Софисты

Литература: Взгляд на софистов исторически сложился под высоким давлением Платона и Аристотеля, их противников. Их сочинения к нам не дошли, и мы знаем лишь отрывки их воззрений, также в передаче небеспристрастной. Эти отрывки собраны Diels, Die Fragmente der Vorsokratiker, 1903, стр. 511 - 587. Только Гегель в Германии и Грот (History of Greece, т. VIII, гл. 67 и 68) восстановили их репутацию. В английской литературе господствует благоприятное для софистов понимание их роли в истории (Магаффи, История классического периода греческой литературы, русск. пер., 1883, т. II, стр. 56). Напротив, в германской литературе преобладает не критическое отношение к ним. Исключение составляют Zeller, т. I, стр. 1038, изд. 5-е, и особенно теперь Белох, История Греции, т. I, стр. 490, русск. пер. 1897. в русской литературе имеется специальная монография Гилярова, Греческие софисты, их мировоззрение и деятельность, 1888 (та же книга в изд. Учен. зап. Моск. унив., 1891). По мнению кн. С. Трубецкого, Метафизика в Древней Греции, 1900, стр. 402, прим., едва ли найдется вопрос, о котором было написано столько вздорного, лишнего и ненужного на всех языках европейских, не исключая и русского. После таких слов от автора, известного специалиста по древней философии, можно было ожидать серьезного, беспристрастного отношения к софистам; к сожалению, изложение автора не оправдывает ожиданий.

I. В половине V века умственная жизнь Греции испытывает общий и глубокий перелом. Происходит общее потрясение тех основ, на которых издавна покоилась жизнь греков. Возбуждается сомнение в целесообразности, а потом наступает ниспровержение строгих правил, которыми определялся быт до того времени.

В религии усиливается неверие, вызванное еще Ксенофаном, который за сто лет перед тем негодовал по поводу того, что люди создали себе богов по образу и подобию своему, снабдив их всеми своими недостатками. Его учение не способствовало свержению авторитета Гомера и Гезиода, на космогонии которых держалось обычное религиозное представление. Книги Анаксагора, наполненные критическими мыслями, можно было приобрести в афинских книжных лавках всего за драхму*(21).

В драме строгий Эсхил, с своей верой в неумолимую судьбу и в неизменность данных богами человеку начал, сменяется, после Софокла, Эврипидом, который сам колеблется между традициями и новыми запросами духа, настаивающего на свободе исследования. Он уже мало верит "в отеческие верования, которые приобретаются от рождения и не могут быть низвергнуты никакими рассуждениями самого изысканного остроумия"*(22).

Музыка испытала на себе те же веяния времени. Ранее она строго придерживалась раз определенных мотивов и темпа, применительно к каждому предусмотренному случаю. Но вот "в музыке наступает беззаконие", негодует престарелый Платон*(23), "виновниками которого явились поэты, одаренные от природы вдохновением, но не сведущие в законах и задачах музыкального творчества". Эти поэты "стали утверждать, будто в музыке нет никаких правил, но что единственным мерилом служит произведенный искусством успех".

В деле воспитания обнаруживается особенно сильно перемена нравов. Старое воспитание, рассчитанное на изготовление простого воина, уже не удовлетворяет более. Явились запросы духа, потребность в образовании. Любовь к панцирю сменяется любовью к знанию, искусство метать дротики уступает место искусству бросать "крылатое слово" в широкую аудиторию народного собрания или суда.

Такое уклонение от вековых устоев, сомнение в их непреложенности вызывали негодование в реакционерах, подобных комику Аристофану, который сам нес столько разврата на сцену, обзывая в то же время развратителями всех, осмеливающихся уклониться от проторенной дороги*(24).

II. В Афины стремились философы, как в умственный центр Греции, побуждаемые тою свободою слов и преподавания, которая составляет необходимые условия процветания философской мысли. Хотя Анаксагор и Протагор и должны были оставить Афины за свои религиозные побуждения, но это били исключения. Сам Платон устами Сократа признается "В Афинах можно гораздо больше говорить, чем во всей Греции"*(25).

А эта свобода слова вызывалась потребностью слова, которая, в свою очередь, являлась следствием демократизма, столь характерного для этого периода истории Афин. Важнейшие правительственные дела сосредотачиваются в народных собраниях, составлявшихся каждый меся. Перед народным собранием давали отчет должностные лица. Судебные дела были в руках 6000 гелиастов, избранных из числа граждан. Какая масса вопросов, связанных с разными сторонами общественной жизни, экономической, религиозной, художественной, военной проходила перед глазами граждан. Сколько потребовалось образования, знания дела, умения облечь свою мысль в ясную и убедительную форму, находчивости в споре, чтобы влиять на эту массу*(26). Понятно, что за отсутствием авторитета, внушаемого знатью и богатством, приходилось добиваться того авторитета, который дается образованием и красноречием. Чего не дали природа и воспитание, того нужно было достичь обучением*(27).

III. И вот в такой-то исторический момент на сцене появляются софисты, которых имя в наше время обозначает нечто лживое, корыстное, презренное. В чем же заключались их деятельность и учение, создавшие им столь печальную известность?

Прежде всего, следует отметить, что слово "софист" не имело сначала того смысла, какой соединяем мы с ним в настоящее время. Геродот этим именем обозначает Солона, Пифагора*(28), и даже позднее, когда слово "софист" стало будто таким, от которого можно покраснеть*(29), Аристотель не стесняется применять его к семи древним мудрецам. Аристотель типичным софистом выставляет в "Облаках" Сократа, признаваемого обыкновенно самым видным их противником. А один из их врагов, Исократ, называет этим именем самого себя. Наиболее постарался придать позорное значение названию "софист" Платон, под авторитетом которого и создалась навеки печальная слава софистов.

А между тем говорят о софистике, как об определенном направлении. Очевидно, не все лица, называвшиеся в свое время софистами, включаются в этот состав. Сюда причисляют: Протагора, Гиппия, Горгия, Продика, Пола, Эвтидема, Трасимаха, Каликла, Антифрона, Алкидама, Дионисидра, Ликофрона. Надо думать, что в направлении и деятельности этих лиц имеется нечто общее, не соответствующее направлению и деятельности других философов, напр. Сократа. Посмотрим на предъявляемые к ним обвинения.

IV. Софисты брали вознаграждение от своих учеников, которых они обучали знанию во всем доступном тому времени объеме. Обвинение в таком проступке представляется мало понятным, когда оно традиционно повторяется нынешними профессорами, получающими за свое преподавание жалование от правительства и гонорар от слушателей.

Может быть, непонятное с современной нам точки зрения, обвинение имело смысл при тех условиях и воззрениях общества, какие существовали в греческом быту V века до Р. Хр. Софист Антифон подсмеивался, по словам Ксенофона, над бескорыстием Сократа*(30). По свидетельству Платона, Сократ называл софистов торговцами мудрости и уподоблял их тем, кто торгует красотой*(31).

Однако если общее для всех софистов и позорное для них заключалось в этом вознаграждении, как мог Аристофан, несомненно, знавший, что Сократ учит безвозмездно, взять именно его образцом для своей сатиры? И как могла эта сатира произвести то вредное для Сократа впечатление, о котором он сам говорит?*(32)

Гонорар за учение не мог особенно удивлять в то время. Вознаграждение получали поэты за песни, драматурги - за пьесы, врачи - за лечение*(33), судьи за участие в судебном разбирательстве, за деньги учили уже элейцы.

