Искусственный интеллект 13 page

Многие испытуемые (мы опираемся сейчас на показания испытуемых, собран­ные во всех сериях исследования) отмеча­ют в конце серии сильную ассоциативную и персеверативную тенденцию этих ощу­щений. Иногда достаточно положить руку испытуемого на установку еще до сигнала экспериментатора о начале опыта, т. е. когда испытуемый уверен в том, что иско­мое ощущение не может возникнуть, как оно все же у него появляется. В этих слу­чаях нам приходилось слышать от испы­туемых просьбу подождать с началом экс­перимента, чтобы "рука успокоилась". "На ладони прямо черти пляшут", — жаловал­ся нам один из испытуемых. Столь же ясно выступает персеверативная тенденция: "Опасно снимать, если угадал, потом, во второй раз. Иногда выходит, а в общем труднее: можно вскоре почувствовать еще раз — зря" (испытуемый К.).

Характерной чертой, обнаружившейся в опытах, является также заметным обра­зом возрастающая аффективность для большинства испытуемых самой экспери­ментальной ситуации: ошибки часто пе­реживаются резко отрицательно; испыту­емые как бы аффективно втягиваются в задачу избежать удара электрического тока (хотя объективная сила электричес­кого раздражителя никогда не превышала величины, минимально достаточной для того, чтобы вызвать рефлекторное отдер­гивание пальца) <...>. Такое аффектив­ное отношение к току резко отличало по­ведение испытуемых во второй серии от поведения испытуемых в первой серии. По-видимому, в связи с этим стоит также и тот несколько парадоксальный факт, что возникающие ощущения при весьма ма­лой интенсивности оказались, однако, об­ладающими большой аффективной силой,

что особенно ясно сказывалось в тех слу­чаях, когда по условиям эксперимента (во втором исследовании) мы просили уже тре­нированных испытуемых вовсе не снимать руку с ключа при засветах. Наличие аф­фективного отношения испытуемых к сто­ящей перед ними в экспериментах задаче является, по-видимому, существенным фак­тором; мы судим об этом по тому, что именно те из наших испытуемых, у кото­рых аффективное отношение к задаче было особенно ясно выражено, дали и наиболее резко выраженные положительные объек­тивные результаты.

Главное же с точки зрения нашей ос­новной проблемы положение, вытекающее как из данных объективного наблюдения, так и из субъективных показаний, состо­ит в том, что правильные реакции испыту­емых в связи с воздействием видимых лучей на кожу руки возможны только при условии, если испытуемый ориентирует­ся на возникающие у него при этом ощу­щения. Только один из наших испытуе­мых, прошедший через очень большое число опытов, отметил, что иногда рука сни­мается у него "как бы сама собой". У всех же других испытуемых, как только их внимание отвлекалось, правильные ре­акции становились или вовсе невозмож­ными, или во всяком случае их количе­ство резко понижалось. Необходимость "прислушивания" к своим ощущениям требовала от испытуемых большой актив­ности; поэтому всякого рода неблагопри­ятные обстоятельства, как, например, недо­могание, утомление, наличие отвлекающих переживаний и т. п., обычно всегда отри­цательно сказывались на объективных результатах эксперимента. <...>

Серьезнейшим вопросом остается воп­рос о природе изучаемых нами явлений чувствительности. При обсуждении этого вопроса можно исходить из двух различ­ных предположений.

Можно исходить прежде всего из того предположения, что в ходе наших опытов у испытуемых возникает новая форма чувствительности и что мы, таким обра­зом, создаем экспериментальный аналог собственно генезиса чувствительности. Можно, однако, исходить и из другого предположения: встать на ту точку зре­ния, что ощущения, наблюдаемые у наших испытуемых, представляют собой резуль-

тат пробуждения присущей рецепторам кожи филогенетически древней фоточув­ствительности, которая в нормальных ус­ловиях лишь подавлена, заторможена в связи с развитием высших рецепторных аппаратов. С этой точки зрения следует признать, что в ходе наших опытов мы наблюдаем не процесс собственно возник­новения новой формы чувствительности, но лишь процесс обнаружения существу­ющей фоточувствительности, происходя­щей вследствие выключения возможнос­ти зрительного восприятия и резкого снижения действия лучистого тепла, обычно связанного с видимыми лучами большой интенсивности. Это предположе­ние совершенно оправдывается, с одной стороны, действительно установленным фактом существования в филогенетичес­ком ряду фоточувствительности кожи, а с другой стороны, тем, несомненно пра­вильным в общей своей форме, положе­нием, согласно которому возникновение новых органов и функций связано с по­давлением, с "упрятыванием" функций, филогенетически более древних, но эти более древние функции способны, однако, вновь обнаруживаться, если возможность осуществления новых маскирующих про­цессов окажется так или иначе устранен­ной (Л. А. Орбели).

