Комсомольская клятва

…Середина декабря 1941 года. Фашистские войска уже полтора месяца стоят перед нами и готовятся к решающему штурму. Каждый из участников обороны отчетливо понимал, что фашисты не для того ворвались в Крым, чтобы стоять под стенами Севастополя» Не сегодня, так завтра мощная, вооруженная до зубов фашистская армия лавиной ринется на Севастополь. Готовы ли мы, защитники Севастополя, выдержать натиск фашистской армии, устоять и затем отбросить врага назад?

Вопрос, готов ли я, готовы ли мы, задавал себе каждый, говорили об этом и на собраниях подразделений.

Такой смысл имела и повестка дня делегатского собрания комсомольцев 1-й пулеметной роты отдельного батальона электромеханической школы.

Рота состояла из дзотов, расположенных на стыке Бельбекской и Камышловской долин и вытянувшихся цепочкой по их склонам.

Молодежь иногда спрашивает: что такое дзот? Ответ таков — это дерево-земляная огневая точка. А по сути, если вырыть в земле большую и глубокую яму, а в нее опустить деревянный сруб с двумя или тремя прорезями-амбразурами и дверью, а потом все это засыпать землей, а сверху камнем, еще лучше камнем с раствором бетона, — вот и: получится дзот. Построены они были в местах, откуда открывался большой обзор и хорошо простреливалась вся местность. [81]

На вооружении дзота был станковый пулемет системы «Максим», 3–4 винтовки, 100–150 гранат и до 200 бутылок с зажигательной смесью. Пулемет стоял на поворачивающемся столике и мог стрелять в любую амбразуру.

Расчеты наших дзотов состояли из 7 человек. Это были краснофлотцы, учившиеся в электромеханической школе, с тем, чтобы потом идти служить на боевые корабли флота. Из числа краснофлотцев были назначены и командиры дзотов.

Нелегко было матросам овладевать сложной наукой сухопутного боя. Но это уже позади. Первый экзамен был сдан в ноябре. А потом снова практическая учеба: стрельба, метание гранат, переползание, рукопашный бой.

Много сделано и по совершенствованию обороны дзотов: вырыты боковые окопы, углублена и удлинена выходная траншея, улучшена маскировка и многое другое.

Жестка и неподатлива севастопольская земля, где ни копнешь, везде камень. Но и упорства матросам не занимать, руки задубели, покрылись мозолями и ссадинами.

Много надо было еще сделать, но уж очень короток срок. 21 ноября фашисты только прекратили первое наступление, сегодня 13 декабря, и они вот-вот снова ринутся напролом.

Обо всем этом и многом другом передумали краснофлотцы, пока добирались со своих точек на дзот № 25, где должно состояться комсомольское собрание. Шли не все: нельзя же оголять дзоты, поэтому посланы были делегаты по 3–4 человека от каждого боевого расчета.

Не всем нашлось место в дзоте: кто стоял в проходе, кто устроился в траншее.

Первым пунктом повестки дня был прием в комсомол. Рассматривались последние четыре заявления:

Приняли всех единогласно. Рота в полном составе стала комсомольской: из 137 человек в роте четверо были коммунисты, остальные — комсомольцы.

По второму вопросу ведущий собрание секретарь комсомольского бюро краснофлотец Луговской предоставил слово для доклада политруку роты Василию Ивановичу Гусеву. Его слушали с большим вниманием. [82]

Любили в роте политрука. Любили за Душевное слово, за добрый совет, за заботу. Любили за отзывчивую душу комсомольскую. Знали, что Василий Иванович, комсомолец ленинского призыва, проработал в Крымской комсомольской организации более девяти лет. Начав секретарем комсомольской ячейки селения Караджа, Гусев затем был секретарем Евпаторийского райкома, Севастопольского горкома, членом Крымского обкома комсомола.

Умел политрук найти общий язык с молодыми краснофлотцами, быть их наставником и товарищем.

Короток был доклад политрука. Он рассказал о том, как громят наши войска фашистов на подступах к столице нашей Родины Москве, о том, что оборона Севастополя, оттянувшая на себя столько отборных фашистских дивизий, является нашим вкладом в оборону Москвы, что миф о непобедимости фашистских полчищ развеян, что план блицкрига провалился.

Вслед за политруком слово предоставили мне. Обрисовав обстановку под Севастополем, я подчеркнул, что она сложная. Враг не потерял надежды взять Севастополь и усиленно к этому готовится. Для большинства из нас это будет первый бой в жизни. Готовы ли мы к тяжелым боям с превосходящими силами? Способны ли каждый на своем боевом посту, на своем участке обороны выполнить священный долг перед Родиной, не отступить, не пропустить врага к Севастополю? Сегодня комсомольскому собранию и следует Дать ответы на эти вопросы.

Вслед за мной берут слово командиры дзотов: тринадцатого — Петр Романчук, одиннадцатого — Сергей Раенко, двадцать седьмого — Петр Бондаренко, четырнадцатого — Иван Пампуха, комсорги дзотов — Петр Гринько, Владимир Шевченко.

Выступления четки, лаконичны: что сделано, что делается. Докладывали о готовности к бою. И каждый заканчивал свое выступление словами:

— Клянемся, что умрем, защищая Севастополь, но не отступим ни на шаг!

Последним выступил комсорг тринадцатого дзота Иван Шевкопляс.

— Мы на дзоте приняли клятву, — сказал он. — Предлагаю текст ее принять как решение нашего комсомольского собрания. [83]

Не отступать назад ни на шаг!