V. Не преследуя истины ради самой истины, софисты учили молодежь производить логической игрой лишь впечатление истины. Действительно, в изображении Платона софисты - это люди без всяких убеждений, готовые доказывать что угодно и спорить против чего угодно. У них только одна задача: сбить с толку противника, хотя бы пришлось доказывать вопреки своим убеждениям*(34).

Но судить о таком характере их деятельности мы можем только на основании того изображения, какое оставили нам их враги, как Платон. Невольно возбуждается сомнение в верности даваемого изображения: ведь если бы их словесная эквилибристика была так жалка, как нам хотят ее представить, - афиняне и граждане других городов не стремились бы учиться у явных шутов.

В искусстве вести спор софисты были только последователями диалектики элейцев, которым, однако, никто не бросал за это нравственного упрека. Сам Сократ славился как искусный диалектик, который умел доводить до отчаяния своих противников, принуждая их отказываться от высказанного сначала предположения. И притом даже его поклонники признаются, что весьма нередко такой результат беседы не соединялся с каким-либо положительным решением вопроса со стороны самого Сократа*(35). Это замечали уже современники последнего, обвиняя его в том, что он любит смеяться над другими, задавать вопросы и ловить других на словах, а сам не дает отчета и не высказывает своего мнения по возбужденному вопросу*(36).

VI. Сами люди безнравственные, софисты занимались развращением молодежи. Нет бранных названий, которыми бы не наградили их противники: фокусники, знахари, пустомели, сплетники, воры - таковы титулы, которые перешли к потомству от Платона и Аристотеля*(37). Если оставить в стороне взимание платы, то ни в учении, ни в деятельности их мы не найдем ничего безнравственного и способного развратить. Утилитаризм которого они придерживались в этике, так же мало способен внушить вывод об их безнравственности, как и современный утилитаризм*(38).

Безнравственность учения уже потому не может служить характерным отличием софистов, что по такому же обвинению погиб наиболее видный их противник, Сократ.

Из среды софистов вышло сказание о Геркулесе на распутии, всегда поражавшее своим глубоким характером*(39). Когда Геракл достиг возраста, в котором складывается характер и направление человека, он встретил двух женщин. Одна была обольстительна и манила Геракла перспективой ряда наслаждений, отсутствием всяких страданий. Вторая предложила ему далекий и трудный путь, с лишениями на каждом шагу, но обещающий в конце самоудовлетворение, вместо разочарования, которым заканчивается первый путь: имя первой женщины - Порочность, второй - Добродетель. Таким учением развращали софисты своих учеников!

VII. Софисты брались обучить молодых людей добродетели, необходимой для гражданина, не имея сами понятия о ней.

Конечно, не Сократу было упрекать софистов за преподавание добродетели, потому что он сам признавал важное значение образования для общественного деятеля*(40), сам ставил добродетель впереди всего изучаемого*(41), сам с учениками занимался вопросом о добродетели.

Упрек софистам, что они учили тому, чего сами не знали, - совершенно голословный. Софисты были люди с широким образованием. Эта их образованность и объясняет то, что общества их искали лучшие люди, как Перикл, Эврипид, Алкивиад. Историк Оукидид и оратор Исократ были учениками софиста Горгия. Можно ли допустить, чтобы они были так наивны, так пошлы, так невежественны и тупоумны, какими изобразил их Платон. В спорах с Сократом эти высокообразованные люди, искусники в эристике, оказываются какими - то мальчишками перед великим учителем, совершенно не оправдывающими ни той репутации, которою они пользовались, ни той опасности, которою они будто бы грозили обществу*(42). В диалогах Платона софисты являются не более, как мишенью, в которую пускал Платон стрелы своего остроумия, но не живою целью.

VIII. Своим скептицизмом софисты потрясли основы морали, сложившейся в старом греческом быту, и не дали взамен новых.

В потрясении основ софистов можно винить, но эта вина - их величайшая заслуга. В период, наступивший после персидских войн, бытовые условия сильно переменились, а между тем в действии оставались старые нормы. Софисты решились прекратить это лицемерие, и от их критического прикосновения эти основы пали, как карточные домики. Выработать новые нормы - дело самой жизни, а не отдельных лиц. Софисты заставили оглянуться на унаследованные правила, отнестись к ним критически, исследовать основу этических норм и роль человека в образовании правил, которых происхождение приписывали до сих пор божеству.

Но все это делал и противник софистов, Сократ. Он также подверг критике традиционные представления, настаивал на самостоятельном исследовании общежитейских понятий, принимаемых догматически.

IX. В действительности то общее, что объединяло всех мыслителей, причисляемых к софистам (по крайней мере первым), в противоположность не столько Сократу, сколько Платону, - это позитивизм, составляющий контраст идеализму последнего.

Философское направление софистов, насколько его можно восстановить по отрывкам, сохраненным их врагами, характеризуется скептицизмом, в психологии - сенсуализмом, в этике - утилитаризмом, в политике - позитивизмом.

Направление это является логическим следствием предшествующей философии*(43). Системы ионийцев и элейцев оказались неудачными попытками проникнуть в сущность внешнего мира, вызвавшими лишь сомнение в самой возможности решить поставленную задачу. Гереклит и элейцы дали противоположные ответы на проблему бытия, ссылаясь, тот и другой, на обманчивость человеческих чувств. Если ответы на то, что же стоит за видимостью, не были приняты за их неудовлетворительностью, то все же осталось не опровергнутым, что действительность не соответствует видимости.

Может быть, трудность задачи заключается не в постигаемом объекте, а в самом постигаемом субъекте. Такова мысль, невольно навеваемая разочарованием от прежних попыток постичь сущность. Не кажется ли мир каждому таким, каким представляют ему мир его чувства? Мы познаем вещи не такими, каковы они на самом деле, а вещи таковы, какими мы их познаем. Может быть, благодаря своей чувственной организации человеку многое закрыто, кажется несуществующим потому только, что данные ему чувства не способны к восприятию, а то, что они воспринимают, то дает разные представления, смотря по человеку, его возрасту, состоянию здоровья, развитию. Одним словом, человек есть мера всех вещей по формуле Протагора*(44). А отсюда логический вывод - начало относительности всего человеческого знания.

X. Мерилом человеческого поведения является также человек. Абсолютного добра нет. Нельзя сказать, что такой-то поступок хорош или дурен сам по себе, потому что такие свойства каждый поступок получает только в оценке человека. Следовательно, поведение является дурным лишь относительно такого-то времени и такого-то места, так как в ином отношении может быть и хорошо. Добро и зло составляют не нечто данное, а установленное человеческою волею. Следует заметить, что и в этом вопросе софисты имели предшественника в представителе ионийской школы, Архелае, который утверждал, что различие справедливого и несправедливого основывается не на природе, а на человеческом установлении.

Критерием различия добрых и злых поступков является польза их. В понимании польза их. В понимании пользы взгляды софистов, насколько можно судить по источникам, значительно расходятся.

По мнению одних (Горгия), мерилом качеств поступка является каждый человек. Поступок хорош, если, с точки зрения последнего, он ему полезен, поступок дурен, если он ему вреден. Это теория нравственного эгоизма*(45).

По мнению других (Протагора), измерителем качеств поступка должен признаваться индивидуум, но не физический, а социальный, именно каждое государство, которое в представлении того времени не отличалось от общества*(46). Софисты, говорит Платон, "преподают не иное что, как учение толпы, произносимое в ее собраниях, и называют это мудростью. Это так, как если бы кто изучал наклонности и пожелания огромного, сильного, откормленного зверя, каким образом подходит к нему и касается его, когда делается он раздражительным или кротким и от чего, какие, при каждом случае, обыкновенно издает он звуки, и от каких, произносимых другими звуков, укрощается и свирепеет; изучить же все это через объяснение с ним и через долговременный опыт, назвал бы свое звание мудростью и, составив его в виде искусства, обратился бы к школьному преподаванию его. На самом же деле он вовсе не знал бы, что в этих учениях и пожеланиях похвального или постыдного, что хорошо и что худо, справедливо или несправедливо, но все это определял бы мнениями огромного животного, называя добром то, что ему приятно, а злом то, на что он досадует"*(47). Здесь резко обрисовывается противоположность между идеализмом Платона и позитивизмом софистов.

