Спасибо за то, что вы – другие

Божьего благословения, мира и понимания – всем, кто читает это письмо!

Так получилось, что по возрасту я – уже не «дети» и по жизни – никогда не «404». Но сегодня я хочу сказать людям, столько натерпевшимся кривды со стороны религии, очень странную и смелую вещь: вы – часть замысла Господа, и вопреки злым людским наветам вы дороги Ему не меньше, чем иные люди.

Пытаясь раскрыть христианское измерение феномена «людей‑404», невозможно обойти вниманием следующую цитату из Евангелия: «Иисус сказал ему: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки» (Мф. 22:37–40).

Поставим себе вопрос: почему именно эти две заповеди стоят здесь рядом, почему они «подобны»? Только ли чувством, которое мы должны испытывать, чтобы спастись?

Философия и богословие XX века дают мне ответ на этот вопрос: не только чувство подобно, подобен его объект – Другой. Другой – Бог и Другой – человек. Господь Бог a priori непостижим, а значит, мы даже не можем «любить его таким, какой он есть», поскольку мы не можем знать, какой Он есть.

Но привычка постоянно толкает нас к умо‑зрению, попытке умом составить о Нем некое представление, спрятаться в этой уютной и конечной модели Бесконечности, игнорируя факт ее вопиющей несовершенности. Итак, мы составляем представление – и отдаляемся от Бога, но, следуя Его заповеди, каждый раз разрушаем свое представление, чтобы приблизиться к Нему, и радуемся этому разрушению.

Кто же такой человек? «И сотворил Бог человека по образу Своему» (Быт. 1:27). То есть Бог в Старом Завете просто констатирует схожесть нашей природы, а в Новом еще сопоставляет на одном – высочайшем! – уровне любовь к себе и любовь к человеку, намекая тем самым: как и Господь, иной человек всегда отличается от меня, и мне нужно любить его, Другого, не такого, как я.

Заметьте, как точно в заповеди выстроен порядок «всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим». Он настаивает: вначале открой ему, Другому, свое сердце (о, как это больно, открывать сердце человеку, не похожему на меня!), затем прими его всей душой – и тогда узнаешь его.

Я исхожу из того, что Бог любит свое Творение и любит человека: как отец ребенка – таким, каким Он его создал, и как учитель ученика – таким, каким Он его воспитал. Я не допускаю мысли о том, что Бог создал часть людей a priori «испорченными», воспрещая им их природой путь к спасению, или позволил это сделать кому угодно. Об этом говорит св. апостол Павел: «Вас постигло искушение не иное, как человеческое; и верен Бог, Который не попустит вам быть искушаемыми сверх сил, но при искушении даст и облегчение, так чтобы вы могли перенести».

Сексуальная ориентация человека во многом зависит как от генетической предрасположенности, так и от социальных факторов – в любом случае это не предмет свободного выбора человека. Значит, если Господь создал «людей‑404» именно такими, не дав им выбора, значит, спасение есть и для них, именно таких, какие они есть.

Но мне видится и один из смыслов, с которым Господь создал вас – такими. Как сказано в Нагорной проповеди: «Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники?» Иными словами, тот, кто любит только такого же, как он сам, – не христианин, но язычник (в ругательном смысле этого слова), поскольку отрицает, тем самым, друговость человека – и Христа.

В повседневной жизни обычный человек, любящий кофе, уже вполне готов примириться с теми, кто любит чай, – но Господу этого мало. Он посылает на землю людей, отличающихся – и тем ранящих самую уязвимую часть человеческой души. Это вызов современному человеку‑гностику: вот опыт, который ты никогда не сможешь пережить и никогда не сможешь понять, потому что он противен твоей природе… действительно ли ты готов полюбить, принять и узнавать Другого? Истинно ли ты веруешь?

Дорогие дети‑404, помня о том, насколько важны вы для нашего общества, будучи вызовом ему, прошу вас, – будьте ему и примером. Не закрывайтесь, не прячьтесь от него, старайтесь помочь найти ему, Другому, ответы на те вопросы, которые болят больше всего. Любите его. Вы раньше и острее многих осознаете рану Другого, вам дана удивительная судьба – не растратьте ее зря.

Михаил

Я бы написала письмо самой себе – 15‑летней…

Вчера хотела показать любимой фотки с моего выпускного из школы. Вспомнила, что они должны быть где‑то «ВКонтакте», в альбоме одной из моих бывших одноклассниц. Но у кого же? Даша? Вроде Даша. А фамилия?

И тут поняла, что я не помню ее фамилию! И даже не уверена, что правильно помню имя. И так не ее одну. Вообще все эти люди, которые меня окружали в школе, теперь словно смутные силуэты без деталей – от одного я помню фамилию, от другого только то, что он любил драться. Как его там звали? Кто знает.

А тогда, в мои 15–16 лет, когда я училась в школе, все эти люди были мегаважными. Я воевала с ними, я дралась, когда они обзывали меня «лесбухой» и «чокнутой». Я обещала одному молодчику набить морду на выпускном за его гомофобные выпады на каждом уроке. Я каждый раз вставала и говорила: «Попомни мое слово, Н. За это на выпускном я буду бить тебе морду».

