Глава xXXVi

Званый обед в Ричмонде ^[129]

Во время прогулок Ричарда, пеших и верхом, внимание его привлекла молодая дама, ездившая на паре серых лошадей. Она довольно явно старалась проехать мимо него и делала это часто. Она была очень хороша собою. Красота ее бросалась в глаза: иссиня-черные волосы, алые губы и глаза, не боявшиеся встречи со взглядом мужчины. Пышные волосы ее были небрежно откинуты назад и становились еще эффектнее от быстрой езды, когда они развевались по ветру. Она его восхищала. Ему нравилась эта как бы бросающая вызов отвага, и когда он глядел на нее, воображению его рисовался образ женщины решительной и смелой, такой, каких ему почти не доводилось встречать. Вдобавок ему показалось, что она время от времени на него смотрит.

В эту пору он отнюдь не был склонен к тщеславию, иначе бы он непременно проникся уверенностью, что так оно и есть. Однажды его поразило, что она ему слегка поклонилась.

Раз как-то, гуляя вместе с Адриеном по парку, он спросил его, кто эта дама.

– Не знаю, – ответил тот, – может быть, это верховная жрица Пафоса^[130].

– Такой вот я представляю себе Беллону, – вскричал Ричард. – Отнюдь не фурией, какою ее изображают, а горячей, бесстрашной, решительной женщиной, как она.

– Беллону? – возразил мудрый юноша. – Не думаю, чтобы у нее были черные волосы. Та была рыжей, не правда ли? Я бы не стал сравнивать ее с Беллоной, хотя нет никаких сомнений в том, что она не меньше жаждет крови, чем та. Ты только посмотри на нее! Можно ведь подумать, что она смакует запахи бойни. Нет, я бы уж скорее сравнил ее с Дианой, вырвавшейся из-под опеки юного Эндимиона и резвящейся на просторе вместе с богами. Можешь быть уверен – они об этом помалкивают, Олимп утаивает эту историю, но не приходится сомневаться, что, расставшись со своим милым пастушком, она там затмила собою Венеру. В это время к ним подошел Брейдер.

– Видали вы миссис Маунт? – спросил он. – Только что здесь проехала.

– Ах, так это миссис Маунт! – вскричал Адриен.

– А кто такая миссис Маунт? – поинтересовался Ричард.

– Сестра госпожи Случайности, мой милый мальчик.

– Вам хотелось бы с ней познакомиться? – протянул достопочтенный Питер.

– Нет, – равнодушно ответил Ричард; миссис Маунт скрылась из виду и перестала быть предметом их разговора.

Юноша посылал отцу смиренные письма.

«Уже пять недель, как я здесь и жду возможности вас увидеть, – писал он. – Я отправил вам три письма, и ни на одно из них не получил ответа. Позвольте же мне еще раз заверить вас, что я искренне хочу вас видеть и прошу вас приехать сюда или разрешить мне приехать самому и броситься к вашим ногам и просить у вас прощения за себя и за нее. Она молит вас об этом столь же горячо, как и я. Я чувствую себя очень несчастным, сэр. Поверьте, я готов сделать все что угодно, лишь бы вернуть ваше уважение ко мне и вашу любовь, которых, на мое горе, я, как видно, лишился. Я останусь здесь еще на неделю и буду надеяться, что получу от вас известие или увижу вас. Я прошу вас, сэр, не доводите меня до безумия. Я согласен сделать все, о чем вы меня попросите».

«Все, о чем я его попрошу!» – проговорил баронет, читая письмо. «Он сделает все, о чем я его попрошу! Он пробудет там еще неделю и предоставит мне этот последний шанс! И, оказывается, это я довожу его до безумия! Он уже начинает взваливать искупление того, что он совершил, мне на плечи».

В действительности, сэр Остин уехал в Уэльс, чтобы от всего устраниться. Прежде чем столкнуться с ударом судьбы, догматик непременно о нем разузнает; так вот, автор «Котомки пилигрима» нашел, что в Лондоне слишком для него душно. Он уехал оттуда, чтобы найти прибежище в горах; там он жил в уединении, общаясь с одною только девственно новой записной книжкой.

В голове у него созревал некий, не определившийся еще окончательно, план, как ему повести себя с сыном. Если бы он разобрался в нем до конца, он увидел бы всю его несообразность. В основе этого плана лежало некое, не вполне еще определившееся решение: сына следует подвергнуть проверке, испытанию.

«Пусть он научится в чем-то себе отказывать. Пусть он какое-то время поживет среди равных себе. Если только он меня любит, он угадает, чего я от него хочу», – вот как он разъяснил свой принцип леди Блендиш.

«Вы пишете о «каком-то времени», – отвечала ему леди Блендиш. – О каком же? Могу ли я назвать ему определенный срок? Ведь как раз эта ужасная неопределенность и доводит его до отчаяния. Только она одна. Прошу вас, выражайтесь яснее».

В ответе своем он вскользь упомянул о дне совершеннолетия Ричарда.

Могла ли леди Блендиш просить Ричарда ждать целый год и жить этот год в разлуке с женой? Она уже о чем-то догадывалась, у нее начинали открываться глаза на ее кумира.