XI. Также относительно и представление о праве. Абсолютного права нет. То, что в одном месте признается законным, в другом воспрещается законом. Нет естественного права, существует только положительное право.

В этом именно смысле, в смысле отрицания вечного права, и следует понимать издевательство Аристофана над софистическим воззрением на право. Когда один из разговаривающих ссылается на вечное право, другой отрицает всякое право, предлагает указать ему, где это право. Ссылка на Зевса, у трона которого живет право, не удовлетворяет, потому что Зевс, не постеснявшийся сковать своего отца, поглотил бы и это право*(48). Здесь речь идет, очевидно, об отрицании не положительного, а естественного права. Признание одного лишь положительного, исторически изменчивого, права вполне согласно с этическим учением софистов, по которому правила общежития существуют не по природе, а по человеческому установлению.

XII. Государство есть союз для взаимного достижения целей, недостижимых разрозненными силами отдельных лиц. По этому поводу Протагор рассказывает следующий миф. Когда боги создали живые существа, то поручили Эпиметею распределить между ними силы и блага. В своем усердии Эпиметей поспешил раздать всем животным все имеющиеся у него средства борьбы за существование: физическую силу, ловкость движений, быстроту ног, прикрывающую шерсть, способность летать и т. д. Когда очередь дошла до человека, оказалось, что все запасы благ истощены. Обделенный средствами борьбы, человек осужден был бы погибнуть, если бы Зевс не велел Прометею вложить в людей чувство права, социальный инстинкт, благодаря которому и стала возможна борьба за существование силою государственного сплочения*(49).

Если государство обеспечивает борьбу против природы и внешнего врага, то как, спрашивается, укладываются интересы отдельных лиц внутри государства? На этот вопрос в воззрениях софистов можно найти два ответа.

Одни выдвигают теорию классовой борьбы. Законы выражают собой интересы сильнейшего класса. "Всякое правительство издает законы, сообразуясь со своею пользою: демократия устанавливает законы демократические, тиран - сообразные с его интересами и т. п. Издав такие законы, эти правительства объявляют полезное им лично вообще справедливым и законным, а нарушителей этих законов наказывают как преступников и безнравственных людей. Вот почему я (Тразимах) и сказал, что во всех государствах законное и справедливое - это то, что полезно правительству"*(50).

Напротив, с другой точки зрения, законы являются средством обобщенной борьбы большинства слабейших против сильнейших личностей. "Движимые опасением в отношении к людям сильнейшим, как бы, имея возможность преобладать, они не преобладали в самом деле, составители законов объявляют, что пользование силою постыдно и незаконно и что домогаться преобладания преступно", тогда как вне государственного быта, в естественном состоянии, сильный преобладает над слабым*(51). "Таково происхождение и сущность права. Оно есть нечто среднее между самым лучшим, высшим благом, когда человек может безнаказанно совершать все, что хочет, и самым худшим, величайшим злом, когда человек оказывается не в силах отомстить за причиненный ему вред"*(52).

XIII. У софистов встречаем весьма хорошо обоснованную теорию наказания. Отрицая в наказании момент возмездия (против пифагорийцев!), Протагор видит в наказании средство психического воздействия как на самого преступника, так и на других. "Если захочешь подумать о сущности наказания преступников, то поймешь, что люди считают добродетель чем-то усвояемым. Никто ведь не наказывает преступников, имея в виду лишь то, что они совершили беззаконие, - (разве только, кто бессмысленно мстит, как животное), а кто старается со смыслом наказывать, тот не за прошедшее беззаконие отплачивает, ведь не превратит он сделанного в не бывшее, а ради будущего, чтобы снова не впали в преступление ни этот самый, ни другой, видящий его наказанным". "Наказывать следует как детей, так и взрослых, чтобы наказываемые стали лучше, а кто не поддается исправлению, того, как неизлечимого, остается извергать из городов или убивать"*(53). Здесь выражены, применительно к разным типам преступников, начала устрашения, исправления и изоляции.

XIV. Общее мировоззрение приводило софистов к отрицательному взгляду на естественность религиозного чувства. "О богах, говорит Протагор, я ничего не могу знать: ни того, что они существуют, ни того, что их нет". Поэтому религия представляет собою ничто иное, как продукт политики господствующего класса. В начале, по мнению Крития, люди жили без закона и порядка, как звери: для защиты против насилия созданы были уголовные законы. Но так как они могли предупредить только открытые преступления, то умный и изобретательный человек вздумал, для предупреждения скрытой неправды, рассказывать о могущественных, бессмертных богах, которые видят все сокровенное в душе человека. А чтобы усилить страх перед богами, им отвели жилище под небом*(54).

XV. Из среды софистов раздался голос против рабства. Вопреки тем, которые не только до софистов, но и много позднее настаивали на естественности рабства одних и господства других, софисты, согласно со своим положением, что все право существует, признали, что по природе все люди свободны и только человеческим установлением можно превратить людей в рабов*(55). Этот взгляд один, сам по себе, способен был бы оправдать софистов от многих бросаемых по их адресу обвинений.

Сократ

Литература: Учение Сократа производилось только устно, ничего письменного Сократ не оставил. Сведения о нем сохранили главным образом Платон и Ксенофон, отчасти источниками могут служить Аристотель и Диоген - Лаэртский. Siebeck, Untersuchungen zur Philosophie der Griechen, 1888, Ueber Sokrates Verhдltniss zur Sophistik, стр. 1-48; Fouillй La philosophie de Socrate, 2 т., 1870 - 1874; Vollkmann, Die Lehre des Socrate in ihrer historischen Stellung, 1861; Krolike, Socrates nach den Uberlieferungen seiner Schule dargestellt, 1899; Kьhnemann, Grundlehren der Philosophie, Studien ьber Vorsocratiker, Socrates und Plato, 1899.

I. Сократ родился в Афинах в 469 году до Р. Хр. Отец его был скульптором, а мать повивальной бабкой. Одно время он и сам занимался, и не без успеха, скульптурой. Всю жизнь провел этот человек в своем родном городе, оставляя его лишь на время военных походов.

Трудно сказать, какое образование получил Сократ. Сам он любил называть себя самоучкой. Во всяком случае, он был знаком с древними философами и поэтами очень хорошо, не чужд был математики и естественных наук. Также не ясно, какие занятия заполняли его дни. Сам он говорил, что "частные и общественные дела не оставляют ему свободного времени"*(56), но это едва ли верно. Не уклоняясь от возлагаемых на него государством обязанностей, Сократ проводил большую часть дня на улице, где только собирался народ, в колоннадах, в гимназиях, на площадях*(57). Вокруг него, всегда готового вести беседу, притом остроумную, обещающую слушателям не мало интересных моментов, постоянно собиралась толпа. В таких диспутах с людьми, которые сами к нему приходили и которых он нарочно зазывал, и состояло все его учение. Остроумный диалектик, он легко вовлекал в спор, который начинался смиренным признанием Сократа в своем невежестве и кончался торжественным доказыванием невежества противника. Этот сократический прием иронии создавал ему больше врагов из числа лиц, публично им осмеянных, чем преданных ему поклонников. И этих немногих влекло к Сократу не горячее слово, не убежденная речь, не стройная философская система, а тот высокий пример доблести, какой представляла вся его личность.

