войны…

Пропустив мимо себя краснофлотцев, несших в руках тяжелые детали, выхожу из металлического лабиринта первой башни в теплый и светлый коридор потерны. Пройдя несколько шагов, встречаю жизнерадостного инженера Андриенко, человека — неутомимой энергии и молодого задора.

— Наконец-то я вас нашел! — воскликнул Андри енко. — Звонил полковник Донец и спрашивал, можно ли сегодня вечером подавать следующие два орудия. Мы ответили: «Обязательно». Но условились: в случае чего, будем звонить.

Да, эта ночь будет решающей во всей нашей работе.

Вхожу во вторую башню. Та же картина, что и в первой. Гулко разносятся удары. Тесные глухие закоулки башни завалены разными деталями башенных механизмов. И везде люди, одетые в замасленные телогрейки, краснофлотские шинели и бушлаты. [154]

Сегодня к девяти часам ждем орудия, — говорю мастеру Сечко. — У вас все готово для их приема?

Все готово, — твердо отвечает он.

После перерыва раздались звонки колокола громкого боя, объявившие боевую тревогу.

Все спешат на бруствер ко второй башне, куда должны с минуты на минуту подойти платформы с новыми орудиями.

Наконец из темноты послышался шорох, перемешанный с редким перестукиванием колес. Вот они, долгожданные! На первой платформе стоит инженер Андриенко. Паровоз с платформами остановился точно в заданном месте. Подложив деревянные подкладки и башмаки под колеса платформы, все свободные краснофлотцы и рабочие приступили к разгрузке. Паровоз тронулся в обратный путь, чтобы скрыться за горкой от гитлеровцев.

Отдавая необходимые указания по разгрузке, я поднимаю голову и вижу, как в двухстах метрах от нас паровоз стоит, накренившись на правый борт. Еще этого не хватало!

Андриенко подбегает к Александеру, докладывает, что паровоз сошел с рельсов, и просит в помощь людей. Александер с волнением спрашивает причину случившегося.

Разошлись рельсы, и тележка тендера сползла на бетон.

А вы днем проверяли железнодорожную колею? — спрашивает Соловьев.

Проверяли.

Путь, видимо, был поврежден снарядом при вечернем обстреле. Внезапно воздух дрогнул, просвистели снаряды и хлопнули разрывами в балке совхоза. Отдельные снаряды и мины разрывались правее башни на склоне горы. Наши батареи с Северной стороны начали отвечать. Беспокойство Александера и Соловьева передалось всем окружающим. Это и понятно: если оставить паровоз на виду у гитлеровцев до утра, будет раскрыт главный замысел командования обороной Севастополя — скрытно от врага произвести замену орудий. Александер дает команду всем краснофлотцам идти к паровозу. Черные бушлаты и телогрейки бегом ринулись по железнодорожному полотну. Пока Андриенко бегал, машинист со своим помощником подвели [155] под раму паровоза домкрат, которым можно лишь приподнять паровоз, перенести же и поставить его на рельсы можно было только вручную.

— Внимание! Слушай мою команду! — кричит Андриенко. — Всем подойти и на руках поставить паровоз на рельсы.

Все облепили паровоз.

— Раз… два — взяли! — послышалась снова команда Андриенко.

Тендер паровоза сначала качнулся, потом повис в воздухе… Но вот колеса стукнули о рельсы. Послышался вздох облегчения.

Чувства усталости как не бывало.

Андрей Андреевич! — обращается ко мне Сеч ко. — На первой башне вы применяли ручную под катку орудий к башне, а я хочу с помощью трактора. Какое ваше мнение?

Согласен, но только будет трудно задержать против амбразуры. Ведь будет катиться масса в пятьдесят тонн. Вы об этом подумали?

Цветков вместе с Чекиным предлагают установить надежный барьер в виде баррикады вот из этих кусков рельсов и шпал, что гарантирует полностью от скатывания орудий с постели.

— Это хорошо. Делайте! Только вторым трактором страхуйте работу первого.

Не прошло и часу, как все было готово к перекатыванию орудия. Снова заработали тракторы, натягивая заведенные тросы. На всякий случай за железнодорожным полотном стоял второй трактор, который с помощью тросов придерживал орудие. Таким способом орудие за несколько минут было установлено на место.

