Миссис Берри о брачных узах

Взгляните же на героя, пустившегося спасать падших красавиц.

«Что делать! – пишет как раз в это время Пилигрим в своем письме к леди Блендиш. – Никак у меня из головы не выходит эта притча о Змие; чем больше я думаю, тем она надо мной властнее. Разве он не завладел вами и не отвел вам первые ряды в своих легионах? Подумайте сами: пока вас не создали, плоды спокойно висели на ветках. Они качались перед нами, блестящие и холодные. Надо ведь хотеть их сорвать. Они не падали нам под ноги, не говорили на нашем языке, не читали наши мысли, не знали, когда им слететь к нам, когда преследовать нас! Не знали, как вернее всего овладеть нами!

Обратите внимание на ту из вас, что открыто стоит на пути Змия. Что станется с нею? Боюсь, что мир более мудр, чем его судьи! Отпрянь от нее, говорит мир. При свете дня сыны его следуют этому велению. Но стоит только стемнеть, как они все пускаются в пляс, скатываясь все ниже и ниже. Тут-то и появляется один из избранников; он считает, что совет, который первоначально был дан, исходил от дьявола; безразличие к последствиям зла хуже, чем само зло. Он является, чтобы вытребовать ее обратно. Из смрадных глубин он поднимает ее и возносит к блаженству. Разве само по себе это не соблазнительно? Бедняга! До чего же это благородная цель. Змий вымазал ее всю своей слизью, чтобы тот к ней прилипнул! Медленным, усталым шагом идет он и тащит ее к свету; она льнет к нему; в ней пробуждается человечность; она отчасти дело его рук, и он ее любит. В то время как они поднимаются вместе, он все пристальнее на нее смотрит, она же, может статься, устремляет свой взгляд только ввысь. Что же коснулось его? Что же это она исторгла из себя и что перешло к нему? Змий смеется над ними снизу. Добравшись до Врат Солнца, оба они срываются и падают вниз!»

Это поэтическое творение было написано без всякой мысли об опасности, какую содержит в себе любое пророчество.

Сэру Остину пристало написать все именно так. Это было неким оттоком для всей скопившейся в нем желчи, которую философия его все же несколько смягчала. Письмо это было ответом на душераздирающее послание леди Блендиш, молившей его приехать к Ричарду и за все окончательно его простить. Имя Ричарда в его письме не было упомянуто.

«Он слишком много о себе мнит», – подумала леди Блендиш, и незаметно для нее он начал умаляться в ее глазах.

Баронет испытывал иллюзию удовлетворенности, оттого что сын его, во всяком случае внешне, беспрекословно повинуется его воле и выказывает полное послушание; удовлетворенность эту он принимал как должное, не анализируя ее и не пытаясь определить, чем она вызвана. Доходившие до него не раз и не два вести, что Ричард ждет, что он продолжает ждать; письма самого Ричарда, и в еще большей степени молчаливое терпение сына, и то, что можно было истолковать как раскаяние, – всего этого было достаточно, чтобы быть к нему милосердным и приостановить вереницу рождавшихся в уме саркастических изречений. Как мы уже видели, он сетовал теперь на слабость человеческой природы, с которой он в прошлом намерен был совладать.

«Но сколько же времени все это будет продолжаться?» – спрашивал себя баронет, становясь в эту минуту похожим на Гиппиаса. Он не задумывался над тем, сколько времени это уже продолжалось. В самом деле, это несварение гнева сделалось для него своего рода нравственным недугом.

Меж тем не одно только простое повиновение удерживало Ричарда вдали от жены; дело было и не в этой новой рыцарственной затее, которую он задумал осуществить. При том, что он был герой, юноша, подверженный безрассудным порывам, на которые его толкала кипучая кровь, он отнюдь не был глуп. Однажды у него был разговор с миссис Дорайей о его матери. Теперь, когда он оторвался от отца, сердцем своим он потянулся к ней. Он знал, что она жива, но это было единственное, что он о ней знал. Слова эти, соприкасавшиеся с повседневностью и неотступно сопровождавшие его всюду, бросали его от одной мрачной мысли к другой. Стоило ему только подумать о ней, как лицо его заливалось краской, и он сам не знал, почему. Однако теперь, после того как он рассмотрел все шаги отца и отбросил в сторону всякую мысль о нем как некую неразрешимую загадку, он попросил миссис Дорайю рассказать ему о его матери. Очень осторожно и деликатно она поведала ему, как все было. Весь связанный с ее уходом позор был для нее уже делом прошлым; теперь она плакала из жалости к этой несчастной. Ричард не уронил ни одной слезы. Дети никогда не забывают бесчестья родителей, и при том воспитании, какое получил Ричард, все, что он о ней узнал, оказалось тем горючим, от которого воспламенился его мозг. Он решил во что бы то ни стало найти свою мать и вырвать ее из рук разлучника. Вот на что он должен употребить свои силы. Люси соглашалась со всем, что делал ее дорогой супруг. Она поддержала его намерение ради этой цели остаться в Лондоне, полагая, что оставаться там полезно и для другой цели. Охранять Люси он поручил Тому Бейквелу; у него же были теперь другие дела. Как на это посмотрит его отец, ему было все равно. Что же касается правомерности самого поступка, то вопрос этот мы предпочтем обойти молчанием.