Все развивалось по схеме Ганди. Меня игнорировали, надо мной смеялись, со мной боролись. Выводили с уроков, наказывали (меня, а не его). А потом, когда я потеряла всякую надежду чего‑то добиться, я победила. Этот парень струсил и не пришел на выпускной. Даже аттестат забирал из школы не он, а его отец.

И этот папаня позвонил моей классной и спросил, не в школе ли я случайно, а классная попросила меня уйти (мы в этот момент с ней пили чай) «во избежание конфликтов». Мы столкнулись с этим папаней в дверях. Он отшатнулся от меня, как от чумы. Я повернулась к нему и сказала: «Теперь понятно, в кого ваш сын такой трус и гомофобный мудак».

Тогда все это было больно, тяжело и очень важно. Жизнь состояла из беспросветной борьбы за существование. Теперь это просто история, память. Которая (не без помощи психотерапии, правда) не болит и не чешется. Если бы у меня тогда была хоть какая‑то надежда на то, что будет лучше!

Многое было бы так же: агрессивный отец, который орал, что сделает из меня настоящую женщину и выбьет «эту дурь» (скрывать я ничего не умею, увы), а если я не «исправлюсь» – то попаду в тюрьму или на панель. Были бы одноклассники, которые вели себя, как гомофобные уроды.

Была бы классная, которая сначала была на моей стороне, а потом шипела: «Не высовывайся», что значило: носи платьица и каблуки и не смей целоваться со своей девушкой вне школы (одна восьмиклассница встретила нас в парке, а потом разнесла сплетни). Многого не убрать, не перекроить и не исправить.

Но если у меня было бы чуть больше надежды на то, что все изменится, не было бы ни депрессии, ни попыток свести счеты с жизнью, ни изощренных способов «смириться» с тем, что счастья в жизни больше не будет.

Если бы у меня было чуть больше информации, объективной информации о гомосексуальности, не было бы также попыток «вылечиться» с помощью религии и секса с парнями (гадость та еще, когда спишь с кем‑то ради самонаказания).

Я не вправе поучать других, я могу только делиться опытом, поэтому, если позволите, я оставлю небольшое письмо самой себе, когда мне было 15–16 и жизнь казалась полным дерьмом, от себя сегодняшней, которая из этого дерьма выбралась.

Может, кому‑то это поможет не наступить на мои грабли.

«Уна, детка. Держись. В это верится трудно, знаю, но поверь, все будет как в сказке. Три года всего – и ты потихоньку забудешь этот кошмар.

Ты поступишь. Даже не думай, не трясись по этому поводу. У тебя есть голова на плечах, и характер у тебя упрямый, в мать. Да, учиться будет непросто, ты не будешь отличницей, но это ли главное? Будет любимая специальность, конференции, первая публикация в сборнике международного конкурса студентов и аспирантов. Тебе будет всего 19, и до этого стоит дожить.

Ты сможешь жить без отца и родственников, которые твердят тебе, что ты «преувеличиваешь», а с этим самодуром «надо помириться». Ты будешь репетиторствовать английский и работать лаборанткой, даже не думай, угрозы отца про улицу и панель не сбудутся.

Ты займешься самбо и рукопашным боем, получишь первое место по университету через неделю после совершеннолетия. Классный подарок, правда?

Нет, милая, радужного мира с пони и бабочками не будет.

Будут не только победы, но и потери. С Л., твоей первой школьной любовью, вы расстанетесь. Ты будешь много реветь, колотить кулаком в стену и запивать свое горе. Да, это больно, когда планы на совместную жизнь после трех лет отношений рушатся, как карточный домик. А., фотограф и талантливый технарь, тот забавный и веселый парень, с которым ты дружила, уйдет в запой и повесится. Потому что его одногруппники устроят ему аутинг, и его отец побежит выбивать кулаком из своей «дочери» «ее дурь». И у тебя в голове будет вечное: «Если бы я уговорила его подать документы на поступление в другой город…»

Не отмахивайся от чувства вины, но помни, что мертвым не поможешь. Помогай тем, кто живет.

Да, тебе будут сниться кошмары, ты будешь просыпаться в холодном поту или от собственного крика. Или будет сниться, как вы втроем снова гуляете по городу. Вы с Л. снова вместе, А. живой и смеется. Ты будешь просыпаться в слезах и долго пялиться в потолок, слушая мирный храп соседок по комнате. Это посттравматический синдром, это все равно, что быть ветераном войны, о которой никто не хочет слышать.

Трудно, но все же ты потихоньку заново будешь учиться доверять людям. У тебя будут разные знакомые и друзья, с их историями, их опытом. Ты будешь учиться смеяться и плакать. Снова. Это как учиться ходить, только сложнее.

Ты станешь осваивать новые сферы жизни, будешь рисовать и писать стихи.

Будут дурацкие законы «о пропаганде гомосексуализма». Будет истерия и страх. Не поддавайся, что бы ни случилось, оставайся человеком. Не соглашайся с законностью насилия и пыток, не будь равнодушной, не забивайся в нору. И никогда не осуждай тех, кто не хочет быть активистом и «лезть на амбразуру». Тех, кто хочет уехать, – тоже.

Будет жизнь. Уйдет страх, затянутся раны, останутся шрамы и опыт. Ты больше не захочешь переписывать память или выдирать из книги жизни черные, «неугодные», «не как у всех» страницы. Потому что сохранять их – это оставаться верной самой себе.

Твоя старшая, Уна»

Уна, 20 лет