Гражданское мужество нашло себе в лице Сократа полное олицетворение Храбрый воин, отличившийся стойкостью в сражениях при Делли и Потиде, он спас жизнь Алкивиаду и Ксенофону*(58). Когда суд приговорил афинских адмиралов к смертельной казни за неоказание последней чести морякам, павшим при Аргенузских водах, Сократ один имел мужество противостать общему увлечению и не допустить незаконного приговора. Когда в Афинах восторжествовала тирания, жестоко расправлявшаяся с оппозиционными элементами, Сократ не только не умолк, но горячо порицал пастырей, изводящих кровь, стеречь которых они приставлены*(59). Угрозы оскорбленных тиранов не заставили его отказаться от высказывания мыслей, которые он считал справедливыми. Наконец, высшее проявление мужества сказалось в его кончине. Обвиненный в отрицании признанных богов и в развращении юношества, Сократ, уважая правосудие, не прибег к обычным приемам, к которым прибегали другие, чтобы разжалобить судей. Напротив, в минуту, когда ему грозил приговор, он высказал много истин по адресу тех, от которых зависела его судьба. Приговоренный к смерти, он отказался от попытки подкупить стражу и спастись бегством, а в последние моменты своей жизни проявил такое глубокое уважение к законам, что смело может считаться лучшим выразителем принципа законности. Смертным приговором злейшие враги Сократа воздвигли ему такой памятник, какого не создали бы никогда его самые горячие поклонники. И Сократ хорошо понимал, что семидесятилетнему учителю не найти лучшей смерти. Его жизнь и смерть покрывали вполне отсутствие литературных произведений: он не мог бы написать убедительнее, чем поступил*(60).

II. Если нравственная физиономия Сократа ясна, то далеко нельзя сказать того же о его умственном облике. Причиною тому то, что Сократ не оставил нам ни одной строчки, так как никогда ничего не писал. Его рассуждения дошли к нам от его учеников, Ксенофона и Платона. Если первый занят исключительно воспроизведением учения Сократа с целью его оправдания перед потомством, то зато по своему кругозору он стоит далеко ниже Сократа и потому едва ли способен был передать в точности его учение. Второй, конечно, мог бы понять вполне своего учителя, но он влагает свое собственное мировоззрение в уста учителю, и граница между взглядами Сократа и Платона остается навсегда до известной степени загадочной*(61).

Кроме того, преданные ученики, стремясь представить учителя в лучшем свете, представляют собеседников Сократа столь наивными, даже можно сказать глупыми, что нельзя считать их диалоги точным воспроизведением, особенно когда речь идет о таких собеседниках, искусных в спорах, как Протагор и Горгий.

III. В установившемся представлении Сократ противополагается софистам, как борец за правду против лжи. Однако такое противопоставление совершенно не соответствует исторической истине. Сократ в действительности был одним из деятелей греческого просвещения V века до Р. Хр., и если называть их софистами, то он был также софист. Если бы в эпоху пеллопонезской войны кого-нибудь из афинян спросили, кто главные софисты в Афинах, он, прежде всего, указал бы на Сократа*(62). Софистом он был представлен всенародно в комедии Аристофана. Он был осужден за развращение юношества, т. е. за поступок, который главным образом ставили в вину софистам.

Но Сократ не только казался софистом, - он был таким в действительности, если не принимать в соображение позитивизма. Ему также, как и софистам, был свойственен скептицизм*(63). Его любимое положение: я знаю, что ничего не знаю. Он также, как и софисты, относился критически к установленным порядкам и авторитетам; даже существование богов потребовало доказывания их ссылкою на целесообразность в устройстве мира*(64). Не Сократ повернул философию на путь изучения человека и общества*(65), не он свел философию с неба на землю*(66), и, следовательно, не им открывается новый период в истории философии*(67) - во всем этом пальма первенства принадлежит софистам. Диалектике и искусству спорить учились не только у софистов, но и у Сократа: Алкивиад и Критий вращались в обществе Сократа, чтобы научиться у него владеть мыслью и словом так же мастерски, как он сам*(68). Если считать верным изображением те приемы, которыми пользовались софисты, стараясь сбить своих собеседников, то, несомненно, и Сократ прибегал к тому же способу доказывания полного невежества и неустойчивости понятий; при том огромное количество бесед, дошедших до нас, кончается без всякого положительного результата, так что у собеседника могло остаться лишь впечатление полной неопределенности тех понятий, которые подвергались анализу. Если одним из предметов насмешки над софистами было их энциклопедическое образование, готовность их обучать всей области доступного тому времени знания*(69), то из бесед Сократа обнаруживается, что не было предмета, о котором он не был бы готов поговорить, начиная с задач стратегии и кончая способами нравиться, какие должна применять куртизанка*(70).

IV. Никто не довел отрицательного отношения к естественным наукам так далеко, как Сократ. Занятие математикой, геометрией, астрономией он считал потерей времени, потому что знания эти не полезны. С его точки зрения это означало, что такие науки давали мало для выработки понимания общественной жизни и отношения к людям*(71).

Обратив внимание на человека и на среду, в которой он вращается, Сократ подметил совершенно верно, что неустойчивость поведения человека происходит от смутности представлений, руководящих его поведением. Редкий человек в состоянии отчетливо объяснить большую часть тех общих понятий, которыми они постоянно пользуются. Поэтому Сократ признал необходимым обратить особое внимание на точное определение каждого из обращающихся в жизни понятий. Отсутствие таких точных определений чаще всего и ставило в затруднение собеседников Сократа, чем последний ловко пользовался, доводя мнение противника до абсурда после того, как неосторожный собеседник давал согласие на определения, не продумав их ранее.

Сократ не преподавал систематически и потому не мог и брать вознаграждения, хотя, способен был преподавать. По его взгляду, все дело заключалось в извлечении из головы другого тех понятий, которые заложены в нем от рождения. Преподавание тут излишне, нужно лишь помочь родам понятий.

Софисты выражали свое удивление по поводу того, что Сократ не извлекает материальной выгоды из своих знаний*(72). Конечно, за уличные беседы, столь обычные в Афинах, никто не стал бы платить. Сократ уклонялся от платного преподавания, не желая связывать седя, делать себя рабом, как он выражался. Он вовсе не был бедняком, если служил гоплитом*(73). Да сам Сократ никогда не ссылался на свою бедность, а только на ограниченность потребностей, на закалку тела и характера*(74).

V. Основное этическое положение Сократа заключается в утверждении, что добродетель есть знание*(75). "Никто не идет добровольно на зло или на то, что считает злом, и это, по-видимому, не в природе человека желать идти, вместо добра, на то, что он считает злом"*(76). Таким образом, человек поступает дурно только потому, что он не знает, что такое добро: знающий же, что такое добро, всегда будет поступать согласно с добром. Следовательно, воля человека в области этики подчиняется его разуму.

Но как может человек узнать, в чем заключается добро? Добро или благо есть то же, что полезное, и поэтому-то знание играет, с точки зрения Сократа, такую видную роль в нравственности. Один и тот же поступок может быть дурным или злым, как, напр., убийство, смотря по своей полезности*(77) (убийство неприятеля, убийство друга). Спрашивается, для кого должен быть полезен поступок, чтобы подойти под группу нравственных? Услужливый ученик Сократа передает следующий разговор. "Думаешь ли ты, что одно и то же полезно для всех? - Конечно, нет.- Стало быть, не находишь ли ты, что полезное для одного может быть вредным для другого? - Даже очень часто.- Но разве благо есть что-нибудь иное, чем полезное? - Нет.- Следовательно, полезное есть благо для того, для кого оно полезно? - Кажется так"*(78). Если это место передает верно мысли Сократа, то великий реформатор этики, каким его обыкновенно выставляют, уничтожал совершенно социальный момент в этике.