К нам подходит Прокуда, смотрит с любопытством на приспособление, разглаживает усы и тихо произносит;

Молодец, Иван Осипович, переплюнул меня.

На то и соревнование, — отвечает Сечко.

Да, соревнование рождает у всех желание трудиться все лучше и лучше. Прокуда затратил на операцию перекатывания двух орудий всю ночь, а Сечко — всего три часа.

— Здорово! Молодцы! — сказал еще раз Прокуда, повернулся и зашагал в свою башню. [156]

Завтракаем. Иван Осипович Сечко устало вытер платком лицо, встал,

Еще чайку? — спросил обслуживающий нас краснофлотец.

Спасибо, сынок, я сыт.

Идемте отдыхать и снова за работу, — беспокоится командир башни.

И так сутки за сутками шли в непрерывном труде, почти без отдыха, в холод и ветер, под вражеским обстрелом.

Наконец все орудия удалось втащить в башню. Это была наша главная победа.

Прибывший на батарею генерал Моргунов встречает меня в башне.

— Ну как дела?

Я доложил как мог коротко о самом главном.

Вот что, Андрей Андреевич, надо ускорить окончание работ. Три дня хватит?

Сегодня десятый день, как мы вкладываем всю нашу энергию в восстановление тридцатой батареи. День и ночь в башнях кипит работа. Она ведется по совмещенному графику.

Вы прямо отвечайте: хватит три дня? — снова задает вопрос Моргунов.

Думаю, хватит…

Моргунов, как мне показалось, долго смотрел на меня пристально, испытывающе. Наконец, положив мне руку на плечо, добрым, очень добрым голосом, тихо спросил:

— А не подведете?

…Сегодня двенадцатые сутки, как мы находимся под этим бронированным куполом башни. Все рабочие и личный состав батареи теперь заняты регулировкой механизмов, устранением мелких дефектов. Близок конец всего комплекса работ.

В узком коридоре потерны меня окликнул помощник дежурного по батарее.

Вас просит к телефону полковник Донец. Поднимаемся в комнату дежурного.

Как у тебя дела? — спрашивает Донец.

Дела идут к концу, сегодня думаем закончить.

— Как только закончите, немедленно вы и Прокуда приезжайте ко мне для получения нового срочного задания… [156]

Е. П. Гырдымова, бывший секретарь Северного райкома партии Севастополя, председатель городской комиссии по работе в убежищах

«Фронтовые хозяйки»

Не вспомнить теперь, да и тогда, в 1941-м, трудно было, пожалуй, определить, кому из севастопольских женщин первой пришла в голову мысль предложить свою помощь фронтовикам. Может быть, Лидии Алексеевне Раковой, а может быть, Наталии Максимовне Басак или Марии Тимофеевне Тимченко… Скорее всего, многие женщины одновременно взялись за дело.

Когда Лидия Алексеевна Ракова собрала в своем доме соседок из рабочей слободки Куликова поля и предложила им объединиться в бригаду, которая будет шить ватники, шапки-ушанки и другие необходимые вещи для фронтовиков, ее поддержали с энтузиазмом.

— Доставай материал, а за нами дело не станет! Легко сказать «доставай!» А где?

Для начала принесли из дому все, что годилось для работы. Но ведь это — капля в море! На передовую уже было отправлено все, что возможно, — шарфы, варежки, носки, телогрейки…

Не попросить ли нам у медиков из госпиталя старые ненужные шинели? Видела я на Максимовой даче… — предложила Лена Голубцова.

Точно! И я видела, — перебила подругу Надя Бугаенко. — Целый ворох старых одеял и шинелей во дворе лежит. Наверное, ненужные… Давайте используем их.

Снарядили «экспедицию». В тот же вечер в квартире Раковой дружно застрочили двадцать швейных машинок. В. И. Диброва; Ткачук, К. А. Булатова, В. Г. и Т. С. Курячины, Белоконь, Водзиновская и все остальные женщины трудились не разгибая спины, и уже через несколько дней первая партия шапок-ушанок была готова к отправке на передовую.

Вручить их бойцам, конечно же, очень хотелось самим мастерицам. Эту почетную и ответственную миссию поручили Лидии Алексеевне Раковой и еще нескольким стахановкам ее бригады.