На долю Риптона выпала более скромная задача – выведать местонахождение Сендо; а так как он не знал, какое имя носит поэт в жизни, то удалось ему это отнюдь не сразу. Друзья встречались по вечерам либо в городском доме леди Блендиш, либо в семье Фори, где благодаря миссис Дорайе почитателю Короля-Мученика^[135] и верному консерватору оказывали радушный прием. Риптон не мог не заметить, как глубоко миссис Дорайя сожалеет о поступке Ричарда. Что же касается Алджернона Феверела, то он испытывал к племяннику что-то вроде сочувствия, видя в нем молодого человека, просто-напросто сбившегося с пути.

Жалость была и в глазах леди Блендиш, хотя по совершенно иной причине. Она начала сомневаться, правильно ли она поступила, оказав помощь баронету в осуществлении его неблагоразумного плана, если только вообще это можно было назвать планом. Она увидела, что юного супруга в критическую минуту его жизни со всех сторон подстерегают опасности. Ей не было сказано ни слова о миссис Маунт, однако жизненный опыт помог леди Блендиш самой во всем разобраться. В письмах, которые она писала баронету, она касалась предметов деликатных, и он в общем-то понимал, что она имеет в виду.

«Если он действительно любит особу, с которой связал свою судьбу, то чего же вам за него бояться? Или вы склоняетесь к мысли, что чувство это мы называем любовью только для того, чтобы скрыть его истинное название?» Вот что он отвечал ей из своих горних далей. Она старалась, как только могла, высказать свою мысль без обиняков. В конце концов он решительно заявил, что отказывает себе в удовольствии увидеться с сыном именно для того, чтобы тот на какое-то время подвергся искусу, которого она так боится. Видеть, как с души безмятежно счастливого мальчика сдирают все покровы, как хладнокровно разглядывают эту душу, разбирая ее по частям, было пыткой для ее любящего сердца.

Возвращаясь вечером домой, Ричард только посмеивался над всеми пересудами, которые велись вокруг его женитьбы.

– Ничего, Рип, мы все это выдержим, моя Люси и я! Или я один сделаю все, что надо сделать.

Он вскользь упомянул о том, что женщинам всегда не хватает храбрости, и Риптон истолковал это так, что качества этого не хватает его Красавице. Старый Пес вскипел:

– Я уверен, что в мире нет более храброго существа, чем она, Ричард! Она не только красавица, она храбрая женщина! Клянусь тебе, это так! Вспомни только, как она вела себя в тот день! Как звучал ее голос! Она вся дрожала… Не хватает храбрости? Да она бы ринулась за тобой в любую битву, Ричард!

– Что там говорить, мой старый Рип! Она мне пришлась по сердцу, я все равно люблю ее, какою бы она ни была! А она на диво хороша. Какие у нее глаза! Завтра же еду к ней.

Риптон только поражался тому, как это можно, будучи мужем такого сокровища, оставаться в разлуке с ним. Так какое-то время думал и сам Ричард.

– Но ведь если я поеду, Рип, – сказал он мрачно, – если я поеду туда хотя бы на один день, у меня опять все разладится с отцом. Да она и сама говорит об этом – ты же видел ее последнее письмо.

– Да, ну конечно, – согласился Риптон, и стоило ему вспомнить слова «кланяйся от меня, пожалуйста, милому мистеру Томсону», как сердце его радостно затрепетало.

