Двадцать лет спустя, или

Победители Чернобыля*

(Вместо эпилога)

Проездом в Киеве, узнал о Музее Чернобыля.

Нашел.

Зашел.

На кассе надпись:

«Участникам ликвидации последствий аварии на ЧАЭС ВХОД БЕСПЛАТНЫЙ»

Предъявил удостоверение. «Проходите, пожалуйста».

Приятно.

Хожу по музею. Чувствую себя немного экспонатом. Забавно…

Попадаю на группу с экскурсоводом – миловидной женщиной:

– …Взрыв 4‑го энергоблока Чернобыльской атомной электростанции, как вы знаете, не был взрывом ядерным. Энергоблок был разрушен паровым, химическим взрывом. Это случилось из‑за недопустимого, катастрофического перегрева ядерного реактора, а этот перегрев возник из‑за недостатков конструкции реактоpa и нарушения правил его безопасной эксплуатации. И то и то было совершенно недопустимым с точки зрения теперешних представлений о безопасности ядерной энергетики… Взрыв выбросил большое количество – десятки тонн! – высокорадиоактивных материалов реактора в окружающую среду. А внутри разрушенного здания реактора оставшееся ядерное топливо расплавилось, и контролировать ядерные процессы в этой массе было почти невозможно. Во всяком случае, до Чернобыля таких задач никто не решал… И возникла опасность, что эта неуправляемая радиоактивная лава стечется в достаточно большою массу, эта масса станет критической – и пойдет ЦЕПНАЯ ЯДЕРНАЯ РЕАКЦИЯ. Произойдет новый взрыв. Не такой, как от бомбы – для этого критическую массу надо продержать вместе достаточно долго, – а просто взрыв от выделения огромного количества энергии уже на первых стадиях цепной реакции… От такого взрыва эта радиоактивная масса разлетелась бы вокруг (и это прекратило бы цепную реакцию), новые радиоактивные тонны поднялись бы в воздух, могли б упасть стены здания (крыши энергоблока уже не было)… А рядом еще три реактора Чернобыльской АЭС! – и неизвестно, какие разрушения этот новый взрыв мог бы им нанести… Трудно себе представить все последствия… Чтобы такой взрыв предотвратить, и чтоб затушить графит, горящий внутри взорвавшегося реактора (а графита в нем до взрыва было 1700 тонн!), чтобы уменьшить идущие из руин радиоактивные выбросы, – по рекомендации ученых ее начали забрасывать сверху свинцом, бором, доломитом, песком, глиной… С вертолетов. (Фотография: над черным зевом реактора зависла брюхатая стрекоза военного вертолета; от нее к пролому тянется косой пунктир полных мешков…) А вот снимок (фото поменьше, рядом) одного из вертолетчиков, которые «бомбили» тогда реактор… Действиями пилотов, ученых, тысяч призванных к тому времени из запаса людей, работавших в зоне, на АЭС и у самого оголенного реактора, извергающего из себя каждый день огромные количества высокорадиоактивных веществ, – на десятый день после взрыва, 6 мая 1986 года, опасность еще одного чернобыльского взрыва, который мог бы изменить карту Европы – да всего мира, наверно… в общем, ЭТОГО удалось избежать. После чего в зоне были развернуты широкомасштабные работы и сотни тысяч людей ликвидировали последствия взрыва еще несколько лет. Их усилиями удалось ущерб от этой аварии, и так громадный, все же ограничить, многие серьезные и долговременные опасности – предотвратить. Например, подземные воды остались чисты…

– А этот пилот, герой… – прошелестело из толпы. – Он, конечно… умер?

– Он тушит сейчас лесные пожары в Испании. Когда бывает в Киеве, заходит к нам в гости.

Посетители были безмерно удивлены. Я – нет.