Нравствен тот поступок, который, по мнению поступающего, полезен ему. Указателем же полезного или вредного для человека являются страдания и удовольствия*(79). Знание и нужно человеку для того, чтобы оценить ожидаемые удовольствия и отдавать предпочтение тому, что обещает высшее и более предпочтительное удовольствие*(80).

Такой теоретический взгляд, дающий основу для всех тех выводов софистики, которые ставятся им в вину, обнаруживает, что, как практический деятель, Сократ стоял много выше, чем как этический теоретик*(81).

VI. Зато в полном согласии теории и практики Сократ сильно упирает на принцип законности. "В государствах те правители самые лучшие, которым граждане наиболее обязаны повиновением законам"*(82). Изменчивость законов нисколько не оправдывает презрительного к ним отношения*(83). Сила и могущество государства зависит от повиновения граждан своим законам*(84).

Критону, убеждающего Сократа бежать из тюрьмы, философ показывает, как должны отнестись законы к такому поступку*(85). "Скажи, Сократ, скажут они, что это ты задумал делать? Не задумал ли те этим делом погубить и нас и государство? Или тебе кажется, что еще может стоять целым и невредимым государство, в котором судебные приговоры не имеют никакой силы?" Под охраною законов состоял брак, в котором ты, Сократ, родился, под их защитою получил ты воспитание и образование. Все, что человек имеет, - держится законами. И, прежде всего, государство та среда, в которой человек только и может жить. Поэтому нет интересов выше государственных. "Отечество драгоценнее и матери, и отца, и всех остальных предков, оно более всего неприкосновенно и священно, оно в наибольшем почете и у богов и у людей (конечно, разумных); если отечество сердится, его нужно бояться, уступать и угождать ему более, нежели отцу; его нужно убеждать или делать то, что оно велит, и если оно приговорит к чему-нибудь, нужно переносить это спокойно, будь то розги, тюрьма, отправка на войну, где приходится рисковать и здоровьем и жизнью"*(86).

VII. Но что же такое законы и в каком отношении находятся они к нравственности? У Ксенофона приведен разговор Алкивиада с Периклом по вопросу о том, что такое законы*(87). Перикл определяет закон как все то, что постановляется собравшимся большинством народа, и на замечание Алкивиада, что в олигархии не может быть вовсе законов, Перикл поправляется и вместо большинства подставляет правящую власть. Когда же Алкивиад удивляется, как можно считать законом предписание тирана, насильно завладевшего властью и силою предписывающего свою волю народу, Перикл путается, оставляет почву формальных определений и переходит к их содержанию: предписания тирана тогда только закон, когда они основаны на убеждении граждан. После этого Алкивиад совершенно правильно усомнился в способности Перикла спорить о таких предметах.

Сократ соглашается с формальным определением Гиппия, что законы это "то, что граждане предписывают делать или не делать"*(88). В то же время он отождествляет законное и справедливое*(89). Такое положение можно понять, допустить, что Сократ не отличает норм права от норм нравственности, а такое смешение может найти себе объяснение в условиях греческого быта. В самом деле, отличие норм права и нравственности возможно только при отделении государства от общества. В древней Греции государство - это небольшая городская община, где общественная жизнь почти совпадала с государственной. Однако это могло быть верно до тех лишь пор, пока властью не завладевали олигархи или тираны.

Это обстоятельство, очевидно, упускается из виду Сократом, который сам же признал несправедливым запрещение свободного преподавания на улице, сообщенное ему Хариклом и Критием. Другими словами, его взгляд обходит тот вопрос, которым Алкивиад поставил в затруднение Перикла.

VIII. Еще более уклоняется Сократ от своей формальной точки зрения, когда он вводит представление о естественном праве, отличном от положительного. Это нормы не человеческого, а божественного происхождения*(90). Сюда относятся, напр., требование почитания родителей, предписание благодарности к своим благодетелям, запрещение кровосмешения и некоторые другие. Такие нормы, ввиду их всеобщности, не могли быть созданы людьми, так как, не имея общего языка, люди не могли бы сойтись вместе, чтобы установить их с общего согласия*(91).

Картина борьбы между положительным законом и естественным (вернее нравственностью) дана в "Антигоне" Софоклом, который построил трагедию на борьбе чувства законности, препятствующего хоронить врага вопреки приказу, и чувства совести, пробуждающего предать тело врага - брата погребению. Софокл не разрешил сам вопроса и в душе зрителей встает та же борьба, возбуждаются те же сомнения. Но философ должен был дать положительный ответ там, где художник мог удовольствоваться возбуждением эффекта. Сократ не дал такого ответа на вопрос, что же это за естественное право, когда законное и справедливое одно и то же.

IX. Представление Сократа о государстве имеет в основе договорную теорию. По поводу того же предложенного Сократу бегства законы, удерживая философа, ссылаются на договор, заключенный между ними с одной и Сократом с другой стороны, твердо стоять за судебные решения. "Мы, которые тебя родили, вскормили, воспитали, наделили всевозможными благами, тебя, как и всех прочих граждан, мы предупреждаем каждого из афинян, после того, как он зачислен в гражданский список и познакомился с государственными делами и с нами, законами, что если мы ему не нравимся, то ему предоставляется взять свое имущество и идти, куда хочет". "О том же из вас, кто остается, зная, как мы судим в наших судах и ведем в городе прочие дела, о таком мы уже говорим, что он на деле согласился с нами исполнять то, что мы велим"*(92). Готовясь бежать, "ты поступаешь так, как мог бы поступить самый негодный раб, намереваясь бежать вопреки обязательствам и договорам, которыми ты обязался жить под нашим управлением"*(93). Оставляя в стороне неудачное сравнение с рабом, мы не можем сомневаться, что Сократ связь гражданина с государством строит на договорном начале.

X. Трехчленная классификация форм правления, демократия, олигархия и монархия, была известна уже Геродоту, который рассказывает о том, как воцарением Дария на персидском престоле обсуждались недостатки и преимущества всех этих форм правления*(94). И Сократ останавливал свое внимание на отличительных признаках форм правления. Монархию и тиранию различал он, смотря по тому, основывается ли власть на воле народа и на законах или же власть устанавливается вопреки народной воле руководится произволом правителя. Признаки аристократии, плутократии и демократии, в передаче Ксенофона*(95), лишены всякой ясности.

XI. Хотя Сократ признавал, что законное и справедливое одно и то же, однако он далеко не преклонялся перед установленным строем. С каким презрением относился он к демократическому режиму Афин. Он удивлялся, как можно было стесняться говорить перед глупцами, из которых состоит народное собрание, разными суконщиками, сапожниками, плотниками, купцами, думающими только о барыше*(96).

Сократ считал нецелесообразным избрание на государственные должности посредством жребия, предоставление решения случаю там, где важен сознательный выбор лица подготовленного и способного. Эта критика была поставлена одним из пунктов обвинения, как возбуждение неуважения к существующему порядку*(97). Нецелесообразное, по Сократу, несправедливо; но ведь выбор по жребию архонта законен, а, следовательно, справедлив?