Как же относится это предположение о природе констатированной у наших ис­пытуемых фоточувствительности кожи к основной гипотезе исследования? Очевид­но, что если встать на точку зрения имен­но этого предположения, то тогда необхо­димо будет несколько видоизменить саму постановку проблемы.

Наше исходное положение мы форму­лировали следующим образом: из выд­вигаемого нами понимания чувствитель­ности как особой формы раздражимости, а именно как раздражимости к воздей­ствиям, опосредствующим осуществление фундаментальных жизненных отношений организма, вытекает, что, для того чтобы воздействие, к которому человек являет­ся раздражимым, но которое не вызывает у него ощущений, превратилось в воздей­ствие, также и ощущаемое им, необходи­мо, чтобы данное воздействие стало вы­полнять функцию опосредствования, ориентирования организма по отношению к какому-нибудь другому воздействию.

Значит, для проверки этого исходного принципиального положения нужно соот­ветствующим образом изменить в экспе­рименте функцию обычно неощущаемого воздействия и установить, действительно ли возникает у испытуемых под влияни­ем данных экспериментальных условий чувствительность к этому воздействию. С вышеуказанной же точки зрения этот вопрос следует поставить иначе, а имен­но: если чувствительность к данному воз­действию является подавленной в силу того, что с развитием высших, более со­вершенных аппаратов это воздействие утратило прежде присущую ему функцию опосредствования связи организма с дру­гими воздействующими свойствами сре­ды, то для восстановления чувствитель­ности организма по отношению к данному воздействию необходимо вновь возвратить этому воздействию утрачен­ную им функцию опосредствования.

Основной экспериментальный прием нашего исследования и состоял в том, что мы искусственно исключили возможность установления требуемого условиями опы­та опосредствованного данным изучаемым нами воздействием (свет) отношения орга­низма к другому воздействию (ток) обыч­ными сенсорными путями (зрение, темпе­ратурные ощущения); воздействуя вместе с тем видимыми лучами на раздражимые по отношению к ним аппараты кожной поверхности, мы как бы сдвигали весь про­цесс именно на эти аппараты, в результате чего их чувствительность к видимым лу­чам действительно восстанавливалась.

Таким образом, для наших выводов безразлично, будем ли мы исходить из первого или из второго предположения, ибо с точки зрения принципиальной ги­потезы исследования основным является вопрос о том, действительно ли в данных экспериментальных условиях обычно не ощущаемые воздействия превращаются в воздействия ощущаемые. Вопрос же о том, возникает ли при этом новая чув­ствительность или восстанавливается фи­логенетически древняя чувствительность, представляет собой вопрос относительно второстепенного значения.

Впрочем, опираясь на теоретические соображения, развивать которые сейчас преждевременно, мы все же склоняемся к принципиальному допущению возможно-

сти экспериментального создания генези­са именно новых форм чувствительнос­ти. То, насколько правильно это допуще­ние, смогут окончательно выяснить лишь исследования, использующие в качестве посредствующего воздействия такой раздражитель, который не встречается в природных условиях, например, лучи, гене­рируемые только искусственной аппа­ратурой.

Следующий вопрос, возникающий при обсуждении результатов проведенных опы­тов, — это вопрос о физиологическом ме­ханизме кожной чувствительности к ви­димым лучам. Специальное рассмотрение этого вопроса отнюдь не является нашей задачей. Поэтому мы ограничимся всего лишь несколькими замечаниями.