Ни при каких условиях не сдаваться в плен.

Драться с врагом по-черноморски, до последней капли крови.

Быть храбрым и мужественным до конца. Показывать пример бесстрашия, отваги, героизма всему личному составу.

Наше решение-клятву поместить в боевых листках и сообщить по всем дзотам, окопам, огневым точкам.

Настоящее решение обязательно Для всех комсомольцев.

Предложение Ивана Шевкопляса было принято единогласно.

События тех огненных дней врезались в память до мельчайших подробностей.

…17 декабря 1941 года, утро. С командного пункта батальона сообщили, что гитлеровцы перешли в наступление по всему фронту обороны Севастополя и что на нашем направлении оборона на переднем крае прорвана. Задача: задержать продвижение противника по Бельбекской и Камышловской долинам, не дать ему выйти к полустанку Мекензиевы Горы.

Первый доклад дзота № 13: «По Бельбекской долине движется большая масса людей, все в черном, наверное, эсэсовцы». Так оно потом и оказалось: впереди гитлеровских частей шли эсэсовские подразделения без шинелей, в одних френчах. Шинели обещали им выдать только в Севастополе.

13-й дзот находился впереди остальных, у восточной оконечности Камышловского железнодорожного моста.

Я распорядился приготовиться к бою, огонь открывать только на ближней дистанции. Хорошо понимал в каком напряжении предстоящего боя находятся моряки, знал, что у них давно уже все изготовлено к бою.

Через некоторое время снова резкий телефонный зуммер: «Немцы рядом, открываю огонь!..» Потом доклады уже шли один за другим. Дзот атаковало больше роты гитлеровцев. Подпустив врага метров на пятьдесят, Романчук открыл огонь из «Максима». Тут же Шевкопляс ударил из трофейного пулемета. Зачастили винтовочные выстрелы. Первую атаку отбили, [84] захлебнулась и вторая. Тогда фашисты выкатили противотанковое орудие и стали бить по амбразурам дзота прямой наводкой. Осколками снарядов был ранен Романчук, упал сраженный насмерть комсорг дзота Иван Шевкопляс, были убиты еще двое. Гитлеровцы снова идут в атаку, и вновь их остановил меткий пулеметный огонь.

К концу дня в живых осталось трое: тяжело раненный командир и двое краснофлотцев. Зинченко вызвался уничтожить орудие, продолжавшее вести огонь по дзоту. Романчук разрешил. Взяв связку гранат, краснофлотец пополз. Через несколько минут там, где стояло орудие, раздался раскатистый взрыв.

Связь с 13-м дзотом прервалась. Приказал пробраться к дзоту и выяснить обстановку связному Ивану Коваленко. Прошло немного времени, и Коваленко из соседнего 14-го дзота доложил обстановку в тринадцатом: «Максим» выведен из строя, к трофейному пулемету кончились патроны, дзот разрушен. Гитлеровцы обошли дзот справа. Из расчета все погибли, раненого Романчука отправил на медпункт». И все же гитлеровцам не удалось продвинуться. Дорогу им преградили дзоты № 14 и № 15, которые держали под перекрестным пулеметным огнем Бельбекскую долину. Фашисты вынуждены остановиться.

С рассветом бой разгорелся с новой силой.

Фашисты открыли по дзотам сокрушительный артиллерийский огонь, бросили на бомбежку самолеты. Столбы камней и пыли непрерывно стояли в районах расположения дзотов. Кажется, там ничего не осталось живого.

Но вот пехота противника снова пошла в атаку. По ней ударили пулеметы дзотов. Под их прикрытием бойцы 1-й стрелковой роты батальона и расположенных здесь подразделений сухопутных частей бросились в контратаку. Фашисты отступили. В этот день пулеметчики 14-го дзота вместе с соседями отразили еще несколько атак. Краснофлотец Коваленко с двумя моряками подобрались и забросали гранатами сарай, в котором сосредоточилась значительная группа гитлеровцев.

Неожиданно, выскочив из-за угла, на Коваленко бросился рослый немецкий офицер и выстрелил почти в упор. Пуля пробила руку. Завязалась рукопашная [85] схватка. Уже теряя силы, Коваленко сумел одолеть врага. В полевой сумке убитого офицера, которую Коваленко доставил на КП, оказались карта, много фотографий и другие документы. Они помогли нашему командованию уточнить замысел наступления гитлеровцев. Раненого Коваленко отправили в госпиталь. Вечером моряки 14-го дзота подвели итоги: уничтожено более пятидесяти вражеских солдат и офицеров, захвачены у противника станковый и два ручных пулемета.

А с рассветом — снова артобстрел, бомбежка и атаки одна за другой. Четыре дня непрерывного боя. Убит комсорг Володя Шевченко, краснофлотцы Турчак, Алешин, Колпаков, а затем и командир дзота Иван Пампуха. Удалось подобрать лишь тяжело раненных краснофлотцев Курганского и Жаботинского. Пулемет разбит, дзот разрушен.

Долго и упорно сражался дзот № 15. Он стоял на середине северного склона Бельбекской долины (почти напротив 13-го и 14-го дзотов) и держал под обстрелом и долину и шоссе на Симферополь. Очень он мешал продвижению фашистов по долине и по шоссе.