Хотя Сократ придавал огромное значение государству, обращал внимание юношей на то, что нет высшего дела, как заботиться о лучшем устройстве своего города, но нигде не обрисовывается перед нами идеал Сократа относительно наилучшего государственного порядка.

XII. В то время, как из среды софистов, последователей Горгия, раздался голос против рабства, так как боги создали всех свободными, так как рабство основано не на природе, а на человеческом установлении, Сократ, великий моралист, стоит на почве господствующих воззрений своего времени. Он находит вполне справедливым, когда избранный стратегом обращает в рабство жителей враждебного, неприятельского (даже греческого?) города*(98). Это отсутствие критики к такому крупному вопросу, уже выдвинутому современниками, составляет большой минус в этике Сократа.

Платон

Литература: До сих пор лучшим изданием является Stallbaum (впервые 1821 г.). Переводы лучшие: на немецкий - Schleiermacher, а потом Meller и Steinhart, на французский - Chauver и Saisset, на английский - Jowett, на итальянский Rongui и Ferrai, на русский - Карпова в четырех томах (Кроме Законов), 2-е изд. 1862-1878, Соловьевых (пока вышло два тома) 1899 и 1903 и Законы в переводе Оболенского 1821. сочинения, обнимающие всю систему Платона, кроме курсов по истории философии, особенно Zeller, т. II, Grote Plato and the others companions of Socrate, 2-е изд. 3 т. 1867; Fouillйe, La philosophie de Platon, 2-е изд. 4 т. 1888-1889; Chaignet, La vie et les йcrites de Platon, 1871; Windelband, Platon (рус. пер. 1900). Специально по философии права можно указать: Hildebrand, Geschichte und System der Rechts - und Staatsphilosophie, т. I, стр. 98-224; Pцhlmann, Geschichte des antiken Kommunismus und Socialismus, т. I, 1893, стр. 269-476; Alder, Geschichte des Socialismus und Kommunismus, т. I, 1899, стр. 30-46; Dietzel, Die Ekklesiazusen des Aristophanes und die Platonische Politeia, 1893 (Z. f. Lit. u. Gesch. D. Staatsw.); Natorp, Der Platonische Staat und die Idee der Socialpдdagogik, 1895; Nohle, Die Staatslehre Plato's in inrer geschichtlichen Entwickelung, 1880; Dareste, La Science du droit en Grиce, 1893, стр. 13-161; Janet, Histoire de la science politique, т. I, 1872, стр. 104-176.

I. Неудачи, постигшие афинян во время Пелопонесской войны, и печальный ее исход вызвали в обществе реакционное движение. По весьма обычной ассоциации, неуспех был объяснен изменением нравов и политического устройства.

Недовольство существующим порядком вызвало искание новых путей, постановку новых идеалов. Неудовлетворенность настоящим положением вещей заставила обратиться или к старым афинским порядкам (Аристофан) или к иностранным образцам, спартанскому (Платон) или персидскому (Ксенофон).

Хотя в действительности никакого морального и политического разложения не было, но причину несчастья начали усматривать в отступлении от того уклада жизни, какой существовал в славную эпоху афинского торжества. Идеальным стало время персидских войн, марафонские герои стали образцом доблести. Отсюда лозунг этого направления - "назад к Марафону!"

Победа спартанцев над афинянами, естественно, вызвала представление о превосходстве Лакедемонского общественного строя, обеспечившего эту победу. Лакономания имела и прежде, по мере усиления демократического элемента, не мало видных представителей в аристократической среде афинского общества (Кимон), но в конце V и в начале IV веков особенно усилилась.

Возрастающее влияние Персидского государства на дела Греции заставило иных прельститься властью персидского царя и тем порядком, какой может создать самодержавный монарх, образованный и добродетельный*(99).

II. В такой - то исторический момент выступает греческий мыслитель первой величины, Платон.

Рождение Платона относится к первым годам Пелопонесской войны, вероятно, к 427 году. Происхождение его весьма аристократическое, так как по отцу он был из рода Кодридов, потомок Солона.

Первыми произведениями юного таланта были стихи, которые Платон сам уничтожил, когда вошел в близкие сношения с Сократом. Он сделался самым верным и любимым учеником последнего. Память об учителе он верно хранил всю свою жизнь, хотя и ушел в своей философии далеко за пределы учения своего наставника. Имя Сократа фигурирует почти во всех диалогах Платона, как в тех, где он дает изображение учения Сократа, так и в тех, где под фирмою Сократа он развивает свое собственное мировоззрение.

Вполне естественно, что трагическая смерть учителя должна произвести потрясающее впечатление на глубокую натуру ученика. Родной город стал ему ненавистен, родные учреждения представлялись ему извращением всего разумного, естественного, справедливого. Проникнутый глубоким презрением к демократическому строю Афин, Платон покидает на некоторое время этот город, посещает Кирену, Египет, Великую Грецию, Сицилию. Путешествие не осталось без влияния на мировоззрение Платона. Он стал в близкие отношения к пифагорейцам и их учению, обратил внимание на кастовое устройство Египта.

Под влиянием путешествия, в Платоне укрепился аристократизм. Если под влиянием происхождения и воспитания у него сложилось презрение ко всем добывающим себе пропитание уличным трудом, к разным кожевникам, оружейникам, горшечникам и т. п., то под влиянием пифагорейцев, Платон дошел до поклонения людям, овладевшим мудростью своего времени.

Особенно поражено было понимание Платона Сиракузами, которые в то время представляли на Западе такой же Греческий центр, как Афины в Элладе. И вот у Платона является надежда осуществить на деле зревшие у него политические планы. Благодаря посредничеству Диона, шурина и зятя Дионисия Старшего, Платон был хорошо принят сиракузским тираном. Но, очевидно, Платон приехал ко двору не для того только, чтобы беседовать с тираном и пользоваться его гостеприимством. Заподозренный, а может быть и уличенный в дворцовых интригах, Платон подвергся жестокому наказанию - был продан в рабство (около 389 г.). Выкупленный одним из своих почитателей, Платон возвратился в Афины, где и занялся педагогической деятельностью. Лишенный семейных забот, независимей в материальном отношении, стоящий в стороне от общественной деятельности, Платон всецело предается созданию школы, прозванной по месту, невдалеке от города, Академией.

Но через 20 лет после первой неудачной попытки узнает о смерти старого тирана и о переходе власти к молодому Дионисею. Окрыленный снова надеждою, мнится он в Сиракузы, успевает распалить юное воображение тирана, но сам оказывается жертвою ловких царедворцев, которые выдвинули его для прикрытия собственных целей. Вследствие этого Платон снова подвергается большой опасности, от которой его освобождает заступничество его друзей пифагорейцев.

Однако и эта неудаче не смутила Платона. Через три года (365 г.) он вновь воспрянул и опять в Сиракузах. Новая неудача заставила его навсегда вернуться в Афины, где он и окончил свое существование на 80-ом году жизни (347 г.).

III. Из всех древних писателей Платон один был настолько счастлив, что все его сочинения дошли до нас. Поэтому, казалось бы, изучение этого философа не представляет затруднений со стороны источников. И, однако, это далеко не так. Сочинения Платона создали ряд платоновских вопросов, на решение которых затрачена масса знания остроумия, но которые остаются еще без определенного ответа.

Во - первых, благодаря громкому имени Платона, литературному достоинству его произведений, в каталог его трудов проникли сочинения других лиц. Поэтому уже в древности возникло затруднение, как из всего числа произведений, обращающихся под именем платоновских, выделить действительно ему принадлежащие от приписываемых ему без основания. Ссылаясь на то или другое произведение в подтверждение правильности понимания платоновского мировоззрения, мы постоянно рискуем опереться на взгляд, никогда в действительности Платоном не высказанный.