…С Колей, водителем нашего лихого 80‑го броника разведки, мы встретились (надо ж такому случиться!) точно в 5‑ю годовщину Чернобыля, 26 апреля 1991 года: группу нефтяников из Ахтырки (где Коля водит мощный грузовик‑вездеход «Урал» с ремонтниками по линиям конденсатопроводов и нефтепроводов) привезли на профосмотр в Харьков именно в этот день… И как.раз открывалась международная выставка экологического плаката «4‑й БЛОК» (сотни плакатов из тридцати с чем‑то стран мира [67]), организованная ветеранами‑чернобыльцами. В ее залах уже я был Колиным «водителем»… А он ходил с достоинством, как и подобает почетному гостю. Ему понравилось. А вечером мы собрались в теплой компании бывших разведчиков (многих из которых я не видел целых пять лет) у Андрея‑замполита дома и, признаюсь, крепко «нарушили спортивный режим»…

Бывший замполит Андрей (один из героев рассказа «0,3 мР/ч. Лагерный фон» и других) стал вдобавок и физиком тоже бывшим: строительством сейчас зарабатывает. Крутится, как все.

Сергей – это тот лейтенант, который с бригадами на АЭС работал, химик‑органик по мирной специальности, единственный доброволец в нашем батальоне радиационной разведки (рассказы «1 Р/ч.: Вкус радиации», «Шпиономания»), – Серега сейчас командует лабораторией оргсинтеза в фармацевтической компании в Бостоне, штат Массачусетс. В свободное от своих мирных химзабот время написал документальную повесть «Ликвидатор». Рекомендую [68].

Славик (рассказы «Удача…», «Впервые – ОТ», «Мой чернобыль, или Жизнь в миниатюре»), который был главным заправщиком броников разведки, а свои рентгены зарабатывать ездил на ночную разведку АЭС, Славик все эти годы мой хороший товарищ. В первую зиму после чернобыля, 1986/1987 годов (она была очень снежной), он меня заразил катанием на горных лыжах, он тогда начальствовал над трассой спуска на окраине Харькова. Когда я, переодевшись в избушке Славика, перед выходом на склон говорил: «Ну, я пошел бороться с горой» (они все так склон, трассу спуска называли – «гора»), Славик, ничего не говоря, шел к магнитофону… И я со свистом несся вниз по белому, искрящемуся снегу… А из серебристых рупоров над трассой – ярко, ударно, празднично – неслись мелодии группы «Modern Talking»:

– YOU CAN WIN – IF YOU WANT! –

над серебристыми горизонтами на десятки километров вокруг… ХО‑РО‑ШО! А потом, уже в уютном тепле избушки Славы, в компании раскрасневшихся счастливых лиц – ужин, чай, а то и доброе винцо… А по весне я Славе добыл классный спортивно‑туристский велосипед (это тогда был большой дефицит). Вот так мы с ним хобби обменялись. В «смутные» (как я их называю) времена середины 1990‑х, когда всем приходилось трудновато, он много времени в разъездах проводил, зарабатывал с приятелями промышленным альпинизмом: высотные объекты – трубы, градирни, элеваторы – обследовал, ремонтировал, красил… Сейчас он опять «хозяин горы» – того же горнолыжного спуска в Харькове.

Женя (рассказы «Адаптация к радиации», «1500 рентген/час и Сэмова история») – «первый виденный мной облученный человек», как я тогда считал (на самом деле я их много видел в университете и раньше – физиков и химиков, – просто внимания не обращал: люди как люди – преподаватели, профессора, научные сотрудники…), – Женя работает там же, в университете, в научно‑исследовательском институте химии: научный сотрудник, диссертацию защитил.

Сэм… Сэм («Главный прибор», «10 рентген/час», «Баня», «1500 рентген/час и Сэмова история») – Сэм, напомню, был у АЭС среди первых разведчиков, в первые дни после взрыва – и крепко облучился там… Через несколько лет уехал в Израиль; говорили, там вроде хорошо умеют лечить лучевую болезнь… Уехал – и исчез: мертвая тишина. И когда я писал последний рассказ о нем, я думал… в общем, из рассказа понятно, что я думал.

А Сэм нашелся! Несколько лет назад, через общих знакомых! В Америке, в Калифорнии: в биотехнологической фирме продолжает биологией заниматься, биотесты для контроля здоровья разрабатывает; женился там – на нашей же… Так что теперь перезваниваемся иногда по телефону.