Когда люди сами не знают, чего хотят, им особенно легко удается сбить с толку и обмануть других. В заблуждение была введена не только леди Блендиш; миссис Дорайя, которая проникала в самые сокровенные глубины человеческих душ, с самого детства привыкла угадывать, о чем думает ее брат и никогда при этом не ошибалась, призналась, что на этот раз никак не может понять, каким принципом руководствуется сэр Остин.

– А принцип у него есть, – говорила миссис Дорайя, – он никогда ничего не делает наобум. Но в чем этот принцип состоит, я сейчас уловить не могу. Если бы он написал и распорядился, чтобы сын ждал его возвращения, все стало бы на свои места. Сначала он дает нам возможность поехать и отыскать Ричарда, а вслед за тем оставляет нас всех в затруднительном положении. Не иначе как здесь замешана женщина. Другого объяснения я не вижу.

– Удивительное дело, – вступился Адриен, – до какой степени женщины привыкли гордиться своим полом! Так вот знайте, дорогая тетушка, что послезавтра я вверяю моего подопечного вашим заботам. Ни часу дольше я с ним не могу оставаться. Мне пришлось окручивать его всякими лживыми измышлениями до тех пор, пока моя изобретательность не истощилась. Я прошу отнести их за счет распорядителя наших поступков, но коль скоро поток их иссякает, я бессилен что-либо сделать. Последняя ложь, которую он от меня слышал, гласила, что отец просит приготовить для него выходящую на юго-запад спальню к ближайшему вторнику. «Ну хорошо, – отвечает наш мальчик, – я подожду до вторника». Я видел, какого неимоверного напряжения ему стоило на это решиться, и боюсь, что никакая сила не сможет заставить его ждать дольше.

– Мы должны, мы должны его удержать, – сказала миссис Дорайя, – если мы это не сделаем, то я убеждена, что Остин совершит некий опрометчивый поступок, в котором он потом всю жизнь будет раскаиваться. Он женится на этой женщине, Адриен. Попомните мои слова. Будь это какой-нибудь другой юноша!.. Но при том воспитании, которое дали Ричарду! Эта нелепая Система!.. Неужели же нечем его занять? Нечем развлечь? Бедный мальчик! По мне, так ему надо бы найти товарища, с которым он мог бы проводить время.

Мудрому юноше пришлось согласиться с этим упреком.

– Говорю тебе, Адриен, он женится на этой женщине.

– Дорогая тетушка! Может ли человек во всех отношениях безупречный совершить более похвальный поступок?

– Так неужели нет ничего, чем мальчик мог бы увлечься? Если бы только у него было какое-нибудь занятие!

– А что бы вы сказали по поводу очистки лондонских улиц и профессии мусорщика от нравственности, тетя? Уверяю вас, я был у него целый месяц в учениках. Мы выходим из дома в десятом часу вечера. Мимо проходит женщина. Я уже слышу, как он вздыхает: «Это что, одна из таких, Адриен?» Я вынужден допустить, что она лишена ореола святости, который, по его представлению, окружает каждую юбку. Еще один вздох; сам себе: «Не может этого быть… и тем не менее»… – все то, что мы обычно слышим на сцене. Закатывание глаз; непочтительные вопросы, обращенные к творцу вселенной; негодующее бормотанье о том, как грубы мужчины; а потом мы встречаем еще одну молодую особу, и все представление, от которого я, надо сказать, порядком устал, начинается сначала. Все бы еще ничего, но мне же и достается, он отчитывает меня за то, что я до сих пор не нашел дом и не меблировал его, для того чтобы можно было поселить там всех этих милых женщин и дать им возможность жить целомудренной жизнью. Как хотите, это уже чересчур для такого тихого человека, как я. Мастер Томсон, спасибо ему, недавно меня выручил.

Миссис Дорайя погрузилась в свои мысли.

– А что, Остин писал вам с тех пор, как вы приехали в Лондон?

– Ни единого изречения! – ответил Адриен.

– Мне необходимо повидать Ричарда завтра утром, – сказала миссис Дорайя уходя.

Результатом ее разговора с племянником явилось то, что Ричард уже ни словом не обмолвился о том, что уедет во вторник; вслед за тем в течение многих дней он, казалось, был поглощен какой-то неотвязной заботой, но что это было, Адриен тогда не узнал, а поразительная способность миссис Дорайи влиять на племянника до чрезвычайности возвысила ее в его глазах.

Однажды октябрьским утром в дом к ним явился ранний гость: это был не кто иной, как достопочтенный Питер, которого они не видели больше недели.

– Господа, – сказал он, с присущей ему развязностью размахивая тростью, – я приехал предложить вам отправиться со мной пообедать в Ричмонд. В городе, как вы знаете, сейчас никого нет. Лондон будто вымер. Предложить вам я могу только ошметки. Но погода чудесная; льщу себя надеждой, что и компания вам придется по вкусу. Что на это скажет мой друг Феверел?

Ричард вежливо отклонил это приглашение.