Атаки пехоты были безуспешными. Поддержка минометов и крупнокалиберного пулемета не помогла. Дзот держался, не давая рвущимся вперед гитлеровцам поднять головы. Но и защитники несли потери: убит комсорг Петр Гринько, двое ранено. Наступило утро. Командир 15-го дзота старший краснофлотец Умрихин доложил, что фашисты выкатили на шоссе противотанковое орудие и бьют из него по амбразурам дзота. Началась своеобразная дуэль моряков с пулеметом и расчета немецкого противотанкового орудия. Метким пулеметным огнем короткими очередями моряки выводили прислугу орудия из строя и не давали возможности выполнить наводку. Один — два выстрела из орудия, и расчет его убегает в укрытие. Но раненых и убитых у орудия становилось все больше и больше. Гитлеровцы убедились, что «орешек» пушке не по зубам.

Наступило кратковременное затишье. А через некоторое время доклад: «По шоссе подошел танк и остановился в расстоянии 300–400 метров от дзота. Двух моряков послал на его уничтожение».

Легко сказать — послал. Один из краснофлотцев с [86] бутылкой зажигательной жидкости и связкой гранат буквально скатился из дзота по склону в долину и по канаве вдоль шоссе пополз к бронированной машине. Второй, скатившись в лощину с левой стороны дзота, медленно и очень осторожно продвигался к цели.

У дзота начали рваться снаряды — это танк стал бить прямой наводкой. Мог ли устоять пулемет против тяжелой бронированной машины? Все больше и больше разрушений в дзоте, разбит пулемет, погиб командир дзота, оставшиеся тяжело ранены.

Дзот замолчал.

Фашисты ринулись в атаку. Когда они по склону стали приближаться к разбитому и умолкнувшему дзоту, под ногами у них начали рваться гранаты. Два израненных, умирающих краснофлотца, остававшихся в дзоте, продолжали вести бой. Они не в силах были бросить гранаты. Собрав остатки сил, моряки зубами выдергивали чеки и с трудом выталкивали гранаты из амбразур. Гранаты катились по склону и взрывались. Фашисты снова отошли. А в это время как салют умирающим, но не сдающимся защитникам Севастополя прозвучал взрыв, и громадное тело танка охватило пламя. Одному из моряков все же удалось приблизиться к танку, бросить в него связку гранат и бутылку с зажигательной жидкостью.

Фашисты уже не решились атаковать в лоб, они обошли дзот далеко стороной и сверху, со склона подобрались к дымящимся его останкам. Все защитники во главе с командиром старшим краснофлотцем Умрихиным погибли.

Весь день, то затухая, то вновь ожесточаясь, шел бой у 16-го дзота. Здесь на плато, на стыке с Мамашайским участком обороны, гитлеровцы первые же свои атаки начали под прикрытием танков.

Командиры двух соседствующих дзотов — 16-го и 17-го — еще заранее договорились и отработали совместные действия по отражению атак противника. Вот и сейчас навстречу идущим на дзоты двум танкам из каждого дзота поползли по два бойца с гранатами и бутылками с зажигательной жидкостью. Это истребители танков. Двое вскоре погибли. Осталось двое моряков против двух тяжелых бронированных машин, изрыгающих смерть.

Моряки ползли, стараясь не уклониться с пути танков. [87] Вот уже 50 метров, 30, 20, надо ждать и бить наверняка. Осталось 15–12 метров, и в танки полетели гранаты и бутылки. Замер один танк, дымным костром вспыхнул другой. Тут же заговорили пулеметы дзотов, вражеская пехота повернула назад.

Новая атака началась через несколько часов. И опять впереди пехоты шли танки. Но теперь местонахождение дзотов обнаружено. Танки остановились, не дойдя до подбитых, еще дымящихся машин, и открыли огонь по амбразурам дзота. Вновь два моряка поползли навстречу танкам, но они погибли, так и не сумев приблизиться. Под прикрытием огня танков ринулась в атаку пехота. Раненный в голову командир 16-го дзота старшина 2 статьи Георгий Пузик открыл огонь из пулемета. Но тут снова прямое попадание в амбразуру. Связь с дзотом прекратилась…

В эти дни тяжелые бои с противником вели гарнизоны и других дзотов.

11-й дзот, стоявший над селением Камышлы, на южном склоне одноименной долины, вступил в бой 18 декабря. День начался с артиллерийского обстрела. Однако ни один снаряд вблизи дзота не разорвался: огневая точка была хорошо замаскирована.

Когда обстрел затих, бойцы увидели, как из пелены тумана, что тянулся по оврагу, поднимаются цепи вражеских автоматчиков — не менее роты. Они шли не спеша, в полный рост, треща автоматами.

«Стрелять только по моей команде!» — предупредил командир дзота старшина 2 статьи Сергей Раенко. Рядом с ним, подготовив пулеметные ленты, затих Алексей Калюжный. Остальные моряки — Григорий Доля, Дмитрий Погорелов, Владимир Радченко, Василий Мудрик и Иван Четвертаков — стали с винтовками у амбразур, расположились в окопчиках, примыкавших к дзоту.

Когда до передней цепи гитлеровских автоматчиков осталось несколько десятков метров, Раенко нажал на гашетки пулемета. И в тот же миг открыли огонь из винтовок моряки. Первые же пулеметные очереди срезали впереди идущих, остальные залегли, а потом, оставляя убитых и раненых, откатились назад в селение. В следующую атаку фашисты уже не шли во весь рост, а перебегали, припадая к земле. Моряки встретили их огнем из дзота и гранатами из окопов. [88]

Гитлеровцы отступили и тут же открыли яростный огонь из тяжелых минометов. Мины рвали землю вокруг дзота. Одна из них разорвалась прямо у амбразуры. Трое — Раенко, Калюжный и Мудрик — были ранены.