Во - вторых, осталась невыясненной последовательность появления на свет произведений Платона. Между тем определение хронологии в творчестве философа важно как для уяснения развертывания мировоззрения его, так и для понимая отношений между отдельными его сочинениями. Это установление последовательности тем более важно в данном случае, что сочинения Платона не представляют систематического изложения его философии.

В - третьих, наконец, в дошедших сочинения Платона существует трудность разграничить взгляды его от взглядов Сократа. Дело в том, что произведения Платона почти все написаны в форме диалогов, в которых главным действующим лицом выступает Сократ. Верный памяти учителя, ученик в ранних своих произведениях, близких к смерти Сократа, воспроизводит в точности взгляды последнего. Но, чем далее отходит Платон в развитии своего мировоззрения от образца, тем чаще из уст учителя выступают представления, мало вероятные и уже прямо неправдоподобные для исторического Сократа. Найти эту границу между характеристикою учителя и мировоззрением ученика тем более трудно, что сам Сократ ничего не писал, и мы знаем его только в передаче его учеников.

IV. Первый вопрос, какой возбуждает философское мировоззрение Платона, состоит в том, составляет ли центр его философии проблема гносеологически - метафизическая, из которой лишь последовательно развертывается система этико - политическая*(100), или же, наоборот, этическая проблема есть центр всей его философии, для которой Платон подыскал гносеологически - метафизическую основу*(101).

По мнению Платона, важнейшая наука - это познание идеи добра. "Если бы знали очень хорошо все остальное, но не знали добра, то такое наше знание так же мало послужило бы нам на пользу, как если бы мы обладали всем, но это не составляло бы для нас блага". "Никто не может быть особенно хорошим служителем государства, если он не знает достаточно, что такое добро, так как, не зная этого, он не может знать праведное и справедливое"*(102). Из этих слов можно с очевидностью заключить, что главная проблема, занимавшая всю жизнь Платона, была проблема этическая. Так и следовало ожидать от ученика Сократа.

Но и на этом сомнение не останавливается. Главное произведение Платона этического содержания,- "Государство", издавна возбуждает споры, составляет ли основную его задачу выяснение наилучшего государственного устройства, для которого сначала подыскивается этический принцип, или же, наоборот, основная задача Платона заключалась в выяснении того, что такое справедливость, а начертанное государственное устройство служит лишь иллюстрацией осуществления этой справедливости. Сам Платон признает, что сущность рассуждения о государстве заключалась в вопросе, какое государство наилучшее*(103). Неуклонное стремление Платона осуществить свой государственный идеал ясно показывает, как охватила его эта идея. Укрепляясь с течением времени все более в своем идеале, Платон всю жизнь искал к нему все более глубокого, метафизического и этического, оправдания.

V. Краеугольным камнем метафизики Платона является учение об идеях. Стремление Сократа устанавливать точные понятия, как условие истинного познания, натолкнуло Платона на мысль найти в понятиях само истинное знание.

Признавая верность софистического положения об относительности человеческого знания, обусловленного чувственными данными, Платон ищет твердого познания за пределами чувственного восприятия.

Все, чтт мы воспринимаем чувствами, есть не более, как слабое, извращенное отражение вечных, неименных образцов. Эти образцы и есть идеи, соответствующие количественно и качественно родовым понятиям. Все идеи, как и понятия, находятся между собой в отношении соподчинения и подчинения. Восходя от самых конкретных, лошадь, дуб, до общих, радость, мужество, идеи образуют пирамиду, на вершине которой гордо высится идея блага или добра. Эти идеи могут быть постигаемы только разумом.

Идеи не составляют простого отвлечения, они суть нечто реальное, существующее независимо от мыслящего субъекта. Таким образом, Платон ставит рядом с миром явлений мир идей. Оба одинаково реальны. Один познается чувствами, другой разумом, один доступен каждому, другой - только избранным. Соотношение их таково, как несовершенной копии к чистому образцу.

В обширной пещере, в которой имеется одно лишь отверстие, образующее вход в пещеру, сидят от рождения, прикованные к земле узники. Со стороны входа в пещеру, но довольно далеко, горит огонь. Мимо входа, по дороге, ходят люди, пронося на плечах каменные и деревянные фигуры, животных, утварь и т. п. Узникам видны только отражения этих предметов, делаемые огнем на противоположной стене, отражения, далеко не похожи на действительность. Если бы с одного из этих узников снять оковы, заставить его выпрямиться, повернуться к свету, выйти из пещеры и увидеть предметы в их настоящем виде, то он, конечно, не поверил бы, что действительность - это то, чтт он теперь видит, а не то, чтт он раньше видел отраженным на стене. Конечно, тут большую роль играет солнечный свет, к которому узник не привык в своей мрачной пещере. Его нужно вести по неровной крутой дороге и также постепенно приучать его зрение к свету - только тогда он постигнет действительность, которая заменит ему то мнимое, чтт принимал он за действительность и чем жил до сих пор*(104).

Человек - это узник, прикованный к земной жизни и осужденный видеть лишь слабое отражение действительности. Только философия способна дать человеку возможность постичь самый мир идей.

VI. Психология Платона имеет религиозно - нравственный характер и потому связана с его социальными тенденциями.

Бессмертная душа человека состоит из трех элементов: разумности, пылкости и вожделения. Первый элемент вызывает стремление к мудрости, второй - к власти и почестям, третий - к наслаждению и богатству. Соотношение между отдельными элементами души Платон выражает в следующем поэтическом сравнении. Душа подобна колеснице, которую влекут два коня, пылкость и вожделение, а правит ими разумность. "Один из коней - прекрасной стати, с виду прям и хорошо сложен; шея его высока, нос дугою, шерсть белая, глаза черные; он любит честь, однако же, вместе с тем рассудителен и стыдлив; он друг истинной славы; не дожидается удара, но слушается одного приказания и слова. Напротив, другой крив, безобразно расплылся в толщину и крепкоузд; шея коротка, нос вздернут, шерсть черная, глаза зеленые и подернуты кровью; он склонен к похотливости и непокорности, около ушей космат, глух, ко всему и едва слушается бича и удил"*(105). Один конь влечет колесницу ввысь, к добру, другой тянет ее вниз, к злу. Трудна задача возничего!

Хотя душа и едина, но преобладание того или другого элемента порождает различные характеры. Преобладание разумности создает философа, преобладание пылкости - честолюбцев, вожделения - корыстолюбцев.

VII. На психологии построена этика Платона.

Трем элементам души соответствуют три основных добродетели: разумности - мудрость, состоящая в верном направлении ума; пылкости - мужество, заключающееся в готовности приводить в исполнение решения ума; вожделению - самообладание, подчиняющее одни стремления другим. Надо всеми стоит четвертая, основная добродетель, сущность которой в том, чтобы каждый делал то, чтт ему предназначено природою. Эта последняя добродетель и есть справедливость*(106).

Справедливость познается не путем опыта, а сверхчувственно. Отсюда ее безусловность, чем этика Платона, по - видимому, резко расходится с относительностью этики софистов. В противоречии с последними Платон видит нравственность не в наслаждении, хотя бы и самом высоком, а в приобщении к идее блага*(107).Однако остается открытым, в чем же состоит это высшее благо. Самому Платону не чужда мысль. Что справедливое то же, что и полезное*(108).

VIII. Отличие права от морали нигде не проводится Платоном с надлежащей ясностью. Нельзя сказать, чтобы он не сознавал различия. Так, он находит излишним, чтобы законодатель вмешивался письменно или словесными приказами там, где правила вырабатываются сами собою, как, напр., в деле почитания старцев, соблюдения опрятности и во многом тому подобном*(109). Значит, право, по мнению Платона, излишне там, где достаточна мораль.