– Нет, нет, вы непременно должны с нами поехать, – настаивал достопочтенный Питер. – Мне ведь пришлось затратить некоторые усилия, чтобы собрать их всех вместе и немного скрасить ваше томительное заточение. Нарушать его распорядок Ричмонд вас не заставит. К ночи вы вернетесь обратно. Залитая лунным светом река, хорошенькая женщина. Мы уже заказали лодку, чтобы отвезти нас обратно. Четыре пары весел, впрочем, очень может быть, что их будет восемь. Поедемте! Вас ждут!

Адриен был за то, чтобы согласиться. Ричард сказал, что у него назначено свидание с Риптоном.

– Не иначе как вы вдвоем решили спалить еще одну скирду, – заметил Адриен. – Поедем-ка лучше туда. Ты ведь никогда не видел, как веселится простой народ. Оставь в покое старого Блейза, насладись покоем, дитя мое.

Уговоры в конце концов возымели свое действие, Ричард устало зевнул, поднялся с места и, словно стряхнув обуревавшие его мысли, сказал:

– Ну что же, я согласен. Пусть будет по-вашему. Мой Рип поедет вместе с нами.

Адриен переглянулся с Брейдером. Достопочтенный Питер тут же объявил, что будет рад видеть в их компании друга Феверела, и предложил свой запряженный четверкой экипаж, чтобы всех отвезти.

– Если только вы не надумаете добираться туда вплавь на пари, а, Феверел, мальчик мой?

Ричард ответил, что давно уже не занимается подобными вещами, после чего Брейдер многозначительно поглядел на Адриена и сказанное одобрил.

Ричмонд был залит ровным светом октябрьского солнца. Ласкающий взгляд пейзаж растянулся от подножья холма до багровеющей дымки на горизонте. Ричард не мог даже вспомнить такого дня. В цепи его воспоминаний не было ничего сколько-нибудь похожего на всю эту красоту. День этот был напоен безмятежностью и осенней грустью.

Адриен догадался, какого рода «ошметки» им предстояло встретить. Брейдер походя, второпях представил его нескольким мужчинам и произносил их имена вполголоса, как будто это было совсем неважно. Они поклонились первой встреченной ими кучке женщин. Правила приличия соблюдались неукоснительно и даже строго. Все вступили в общий разговор о погоде. Какая-нибудь дама, разговаривая с мужчиной, запускала палец в петлю его сюртука или хватала его за рукав; если же ей надо было за что-то его побранить, то в ход пускался не один только указательный палец. Однако такое происходило лишь кое-где и позволялось лишь по отношению к близким знакомым.

Когда собирается несколько дам, то среди них всегда можно бывает узнать королеву празднества по тому, как вкруг нее вьются мужчины. В данном случае королева эта стояла, прислонясь к косяку распахнутого окна и была окружена надежною свитой кавалеров; среди них искушенному глазу нетрудно было бы различить ее телохранителей, которых Риптон принимал за лордов, и сердце его замирало от робости. Их искусно подстриженные бакенбарды, покрой их сюртуков, лениво-высокомерный вид начисто затмевали в Риптоне чувство собственного достоинства. Меж тем взгляды их были приветливы. Временами кто-нибудь из них наставлял на него лорнет, словно презрительно вопрошая: «Кто же это такой?», и тогда, задетый за живое, Риптон старался держаться ближе к герою, дабы оправдать свое робкое притязание на право существовать как личность в его тени. Ричард огляделся по сторонам. Герои далеко не всегда знают, что им следует говорить или делать; примером тому является тот холодок, который вдруг окружает их в незнакомой компании и перед званым обедом. В даме, что стояла у распахнутого в сад окна, Ричард узнал свою великолепную Беллону. Брейдеру мужчины понимающе кивали и отпускали какие-то шутки, дамы же вели себя с ним весело и игриво. С видом завсегдатая лавировал он среди собравшихся, походя с ними болтал, смеялся, нимало не смущался, когда дамы похлопывали его по плечу, а порою даже и отвечал им, лукаво что-то нашептывая. Адриен уселся в кресло и положил ногу на ногу; ему было здесь интересно, и он благосклонно оглядывал гостей. До слуха Риптона доносились обрывки разговоров.

– Кто же это дает обед? – спросила одна красотка своего кавалера.

– Да, как видно, Маунт, – ответил тот.

– Так где же он сам? Почему он не появляется?

– Видно, чем-то занят.

– Как всегда! До чего же он бессовестно обращается с миссис Маунт!

– Ее это ни капельки не огорчает.

Миссис Маунт смеялась, сверкая глазами и обнажая белые зубы; она слушала, что ей говорил один из ее поклонников, а тот, как видно, был шутом.

Позвали обедать. Дамы объявили, что очень проголодались. Брейдер усадил троих приятелей своих за стол. Риптон оказался под покровительством пышнотелой дамы; по другую сторону от него сидела упомянутая красотка. Адриена посадили на дальнем конце стола. Дам собралось много, и на его долю тоже досталась одна. Брейдер то и дело пересаживал Ричарда с места на место. Одному из мужчин выпало счастье сидеть рядом с миссис Маунт. Брейдер подозвал его и пригласил перейти на председательское место. Счастливец запротестовал, Брейдер продолжал настаивать, миссис Маунт его поддержала; тогда тот с недовольным видом пересел на почетное место и постарался придать лицу благодушное выражение. Ричард захватил опустевшее кресло и был приветливо встречен своей соседкой.