Фронтовики очень тепло встретили делегацию, были растроганы и взволнованы подарками, очень [158] благодарили женщин и обещали еще крепче бить фашистского зверя.

Вскоре вся слободка Куликова поля знала о делах подруг Лидии Алексеевны Раковой, о поездке на передовую, о горячей благодарности бойцов. Помогать воинам, фронту решили все, кто не работал на производстве. Появились новые бригады — Тяпкиной, Поповой, Волошиной, Зайцевой.

В других районах города женщины-домохозяйки, тоже не сидели сложа руки. Там, где сейчас высится прекрасное здание драмтеатра имени А. В. Луначарского, до войны стоял жилой дом. Под ним находились просторные подвалы, которые с первых же дней войны были переоборудованы в бомбоубежище. Комендантом его, а вернее, заботливой хозяйкой стала Мария Савельевна Мелконова. Она создала там пошивочную мастерскую и прачечную. Первой помощницей и, правой рукой в организации трудового процесса была швея тов. Радзюк. Патриотки работали с утра и до вечера не покладая рук, а потом шли еще дежурить на посты МПВО, в госпиталь...

В особенно трудных условиях работала бригада Л. А. Гришиной. Ее швейная мастерская помещалась в пещере. Но ни сама Лидия Алексеевна, хотя была она инвалидом первой группы, ни Ксения Трофимова, ни Мария Никитина, ни Федосья Ильина, помогавшие ей, не жаловались на трудности, добровольно отдавали все свои силы фронту.

На Северной стороне всеми женщинами-домохозяйками «командовала» Наталия Максимовна Басак. Проводив на фронт мужа и старшего сына, она стала вместе с младшим сынишкой Колей помогать раненым, стирать, шить. Дом ее стал центром, в котором собирались женщины Северной стороны. Около ста пятидесяти патриоток объединила Наталия Максимовна.

Энергичной, веселой была эта женщина. Несчастья и трудности как будто специально испытывали ее характер, а она не сдавалась. От осколка вражеского снаряда погиб ее младшенький, Коля. Казалось, горю матери не будет конца… И все-таки через несколько дней она снова, только с еще большим ожесточением, стирала, шила, доставала все необходимое для работы бригады. [159]

Старались не отставать от своей подруги Мария Кардамыч, Мария Марченко, Клавдия Багмед. Недалеко от переправы через Северную бухту они устроили передаточный госпиталь. Всех раненых, попавших на Северную сторону, здесь мыли, кормили, стирали их белье и одежду. А ведь трудно было не только с продуктами, но и с пресной водой. Тяжело доставалось и кипячение воды, необходимой для промывки ран. Выручала находчивоеть.

— Несите-ка, бабоньки, самовары, — сказала женщинам Наталья Максимовна. И вскоре на берегу моря появилась необычная «чайная»: на удивление всем дымили и сверкали на солнце начищенными боками шеренги самоваров. Теперь горячей воды стало почти вдоволь. И топливо можно было использовать самое недефицитное: разные чурочки, щепки.

Хмурый декабрьский день, холодный блеск солнца. С передовой неумолчно доносятся выстрелы. В короткие паузы слышны пулеметные очереди. Вздрагивает земля, с домов осыпаются штукатурка, щебень. Висят густые клубы белой каменной пыли. Кажется, что город вымер…

— Что же вы стоите, идите скорее сюда! — слышу чей-то голос, обращенный ко мне. — Стреляют же…

Спускаюсь вместе с маленькой девчушкой в убежище. Навстречу мне — знакомое лицо. Это учительница Островерхова, комендант бомбоубежища.

А я как раз к вам собиралась, Евгения Павловна! Старушки наши просят им работу по силам отыскать. Тоже фронту хотят помогать.

Не знаю, что и придумать, — ответила я, — уж очень неловко таких пожилых женщин работать заставлять. Да и что они могут?

Вязать могли бы… Тоскуют без настоящего дела. «Не можем, — говорят, — в такое время праздно сидеть сложа руки…».

Достать в те дни шерсть было не просто. Отправилась я знакомой дорожкой в интендантство Приморской армии. С огромным трудом нашли мы с начальником снабжения кучу свалявшейся, грязной, в репьях и колючках шерсти.

— Берите, только не знаю, что из нее сделать можно.