Художник Олег Векленко (это мой уже послечернобыльский друг, в его мастерской был написан первый черновик этой книги) был в Чернобыле в то же самое, первое после взрыва время, что и Сэм; ему тоже несладко там пришлось, как и многим первым чернобыльцам… Олег сейчас преподает в академии дизайна и искусств: профессор, завкафедрой, заслуженный деятель искусств… Международную выставку‑триеннале экоплаката «4‑й БЛОК» на себе тянет – председатель оргкомитета. И остается при этом лукавым, «креативным» – сейчас уже, впрочем, чаще ироничным, чем просто бесшабашно‑веселым, – художником‑дизайнером…

Список, как говорится, можно продолжить… И, честно говоря, очень хочется проехаться по городам и весям, по адресам из моего рабочего чернобыльского блокнота… Не хватает, как всегда, времени. Да и повода какого‑то значительного, что ли.

Сам я после Чернобыля переквалифицировался в специалиста по «наукам и политике в области окружающей среды» – официальное название факультета в еще одном (Центрально‑Европейском, в Будапеште) университете, который мне пришлось закончить, чтобы разобраться с нашими непростыми чернобыльскими впечатлениями. Написал книгу о состоянии здоровья ветеранов Чернобыля [69](на казенную медицину ни тогда, ни сейчас надежды никакой) и еще работы о Чернобыле и современных катастрофах, где обратил внимание на очень существенные «мелочи», которые обычно ускользают от внимания исследователей, мало знающих такие события лично. Вместе с коллегами из разных стран мира теперь изучаем, используем опыт Чернобыля, чтобы лучше понимать катастрофы и многие другие современные проблемы, чтоб быстрей, эффективней и безопасней последствия их ликвидировать, а то и вообще не допускать…

А на вопросы о своем здоровье вместо уклончиво‑шутливого раньше «Спасибо, эксперимент еще продолжается», я теперь уверенно, честно – и медицински грамотно – отвечаю:

– Здоровье? В пределах возрастной нормы.

Вопрос дозы: Университет*

(Вместо коды)

Памяти Марка Самойловича Новаковского, доцента кафедры неорганической химии Харьковского университета

Год 1975‑й. До взрыва на Чернобыльской АЭС – 11 лет. О чем никто знать не может.

1 сентября. «День знаний» – первый день учебного года.

Моя самая первая лекция в университете. По моей будущей специальности – химии.

Между окном и черной доской (по сравнению со школьной она непривычно узкая и длинная) за трибуной‑кафедрой стоит низенький лектор – пожилой, одутловатый, в видавшем виды пиджаке:

– Что такое для вас химия?

В залитой солнцем аудитории почти все – вчерашние школьники. Тишина. Призадумались… Сразу несколько ребят:

– Взрывы! «Смех в зале».

Девушка, шутя же, возражает:

– Нет, яды!

«В зале» – хохот. Первый хохот вчерашней абитуры, а сегодня уже полноправных студентов: мы прошли, мы поступили, мы тут учимся, мы тут можем смеяться и даже шутить!

Лектор – размеренным голосом:

– Взрыв – это химическая реакция, идущая с очень большой скоростью… Вы узнаете, какие факторы влияют на скорость реакций, и научитесь ею управлять…

За окном сентябрьское многоцветье доживающей свой век листвы. Доцент смотрит за окно, потом – в аудиторию. Мы – его последний курс, и – здравствуй, пенсия… Продолжает:

– …А вопрос о ядах в химии – это вопрос дозы. Съешьте пачку обычной соли – и вы отравитесь. А ядом мышьяком в малых дозах пользуются как лекарством. Другой известный яд – стрихнин – применялся когда‑то как допинг (в очень малых дозах, конечно). В научной литературе описан иной случай: женщина выпила свежий морковный сок – два стакана – и отравилась этим полезнейшим напитком. Насмерть… Ее не очень здоровая печень не выдержала такой витаминной нагрузки… Так что все решает доза. И хорошего, и плохого. Точнее, доза определяет, когда хорошее переходит в плохое – и наоборот, «плохое» становится полезным…

Он оглядывает аудиторию:

– Вопрос ДОЗЫ.

…За окном, очищая места для будущих, после зимы, салатных почечек, слетают разноцветные, отжившие свой век листья и, тихо шурша, присоединяются к своим отлетевшим раньше собратьям, входя в новый круг вечнодвижущейся природы…