Потом начался обед, сосредоточивший на себе все внимание гостей до тех пор, пока первая пробка от шампанского не взлетела к потолку: это послужило сигналом, и зал загудел. У искристого вина, которое развязывает язык и раскрывает истину, есть также свойство придавать этой истине ту или иную окраску. Дамы громко смеялись. Ричард считал это естественным проявлением их веселого нрава; откидываясь на спинку кресел, они хохотали до слез. Риптон думал только о том, как ему приятно находиться в их обществе. Пробки взлетали к потолку одна за другой.

– Где же это вы были последнее время? Я что-то вас не видела в парке, – сказала, обращаясь к Ричарду, миссис Маунт.

– Да, – ответил он, – я там больше не был.

Сам по себе вопрос этот был довольно нелеп, однако в голосе ее было столько простодушия, что он этого не заметил. Он осушил бокал, который тут же наполнили снова.

Больше всех говорил достопочтенный Питер; речь шла о лошадях, яхтах, опере и о спорте вообще; о том, кто из мужчин потерпел крах, какая лошадь или какая женщина его разорила. Он рассказал об одной или двух победах Ричарда на гонках. Милые улыбки дам вознаградили героя.

– А вы-то сами ставите? – спросила миссис Маунт.

– Только на себя, – ответил Ричард.

– Браво! – вскричала его Беллона^[131] и из-за наполненного до краев бокала метнула на него сверкающий взгляд.

– Убеждена, что на вас можно спокойно ставить, – добавила она и с ног до головы одобрительно его оглядела.

Лицо Ричарда вспыхнуло.

– Вам нравится шампанское? – спросила сидевшая рядом с Риптоном пышнотелая дама.

– О да! – порывисто и самоуверенно воскликнул Риптон. – Я постоянно его пью.

– В самом деле? – воскликнула восхищенная толстуха. – Выходит, мы с вами будем друзьями! Надеюсь, вы не станете возражать, чтобы иногда кое-кто составил вам компанию. Шампанское – это моя слабость.

Окружавших Адриена дам разобрал смех; вначале это были отдельные смешки, но по мере того как рассказ его продолжался, смех этот нарастал и становился все звонче, и наконец те, что не слышали начало рассказа, стали выпытывать у остальных объяснения, и тогда все дамы, опершись на руки кавалеров, вытянули шеи, чтобы лучше расслышать, и образовалась как бы электрическая цепь, по которой этот смех теперь пробегал. Каждая из дам, как только до ее слуха докатывалась очередная волна, вытаскивала платок и смеялась, после чего силилась ужаснуться или же ужасалась вначале и лишь потом разражалась хохотом. Историю эту можно было бы рассказать озадаченным кавалерам, но едва только она достигла слуха одной более скромной дамы, как та ужаснулась, даже не улыбнувшись, и укоризненно посмотрела на своих приятельниц, которым пришлось теперь этот смех в себе подавить, однако то тут, то там кто-то из мужчин вытягивал шею, и губы его дамы слегка шевелились, хоть она и не поворачивала к нему лица, а вслед за тем раздавалось звучное мужское гоготанье; дама же эта бездумно смотрела куда-то в пространство и продолжала оставаться серьезной до тех пор, пока глазам ее удавалось избегать встречи с глазами других дам; но стоило только им встретиться, как сразу же снова в ход пускались платки и слышались новые раскаты заразительного смеха, за которым потом, когда общее возбуждение ослабевало, следовали лишь отдельные взрывы.

«Что за нелепости отец мой пишет о женщинах! – подумал Ричард. – Он утверждает, будто они не умеют смеяться и у них нет чувства юмора. Чтобы прийти к такому выводу, – размышлял он, – надо было наглухо отгородиться от всех». – И убеждение, что теперь сам он видит людей и становится от этого мудрее, льстило ему. Он завязал непринужденный разговор со своей опасной Беллоной. В разговоре этом он припомнил кое-какие причуды Адриена.

– Вот как, – воскликнула она, – выходит, это ваш наставник! – Она посмотрела на молодого человека, и взгляд ее говорил об ее уверенности, что он пойдет далеко и быстро достигнет цели.

Риптона толкнули в бок.

– Нет, вы только поглядите, – сказала пышнотелая дама, вся кипя от обуревавшего ее раздражения. Внимание ее привлекла мужская рука, обвившая стан маленькой красотки. – Не люблю я, когда в обществе женщины так себя ведут, – с возмущением добавила она достаточно выразительно и громко. – Она позволяет обнимать себя всем и каждому. Толкните ее локтем.

Риптон ответил, что не может на это решиться.

– Ну раз так, то я это сделаю сама! – воскликнула она и, наклонив над его коленями свой пышный бюст, толкнула красотку локтем. Та оглянулась и вопросительно посмотрела на Риптона; в глазах у нее вспыхнул озорной огонек.

– Вам что, разве мало своей старушки? – задорно спросила она.

– Срамота-то какая! – пробормотала пышнотелая, набираясь важности и багровея.

– Налейте ей вина, чтобы она заткнулась, – сказала красотка, – когда нет шампанского, она пьет и портвейн.