А вокруг продолжали рваться мины. Когда осела поднятая взрывами пыль, моряки снова увидели приближающиеся штурмовые группы врага. И вновь заговорил пулемет, полетели гранаты. Вскоре умер смертельно раненный Василий Мудрик.

В дзоте появился дым: фашистам удалось поджечь маскировку дзота. Схватив лопаты и шинели, моряки бросились гасить пожар. Потушили удачно и быстро, в дзот вернулись невредимыми.

И снова атака, опять безуспешная.

Атаками начался и новый день — гитлеровцы во что бы то ни стало стремились уничтожить дзот, так мешавший им выйти кратчайшим путем к полустанку Мекензиевы Горы. Но моряки держались. Поняв, что в лоб упрямую огневую точку не взять, гитлеровцы попытались обойти дзот. Моряки разгадали маневр врага. Доля и Погорелов, выкатив пулемет в траншею, ударили во фланг. Огонь оказался неожиданным и разительным. Фашисты вновь откатились в селение.

Наконец врагу удалось обойти дзот с другой стороны. Положение осложнялось — пал сосед слева: дзот № 12.

Товарищ командир! Одиннадцатый вызывает огонь на себя! — взволнованно доложил телефонист на КП.

Уточните! — приказываю телефонисту.

Вокруг дзота немцы. Раенко просит открыть артогонь. Ориентир — дзот.

Да, видно, обстановка на 11-м скверная, если командир просит огонь на себя. Вызываю стоящую за нами батарею капитана Бундича. Прошу открыть огонь по противнику.

— Только осторожно, в дзоте наши люди, — прошу по телефону артиллеристов, сам понимая, что моя просьба невыполнима.

Через несколько минут вокруг дзота заплясали всплески взрывов. Фашисты откатились, оставив много убитых. К счастью, из дзота никто не пострадал.

Атаки фашистов временно прекратились. Но отдельные головорезы, пользуясь рельефом местности, [89] близко подбирались к дзоту и бросали в амбразуру гранаты. Матросы хорошо знали, что немецкая граната взрывается только через несколько секунд. Поэтому быстро подхватывали их и выбрасывали обратно через амбразуры. Больше всех этим пришлось заниматься Доле. Но вот где-то он замешкался, и очередная немецкая граната взорвалась в его руке. Рука повисла как плеть.

Ночью в дзот прорвалось небольшое подкрепление. Вышло семь, пробилось трое: заместитель политрука Макар Потапенко, главные старшины Петр Корж и Константин Король. Все трое коммунисты. С ними пришли два санитара за ранеными. Но те отказались покинуть дзот. Так ни с чем и вернулись санитары.

Третий день на пути гитлеровцев стоял 11-й дзот. Он оказался для фашистов непреодолимой крепостью. Небольшая группа израненных, оглохших, изнывающих отжажды черноморских моряков продолжала сдерживать натиск в десятки раз превосходящих сил врага.

Фашисты бросили на дзот бомбардировщики. С нашего КП было видно, как девять пикировщиков один за другим устремлялись вниз, и холм, на котором стоял 11-й, тонул в тяжелой туче взрывов. Но ушли самолеты, и дзот снова ожил.

— Убит Король, — докладывал 11-й, — вторично ранен Раенко, остальные контужены, дзот поврежден. Прямого попадания нет.

И снова атака.

Умер командир дзота старшина 2 статьи Сергей Раенко. Его предсмертными словами были: «Ни шагу назад! Помните нашу клятву…» Потом связь с 11-м прекратилась. Послать для связи, тем более в помощь, было некого: везде было тяжело, а в строю оставалось все меньше и меньше бойцов.

…О последних часах 11-го дзота мы узнали позднее.

После гибели командира к пулемету встал Алексей Калюжный. Бинт на его голове пропитался кровью, пылью, пороховой гарью и был почти черным. Потом Алексей упал — вторично ранило смертельно. Погиб Четвертаков. Все меньше оставалось патронов. Не было связи.

Оставшийся за командира Дмитрий Погорелов приказал Григорию Доле: [90]

Любым путем доберись до КП, доложи обстановку, если могут, пусть пришлют подкрепление и боезапас.

Я останусь со всеми.

Приказываю! — рассердился Погорелов и добавил: — С перебитой рукой, Гриша, ты пользы при несешь мало — ни стрелять, ни бросать гранаты не можешь. Иди.

Молча кивнул головой Потапенко, подтверждая слова командира. Добраться до КП сам Доля не смог: через несколько часов его в бессознательном состоянии подобрали санитары.

А 11-й продолжал драться, пока один за другим не погибли все его защитники.

…Четвертые сутки держался и 25-й, перекрывший лощину, что вела со стороны села Камышлы на Мекензиевы горы. Дзот штурмовали автоматчики, обстреливала артиллерия и минометы, бомбили самолеты. Но гарнизон его, усиленный несколькими оставшимися в живых моряками из других дзотов, держался.

Звуки боя доносились со стороны 25-го и тогда, когда фашисты обошли дзот, продвинулись вперед, а дзот остался в тылу врага.

В тот день при отражении атаки, прикрывая перевод управления батальона на другой КП, я был тяжело ранен и о судьбе героев дзота № 25, к сожалений, не знаю. Очевидно, они все погибли.