Действительно, трудно было себе представить, [160] чтобы из такого вот «сырья» получилось что-то путное. Так я и сказала Островерховой.

— Вы не знаете наших старушек, — ответила мне комендант, — они такие варежки из нее свяжут — на загляденье!

Женщины очень обрадовались шерсти и сразу же взялись за дело. Не знаю, сколько дней и ночей они распутывали ее, мыли, чистили, пряли. Как бы там ни было, а около двух центнеров шерсти было превращено в теплые носки и варежки, которые согревали моряков и воинов Приморской армии в январские и февральские морозы 1942 года. Помнится, поэт Сергей Алымов даже посвятил «Варюшкиным варежкам» стихи. Слушали и читали их и «бабушки-Варюшки» из убежища, расположенного в доме № 47 по улице Ленина.

Патриотическое движение росло и ширилось, охватывая все большее число женщин-домохозяек (да и не только их — работающих на производстве тоже). Нужно было координировать действия бригад, организовать централизованное снабжение их пошивочным материалом, закрепить за определенными участками фронта. Быт севастопольцев, живущих в убежищах, тоже необходимо было нормализовать. 2 декабря 1941 года по постановлению Севастопольского горкома партии была создана городская комиссия по работе в убежищах. В нее вошли заведующий отделом Центрального райкома партии Н. С. Кичатый, заведующая горздравотделом врач В. Е. Лаврентьева, секретарь Северного райкома комсомола Надя Краевая и секретарь Корабельного райкома комсомола Андрей Белан. Возглавить эту комиссию, быть ее председателем было поручено мне — тогда секретарю Северного райкома партии.

Мы распределили между собой обязанности так, чтобы каждый член комиссии отвечал за определенный участок работы. Предстояло не только хорошо на ладить внутренний распорядок жизни людей в убежищах, устраивать там вновь прибывших, обеспечивать медицинское и культурное обслуживание, но и, как уже говорилось, координировать работу существующих бригад помощи фронту, создавать новые, поддерживать их связь с передовой.

— С чего же начинать? — С этим вопросом я [161] обратилась к первому секретарю горкома партии Борису Алексеевичу Борисову.

— Советую связаться с интендантской службой Приморской армии. Там вам помогут наладить снабжение бригад всем необходимым, — ответил он.

Так я и сделала. Встретили меня в интендантстве очень приветливо,

— Говорите, бригады помощи фронту? А сколько их и где они базируются? Что шьют? Что могут? — засыпал меня вопросами начальник снабжения Приморской армии.

Я ответила.

— Самое необходимое сейчас для бойцов — это шапки-ушанки, рукавицы, шарфы, наушники. Морозы-то вон какие небывалые стоят!

В тот день мы с интендантами подробно расписали, какие воинские части закрепляются за какими бригадами. Работы нашим женщинам прямо скажем, хватало.

Были черными от дыма дни и красными от пожарищ ночи. Враг все ожесточеннее обстреливал и бомбил город. Убежища сотрясались от разрывов снарядов. Но женщины, несмотря ни на что, справлялись с заказами. В декабре 1941 года я, как председатель комиссии, докладывала в обком партии: «С 3 декабря по г. Севастополю нами организовано 30 бригад, в которые вовлечено 416 женщин, из них: 20 бригад работают по пошиву теплых вещей для фронта и 10 бригад в количестве 90 человек стирают белье на военные госпитали и воинские части».

Фронту помогали женщины Корабельной стороны, горы Матюшенко, Бартеньевки, Центрального района… Возглавили вновь созданные бригады Е. А. Обшарова, А. С. Федоринчик, Короткова, Качан, Леви, Шевченко и многие, многие другие патриотки.

Совсем близко к Бартеньевке подошла линия фронта. Жить в этом районе становилось все опаснее и опаснее. Каждый дом стал настоящим боевым постом: сюда особенно часто приходили за помощью раненые и те бойцы, которым нужно было постирать белье, зашить что-то…

Члены бригады Марии Лукьяновны Анисимовой — Христина Бондарева, Елена Высоцкая, Анастасия Рябоконь, Екатерина Задорожная, Прасковья Пузенко, [162]

Евдокия Меркушина и другие (всего в этой бригаде были 22 женщины) мужественно переносили опасность, самоотверженно стирали, шили, ухаживали за ранеными.