Толстуха отомстила за себя, шепотом рассказав Риптону очередную сплетню касательно красотки; таким образом, он смог более верно оценить собравшееся общество и окончательно освободился от охватившего его вначале благоговения, до такой степени, что даже ощутил известную ревность, увидев, какие крепкие объятия сжимают его хорошенькую и бойкую соседку.

Миссис Маунт нисколько не старалась обратить на себя внимание, однако мужчины вели себя по отношению к ней с той уважительностью, какою эти высокомерные существа удостаивают только женщин умных; она умудрялась поддерживать разговор с тремя или четырьмя гостями, сидевшими во главе стола, и вместе с тем время от времени перекидываться несколькими словами с Ричардом.

Портвейн и бордо пришлись очень кстати после шампанского. Сидевшие за столом дамы не отступили бесславно и не предоставили поле сражения мужчинам; они с честью отстаивали занятые ими позиции. Вдали серебрилась Темза. Вино лилось, а вслед за ним разливались раскаты смеха. Вспышки чувств и сигар завершали эту феерическую картину.

– Что за чудесный вечер! – восклицали дамы, поднимая глаза вверх, к небу.

– Прелестный, – говорили мужчины, опуская глаза несколько ниже.

Разгоряченным пиршеством гостям было особенно приятно вдыхать веявший прохладой ароматный осенний воздух. Пахучие кусты ярко пламенели в саду.

– Мы разделились на пары, – шепнул Адриен Ричарду, который стоял в стороне от всех и любовался природой. – Вот что делает с людьми лунный свет! Можно подумать, что находишься где-нибудь на Кипре. Ну как, весело было моему мальчику? Как ему понравилось общество Аспазии^[132]? Что до меня, то я просто чувствую себя сегодня греческим мудрецом.

Адриен был навеселе и мерно покачивался из стороны в сторону. Разомлевшая толстуха увлекала за собой Риптона. Поравнявшись с Ричардом, он успел шепнуть:

– Послушай, Ричи! Ты понял, что это за женщины? Ричард ответил, что, по его мнению, они очень милые.

– Эй ты, пуританин! – вскричал Адриен, хлопая Риптона по спине. – Какого черта вы сегодня не напились, сэр? Ты что же, напиваешься допьяна только на законных свадьбах? Поведай-ка нам, чем это ты занимался с сей пышной матроной?

Риптон выдержал все эти издевки ради того, чтобы не отходить от Ричарда и за ним приглядеть. Сближение мужа боготворимой им Люси с этими женщинами не давало ему покоя. Мимо них то и дело проходили шептавшиеся пары.

– Погляди-ка, Ричи! – послышался снова напряженный шепот его друга. – Погляди! Женщина и курит!

– А почему бы ей и не курить, о Риптонус? – сказал Адриен. – Ты разве не знаешь, что женщина-космополитка – это само совершенство? И ты еще способен ворчать, когда такая драгоценность достается тебе по столь низкой цене?

– Мне вообще не нравятся курящие женщины, – отрезал прямолинейный Риптон.

– А почему бы им не делать то, что делают мужчины? – запальчиво возразил наш герой. – Ненавижу я эту мерзкую нашу узость. В ней-то и заключена причина всех бед и ужасов, которые мы видим вокруг. В самом деле, почему им нельзя поступать так, как мужчины? Мне нравятся женщины, у которых хватает храбрости не поддаваться этому ханжеству. Ей богу, если даже это женщины дурные, то все равно они мне больше по душе, нежели скопище лицемерных существ, которые все делают напоказ, а в конце концов вас непременно обманут.

– Браво! – вскричал Адриен. – Вот кому дано возродить человечество!

Риптон, как то всегда с ним бывало, потерпел поражение и на этот раз. Ему нечего было возразить. Он по-прежнему думал, что женщины курить не должны, и мысли его уносились к той, что была там, у моря, одна и что была самим совершенством, отнюдь не будучи космополиткой.

«Ничто так не радует молодых людей, – гласит «Котомка пилигрима», – как убеждение, что женщины – это сущие ангелы; и ничто так не огорчает умудренных опытом мужей, как понимание того, что все это далеко не так».

Автор этого изречения, по всей вероятности, простил бы Риптону Томсону его первое случайное сумасбродство, если бы только заметал, сколько восторга и поклонения вызвала в сердце юноши женственная доброта Люси. Может быть, разглядев в нем это чувство, баронет научился бы больше доверять человеческой природе.

Риптон подумал о ней и загрустил. Он побрел по саду один, вышел оттуда через открытую калитку и улегся в кустах на склоне холма. В то время как он лежал там и предавался раздумью, до него донеслись чьи-то голоса.

– Что ему надо? – произнес женский голос. – Еще одна низость с его стороны, я это знаю. Честное слово, Брейдер, когда я думаю о том, сколько горя он мне причинил, то мне начинает казаться, что мне остается либо сойти с ума, либо убить его.

– Боже, как трагично! – сказал достопочтенный Питер. – А разве вам, Белла, не случалось мстить за себя, и притом довольно часто? Будем говорить откровенно. Это чисто коммерческая сделка. Вы просите денег, и вы их получите – при одном условии; удвойте сумму – и все долги уплачены.

– И он обращается с этим ко мне!