С физиологической точки зрения воз­можность изменения у наших испытуемых рецепторной функции кожной поверхнос­ти может быть, по-видимому, удовлетвори­тельно понятна, если принять во внимание, что по общему правилу эффект раздраже­ния не только определяется свойством данного воздействия, но зависит также от

состояния самой рецептирующеи системы. Таким образом, мы можем, принципиаль­но говоря, привлечь для объяснения наблю­даемых изменений факт влияния на ре-цепторные аппараты кожи центробежной акцессорной иннервации (Л. А. Орбели).

Второе положение, которое, как нам кажется, должно быть принято во внима­ние, — это положение об изменяемости "уровня" процессов, идущих от перифе­рии. Гипотетически мы можем предста­вить себе дело так, что процесс, возни­кающий на периферии под влиянием воздействия видимых лучей, прежде ог­раниченных функцией специально трофи­ческого действия, образно говоря, возвы­шается, т.е. получает свое представи­тельство в коре, что и выражается в возникновении ощущений. Иначе говоря, возможно гипотетически мыслить проис­ходящее изменение по аналогии с процес­сом, приводящим к возникновению ощу­щений, идущих от интероцепторов, обыч­но ощущений не дающих. <...>

Впрочем, повторяем, все эти замечания являются совершенно предварительными.

П. Я. Гальперин

ОБЪЕКТИВНАЯ

НЕОБХОДИМОСТЬ

ПСИХИКИ¹

Два типа ситуаций. Ситуации, где психика не нужна

Есть такие ситуации, где психика не нужна, и нет никаких объективных осно­ваний для предположения об ее участии во внешних реакциях организма. Но су­ществуют и другие ситуации, в которых успешность поведения нельзя объяснить иначе, как с учетом ориентировки на ос­нове образа наличной ситуации. И теперь наша задача заключается в том, чтобы выяснить особенности этих ситуаций.

Сначала рассмотрим ситуации, где ус­пешность реакций организма во внешней среде может быть обеспечена и без психи­ки, где она не нужна.

К ним относятся прежде всего такие ситуации, где весь процесс обеспечивается чисто физиологическим взаимодействием с внешней средой, например, внешнее дыха­ние, теплорегуляция, с определенного мо­мента — поглощение пищи и т.п. Рас­смотрим, несколько упрощая и схема­тизируя, процесс внешнего дыхания у человека. В нормальных условиях он осу­ществляется таким образом, что опреде­ленная степень насыщения крови углекис­лотой и обеднения ее кислородом являют­ся раздражителями дыхательного центра, расположенного в продолговатом мозгу. Получив такие раздражения, этот дыха-

тельный центр посылает сигналы к дыха­тельным мышцам, которые, сокращаясь, расширяют грудную клетку. Тогда между внутренней поверхностью грудной полос­ти и наружной поверхностью легких об­разуется полость с отрицательным давле­нием, и наружный воздух проникает в лег­кие. В нормальных условиях этот воздух содержит достаточный процент кислоро­да, который в альвеолах легочной ткани вступает во взаимодействие с гемоглоби­ном красных кровяных шариков, и орга­низм получает очередную порцию необ­ходимого ему кислорода. Если содержание кислорода в наружном воздухе уменьша­ется, дыхание автоматически учащается. Все части этого процесса так прилажены друг к другу, что в нормальных условиях полезный результат обеспечен: если груд­ная полость расширилась, то внешнее дав­ление воздуха протолкнет его порцию в альвеолы легких, и если в этом воздухе содержится достаточное количество кис­лорода, что обычно имеет место, то не­избежным образом произойдет и обнов­ление его запасов в крови. Здесь вмеша­тельство психики было бы излишним и нарушало бы этот слаженный, автомати­чески действующий механизм.

Собственно, то же самое, только други­ми средствами, имеет место и в механизме теплорегуляции, благодаря которому из­быток теплоты выделяется из тела с помо­щью расширения поверхностных сосудов кожи, учащенного дыхания и потоотделе­ния. Если температура внешней среды понижается и организм заинтересован в сохранении вырабатываемой им теплоты, то происходят обратные изменения: про­свет кожных сосудов суживается (кожа бледнеет), выделение пота уменьшается или совсем прекращается, отдача тепла дыха­нием тоже снижается. Здесь, до известных пределов, взаимодействие организма с внешней средой налажено так, что не нуж­дается ни в каком дополнительном вме­шательстве.