Из оставшихся бойцов первой пулеметной и стрелковых рот был организован отряд прикрытия. Отряд возглавил политрук Василий Гусев.

После того как враг снова был отброшен к Дуванкою, в дзоте № 11 в одном из противогазов была найдена записка:

«Родина моя! Земля русская!.. Я, сын Ленинского комсомола, его воспитанник, дрался так, как подсказывало мне сердце. Я умираю, но знаю, что мы победим. Моряки-черноморцы! Держитесь крепче, уничтожайте фашистских бешеных собак. Клятву воина я сдержал. Калюжный».

Первая пулеметная рота почти полностью погибла. Но клятву свою комсомольцы сдержали.

Сейчас на месте дзота № 11 стоит скромный обелиск, на котором выбиты слова предсмертной записки Алексея Калюжного. [91]

И. П. Дмитришин, бывший разведчик морской пехоты

Мы — разведчики

Взвод подняли по тревоге.

— Командир бригады приказал уточнить, какие свежие части прибыли на участок Азис-Оба — Безымянная, — сказал комбат, — уточнить и доложить не позднее начала следующего дня..,

Нам, разведчикам, было известно, что против участка обороны нашей бригады действует 22-я немецкая пехотная дивизия, которая вышла на занятый рубеж 13 ноября. На ее правом фланге находился 47-й полк, а на левом — 65-й пехотный полк, во втором эшелоне 16-й пехотный полк.

Эти части были основательно потрепаны, и мы не боялись их. Наконец-то, кажется, гитлеровцы поняли, что рассчитывать на легкий успех под Севастополем нельзя. И они, боясь наших ударов, укрепляли свои позиции, тянули вдоль линии фронта проволочные заграждения, минировали все подходы к своей передовой линии.

Все это, разумеется, не означало, что враг отказался от своих замыслов овладеть Севастополем. Поэтому разведчики должны были знать, что делается в войсковых тылах врага.

…Ночь. Ветер гонит густой туман с моря и закрывает все высоты. Это хорошо и плохо для разведчиков. Хорошо потому, что туман тебя укрывает от глаз противника, плохо потому, что в тумане можно потерять ориентировку и оказаться перед врагами на открытом месте.

Ползем по «нейтральной» медленно. Перед нами засветился огонек и погас. Не поймешь, то ли он действительно исчез, то ли его туманом накрыло. Послышался писк губной гармошки и смолк. Ясно, мы уже в расположении врага. Взвод остановился.

Я и Савченко двигаемся дальше на холмик, что виднеется невдалеке. Забравшись на него, припали. Перед нами дымоход. Из дымохода вырываются искры. В землянке шум, слышна чужая речь. Интересное [92] положение: там, внизу, противник греется у печки, а мы сидим у него на крыше, у дымохода.

Я взял руку Савченко, привлек его к себе и показал перед его глазами два пальца. Это означало две гранаты…

Оттянув рукоятки до щелчка, мы спустили гранаты в трубу. Через три секунды крыша землянки поднялась на рыжих космах взрыва и рухнула.

Забрав документы убитых, всем взводом направляемся к соседней высоте. Внизу густой туман. В кустарнике теряем ориентир. Надо подождать, пока кто-нибудь — то ли враг, то ли наши — осветит ракетами местность.

Наконец ракета взлетела. Она помогла нам сориентироваться. Мы правильно взяли курс на высоту Азис-Оба. Прошли озимое поле, Савченко, который шел рядом со мной, вслух подумал:

— Кто будет его убирать?

Спускаемся в яр Каба-Динг, выбираемся из. него. Туман тем временем редеет. Впереди чернеет асфальт симферопольской дороги.

Неожиданно мы услышали шорох.

Оказалось, что немецкая разведка тоже воспользовалась туманом и организовала вылазку в направлении наших траншей.

Редко бывает, когда вот так встречаются разведчики. Но когда между ними возникают стычки, они дерутся молча и ожесточенно.

На этот раз мы решили не оставлять разведчиков врага безнаказанными. Вихрем налетели на них с двух сторон. И слышалось только хрипение, тяжелое дыхание, глухой лязг металла и стук прикладов. Я видел, как Петр Азов навалился на такого же, как сам, рослого фашиста и, казалось, что-то шепчет ему на ухо. Он успел схватить гитлеровца за горло, но тот оказался сильным, и Азову пришлось закончить дело ножом.

Савченко катался на земле с другим фашистом. Я поспешил ему на помощь и ударил прикладом по фашистской каске. Савченко поднялся, вскинул автомат и пошел прямо на меня. Я не понял, в чем дело. И вдруг почувствовал: меня кто-то сильно саданул по каске. Оборачиваюсь — и вижу немца, которого сию же минуту Савченко прикончил очередью из автомата. [93]

Эта схватка с немецкими разведчиками закончилась так же быстро, как и началась. Разошлись в разные стороны без крика и без пленных.

Возвращались к своим траншеям разгоряченные и злые.

Впереди меня шел Василий Пасько. В нервном напряжении он нечаянно оступился и подорвал мину. Вспыхнуло пламя, и моряк рухнул. Меня только обожгло волной и что-то заскребло между лопатками.

Мы подобрали раненого товарища и двинулись дальше.

Когда мы подходили к своим окопам, оттуда донеслось:

Разведчики немца несут…

Опять «языка» добыли…

На этот раз мы несли подорванного на мине матроса Василия Пасько. Горькой и тяжелой была эта ноша.