– Вы отлично знаете, милая Белла, что у вас с ним давно все покончено. На мой взгляд, Маунт вел себя очень хорошо, если принять во внимание, сколько он всего о вас знает. Вы понимаете, что одурачить его не так-то легко. Он покоряется судьбе и охотится за другой дичью.

– Итак, вы мне ставите условие: вы хотите, чтобы я соблазнила этого юношу?

– Милая моя Белла, у вас прямо-таки ястребиная хватка. Я ведь не сказал «соблазнили». Удерживайте его… играйте с ним. Развлеките его.

– Я не привыкла останавливаться на полпути.

– Женщинам это редко удается.

– До чего я вас ненавижу, Брейдер!

– Благодарствуйте, ваша светлость.

Они прошли дальше. Риптон уловил только часть их разговора. Он поднялся, удрученный, предчувствуя, что дорогим ему людям грозит беда, хоть и понятия не имел о том, что могло повлечь за собой поставленное достопочтенным Питером условие.

Когда они плыли обратно, Ричард снова оказался рядом с миссис Маунт. Брейдер и Адриен затеяли шутки. Оба приживальщика отлично ладили друг с другом. Ласково плескалась под лодкой вода; ласково колыхались лучи луны; ласково скользили берега. Дамы были в упоении. Не дожидаясь, пока их об этом попросят, они запели. Все они были убеждены, что сочинитель английских баллад отлично выразил владевшие ими чувства. После хорошего вина, и к тому же, когда его выпито немало, певицам со звучными голосами нетрудно бывает заставить проглотить эти примечательные творения даже людей, у которых хороший вкус. Очи, шеи, белы, стрелы, пределы, ночи; уста, красота; ланиты, ракиты; веки, навеки! От всех этих трогательных слов они просто млели. Как миссис Маунт ни просили, петь она все же не стала. Она сохраняла величественность. Они плыли и плыли под высокими осинами Брентфорд-эйта^[133], и светлая луна озаряла их путь. Рука Ричарда лежала ладонью вверх на борту. По какой-то странной случайности маленькая белая ручка миссис Маунт оказалась на этой ладони. Ее не пожали, не погладили за это искусное вторжение; пальцы, которым всегда так много дано сказать, не приласкали ее. Белая ручка продолжала спокойно лежать в его руке, как на промерзшей земле комок снега. Облетевший желтый осиновый лист задел щеку Ричарда, и он тут же отдернул руку, чтобы откинуть волосы назад и провести ею по лицу, после чего сложил руки на груди, нимало не замечая наносимую им обиду. Он был погружен в честолюбивые мысли о собственной жизни, кровь в его жилах текла мерно, невозмутимо, голова была холодна.

«Что же опаснее?» – вот вопрос, который задает себе «Пилигрим»: «Поддаться искусительнице Еве или ее раздразнить?»

Миссис Маунт посмотрела на молодого человека как на редкого чудака и, повернувшись к одному из своих кавалеров, принялась флиртовать с ним. Гвардейцы ее были полны самых пылких чувств. Кто-то из них в это время болтал, а один оказался таким добродушным малым, что Адриену так и не удалось представить его в смешном свете. Остальные молчали и, казалось, были заняты тем, чтобы вытянуть поудобнее свои длинные ноги. Как ни далеко они сидели, в ногах их в конце концов все равно запутывались. Продолжая изучать этих людей, Адриен пришел к выводу, что то же интеллектуальное и моральное сродство, какое он обнаружил между нашей знатью и крестьянами, можно обнаружить у гвардейцев и кордебалета: тех и других кормят ноги, и самый ум их, если он вообще не весь сосредоточился в ногах, рождается уж во всяком случае из них: те и другие отличаются легкомыслием; на тех и на других в одинаковой степени влияют вино, табак и лунные ночи; и даже, если принять во внимание неоспоримо существующее между ними различие, в конце-то концов, не все ли равно, как кокетничать и грешить – крепко стоя на двух ногах или на пальцах одной.

Долговязый гвардеец низким басом пел грустную песню о том, как рвутся сердца влюбленных, которых безжалостно разлучили, и пришлось упорно его увещевать, а потом уже просто колотить по спине, чтобы он наконец замолчал; прежде чем он допел свою песню, Адриен рассмешил сидевших поблизости от него так, что вся компания разделилась и образовалось как бы два лагеря: одну половину охватило безудержное веселье, в то время как другая поддалась нежным излияниям чувств. Толстуха совершенно придавила Риптона, но зато ему удалось согреться больше, чем всем остальным. «Ну как, вам не холодно?» – спрашивала она, милостиво улыбаясь.

– А мне холодно, – сказала красотка словно для того, чтобы извинить свое поведение.

– Ну ты всегда прикидываешься мерзлячкой, – шмыгая носом, проговорила толстуха.

– Так, может быть, вы согреете обоих, миссис Мортимер? – спросила озорница.

Обращенный на нее презрительный взгляд заставил ее замолчать. Мужчины, близко знавшие этих дам, веселились, слушая их непрестанные препирательства.

– Беднягу этого непременно раздавят, – громко прошептала красотка.