К такого рода ситуациям, где психика явно не нужна, относятся не только эти и многие другие физиологические процессы, но и множество реакций, которые нередко рассматриваются как акты поведения. Эти реакции наблюдаются у некоторых так на-

¹ Гальперин ПЛ. Введение в психологию. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1976. С. 104—147.

зываемых насекомоядных растении, у жи­вотных, у которых они часто получают на­звание инстинктов. Из такого рода актов у растений можно напомнить о "поведе­нии" листа мухоловки. Лист мухоловки имеет по периферии ряд тонких отрост­ков с легкими утолщениями на конце. На этих утолщениях выделяются блестящие капельки клейкой жидкости. Как только насекомое, привлеченное этой капелькой, коснется ее и, увязнув, начнет делать по­пытки освободиться, этот "палец" (отрос­ток) быстро загибается к середине листа, на него загибаются и остальные "пальцы", так что насекомое оказывается в ловушке, из которой оно уже не может вырваться. Тогда лист начинает выделять пищевари­тельный сок, под влиянием которого насе­комое переваривается, а его пищевые ве­щества усваиваются растением; когда из листа больше не поступает питательный сок, лист снова расправляется, пустая ро­говая (хитиновая) оболочка насекомого быстро высыхает, сдувается ветром и лист снова готов к очередной "охоте". В этом случае все звенья процесса подогнаны так, что не нуждаются ни в какой дополни­тельной регуляции. Правда, бывает, что насекомое оторвется от клейкой капель­ки, но это случается не так уж часто, и в большинстве случаев механизм вполне себя оправдывает.

Широко известен пример инстинктив­ного действия, которое производит личин­ка одного насекомого, называемого "мура­вьиный лев". Вылупившись из яичка, эта личинка ползет на муравьиную дорожку, привлекаемая сильным запахом муравь­иной кислоты. На этой дорожке она выби­рает сухой песчаный участок, в котором выкапывает воронку с довольно крутыми склонами. Сама личинка зарывается в глу­бину этой воронки, так что снаружи на дне воронки остается только ее голова с мощными челюстями. Как только мура­вей, бегущий по этой тропке, подойдет к краям воронки и, обследуя ее, чуть-чуть наклонится над ее краями, с них начинают сыпаться песчинки, которые падают на голову муравьиного льва. Тогда муравьи­ный лев сильным движением головы выбрасывает струю песка в ту сторону,

откуда на него посыпались песчинки, и сбивает неосторожного муравья. А он, па­дая в воронку, естественно, попадает на че­люсти, они захлопываются и муравьиный лев высасывает свою жертву. И в этом случае все части процесса так подогнаны друг к другу, что каждое звено вызывает последующее, и никакое вмешательство, которое регулировало бы этот процесс, уже не требуется. Правда, и здесь возможны случаи, когда муравей не будет сбит песоч­ным "выстрелом" и успеет отойти от края воронки; но других муравьев постигнет печальная участь. В большинстве случаев — а этого для жизни и развития муравьи­ного льва достаточно — весь процесс за­канчивается полезным для него результа­том.

Каждый шаг сложного поведения му­равьиного льва — его движение к муравь­иной дорожке, выбор на ней сухого песча­ного места, рытье воронки, зарывание в глубине воронки и затем "охота" на мура­вьев — имеет строго определенный раздра­житель, который вызывает строго опреде­ленную реакцию; все это происходит в таких условиях, что в большинстве случа­ев реакция не может оказаться неуспеш­ной. Все действия и результаты этих дей­ствий подогнаны друг к другу, поэтому никакого дополнительного вмешательства для обеспечения их успешности не требу­ется. Здесь предположение о дополнитель­ном психическом процессе было бы со­вершенно излишним.

Рассмотрим вкратце еще два примера поведения, в которых тоже нет необходи­мости предполагать участие психики. Пер­вый из них — поведение птенцов грачей, которое было хорошо проанализировано со стороны его рефлекторного механизма¹.