Как-то раз, направлявшаяся куда-то по делу миссис Берри, проходя по Кенсингтон-Гарденз, приметила там того, кого она некогда нянчила, стараясь помочь ему вырасти и стать мужчиной – в той степени, в какой женщина способна помочь. Он шел под сенью деревьев по аллее с какой-то дамой и что-то говорил ей, и видно было, что дама эта ему не безразлична. Миссис Берри помнила его и младенцем, и молодоженом.

«Я узнаю его со спины», – говорила она себе, как будто отметила эту спину каким-то знаком еще в его детские годы. Но шел он не с женой. Миссис Берри посторонилась, а потом, взяв чуть левее, обогнала их; она посмотрела на них, и снова отошла, чтобы еще раз обойти их, но на этот раз уже справа. В лице его спутницы было что-то такое, что ей не понравилось. В душе она спрашивала себя, почему же это он не гуляет с собственною женой? Она остановилась прямо перед ними. Они на мгновение расступились и обошли ее с двух сторон. Дама что-то сказала ему смеясь, что заставило его обернуться; он взглянул на нее, и миссис Берри поздоровалась с ним, слегка присев. Ей пришлось повторить книксен еще раз, и тогда только он вспомнил эту достойную женщину, эту верную Пенелопу и так крепко пожал ей руку, что сразу вывел ее из замешательства. Миссис Берри была до крайности возбуждена. Он простился с ней, обещав, что в тот же вечер к ней зайдет. Она услыхала какие-то невнятные слова, которые его спутница произнесла уголком рта, после чего оба они опять засмеялись; она же, едва держась на ногах от волнения, укрылась под деревом и принялась вытирать катившиеся из глаз слезы. «Не по душе мне эта женщина», – снова сказала она себе и еще раз повторила эти слова более решительно.

«Почему же он не гуляет со своей женой?» – было ее вторым, обращенным к себе вопросом. «Где же его Люси?» – последовал третий. Задав себе еще несколько подобных вопросов, она в конце концов определила эту даму как существо наглое; вслед за тем она про себя назвала ее бесстыжей.

Дама эта недвусмысленно дала Берри понять, что хочет отделаться от нее, и помешала ей кинуться своему питомцу на шею и излить весь нахлынувший поток чувств.

«Я сразу отличу настоящую леди по виду, – подумала миссис Берри, – не зря ведь я с ними столько прожила; света божьего мне не видать, коли это знатная дама. Ну, а если это не знатная дама, тогда кто же она такая? – вопрошала себя миссис Берри. – Выходит, она только строит из себя даму, не иначе! – заключила Берри. – Ясное дело, все это один обман».

Но коль скоро она пришла к выводу, что в особе этой налицо явная фальшь, то как же это случилось, что женатый мужчина оказался вдруг вместе с ней? Нет, быть этого не может! Миссис Берри мгновенно смилостивилась к нему. «Скорее всего, кому-нибудь из его знакомых женщина эта приглянулась, и тот женился на ней, а теперь Ричард просто ее повстречал… Если бы с ним такое действительно приключилось, он был бы не лучше моего Берри!» – воскликнула оскорбленная в своих лучших чувствах супруга в ужасе от того, что еще один мужчина оказался таким чудовищем. «И ведь они только что поженились!» – простонала она, снова поддаваясь нахлынувшим на нее подозрениям. «Да еще при такой милой жене! Только нет! Никогда я этому не поверю. Даже расскажи он мне все это сам! Но что я говорю! Мужчина сам-то этого никогда не расскажет», – негодовала она.

В такого рода вещах женщины быстро делают свои выводы; женщины же добросердечные, однажды обманутые мужьями, – просто молниеносно. Миссис Берри не слишком долго раздумывала, перед тем как очень отчетливо и без тени сомнения изречь:

«По мне, так женат он или нет и где бы он ее ни подцепил, – все равно: ни дать ни взять она уличная девка. Красавка^[136]!» Под именем этого ядовитого растения и поместила она эту даму в ботанический реестр, который держала в уме. Миссис Маунт, вероятно, была бы поражена, узнав, что за какое-то мгновение суть ее с такой точностью определили.

Вечером Ричард исполнил данное обещание и явился в сопровождении Риптона. Миссис Берри сама открыла им дверь. У нее не было сил дождаться, пока он пройдет в гостиную.