Наступила не по-южному холодная фронтовая зима. Солнце не показывалось несколько дней. Покрытые первым снегом горы спрятали свои раны-воронки. Снег замаскировал укрепления севастопольской обороны. Только черные трубы торчат то тут, то там. Над курганом Акай-Оба кружатся вороны: там еще не успели убрать убитых.

И здесь, на высоте 165, тоже кружат вороны. Высота была отбита у врага вчера ночью как важный пункт для продолжения активных действий. И сегодня, 9 декабря, разведчики готовятся начать отсюда ночной рейд в тыл противника.

Пока еще день, и я веду наблюдение. Смотрю вдаль, а перед глазами события вчерашней ночи. То была разведка боем. Разведчики вышли на исходный рубеж вместе с бойцами второго батальона. Вышли и залегли. Я лежал в первой цепи. Тишина стояла угнетающая. В белом снегу и тумане ничего не было видно. Рядом лежали Владимир Сергиенко и Василий Савченко. Как всегда в такой обстановке, время тянулось долго.

Наконец морские пехотинцы, одетые в белое, двинулись на склоны высоты, словно призраки. Неприятель молчал. Неожиданно на правом фланге, разрезав утреннюю тишину, затрещал длинной очередью пулемет. [94] Взорвалась граната. И снова стало тихо. Потом опять разорвалась граната, уже слева.

— Пошли! — донеслось справа.

Треснуло, раскололось небо. Это ударила наша артиллерия. Она накрыла снарядами высоту 220.

— За мной, разведчики, вперед! — крикнул Ермошин.

Несколько рывков — и мы ворвались в траншею противника. Закипел рукопашный бой. Мы навалились на врага неожиданно, будучи уверенными по прежним атакам, что такой метод действий ведет к успеху. Это был настоящий матросский удар. Временами вспыхивали короткие автоматные очереди. Кто-то протяжно застонал: «Га-а-ды!» Незнакомый моряк зажимал раненую руку. Я бросился на этот крик. Моряк лежал на земле. Я дал короткую автоматную очередь по наседавшим немцам. Затем помог ему перевязать раненую руку. Не хотелось сильно сжимать, но когда я оглянулся, то увидел: моряк зубами и здоровой рукой затягивает рану туже. Потом он поднял над головой гранату и тоже побежал к обрыву, куда наши прижимали фашистов.

На моем пути встретились два немца. Пришлось изловчиться, чтобы не попасть под удар. Я рванулся со всей силой в сторону и полетел в траншею. Но, падая, успел дать прицельную очередь. Выглянув из траншеи, я увидел — бегущий впереди немец упал навзничь, второй, словно споткнувшись, тоже перевернулся кверху лицом.

Пули свистели со всех сторон. Одну, вторую, третью очередь посылаю вдогон убегающим фашистам. В диске кончились патроны. Быстро заменил диск и продолжаю вести огонь.

Бой подходил к концу. Пора закрепляться на высоте. Но тут-то и началось то, чего мы не ждали в ночных условиях. Получив сигнал о потере позиций на высоте 165, немецкие артиллеристы накрыли нас огнем из орудий и минометов. Они, оказывается, заранее пристреляли позиции своей пехоты, и теперь каждый снаряд, каждая мина ложились с поразительной точностью и выводили из строя наших людей.

Ранило Савченко и политрука Алхимова. Мы, оставшиеся в живых, подобрали, кого можно, и покинули только что занятые немецкие позиции. [95]

Со стороны Камышловского моста ударили орудия бронепоезда «Железняков». Их огнем и были подавлены вражеские батареи, стреляющие по ночным ориентирам.

И вот сегодня эта высота наша. Мы ждем ночи. Сидим в блиндаже, построенном немецкими солдатами для офицеров. Тепло, уютно, есть нары с мягкими матрацами. Гитлеровские офицеры и на фронте не забывали о мягкой постели.

Набившиеся сюда разведчики слушают запись последних сообщений Совинформбюро. Такие информации политрук Алхимов проводит регулярно во взводе разведки. Сейчас он сидит перед нами с перевязанной рукой.

Появился командир взвода Ермошин.

— Пора, — сказал он и уточнил задачу: — Сегодня мы пойдем на окраину села Дуванкой, чтоб разве дать оборону противника. По наблюдению ясно, что там находится боевое охранение, которое надо уничтожить..

Вышли. Обильно валит снег. Белеют деревья и кусты. Это нам на руку: мы в белых халатах. Бойцы боевого охранения высоты, провожая нас, напутствуют, шутя:

— Вы там не очень-то дразните фрицев, чтобы они нас не трогали.

— Хорошо, передадим ваше пожелание…

Мы двигались в своем обычном боевом порядке: впереди «щупальца», справа и с тыла боевое охранение, в середине — ядро.

Кругом тихо. Мы уже под самым селом, на кладбище. Рукой подать до первой хаты Дуванкоя. Село спит.

Разведчики залегли. Мы, уже лежа на боевом рубеже, прикинули, как лучше начать и закончить. Недалеко по обе стороны симферопольской дороги стояли две группы фашистов. Видно, идет смена нарядов боевого охранения. Лучше бы они сошлись вместе в одну группу. А то одна стоит ближе, а другая дальше. Накинешься на первую — услышит шум та, которая дальше, и не уйдешь отсюда.