Дамы очень охотно и грелись сами, и делились теплом, потому что становилось холодно и сыро от нависавшего над рекою тумана. Рядом с Адриеном сидела та благопристойная дама, которая помешала ему рассказать до конца его занимательную историю. Она не возражала против обмена теплом и лишь изредка вставляла свое шипящее «Тише, тише!»

Они миновали Кью и Хаммерсмит, проехали по прохладной тихой воде, мимо Патни под Баттерсийским мостом^[134]; их теперь уже со всех сторон обступал город, и тени огромных сонных фабрик преграждали путь лунному свету.

Сойдя на берег, дамы принялись весело щебетать о том, как чудесно прошел у них день; несколько кавалеров оспаривали честь проводить миссис Маунт домой.

– Карета моя уже ждет, я поеду одна, – сказала миссис Маунт. – Поправьте мне кто-нибудь шаль.

Она повернулась спиной к Ричарду, которому, в то время как он выполнял просьбу дамы, открылась вдруг ее прелестная шея.

– Куда вы сейчас едете? – спросила она как бы невзначай и, когда он ответил, бросила на ходу: – Ну так я вас тогда подвезу. – И, как будто это само собой разумелось, взяв его под руку, усадила подле себя в карету.

Риптон все это увидел. Он собирался было последовать за ними, однако толстуха удержала его и попросила раздобыть ей кеб.

– Вот кому повезло, – заметила проходившая мимо красотка.

Риптон поймал кеб и посадил туда свою даму; места там больше уже не оставалось.

– Попробуйте все-таки его туда впихнуть, может быть, выйдет? – не унималась оказавшаяся снова рядом красотка.

– Можешь вольничать, сколько хочешь, со своими кавалерами, со мной это не пройдет, – прикрикнула на нее рассерженная толстуха и уехала.

– Подумать только, сколько вы с ней возились, обхаживали ее, и вот как она вам за все отплатила! – вскричала веселая красотка, заглядывая Риптону в глаза. – Теперь-то вы, надеюсь, никогда больше не станете полагаться на толстух. Так-то вот! Ничего, в другой раз будете умнее, – она шутливо щелкнула его по носу и скрылась вместе со своим кавалером.

Риптон, должно быть, на несколько мгновений позабыл о своем друге. В голове у него беспорядочно толклись блудливые мысли. Кебы и кареты проносились мимо. У него не было никаких сомнений в том, что он провел этот день среди аристократов, хотя, проезжая сейчас мимо него, эти люди едва его узнавали. Об этом дне он думал с восторгом; он сделался событием в его жизни. Воспоминания о красотке были сладостны. «Голубые глаза… как раз такие, какие мне нравятся! И такой милый вздернутый носик, и алые пухлые губки – как раз то, что мне по душе! А волосы-то какие? Темноватые, должно быть, шатенка. И бойкая такая, так легка на ногу. И притом очень милая, иначе бы она так не говорила со мной», – он изнывал от тоски, и в воображении снова и снова возвращался к ней. Разумом своим он безоговорочно уступал ее прирожденным аристократам, влюбленному же сердцу его хотелось, чтобы Фортуна сделала его самого лордом.

Потом мысли его вернулись к миссис Маунт и к обрывкам странного разговора, донесшимся до него, когда он лежал на склоне. Он был слишком робок, чтобы утвердиться в своей догадке. Подозрения его парили над ним и окутывали окружавших его людей мутною пеленой, не побуждая его, однако, ни к какому решению. И все-таки поведение этой дамы настораживало. Он пытался убедить себя, что это в порядке вещей – ведь Ричард такой красавец, что может вскружить голову кому угодно. «Но ведь он женат, – говорил себе Риптон, – а раз он женат, ему не следует даже к ним приближаться». Может быть, это и не самый высокий критерий нравственности, но все же лучше этот, чем никакого. Человечество только выиграло бы, если бы привился этот взгляд. Он стал думать о том, что Ричард уехал с этой ослепительной дамой, что они остались вдвоем. Он видел перед собою прелестную Люси, которую он, Риптон, боготворил, ее чистое, удивительной красоты лицо. Погруженный в эти мысли, он потерял из виду вскружившую ему голову красотку.

Он направился к гостинице, в которой жил Ричард, и принялся расхаживать взад и вперед по улице в надежде, что с минуты на минуту услышит его шаги; иногда, правда, ему казалось, что друг его успел уже вернуться и лечь спать. Пробило два часа ночи. Уходить он не хотел. Он был убежден, что, уйди он, ему все равно будет не уснуть. Наконец он до такой степени прозяб, что ему ничего не оставалось, как вернуться к себе. И вот по пути домой, на освещенной лунным светом стороне Пиккадилли он вдруг повстречался с Ричардом; герой наш шагал с высоко поднятой головой той особой походкой, которая отличает людей, читающих про себя стихи.

– Ба! Никак это ты, Рип? – весело вскричал Ричард. – Какого черта ты тут бродишь в такую пору?

В ответ Риптон пробормотал что-то о том, как он рад этой встрече.

– Мне хотелось пожать тебе руку, перед тем как идти домой.

Ричард улыбнулся веселой доброй улыбкой.

– Только и всего? Ну, знаешь, руку мне пожать ты можешь в любой день и час. Ты верный друг, милый мой Рип! Я только что о тебе говорил. Оказалось, что… что миссис Маунт тебя даже не заметила – ни в Ричмонде, ни в лодке!

