Эклиптика

Глава, в которой наши приверженности меняются, как явствует по нашим лицам.

Три недели минули с тех пор, как Уолтер Мади впервые ступил на прибрежный песок, с тех пор, как собрался тайный совет в «Короне», и с тех пор, как барк «Добрый путь» пополнил собою список кораблей, разбившихся на отмели. Теперь эти двенадцать человек здороваются друг с другом этак многозначительно – вот так вольный каменщик, встретив члена своей гильдии при свете дня, обменивается с ним красноречивым и серьезным взглядом. Дик Мэннеринг кивнул Коуэллу Девлину на Каньерской дороге; Харальд Нильссен дважды приподнимал шляпу, приветствуя Томаса Балфура; Чарли Фрост и Джозеф Притчард пожелали друг другу доброго утра в очереди на завтрак в шестипенсовой забегаловке. Любая тайна неизменно укрепляет только что завязавшуюся дружбу, равно как и коллективное ощущение, что виноват кто-то посторонний. Отметим, что участников собрания в «Короне» объединили не столько общие убеждения, сколько общие подозрения – направленные главным образом вовне. В своих разнообразных оценках Алистера Лодербека, Джорджа Шепарда, Лидии Уэллс, Фрэнсиса Карвера, Анны Уэдерелл и Эмери Стейнза соумышленники из «Короны» приходили все к более знаменательным выводам, несмотря на то что ничего доказано не было, никого не допрашивали и никакой новой информации не обнаружилось. Их версии обретали все более фантастические очертания, их гипотезы все больше отрывались от земли, а советы звучали все менее уместно. Неподтвержденные подозрения имеют свойство постепенно перерождаться в злостные заблуждения, подверженные смене настроений, обретают все свойства банальных суеверий, – а участники собрания в «Короне», чьи клятвы верности, как ни крути, шиты яркой нитью времени и движения, как все прочие люди, куда как уязвимы для чужого влияния.

Ибо планеты сместились на фоне вращающегося звездного шатра. Солнце продвинулось на одну двенадцатую по наклонному колесу своего эклиптического пути, и с движением этим наступает новый миропорядок и меняется угол зрения. При Солнце в Козероге мы были замкнуты, взыскательны, возвышенно-отстраненны. Обращаясь к человеку, мы пытались раз и навсегда дать ему определение; мы оплакивали его недостатки и оценивали его таланты. Мы и вообразить не могли, каким он стал бы, если б поддался искушению предать собственную природу – или, еще лучше, предал себя безо всякого искушения. Но истина бывает не иначе как относительной, и небесные взаимозависимости состоят из подвижных колесиков, колеблющихся осей и вращающихся дисков; эта точная, как часы, оркестровка с каждой минутой меняется, ни разу не повторяясь, ни на миг не прекращаясь. Мы уже не прячемся в уединенных воспоминаниях о прошлом. Мы глядим вовне, сквозь иллюзии собственных убеждений; мы видим мир таким, как желали бы его усовершенствовать, и воображаем, что живем в нем.