– Милое, любимое ты мое дитятко, я же ведь тебе все равно что мать, хоть и не я вскормила тебя, я же была тогда девушкой! – и, расплакавшись, она упала ему на грудь, а Ричард всеми силами старался удержаться на ногах под этой неожиданно рухнувшей на него тяжестью. Вслед за тем, пожурив его за учиненный над нею обман – при упоминании о котором Риптон хмыкнул, подумав, что почетная доля всей этой затеи принадлежала ему, – миссис Берри провела их в гостиную и там открыла Ричарду, кто она такая и как она баюкала его, и ласкала, и целовала без счету, когда он был не больше вот этого – и тут она показала ему свою короткую пухлую руку.

– Я тебя всего ведь с головы до пяточек целовала, – вскричала миссис Берри, – и тебе нечего этого стыдиться, мой милый!

Ричард заверил ее, что он нисколько этого не стыдится, но вместе с тем предупредил, что теперь это делать не следует, на что миссис Берри ответила, что об этом и речи быть не может, тем более что он человек женатый. Ричарда слова эти рассмешили, а Риптон так громко расхохотался, что миссис Берри обратила на него внимание.

– А уж что до мастера Томсона, – вскричала она, – то хотела бы я знать, как он мне теперь в глаза будет глядеть после всего плутовства, что он сотворил! Помогал старуху с толку сбить! Я правда, ни капельки не жалею о том, что сделала… это уж я как на духу говорю, женились вы – и хорошо, и да благословит вас господь! Аминь! Так где же она теперь и как она, скажите мне, мастер Ричард, дорогой мой!.. Надо только перестать мне так величать тебя, и ты будешь таким, каким был… Почему же вы не пришли к старухе с ней вместе?

Ричард поспешил объяснить, что Люси все еще на острове Уайт.

– О, так выходит, ты оставил ее там на день или два? – спросила миссис Берри.

– Боже милостивый! Хорошо, если бы это был день или два! – вскричал Ричард.

– Ах вот оно что! И сколько же времени она там? – спросила миссис Берри, у которой от этого тона его забилось сердце.

– Не спрашивайте меня об этом, – смущенно ответил Ричард.

– Неужто ты ее уже обижать начал? Неужто волочишься за другой? – вскричала миссис Берри.

Тут в разговор вмешался Риптон, заверивший, что страхи ее не имеют под собой никаких оснований.

– Так сколько же вы не виделись?

– С сентября! – виноватым голосом пробормотал Риптон.

– С сентября! – вздохнула миссис Берри и принялась по пальцам считать: – Сентябрь, октябрь, но… больше двух месяцев! чуть ли не целых три! Чтобы молодой муж уехал от любимой жены почти на три месяца! О боже ты мой! Боже ты мой! Да что же это такое?

– Отец мой послал за мной… я жду его здесь, – сказал Ричард. Он произнес еще несколько слов, и тогда наконец миссис Берри поняла, как все обстоит. Тогда она разгладила складки на юбке, развела руками и, уставившись на него, заговорила:

– Сударь ты мой!.. Да что там, дитятко мое милое! Хочешь или нет, но говорить с тобой я буду, как мать; и что бы старуха Берри ни говорила, ты уж не обижайся – ведь ты был у нее на руках, когда тебя никак не надо было величать, и хоть она из простых, все одно, она тебя, как мать, любит. Уж кто-кто, а я-то знаю, что такое мужней женой быть, хоть и прожила-то я с Берри всего девять месяцев и самого что ни на есть худого хватила, и коли ты хочешь на беде моей уму-разуму научиться, то слушай. Что же я в конце концов получила? Ничего-то он мне не дал, разве что имя свое; а ведь Бесси Андруз ничуть не хуже, чем Бесси Берри. А он еще смеет говорить: ты была А, а теперь ты стала Б, а раз так, то ты моя АБ; говорит – запомни, мол. Негодник этакий! Туда же, шутить еще вздумал!.. Ну, словом, Берри пошел в солдаты, – тут присущая миссис Берри мягкость к ней вернулась, – вот я и говорю, Берри пошел в солдаты. Бросил бедную жену и пошел служить; это потому как он всегда много о себе мнил, за счастье почитал мундир нацепить, а то что я обниму его – не в счет! Сам это признавал. Вот он и толокся там среди кухонных шлюх разных, а для меня такое было все одно что живой в гроб лечь и хуже чем овдоветь; к слову сказать, иные почитают, что это совсем и не худо. Не было на всем свете человека, который бы умел так, как мой Берри, приосаниться, – девки-то на него заглядывались. Я и не удивляюсь, что он изнурялся. Искушения-то велики были, а силенок, видать, не хватало. Все это к тому, что молодожену – кто бы он ни был – разлучиться с любимой женушкой, да еще такой милой, – да когда сам он еще и душой чист! – разлучиться и жить порознь – так хуже и не придумать! Ведь что такое брак, дорогие мои? Нас учат, что это святое согласие. Почему же, когда человек женится, ему так на душе хорошо, – да потому, что он тогда не грешит! А кто молодых разлучает, тот их только на грех наводит. Потом только они спознают, что пасторское благословение значит, а тогда уже поздно. Разлучи их, так что будет? Да это все равно что кровь в жилах вдруг остановить, все тогда криво-накосо пойдет. Тут и раздоры начинаются, друг друга им уже и не понять. И тогда берегись, над обоими ястребы кружат, смотри, кого первого схватят. И тогда… Боже ты мой! Боже ты мой! Почитай, дьявол еще раз объявился. – Миссис Берри заломила руки и застонала. – Даю тебе один день; я даже неделю тебе дам, но это уж самое крайнее. Три месяца прожить врозь! Никакой это не брак, это уже развод! Что ей остается делать? Вдовой жить? Вдовство, да такое, про которое не скажет чепец! А для тебя, мальчик мой, чем же это все обернется? Подумать только! Три месяца холостяцкой жизни! Это мужчине-то! – тут миссис Берри сокрушенно покачала головой. – Он-то ведь никакая не вдова. Не хочу я сравнивать тебя с Берри, милый мой. Есть на свете такие мужчины – бродягами рождены, такая уж у них планида, нутро у них такое. Только мужчина есть мужчина, что бы там ни было, и я-то уж знаю, на чем он стоит, недаром я со своим столько горя хватила.

Миссис Берри замолчала. С напускным почтением Ричард выслушал эту назидательную речь. Истинность всего того, что говорила эта добрая женщина, оспаривать не приходилось, и, как все это ни звучало в ее устах смешно и нелепо, пренебречь этим было нельзя. Риптон одобрительно кивал после каждой произнесенной ею фразы, ибо видел, к чему она клонит, и готов был со всем согласиться.

Решив пояснить свою мысль примером, миссис Берри многозначительно продолжала:

– Все мы знаем, как оно бывает, когда тебе горло сдавит. – Тут уж молодым людям было не удержаться. Оба громко расхохотались.

– Смейтесь сколько вашей душеньке угодно, – сказала миссис Берри. – Я не в обиде. Говорю вам еще раз, все мы знаем, что такое, когда тебе горло сдавят. Это сразу же на легкие перекинется, в лихорадке забьешься, а там, гляди, и конец. Так вот, не давать жене с мужем жить – ничуть не лучше. На сердце кинется, чистоты помыслов как не бывало – и уж лучше смерть! Коли молодые поженились, так вся жизнь их в том, чтобы не разлучаться! Что до женитьбы с мужчиной бывает, не так уж важно. Взять, например, мастера Томсона. Пустись он где колобродить – бросать-то ему некого. Себе одному вредит, а это совсем другое дело, не то что когда вас двое или трое, – ведь кто знает, как оно обернется. Самое на то время. По мне, так придержать бы надо было молодых людей, пока они за ум не возьмутся, как бы сердце их ни подгоняло. По мне, так нечего с женитьбой спешить, и что ни говорите, а я права. Но коли уж все приключилось, коли их закон соединил и плоть их слилась воедино, одно только скажу: разлучи их сейчас, так будут они что кометы по небу скитаться и никому не ведомо, что с ними станется!

Произнеся эти слова, миссис Берри перевела дух так, как будто истощила их запас.

– Милая моя старушка, – сказал Ричард, подойдя к ней и ласково положив руку ей на плечо, – вы женщина очень умная. Только не говорите со мной так, как будто я хочу жить в разлуке с Люси. Я вынужден сейчас на это пойти. И соглашаюсь я на такую жизнь прежде всего во имя ее же блага.

– Не ты ведь, а отец твой этого хочет, мальчик мой, уж говори правду!

– Да, я поступаю так ему в угоду.

– Ничего себе угода! Пустить в гнездо к голубю и голубке змею! Тогда почему же она не приедет сюда к тебе?

– Ну об этом вам надо спросить у нее. Дело в том, что это робкая девочка… она хочет, чтобы я прежде повидался с ним один, а когда все уладится, она и приедет.