Вообще Платон не поклонник правовой нормировки. "Закон не может с точностью и полностью обнять превосходнейшее и справедливейшее, чтобы предписывать всем наилучшее"*(110). Этому мешает как несколько людей, так и подвижность их отношений. Правильно только то, что во главе правительства должны стоять люди, действительно, а не по видимости только знающие; "а будут ли управлять по законам или без законов, по желанию граждан или без желания -О все это несущественно"*(111).

Платон любит сравнения. Представим себе, что врач принужден уехать и оставить больного. На время своего отсутствия он установит для больного подробный режим. Неужели, возвратившись раньше предположенного срока, врач будет стесняться установленными им же правилами? Кто лучше его знает, не надо ли для блага больного изменить то или другое лекарство?*(112). Но сам Платон понимает, что таких идеальных правителей нет, и потому с душевною скорбью признает, что все же законы писать надо*(113).

IX. Государство создается вследствие неспособности каждого человека в отдельности удовлетворить все свои потребности.

В начертании потребностей человека и социального способа их удовлетворения при помощи разделения труда Платон предвосхитил Адама Смита. Основные потребности человека - это пища, кров и одежда. Человек мог бы конечно, сам производить все необходимое для него лично: обрабатывать землю для злаков, строить жилище, тачать обувь, шить платье, распределяя свое время поровну между всеми этими занятиями. Но, если каждый человек сосредоточится на одном каком - либо занятии и будет производить блага не только для себя, но и для других, то общая сумма благ значительно возрастет, потому что каждый будет заниматься тем, к чему он по природе наиболее приспособлен; потому что избегается потеря времени на переход от одного занятия к другому; потому что каждый освободится от страха, успеет ли он произвести все вещи, ему необходимые*(114).

Задачею государственной власти, по мнению Платона, является всегда общественное благо. В этом отношении он горячо оспаривает мысль, будто правительство может преследовать исключительно свои интересы. Как врач служит тому, кого он лечит, как кормчий служит тем, кого он везет, так и правительство, какова бы ни была организация, служит тем, кем оно управляет. Это обнаруживается с очевидностью из того, что всюду правители, как и врачи, кормчие, выполняют свои тяжелые обязанности не безвозмездно, а за вознаграждение, которое не имело бы смысла, если бы правительство имело в виду только свои выгоды*(115). Согласно духу сократовской философии, следовало бы определить, всегда ли содержание правителей составляет вознаграждение за услуги, но Платон уклонился от такого исследования.

X. Платон признает различные формы правления и классифицирует их по двум признакам: а) по числу лиц правящих и б) по характеру правления, законному или произвольному. Таким образом, монархии соответствует тирания, аристократии (тимократии) - олигархия; только имя демократии останется неизменным, господствует ли в ней закон или произвол*(116). "Монархия, скрепленная добрыми писаными правилами, которые мы означаем именем законов, есть наилучшая из всех шести форм; но когда в ней нет закона, она тяжела и жить под нею трудно"*(117).

Платон дает картину перехода одних форм правления в другие*(118). Закон последовательности таков: аристократия, олигархия, демократия, тирания. Причины перехода кроются в состоянии правительства: с аристократическою высокомерностью Платон признает только факторы, идущие сверху, и пренебрегает факторами снизу.

Аристократия есть государственное устройство, в котором начальствуют люди, ставящие выше всего почести и славу, приобретаемую исключительно мужеством. В такой военной аристократии замечается отвращение к земледелию и промышленности, даже обращение земледельцев в рабство. Олигархия представляет государственный строй, основанный на принципе имущественной состоятельности. Здесь царит не мужество, а лишь страсть к наживе. Чем выше ценится богатство, тем ниже оценка добродетели. Такое государство состоит в действительности из двух враждебных друг другу классов: богатых - правителей и бедных - управляемых. С глубоким отвращением рисует Платон особенно несимпатичную ему демократию. Это та форма правления, где власть сосредоточивается в руках большинства, хотя бы члены большинства не обладали никакими качествами, оправдывающими вручение им власти. Здесь имеются и представители лживой мудрости, ораторы и демагоги; здесь, как и в олигархии, нет недостатка в богатых. Основная черта демократии, это - отсутствие каких - либо твердых начал. Но такая беспринципность есть чистый произвол, а произвол ведет всегда к крушению государственного строя. Произвол ведет демократию прямо к тирании.

Характеристика тирании удалась Платону более всего. Тирания рождается из демократии, и самая широкая свобода превращается в самое жестокое рабство. Чтобы поддержать убеждение в своей необходимости, тиран затевает войны, которыми поддерживает страх граждан. Войны требуют средств, - приходится, за недостатком казны, обирать граждан. Поборы вызывают недовольство, лучшие люди, бывшие сторонниками тирана, начинают громко выражать свое мнение. Тирану остается одно: в противоположность врачу, очищающему организм от худших элементов, он вынужден очистить силою свое государство от лучших элементов. Такая мера отдаляет от него всех порядочных людей: ему приходится окружить себя трутнями, готовыми служить за деньги кому угодно. Так как тиран имеет теперь полное основание никому не верить, то он, боясь за свою жизнь, усиливает число доносчиков и телохранителей. Положение тирана самое жалкое: он всех боится, не исключая и своей стражи; "он один из всех не может ни предпринять путешествия, ни пойти посмотреть на то, что могут видеть все свободные люди, но живет большею частью дома, забившись в своем углу и завидуя, как женщина, всем"*(119).

XI. Взгляд Платона на сущность наказания состоит в связи с одним из основных положений сократо - платоновской этики, в силу которого лучше претерпеть зло, чем причинить его*(120).

Совершенная несправедливость никому не причиняет столько страдания, как тому, кто ее совершил. Самый жестокий тиран испытывает раскаяние и угрызения совести, слышит или чувствует осуждение его поступков со стороны других лиц. Это страдание, если своевременно не будет подана помощь, может, как застарелая болезнь, покрыть душу язвами*(121).

Исцеление может быть найдено только в наказании. Испытание наказания есть очищение души от лежащей на ней тяжести*(122). Человек, совершивший преступление, должен сам спешить к судье, как врачу. Потому что несчастны тираны, так как они лишены той врачебной помощи, которая доступна каждому из подданных.

Впрочем, Платон, помимо целительной силы наказания для самого преступника, признает и устрашительное действие для других*(123).

XII. Недовольный всеми формами государственной жизни, какие только встречались в действительности, Платон смелою рукою чертит идеал государственного строя в одном из лучших своих сочинений, - в "Государстве", написанном около 380 года.

Конечно, и его идеал, как и всякий, не составляет плода одной чистой фантазии, но является отражением исторических условий времени своего создания. Чисто эллинское представление о государстве, как городе, чисто спартанский характер жизни военного класса, спартанская свобода женщин, спартанские общественные обеды, египетское деление государственного населения на касты, связь философии с политикой, составлявшая отличительную черту пифагорейского союза,- все это камни, из которых образовался государственный идеал Платона.

К этому присоединяются личные симпатии и антипатии философа. Идеал проникнут аристократизмом и презрением к демократии. Идеальный строй как бы противополагается историческому государственному порядку, сложившемуся в Афинах в эпоху Пеллопонезской войны. Платон лишает власти демократию, которая со времени Перикла стала всем распоряжаться, и вручает ее философам, так пострадавшим при демократическом режиме.

Наконец, идеальное государство Платона тесно связано с общим фи