Ветер с моря метет снег. Я подползаю к Ермошину. Еще раз посоветовавшись, двинули тихонько вперед. [96]

Немцы все так же стоят, топают ногами, чтобы согреться, пока не чуют опасности.

Первые гранаты полетели в группу, что находилась дальше, по ту сторону дороги. Затем гранаты полетели в гитлеровцев, которые находились ближе. Затрещали автоматные очереди. Ермошин кинулся вперед, мы за ним.

Два немца побежали в село. Но не ушли далеко. Их догнали наши пули. Здесь, в окопах боевого охранения противника, мы забрали телефонный аппарат, все документы убитых.

Ермошин сожалел:

— Перестарались мы сегодня, ребята, ни одного живого, а в штабе нужен «язык».

Я еще ничего не успел ответить командиру, как вдруг мы услышали, что Азов с кем-то возится, приглашая:

— Да вставай, вставай… Какого черта мертвым притворяешься?

Из окопа вылез немец. На руках не по росту огромные рукавицы, на лице кровь. Ранен.

— Это он чужую размазал на своем лице, — сказал Азов.

Было страшновато и приятно стоять в этих окопах, где еще несколько минут назад чувствовали себя хозяевами гитлеровцы. Вот так бы гнать их и гнать!..

— Пошли скорее обратно, — сказал Ермошин, — сейчас фашисты все поймут…

Прихватив пленного, мы снова в боевом порядке пошли по направлению к своим рубежам. [97]

Ф. С. Октябрьский, адмирал, бывший командующий Черноморским флотом, командующий Севастопольским оборонительным районом, Герой Советского Союза

Незабываемый поход

Второе большое наступление фашистов на Севастополь, начатое 17 декабря 1941 года, для нас оказалось внезапным. Мой заместитель в Севастополе контр-адмирал Г. В. Жуков и член Военного совета контр-адмирал Н. М. Кулаков 19 декабря дали телеграмму И. В. Сталину, в которой доложили, что Севастополь находится под угрозой падения, нужна немедленная помощь. Противник занял станцию Мекензиевы Горы и находился на подступах к Северной бухте.

Решение Ставки по данному докладу тотчас поступило в Новороссийск. В этом решении мне предлагалось немедленно отбыть в Севастополь и возглавить оборону. Для усиления сухопутных сил СОР Военному совету Закавказского фронта приказывалось: 79-ю бригаду морской пехоты направить в Севастополь, передать нам 345-ю стрелковую дивизию, подать для СОР 10 маршевых рот, оружие и боезапас.

Было отдано приказание немедленно готовить к походу корабли, оказавшиеся в то время в Новороссийске, которые могли принять участие в этой ответственной: операции по прорыву в Севастополь.

20 декабря в 15 часов 45 минут поступил доклад начальника походного штаба, что погрузка 79-й бригады закончена, отряд кораблей в составе пяти вымпелов: крейсеров «Красный Кавказ», «Красный Крым», лидера «Харьков» и эсминцев «Бодрый» и «Незаможник», к походу готов. В 16.00 отряд под флагом командующего вышел из Новороссийска, взяв курс на Севастополь.

По плану мы должны были ворваться на Северный рейд Севастополя до рассвета 21 декабря 1941 года. В противном случае немецкое командование предприняло бы все меры, чтобы не допустить корабли до гавани, утопить их на подходе к базе. Противник имел для этого все возможности. Гитлеровцы полностью господствовали в воздухе, располагали мощной [98] артиллерией, установленной в районах Мамашай, Бельбек, Мекензиевы горы, откуда почти в упор могли бить по нашему основному фарватеру, которым должны были следовать корабли.

И тут свалилось несчастье на нашу голову, а может, наоборот, счастье? Подойдя утром 21 декабря к минным полям главной базы, мы оказались в густом тумане. Он не давал нам возможности найти подходную точку, чтобы войти в фарватер. Возникла явная опасность оказаться на своем минном поле. Что делать?

Расчеты показывали, что туман нас задержит и скрытно нам не пробиться к Севастополю. Или прорываться днем, или уходить к турецким берегам, проболтаться там сутки, а 22 декабря утром снова прорываться в главную базу! Но мало ли что может произойти за эти сутки в судьбе Севастополя! А вдруг враг сумеет выйти к Северной бухте? Тогда он захватит всю Северную сторону. Если так, то мы, безусловно, не сможем войти на Северный рейд. Корабли попадут под огонь прямой наводки мощной артиллерии противника.

Какое же принять решение? Обстановка сложная. Надо идти на риск. Риск, основанный на точном расчете, что враг не поверит, что отряд кораблей, да еще с войсками и грузами, вдруг появится днем, открыто в Севастополе.

Прорвавшись в базу, мы будем прикрыты зенитным огнем ПВО СОР, огнем нашей мощной артиллерии береговой обороны, истребительной авиацией, хотя и не большой, но героической. Наконец, дымзавесы, своя корабельная артиллерия. И главное, мы сможем сразу же, с ходу бросить в контратаку морских пехотинцев 79-й бригады, поддержав ее огнем корабельной артиллерии.

Итак, решение принято. Как только туман немного рассеялся, я отдал приказание лидеру «Харьков» стать головным и следовать в Севастополь. Все корабли легли в кильватер. Они благополучно прошли опасный минный район и, выйдя на береговой фарватер в районе Балаклавы — мыс Фиолент, легли курсом на Херсонесский маяк, не обнаруженные противником.