– Робкая девочка! – вскричала миссис Берри. – О господи, как она тебя, видно, обманула, коли ты так думаешь! Погляди-ка на это кольцо, – она показала ему обручальное кольцо у себя на пальце, – чужое оно, не мое ведь это законное кольцо! Ты-то знаешь, что ты со мной сотворил, мой милый? Как ты думаешь, отдала она мне обратно мое кольцо? «Нет! – ответила она мне твердым голосом. – Он сказал, этим кольцом я обручаюсь с тобой!» Как сейчас ее перед собой вижу, милую мою, глазки светятся, локоны вьются! А что до кольца, так она с ним ни за что не расстанется, хоть ты тут умри. И, надо думать, она как камень была тверда, коли я в этом ей уступила. И чем же все кончилось?

Теперь вот я, – миссис Берри с грустью погладила себя по руке, – теперь я ношу чужое кольцо, будто чужому человеку принадлежу, да и ношу-то его только для виду, а в душе мне не лучше, чем ш… шилохвостке… Никак не могу я произнести это мерзкое слово!.. Говорю тебе, мальчик мой, никакая она не робкая, разве что с тобой одним, а чем мягче бывает женщина с мужем, тем ей потом горше приходится!

– Ну да! Ну да! – сказал Ричард, как бы подтверждая, что он это знает.

– Я с вами совершенно согласен, миссис Берри, – вмешался Риптон, – миссис Ричард готова все что угодно сделать, стоит ее мужу только попросить, я в этом уверен.

– Слава богу, что вы так думаете, мастер Томсон! Вы только гляньте на нее! Она твердо держится на ногах; она вам прямо в глаза глядит, она не какая-нибудь смирная овечка. Вспомните, какой она в церкви была!

– Знаю! – со вздохом сказал Риптон.

– А поглядели бы вы на нее только, когда она заговорила со мной о моем кольце! Будьте уверены, мой дорогой мастер Ричард, ежели она что и наплела вам о своей робости, то, выходит, она считала, что должна чем-то ради вас поступиться. Жалость какая, что меня там в то время не было, я бы ей дала добрый совет. Бедная моя девочка!.. А сколько же вы еще собираетесь оставаться в разлуке с милой?

Ричард расхаживал взад и вперед по комнате.

– Отцовская воля, – решительно сказала миссис Берри, – для сына что закон; но только, ради того чтобы закон этот исполнить, негоже ему нарушать законы своей природы.

– Ну, а сейчас успокойтесь, прошу вас, любезная, давайте поговорим лучше о чем-нибудь другом, – попросил Ричард.

Миссис Берри покорно сложила на груди руки.

– Как это все-таки странно, что нас с вами сейчас судьба свела и что мы вообще повстречались! – заметила она задумчиво. – А все это объявления! Это они сводят людей с разных концов земли, все равно, во благо им или во зло. Я часто говорю, что и счастливых, и несчастных случайностей стало больше с тех пор, как люди начали давать объявления. Сколько любовных историй через них заводится, это уж точно! И часто ты в парке гуляешь, мой мальчик?

– Случается, – ответил Ричард.

– Очень там приятно бывает, коли хорошее общество соберется, и цветов много, и людей знатных, – продолжала миссис Берри. – Красивая была дама, с которой ты сегодня утром гулял.

– Очень красивая, – сказал Ричард.

– Да, уж что и говорить! И была, и есть, ее время ведь еще не прошло, и она это знает. Поначалу, когда я спину ее увидала, я подумала было, что это тетка твоя, миссис Фори; походка такая, и держится так же прямо! Но чуть только я на лицо ее глянула – боже мой, говорю, нет, она никак не из их семьи. Ни у кого из них нет такой дерзости в лице, да и вообще-то настоящие дамы такими не бывают. Но хороша-то она хороша, ничего не скажешь.

Миссис Берри продолжала обсуждать эту женщину. Говоря о ней так неуважительно, она прекрасно понимала, что она вольничает и ее могут одернуть. Она знала, зачем это делает. Никакого упрека, однако, не последовало, но она заметила, что молодые люди переглядываются.

– Вот что, милая Пенелопа, – прервал ее наконец Ричард, – удовлетворитесь вы, если я обещаю вам, что подчинюсь законам природы и поеду на остров в конце недели?

– Я возблагодарю господа, коли такое случится, – обрадовалась миссис Берри.