Характерная реакция птенцов грачей на подлет родителей с новой порцией пищи вызывается тремя разными раздра­жителями: один из них — низкий звук "кра-кра", который издают подлетающие к гнезду старшие птицы; второй — одно­стороннее обдувание птенцов, вызываемое движением крыльев подлетающих ро­дителей, и третий — боковое покачива­ние гнезда, вызываемое посадкой птиц-ро­дителей на край гнезда. Каждый из этих

¹ См. Анохин П.К. Узловые вопросы в изучении высшей нервной деятельности // "Проблемы высшей нервной деятельности". М.: Изд-во АМН СССР, 1949. С. 27—31.

раздражителей можно воспроизвести ис­кусственно и каждый из них в отдельно­сти вызывает характерную реакцию птен­цов: они выбрасывают прямо вверх шею и голову, широко раскрывают клювы, в которые родители кладут принесенную пищу. Совместное действие этих трех раз­дражителей, естественно, вызывает усилен­ную реакцию птенцов. Понятно, что для выполнения такой реакции не требуется ничего, кроме готового врожденного ме­ханизма и указанных внешних раздражи­телей; здесь участие психологического фактора было бы тоже совершенно из­лишним.

Последний пример: прыжок лягушки за мухой. Этот прыжок вызывается зри­тельным раздражением от "танцующей" мошки (проделывающей беспорядочные движения на очень ограниченном участ­ке пространства). Когда раздражение от таким образом движущегося предмета па­дает на глаз лягушки, она подбирается к этому предмету на расстояние прыжка, поворачивая голову, устанавливает на­правление на этот предмет и совершает прыжок на него с раскрытым ртом. Как правило, т. е. в подавляющем большин­стве случаев, лягушка таким способом захватывает добычу. Но оказывается, что аналогичным образом лягушка прыгает и на мелкие колеблющиеся на паутинке кусочки мусора, и тот же самый меха­низм делает ее добычей змеи. Охота змеи за лягушкой происходит так, что, заме­тив лягушку, змея поднимает голову, рас­крывает пасть, высовывает свой раздво­енный язычок и начинает им шевелить. Это движение язычка действует на лягуш­ку, как описанный выше раздражитель, лягушка прыгает на язычок как на мош­ку и, таким образом, сама бросается в пасть змеи; рассказы о гипнотизирующем взгляде змеи — это не более чем устра­шающие сказки, которые рассказывают люди. На самом деле змея действует на лягушку не своим взглядом, а движени­ем язычка, которое для лягушки не от­личается от движения мошки¹. И в этом случае имеется определенный раздражи­тель, вызывающий действие готового ме­ханизма, и все происходит настолько слаженно, что в подавляющем большин-

стве случаев приносит полезный (для змеи) результат. Никакого дополнитель­ного вмешательства для успешного выпол­нения этой реакции здесь не требуется.

Если сопоставить все случаи, где пси­хика явно не нужна, то можно выделить такие общие характеристики этих ситуа­ций: во-первых, условия существования животного имеются на месте; во-вторых, эти условия действуют на животное как раздражители готового, наличного в орга­низме механизма, а этот механизм произ­водит нужную в данном случае реакцию. Конечно, предполагается, что этот меха­низм приводится в состояние активности, готовности к реакции на характерный раздражитель внутренним состоянием, потребностью организма. Если такой по­требности нет, например, если лягушка сыта, то внешний раздражитель, действуя на животное, характерную реакцию не вызывает. Но когда такая потребность воз­никает, то создается такое положение: на­лицо внешний объект, удовлетворяющий потребность и в то же время являющийся раздражителем механизма полезной в этом случае реакции, а этот механизм приведен (потребностью) в состояние го­товности и способен произвести нужную реакцию.

И, в-третьих, самое важное условие за­ключается в том, что в этих случаях соот­ношение между действующим органом и объектом воздействия обеспечено настоль­ко, что по меньшей мере в большинстве случаев, т. е. практически достаточно час­то, реакция оказывается успешной и при­носит полезный результат. В нормальных условиях, если животное производит вдох, оно не может не получить очередную пор­цию кислорода; если муравей заглядыва­ет за края воронки, то с ее края начинают сыпаться песчинки, которые скатываются на голову муравьиного льва, вызывают на­правленное раздражение, на которое мура­вьиный лев отвечает выбросом порции пес­ка в том же направлении, а сбитый с края воронки муравей скатывается по крутой стенке воронки прямо на голову муравьи­ного льва в его раскрытые челюсти. Птен­цам грача достаточно вытянуть шею и рас­крыть клюв, чтобы получить очередную порцию пищи от своих родителей; лягуш-

¹ См. Журавлев Г. Е. О "гипнотическом" взгляде змей // Вопросы психологии. 1969. № 5. 324

ке достаточно прыгнуть на мошку, чтобы заполучить эту порцию корма, и т. д.