Даже те, кто, казалось бы, по своему возрасту сам нуждался в опеке, тоже предлагали услуги, горячо брались за дело. Помню, подошла ко мне Мария Тимофеевна Тимченко, известная севастопольская активистка, внучка участника обороны Севастополя 1854–1855 годов. Шел ей тогда седьмой десяток.

Слышала я, что вы женские бригады в помощь фронту собираете. Четыре сыночка моих — Александр, Кирилл, Фома и Виктор — на передовой. Хочу им и другим сыновьям помогать, чем смогу… — сказала она.

Трудно вам будет, Мария Тимофеевна, — ответила я ей. — Годы-то у вас не молодые.

Что вы, что вы — трудно! — запротестовала Тимченко. — Сыновьям нашим не легче фашистов бить. Я тоже легкой жизни не ищу… Тут нас, желающих фронту помогать, больше двадцати наберется. Возьмите нас на учет, дайте задание!

Мария Тимофеевна оказалась отличным организатором. Женщин она разбила на группы, которые работали по сменам почти беспрерывно. Когда одни трудились — другие отдыхали, и наоборот. Старались во всем перещеголять друг друга. Уставали, конечно, но никто в те дни не жаловался на трудности.

Один из командиров, прибывших к Марии Тимофеевне Тимченко с очередным заказом и узнавший, что трудятся здесь в основном домашние хозяйки, воскликнул:

— Да какие же вы домашние хозяйки, вы — фронтовые хозяйки! И живете рядом с передовой, и делом своим фашистов бить помогаете!

С легкой руки этого командира так и осталось за женскими бригадами имя — «фронтовые хозяйки».

Готовые изделия мы отправляли на передовую. Нередко кроме теплых вещей посылали мы фронтовикам и другие подарки, причем старались при первой же возможности побывать у героических защитников Севастополя сами. Делегации «фронтовых хозяек» были нередкими гостями бойцов.

Очень запомнилась мне, например, поездка в 514-й [163] стрелковый полк, командовал которым подполковник Иван Филиппович Устинов, а военкомом был батальонный комиссар Осман Асанович Караев. В те дни шли ожесточенные бои на подступах к Севастополю. Весь район Итальянского кладбища, где базировался полк, был объят пламенем взрывов от вражеских снарядов.

Выбрав момент относительного затишья, мы — заведующий промышленным отделом горкома партии Александр Акопович Петросян, заведующий военным отделом Иосиф Ионыч Бакши, заведующая оргинструкторским отделом горкома партии Анна Михайловна Михалева, работница спецкомбината № 1 Саша Петрова и я — поехали в полк Устинова. Повезли мы бойцам подарки — яблоки, орехи, атласные кисеты, сшитые бригадой депутата городского Совета тов. Маслик (а в кисетах — табак и курительная бумага).

Встретил нас Осман Асанович Караев и повел в ударный батальон, который находился на важной высотке. Помню, ночь была темная. Передняя линия фронта то и дело освещалась дрожащим светом ракет. По извилистой, хорошо знакомой ему тропинке вел нас комиссар Караев к бойцам. Шли тихо, и все-таки фашисты, услышав, видимо, шорох, открыли автоматный огонь.

Когда мы достигли нужной высотки и спустились в подвал часовни, командир ударного батальона, защищавшего этот район, рассказал нам о жестоких боях, которые приходится вести за Итальянское кладбище, о мужестве бойцов. Потом о жизни Севастополя рассказывали мы. Задушевной была эта беседа. Она длилась почти до утра. Снайперы, автоматчики, пулеметчики передали нам письма к родным, открытки, которые просили отправить. На рассвете мы покинули передовую.

Подарки бойцам возили мы и на «главную высоту» Севастополя — Мекензиевы горы в артиллерийский полк прославленного командира гвардии полковника Николая Васильевича Богданова, в 172-ю стрелковую дивизию, командовал которой полковник Иван Андреевич Ласкин, а военкомом был бригадный комиссар Петр Ефимович Солонцов, в другие воинские части, оборонявшие Севастополь.

Мы видели, с каким вниманием всегда слушают наши рассказы бойцы. Мы знали, что фашисты то и [164] дело сбрасывали листовки, пытаясь убедить защитников Севастополя, что сражаться бессмысленно, что город давно разрушен, а жители уничтожены.