Но вот туман начал исчезать. День. Обогнув Херсонесский маяк, ложимся на Инкерманский створ. И… видим первые всплески от артснарядов. Мы [99] обнаружены. Наступил решающий, опасный час, когда должна решиться судьба всей операции, судьба нашего отряда.

Развернулась борьба за жизнь всего отряда кораблей. Командование охраны водного района (Г. В. Фадеев), береговой обороны (П. А. Моргунов), ПВО (Н. К. Тарасов), ВВС (Н. А. Остряков) все сделало, чтобы обеспечить наш прорыв. Артиллерийскому удару по кораблям и действиям авиации противника были противопоставлены отсекающие дымзавесы, мощные контрбатарейные артудары нашей тяжелой артиллерии береговой обороны, поднята в воздух вся авиация, имевшаяся в Севастополе. Скорость движения кораблей увеличивалась, накал обстановки нарастал.

Гитлеровцы не ожидали такого дерзкого шага с нашей стороны. Их стрельба была беспорядочной, неорганизованной. Они не успели подготовить и поднять всю свою авиацию для уничтожения идущих кораблей. Готовых к немедленному вылету самолетов было, видимо, мало. Действовали отдельные группы. Количество вражеских машин в воздухе начало увеличиваться, когда мы уже были под прикрытием базовой зенитной артиллерии и истребительной авиации.

Мы в Севастополе! Но на этом последнем решающем курсе, на Инкерманском створе, пришлось пережить тяжелые минуты.

Стоя на ходовом мостике крейсера «Красный Кавказ», откуда я командовал прорывом, мы наблюдали всю картину боя, всю обстановку. События менялись, как кадры на киноленте. Неоднократно повторялись моменты, когда идущие в кильватере корабли оказывались в центре разрывов авиабомб, артснарядов. Фонтаны воды образовывали огромные «свечи», десятками стоявшие в воздухе.

Не раз у меня сжималось сердце при виде кораблей, идущих в этом каскаде взрывов. Особенно доставалось концевому эсминцу «Незаможник». Вот перед глазами взметнулись огромные столбы воды, совсем рядом у борта эсминца. Его не видно, наверное, корабль погиб, а с ним и все, что на его борту… Но проходит какой-то момент, и «Незаможник» вновь перед глазами, и вновь на гребне взрывной волны. Идет, идет! Жив! Так повторялось несколько раз.

Так прорывался отряд. Нас атаковывали, а мы [100] отбивались, пока не проскочили Константиновский равелин. Шум, грохот, свист стояли страшнейшие.

Особенно запомнился эпизод, который произошел на траверзе Карантинной бухты. Он навсегда остался в моей памяти. Крейсер «Красный Кавказ» оказался на волоске от гибели. Все как-то промелькнуло в несколько секунд, отозвалось ударом, фонтанами воды...

Что же произошло? Откуда-то из-за дыма и облаков в образовавшийся просвет-окно вынырнула группа немецких бомбардировщиков. Летчики не увидели сверху в дыму корабли, но заметили мачты (так часто бывает при дымзавесах) и на предельно малой высоте, вмиг оказавшись над судами, сбросили бомбовый груз. Я увидел, как на высоте не более 20–30 метров от воды появились четыре черных продолговатых предмета. Что это? Откуда они появились? Это не сразу дошло до моего сознания. И только когда крейсер вздрогнул, как бы подпрыгнул, а по его корпусу кто-то словно ударил, и по правому и по левому борту взметнулись водяные столбы-свечи, только тогда я понял, что это была серия тяжелых авиабомб, сброшенных с самолета.

Две врезались в воду на траверзе правого борта крейсера в 15–20 метрах, другие две перелетели через корабль и упали в воду на таком же примерно расстоянии от левого борта корабля, но ближе к корме. Крейсер проскочил в вилке серии тяжелых авиабомб.

Войдя в гавань и ошвартовавшись к Сухарной балке, мы высадили 79-го бригаду морской пехоты. Она контратаковала противника при поддержке корабельной артиллерии.

Положение стало резко меняться в лучшую сторону. На главном направлении, где противник имел большой успех, ему нанесли такой контрудар, что во многих местах он был отброшен на исходные позиции. Угроза, нависшая над Севастополем, была снята.

Можно без преувеличения сказать, что усилиями нашего отряда кораблей, 79-й бригады морской пехоты и 345-й Стрелковой дивизии, которая прибыла из Туапсе в Севастополь 22–23 декабря, положение было спасено. А когда в конце декабря состоялась высадка десанта, который занял города Феодосию и Керчь, второе наступление немцев на Севастополь [101] совсем захлебнулось. Второй раз немцы потерпели поражение под Севастополем.

В заключение хочется сказать о том воодушевлении, с которым встретили приход кораблей защитники Севастополя. При подходе к Сухарной балке, когда над нами еще стоял сплошной грохот, вой и наши истребители атаковывали фашистских стервятников, я увидел катер, направляющийся к крейсеру «Красный Кавказ», а на катере контр-адмирала Жукова, генерал-майора Петрова и генерал-майора Моргунова. Какие у них были сияющие, воодушевленные лица! Как они были рады, возбуждены всем происшедшим. Какое чувствовалось удовлетворение, облегчение, что так удачно закончились все события, связанные с прорывом…

Так мы заканчивали боевой 1941 год, так готовились к новому, 1942 году. [102]

И. Ф. Хомич, полковник, бывший начальник штаба 345-й стрелковой дивизии