Во всех этих случаях готовый меха­низм производит такую реакцию, которая обеспечивает успешный захват объекта. При такой слаженности отношений меж­ду организмом и условиями его существо­вания нет никакой необходимости пред­полагать участие психики в этом процессе — она ничего не прибавила бы, ничему не помогла, она была бы излишним, практи­чески не оправданным участником этого процесса. Во всех подобных ситуациях пси­хика не нужна. Реакции животных могут быть очень сложными и целесообразны­ми, могут даже казаться целенаправлен­ными, целестремительными, но на самом деле такими не являются¹.

Ситуации, где психика необходима

Теперь проанализируем ситуации, в которых для успешного приспособления к условиям существования или их измене­ния психика необходима.

Рассмотрим, например, процесс внешне­го дыхания. Если мы попадаем в помеще­ние, где, как говорится, "нечем дышать", то здесь уже недостаточно одних только ав­томатических приспособлений организма к уменьшенному количеству кислорода. Все, что мог бы сделать автоматический центр, — это увеличить частоту дыхания. Но этим можно обойтись лишь при усло­вии, что в окружающей атмосфере сохра­няется такое количество кислорода, кото­рого хватило бы при учащенном дыхании. Но если кислорода оказывается так мало, что даже наибольшее учащение и углуб­ление дыхания не может удовлетворить минимальной потребности в нем, то налич­ных автоматических приспособлений к такому необычному изменению условий оказывается недостаточно. Здесь нужно перейти на какие-то другие способы при­способлений, в данном случае к поиску выхода из сложившейся ситуации.

Но это другая задача! Чтобы выйти из такой ситуации, надо знать (да, знать!), как

это можно сделать: если мы находимся в душном, переполненном зале и чувствуем, что больше не можем в нем оставаться, то должны наметить себе путь, проход между рядами сидящих и положение двери; дру­гой раз можно ограничиться тем, чтобы открыть форточку или окно и т. д. Но всякое такое поведение (которое своей ко­нечной целью имеет опять-таки обеспече­ние дыхания) должно учитывать налич­ную обстановку и способы возможного действия в ней. Для этого готовых физио­логических механизмов регуляции дыха­ния уже, конечно, недостаточно.

Возьмем не физиологические процес­сы взаимодействия со средой, но акты по­ведения, казалось бы, самые простые. На­пример, когда мы идем по благоустроенной улице с хорошо асфальтированным тро­туаром, то можем разговаривать с прияте­лем о довольно сложных вещах; в этом случае движение по тротуару требует от нас так мало внимания, что для этого дос­таточно мельком брошенных боковых взглядов. Но если мы попадаем на такую улицу, где все время приходится смотреть, куда поставить ногу, то в этих условиях серьезного разговора вести уже нельзя, все время приходится думать, как бы не осту­питься. Здесь нужна другая регуляция движений, и хотя основной механизм по­ходки может быть хорошо автоматизиро­ван, но его использование в этих условиях требует активного внимания, управления на основе той картины, которую мы перед собой обнаруживаем. Регуляция действия в этих условиях возможна только на осно­ве образа открывающейся ситуации.

Необходимость такой регуляции осо­бенно демонстративно выступает, когда мы видим, в каком затруднительном положе­нии оказывается слепой, вынужденный ощупывать палкой каждый следующий участок своего пути. Но, собственно, то же самое происходит и с нами, зрячими, когда мы попадаем в незнакомую местность и вынуждены активно осматриваться и вы­искивать указанные нам приметы. Пред­ставьте себе, что вы двигаетесь по знако­мому саду ночью в полной темноте; скажем, вы хотите взять со скамейки, находящей-

¹ Такая слаженность отношений между организмом и окружающей средой, по-видимому, имеет место и у паразитирующих животных (гельминты), проделывающих зачастую довольно сложный жизненный цикл развития, нередко со сменой "хозяев" (промежуточных, основных).