Помнится, в один из мартовских вечеров пришли мы в блиндаж автоматчиков. Подполковник Шашло рассказал нам о доблести, храбрости, боевых делах людей полка, назвал фамилии лучших снайперов. Затем слово веяла член нашей делегации секретарь партбюро горпромторга Зинаида Филипповна Сутырина.

— Севастопольские женщины, — сказала она, — поручили подарить вот эти. серебряные карманные часы лучшему снайперу. У кого же из вас самый большой счет убитых фашистов?

Подполковник Шашло назвал фамилию бойца, и к нам подошел, смущенно улыбаясь, паренек с веселыми серыми глазами и яркими веснушками на совсем еще мальчишеском лице. Он горячо поблагодарил за подарок и под гром аплодисментов дал нам от имени всех бойцов клятву еще лучше бить врага.

Не передать волнения, которое охватило нас в те минуты. Мария Тимофеевна Тимченко, также приехавшая с нами, встала и попросила дать ей слово.

— Родные мои сыны! — начала она взволнован но. — Я простая русская мать не привезла вам богатых подарков, их пока у меня нет. Я вам принесла самое дорогое — мою материнскую любовь к вам, мое горячее сердце. Я люблю вас, сыны мои, больше всего на свете! Скажите мне: «Мать, идем с нами в бой!» — и я смело пойду в любую минуту, Ох, сыны мои, на сколько велика моя любовь к Родине и к вам, настоль ко сильна ненависть к врагу. Я готова, своими руками задушить проклятого фашиста! Я уже старая, но в Севастополе нельзя сидеть праздно. Наш родной город в опасности, но мы его не отдадим врагу.

Клянусь вам, сыны мои, я буду вам помогать до последнего своего дыхания. Что потребуется, то и сделаю. Я выстираю вам рубашки, обмою ваши раны, свяжу вам теплые носки и варежки, чтобы мороз не тронул вас. В трудную минуту а утешу вас добрым словом.

Мы, матери, гордимся тем, что родили, вскормили и воспитали истинных сынов нашей любимой Родины — таких, как вы, дорогие воины! Так бейте же [165] врагов беспощадна, мстите им за ваших жен, детей, матерей! Слава нашим дорогим воинам, сынам матери-Отчизны!

При этих словах в блиндаже все встали, многие подняли вверх автоматы.

— Клянемся, мать, не пустим врага в Севастополь! — дружно поклялись бойцы.

Один из автоматчиков подошел к Марии Тимофеевне, обнял ее и поцеловал, а комиссар дивизии бригадный комиссар Петр Ефимович Солонцов, прощаясь с нами, сказал:

— Вы не представляете, какое большое дело вы сделали, приехав к нам! Завтра мы идем в бой, наши бойцы будут отлично драться. Мария Тимофеевна, замечательная советская мать, будет у всех нас в памяти, ее образ будет озарять наш боевой путь!

Много лет прошло со времени этой встречи в блиндаже, но до сих пор я волнуюсь, вспоминая ее. До сих пор вижу перед собой лица автоматчиков, вижу, как многие из бойцов, не стесняясь, вытирали кулаками и рукавами слезы, навернувшиеся на глаза при выступлении М. Т. Тимченко.

Таких поездок было очень много. В город тоже приезжали делегации с фронта. Эти встречи выливались в яркую демонстрацию любви народа к своей армии. Каждый житель Севастополя, каждая «фронтовая хозяйка» старались сегодня работать лучше, чем вчера, а завтра лучше, чем сегодня, чтобы еще больше помочь фронтовикам в борьбе с заклятым врагом.

Труд и подвиг севастопольских патриоток, их бесстрашие и упорство, пренебрежение к смерти высоко и по заслугам оценили Родина, командование Черноморского флота. Наравне с героическими защитниками Родины получили они высокие награды.