– Вот как! – сказал Риптон, убежденный и сам, что он пигмей. – Ну как, ты благополучно довез ее до дому?

– Да. Я провел эти два часа у нее, мы с ней говорили. До чего же хорошо она говорит; она удивительно умна. Все равно что мужчина, только куда приятнее. Знаешь, она мне нравится.

– Послушай, Ричард, прости меня… право же, я не хочу тебя обижать…но ведь ты же человек женатый… может, и впрямь надо было отвезти ее домой, только, я думаю, наверх к ней подниматься тебе не следовало.

Риптон высказал все эти соображения прочувствованно и вместе с тем кротко.

– Что ты этим хочешь сказать? – вскричал Ричард. – Надеюсь, ты не думаешь, что для меня может что-то значить другая женщина, кроме моей милой Люси. – Он рассмеялся.

– Нет, конечно, этого быть не может. Это нелепо. Я хочу только сказать, что люди могут… понимаешь, это же в их натуре, они так привыкли… они говорят бог знает что, и это может сделать ее несчастной, и… Я очень хочу, чтобы ты завтра же поехал домой, Ричи. Домой, то есть к ней, к твоей милой женушке. – Произнеся эти слова, Риптон покраснел и отвернулся.

Наш герой смотрел на него с презрением, так, как умел смотреть только он.

– Итак, ты заботишься о моей репутации. Мне противно, когда так смотрят на женщин только оттого, что они однажды сбились с пути истинного, – ведь насколько же они нас слабее. Только оттого, что о них пошла дурная слава, люди норовят видеть в них заразу и стараются держаться от них подальше: боятся запятнать свое доброе имя!

– Ну, со мной все было бы не так! – промолвил Риптон.

– А почему? – спросил наш герой.

– Да потому, что я хуже тебя, – это было единственное сколько-нибудь логичное объяснение, на какое был способен Риптон. – Надеюсь, что все-таки ты скоро вернешься домой, – добавил он.

– Да, я тоже на это надеюсь, – сказал Ричард. – Но сейчас у меня тут есть одно дело. Я не смею, не могу им пренебречь. Люси меньше всех торопит меня с возвращением; ты же ведь сам видел вчера ее письмо. Послушай, что я тебе скажу, Рип. Я хочу, чтобы ты был справедлив к женщинам.

Вслед за тем он прочел Риптону целую лекцию о падших женщинах, причем говорил так, как будто знал их, как будто изучал их долгие годы. Все это были, по его словам, женщины умные, красивые, но обманутые любовью, и священный долг каждого настоящего мужчины обласкать и спасти их.

– А вместо этого мы их проклинаем, Рип, эти божественные создания.

Из-за этого страдает весь мир. В этом… да, именно в этом заключен корень зла!

– Эти несчастные женщины, Рип, не вызывают во мне пи возмущения, ни страха! Странно. Я уже знал, кто они такие, когда мы вернулись на лодке в город. Но бесит и возмущает меня другое – видеть, как молодую девушку выдают замуж за старика, за человека, которого она не любит. Стыд и срам!.. Не заикайся больше об этом.

Не подумав о том, чтобы опровергнуть прежде всего посылку, на которой друг его строил свои доводы, что все падшие женщины пали из-за несчастной любви, Риптон был вынужден замолчать. Как и большинству молодых людей, ему уже случалось размышлять об этом, и он был способен на нежные чувства, но только не тогда, когда мучил голод. Они шли вдоль ограды парка, залитого светом луны. Ричард пустился в пространные рассуждения, меж тем как Риптон только щелкал зубами от холода. Времена рыцарства отошли в прошлое, но все равно, что-то надо делать. Отнюдь не простая случайность, что эта женщина встретилась на его пути, – сказал наш герой, и, увы, тут он был действительно прав. Он выражался туманно, но тем не менее Риптон понял, что он имеет в виду: он собирается удержать эту женщину от дальнейшего падения и показать, что он презирает все предрассудки. Эту, а вслед за ней и других, ему еще неизвестных, необходимо спасти. Риптон должен ему помочь. Ему и Риптону положено быть рыцарями. Услыхав этот призыв, Риптон уступил и задрожал от холода. Им ведь предстояло быть не только рыцарями, но еще и титанами, ибо надлежало бросить вызов всем сильным мира сего, всем богам, которым поклоняется общество, и их ниспровергнуть. Титан номер один вскинул свою красивую гордую голову, словно собираясь тут же вызвать недостойного Зевса на единоборство. А титан номер два стянул края своей куртки, подложив на грудь носовой платок, и сунул под фалды руку, чтобы согреть окоченевшие пальцы. Луна уже поплыла вниз и скрылась на западе в дымке тумана, когда ему наконец было позволено добраться до постели, и от холода, возбудившего в Ричарде поток красноречия, Риптон, напротив, весь сжался в комок. Кровь не грела беднягу так, как она грела нашего героя; но сердце у него было доброе. Стоило ему только немного согреться, как сердце это преисполнилось благодарности и воодушевило его на то, чтобы стать рыцарем и титаном; обуреваемый этими мечтами, Риптон уснул, и ему привиделись сны.