ся на определенной дорожке, позабытые на ней очки. Если сад вам хорошо знаком, то даже в полной темноте вы можете двигать­ся достаточно быстро и уверенно — на ос­нове той картины, которую вы себе при этом представляете и которая составляет непосредственное продолжение маленько­го участка, видимого у самых ног. Но если это происходит в новом, незнакомом месте, такое продвижение становится очень за­труднительным, а то и просто невозмож­ным. Вы просите хозяина проводить вас и, конечно, будете очень рады, если он захва­тит с собой фонарь,— вам нужно иметь перед собою образ поля, непосредственно раскрывающий перед вами участок мест­ности, чтобы уверенней регулировать свое движение по ней.

Словом, если выделить характерные осо­бенности ситуаций, где психическое отра­жение, образ окружающего мира необхо­дим для управления действием, то прежде всего нужно указать на отсутствие в этих ситуациях того, что в данный момент непос­редственно необходимо индивиду. Это со­здает особое положение. Если бы в таком положении оказалось растение (а у расте­ний такие ситуации регулярно повторяют­ся вместе с изменением времени года), то все, что может сделать растение при наступле­нии такого неблагоприятного для жизни сезона,— это замереть. И действительно, растения замирают: на зиму (на севере и в умеренном климате) или на особенно за­сушливое время (в жарком климате). Если такие неблагоприятные условия наступа­ют слишком резко или длятся чрезмерно долго, то растения просто погибают. Другое дело — животные с подвижным образом жизни. Такие животные переходят к ново­му способу существования — они отправ­ляются на поиски того, что им необходи­мо и чего в непосредственном окружении нет. Для подавляющего большинства жи­вотных характерен поэтому подвижный образ жизни.

Подвижность становится условием существования, но она принципиально ме­няет характер жизненных ситуаций. Это изменение заключается в том, что возни­кает непостоянство отношений между животным и теми объектами, за которы­ми оно охотится (или которые на него охо­тятся и от которых оно вынуждено оборо­няться или убегать). Это непостоянство

отношений между животным и объекта­ми, в которых оно так или иначе заинтере­совано, получает более точное и ближай­шее выражение в непостоянстве отношений между органами действия животного и объектами, на которые оно воздействует. А если этот объект еще и подвижен, как это бывает в отношениях между живот­ным-охотником и его добычей, то непос­тоянство этого соотношения возрастает в чрезвычайной степени.

К этому надо добавить еще одно обсто­ятельство. Объект, с которым взаимодей­ствует животное, должен выступать гене­рал изованно: если это "враг", то это должен быть не индивидуальный враг, а по край­ней мере враг этого рода; если это добыча, то она тоже должна выступать, так ска­зать, обобщенно; если бы волк набрасывал­ся только на такую овцу, которая была бы в точности похожа на съеденную им рань­ше, и отказывался от всякой другой овцы, то подобный "волк-педант" очень скоро стал бы жертвой естественного отбора. Овца для волка должна выступать "обоб­щенно"; может быть, эта обобщенность за­ключается просто в том, что от овцы исхо­дит определенный запах, характерный для всех овец, и волк узнает свою добычу по этому генерализованному признаку. Опоз­навательный признак объекта должен быть весьма "общим", а реакция должна быть точно приспособлена к объекту охоты и условиям действия: наброситься на эту "обобщенную добычу" хищник должен с учетом того, какого она размера, как по­вернута к нему, на каком расстоянии на­ходится и т. д.

Парадоксальность ситуации заключа­ется в том, что раздражитель выступает генерал изованно, а действие должно быть точно подогнано к частным особенностям объекта и данной ситуации. Если бы в актуальной ситуации волк в точности повторил действие, которое прошлый раз было успешным, то оно легко могло бы оказаться не вполне отвечающим налич­ным обстоятельствам: волк мог бы недо­прыгнуть до овцы, перепрыгнуть через нее или прыгнуть так, чтобы лишь толкнуть, но не схватить ее, и т. д. Одним словом, если бы животное только стандартно по­вторяло действие, которым оно располага­ет по своему прошлому опыту, то это дей­ствие в измененных обстоятельствах могло