Помню второе февраля 1942 года. В Доме учителя собрались на конференцию активистки севастопольской обороны. С докладом выступил командующий Приморской армией генерал-майор И. Е. Петров, отметивший роль граждан «сурового и гордого города» в обороне черноморской базы. Затем были вручены правительственные награды Анастасии Кирилловне Чаус, Лидии Алексеевне Гуленковой, Ефросиний Ивановне Раковой. Потом на сцену поднялась учительница Александра Сергеевна Федоринчик — мать четырех [166] фронтовиков. Эту женщину знали в Севастополе, можно сказать, все. Дети — как замечательную учительницу, отдавшую школе тридцать семь лет жизни и вырастившую, выучившую немало знатных людей; взрослые — как пламенную патриотку, активную общественницу, участницу второго антифашистского митинга в Москве. Входя в состав бригады, помогавшей перевозить на Большую землю раненых из осажденного Севастополя, А. С. Федоринчик, несмотря на свои шестьдесят лет, совершила много рейсов.

В это трудное время общественная жизнь в убежищах не затихала: мы организовывали встречи с бойцами, выпускали бюллетени о трудовых достижениях женщин, устраивали концерты художественной самодеятельности.

Большую политическую работу с населением проводили агитаторы, работники обкома, горкома и райкомов партии. Не раз приезжал к нам секретарь Обкома партии по пропаганде Федор Дмитриевич Меньшиков. Ежедневно, даже в самые напряженные дни обороны Севастополя, выступали в убежищах секретарь горкома партии Антонина Алексеевна Сарина, заведующая оргинструкторским отделом горкома партии Анна Михайловна Михалева, секретарь Центрального райисполкома Мария Сергеевна Коновалова, пропагандист Северного райкома партии Анна Петровна Подойницына, главный врач поликлиники и начальник медико-санитарной службы МПВО Северного района Стефания Яковлевна Троценко и многие другие патриотки-активистки, возглавлявшие различные партийные, советские и общественные организации города.

Хочется сказать особо о комсомольских вожаках: они постоянно находились в центре всех событий города-фронта. Надя Краевая с первых дней обороны Севастополя руководила работой комсомольцев и молодежи на строительстве укреплений. Помню, в редкие минуты отдыха, отставив в сторону лопату, Надя проводила очередную разъяснительную беседу о положении на фронтах и обстановке под Севастополем. Потом ее видели в цехах подземного спецкомбината. Она успевала побывать за день в двух — трех комсомольских организациях.

А как она гордилась, когда молодые севаетопольцы, помогая фронту, совершали чудеса трудового 167 героизма! Возбужденная, сияющая, не вошла, а влетела она однажды в подземный отсек, где жили мы в то время:

— Слышали?! Настя Чаус с первого спецкомбината на триста с лишним норму дала! Сдержала слово! Вот девушка, а?! С одной-то рукой здоровых рабочих обставила. Вот какие у нас комсомолки!

Комсомольцы и комсомолки, возглавляемые своим секретарем, делали все, что было в их силах. Они создавали группы охраны порядка, пополняли команды МПВО, вели с населением пропагандистскую работу. Они строили оборонительные укрепления — доты и дзоты, рвы и окопы, противотанковые и противопехотные заграждения. Они уходили на передовую и, если им отказывали по возрасту, отчаянно просились в партизаны. А сколько зажигалок и пожаров они потушили, сколько разыскали колодцев, когда вода была дороже золота, скольким раненым оказали помощь!

А потом, когда совсем тяжело стало в Севастополе, комсомольцы помогали нам эвакуировать мирных жителей. Эвакуацией тоже ведала наша комиссия. Дело это мы поставили крепко. Каждую ночь, урча моторами, старенькие «зисы» и полуторатонки с притушенными фарами, минуя многочисленные бомбовые воронки, подъезжали к порту. В кузовах мостились у нехитрых вещичек женщины, дети, старики. Каждую ночь уходили в открытое море, взяв курс на Большую землю, транспорты и военные корабли, увозя сотни спасенных людей.

Было у нас очень много и других забот…

В осажденном городе трудно было определить, где кончается тыл и начинается фронт. Они и были едины. «Пройдут годы, десятилетия, но из памяти народной никогда не изгладятся эти дни. Само имя «севастополец» будет рождать в сердцах детей и внуков наших чувство гордости», — писали женщины Севастополя в обращении к доблестным защитникам города.

Не ошиблись героини севастопольской крепости! Прошли годы, прошли десятилетия, дети и внуки доблестных защитников черноморской твердыни, все советские люди свято чтят память героев Великой Отечественной войны, в том числе и женских бригад помощи фронту. [168]