– Ну и отлично: в таком случае радуйтесь, я сдержу свое слово. Теперь послушайте, что я вам скажу. Я хочу, чтобы вы оставили за мной свои комнаты, те самые, в которых жила она. Я собираюсь через день-два привезти сюда одну даму.

– Даму? – растерянно пролепетала миссис Берри.

– Да. Даму.

– А можно мне узнать, что это за дама.

– Нет, нельзя. Сейчас нельзя. Но, конечно, в свое время вы все узнаете.

Миссис Берри, как ни коротка была ее шея, в это мгновение все же изобразила некое подобие раненого лебедя. Она негодовала. Она заявила, что больше не хочет иметь дело с дамами, очень уж их много, на что Ричард, естественно, возразил, что речь идет только об одной.

– Прошу вас, миссис Берри, – добавил он, понижая голос, – обращайтесь с нею так, как вы обращались с моей милой Люси, потому что ей нужен не только приют, но и ласка. Мне хочется, чтобы она была именно с вами, а не с кем-то еще. У нее очень несчастная судьба.

Его серьезный вид и привычный для него повелительный тон оказали гипнотическое действие на добросердечную Берри, и, лишь после того как он ушел, она позволила себе высказаться:

– Несчастная судьба! Собирается привести сюда женщину с несчастной судьбой! Нет, такого я не потерплю ни от кого, даже от моего дитятки! Ни за что я ее сюда не пущу! Я все понимаю. Он спутался с этой наглой особой, и это она убедила его, что он может наставить ее на путь истинный. Такие у них уловки, это уж точно; а он больно уж простодушен, ему и в голову ничего не придет. Только мой дом – никакой не приют для кающихся грешниц^[137]. Нет, этому не бывать. Провалиться мне, если я на это пойду.

И, приняв это решение, она принялась ужинать.

В том, что касалось любви, все милосердие миссис Берри было на стороне закона, что, вообще-то говоря, в характере большинства женщин. «Пилигрим» по этому поводу насмехается над ними и хочет уверить нас, что их удивительный инстинкт, поправ в них все добродетели, кроме одной, воздвигает эту искусственную преграду просто для того, чтобы они могли властвовать над нами. Думается, что мужчины в этом деле плохие судьи, и им лучше бы наблюдать это все, стоя где-нибудь в сторонке.

На следующий день рано утром миссис Берри отправилась в гостиницу, где жил Ричард, чтобы сообщить ему о своем решении. Она его не застала. Возвращаясь домой через парк, она увидела, что он катается там и с ним все та же дама. Убедившись, что он не стесняется показываться с нею на людях, она поразилась еще больше, чем тогда, когда встретила их вдвоем на пустынной аллее.

«Что-то не видно по тебе, что ты на путь истинный стать хочешь, – негодовала миссис Берри. – Не похожа ты что-то на Кающуюся Грешницу; верно, красоте твоей надо сначала увянуть, тогда все и придет, да, впрочем, и тогда-то не все вы каетесь. Ладно, смейся до поры, красуйся тут перед всеми! Хоть на тебе и шляпа с пером и в седле ты статно сидишь, Красавка ты, да и только! – Определяя ее и на этот раз все тем же словом и нимало не задаваясь мыслью о том, что оно означает, миссис Берри явила собою самоё добродетель.

Вечером она услыхала стук колес; он затих у ее дверей. «Нет! Ни за что! – вскричала она, вскакивая с кресла. – Утром он еще выезжал с ней на люди, а как стемнело, так хочет, чтобы она Магдалиной стала».

Ричард провел к ней даму, лицо которой было скрыто густой вуалью. Миссис Берри сделала слабую попытку преградить им дорогу. Он, однако, рванулся вперед и провел свою спутницу прямо в гостиную, не сказав ни слова. Миссис Берри не пошла за ними. Она услыхала, как они о чем-то переговариваются между собою вполголоса. Потом он вышел. Вся гордость ее в ней поднялась, и она угрожающе прошептала:

– Мастер Ричард! Ежели эта особа останется здесь, я сейчас же ухожу отсюда. Мой дом – не убежище для заблудших женщин, сэр…

При этих словах он странно нахмурился; но так как она вся кипела гневом и собиралась сказать что-то еще, он приложил руку к ее губам и произнес ей на ухо несколько слов, которые ее потрясли. Она вся задрожала и, с трудом переводя дыхание, прошептала:

– Господи, прости меня грешную! Леди Феверел? Матушка твоя, Ричард? – И ее негодующая добродетель смиренно притихла.