ЧАСТЬ II. Ифрикия. 943 – 944 г, н.э. 2 page

– Она дочь викингов? – тихо спросила мать.

– Нет, – в тон ей ответствовал Карим. – Она из Аллоа. А в Эйре ее привез викинг, – который взял ее в монастыре, куда малышку отослали ее равнодушные родичи. Если ты спросишь ее, мама, она сама все тебе подробно расскажет о своей жизни. Девушка не стыдится прошлого. – Она горда?

– Зейнаб – дочь благородных родителей, Мать понимающе кивнула… Дева благородных кровей – и столь резкий поворот в судьбе не сломил ее! Отец Алимы был состоятельным землевладельцем. И она понимала, сколько сил потребовалось Зейнаб, чтобы выстоять – ведь сама она когда‑то… Да, теперь Алима просто жаждала познакомиться с девушкой!

– Пусть твоя гостья отдохнет пару дней после утомительного плавания, – вслух произнесла Алима. – А потом я приеду, и мы встретимся.

– И я тоже приеду! – жизнерадостно подхватила Инига.

– Если я позволю, – уточнила мать.

Все рассмеялись, прекрасно понимая, что даже если эта Зейнаб окажется неподходящей подругой, то малютка Инига все равно настоит на своем…

Карим приказал подать крытые носилки – их тотчас же принесли рабы‑носильщики. Приказав им немедля отправляться на причал. Карим пересек сад и вышел на улицу через те же маленькие воротца. За стеной уже вовсю кипела жизнь. Уличные торговцы катили перед собою тележки с товаром, звонко зазывая покупателей. Женщины из порядочных домов, сопровождаемые служанками, укутанные покрывалами с головы до ног, грациозной походкой направлялись на рыночную площадь за покупками, товары были разложены на деревянных прилавках и просто на земле под яркими навесами, защищающими их от палящих солнечных лучей. Заметив торговца фруктами, Карим остановился и купил огромную круглую дыню…

Разгрузка трюмов «И‑Тимад» уже началась под присмотром Аллаэддина‑бен‑Омара. Носильщики спешили вниз по сходням, сгибаясь под тяжестью тюков и узлов, их черные спины лоснились от пота. Процессия направлялась в сторону склада. Из отверстия трюма при помощи мощной лебедки уже поднимали одну из огромных агатовых колонн. Карим наблюдал, как самые сильные рабы бережно укладывают ее на повозку, запряженную тремя парами мулов… На полу склада было уже расстелено сено, чтобы на полированной поверхности не осталось царапин.

Карим поднялся на борт и обратился к Аллаэддину:

– Проследи, чтобы все наиболее ценное отвезли ко мне на виллу – золото, драгоценности… Потом выставь стражу вокруг склада. Позовешь меня, когда прибудут носилки.

– Здоров ли твой отец? – спросил Аллаэддин.

– Здоров! И все здоровы, хвала Аллаху! Инига объявила, что собирается замуж, но подробностей я не успел узнать. Просто не было времени… О Аллах.., неужели же девочка уже выросла?

Аллаэддин хмыкнул:

– Да, и мне кажется, словно еще вчера она была малышкой с двумя золотистыми хвостиками и умоляла нас взять ее с собой в море! Помню, как носил ее на плече… А кто этот счастливчик? Твой отец очень богат, и наверняка сам сделал выбор.

– Отец предоставил ей самой это право, – отвечал Карим. – Инига у нас младшенькая, к тому же единственная дочь в семье, и всеобщая любимица. Никто из нас не желал бы видеть девочку несчастной. Ей просто повезло? – он хлопнул друга по спине, – А ты прекрасно справляешься с разгрузкой.

Войдя в каюту, он показал свою покупку Зейнаб и Оме.

– Это и есть дыня. Специально купил для вас на обратном пути. – Он положил дыню на стол и, вынув из, южен кинжал, принялся разрезать ее. Вручив каждой из девушек по сочному ломтику, он стал терпеливо ждать их реакции.

Зейнаб впилась белыми зубками в сладкую мякоть и сосредоточенно начала жевать. Еще кусочек… Потом еще еще…

– М‑м‑м‑м‑м… Необыкновенно!

Ома лишь кивнула, проворно слизывая язычком капельки сладкого сока.

– А здесь есть еще другие фрукты, ну, вроде дыни? – Зейнаб положила на стол корочку и потянулась за новым ломтиком.

– Апельсины, бананы, гранатовые яблоки, абрикосы, инжир и виноград, – отвечал он. – Ты попробуешь все, мой цветочек.

– А я думала, что виноград лишь для приготовления вина…

– И еще для еды, моя обожаемая маленькая дикарка! – Карим заключил ее в объятия и поцеловал в сладкие губы. Она судорожно вздохнула, а он рассмеялся:

– Ты чересчур горяча для дочери севера, – поддразнил он ее, легонько покусывая мочку уха.

Зардевшаяся Ома отвернулась. Зейнаб же сказала:

– Следуя логике твоих рассуждений, господин мой, с легкостью можно предположить, что ты, будучи сыном юга, можешь быть сдержан и холоден, но я трепетно надеюсь, что это не так.

– Нет… – шепнул он, прижимая ее к себе так, чтобы она вполне ощутила волнение его плоти. – Я столь же горяч, как и ты, Зейнаб, цветочек мой! – Большие ладони Карима накрыли ягодицы девушки. Он еще сильнее прижал ее к себе:

– Сейчас! – шепнул он ей на ушко. – Отошли Ому, я хочу тебя сейчас, здесь… – он прильнул губами к ее нежной шейке.

К его крайнему изумлению, девушка проворно выскользнула из его объятий и даже отступила на шаг:

– Не время и не место, мой господин! Разве еще не прибыли носилки? Я жажду хорошенько искупаться с дороги, – притворно вздохнула она.

Пораженный, он во все глаза глядел на нее, но, овладев собою, снова притянул девушку к себе, и ладонь его проникла в вырез кафтана.

– Твое сердечко бурно колотится, – заключил он, выпуская ее. – Великолепно, Зейнаб! Талантливое представление! Горжусь тобою, красавица моя! Отлично сыграно! Да поможет Аллах калифу – ты опасная женщина… Ты выглядишь совершенно невозмутимой. Никто, взглянув на тебя, не скажет, что на самом деле ты изнываешь от желания, впрочем, как и я сам…

Послышался стук в двери, а потом голос Аллаэддина:

– Носилки уже здесь. Карим. Твой отец прислал также лошадь для тебя.

– Ома, открой вон тот маленький сундучок, – приказал Карим служанке. – Там лежит уличное облаченье для вас обеих.

Девушка с удивлением извлекла на свет два странного вида черных наряда. Помогла Зейнаб надеть один, а второй грациозно накинула на себя. Взглянув на госпожу, она неудержимо захихикала;

– По‑моему, мы больше всего напоминаем двух старых ворон, госпожа. Ничего не видно – одни глаза…

– Именно так и должны быть одеты уважающие себя женщины на улицах города, – сказал Карим. – Лишь дамы сомнительной репутации и легкого поведения отваживаются показать лицо, тело, волосы… А в таких нарядах все женщины на одно лицо, и богатые, и бедные. Ни один мужчина не позволит себе приблизиться к женщине, подобным образом одетой, и даже попытаться привлечь ее внимание. Ведь подобное преступление у нас карается смертью. Так что в этих одеждах вам ничто не угрожает.

– А почему они черные? Это же так некрасиво! – воскликнула Зейнаб.

– Для большей скромности. А теперь пойдем. Солнце все припекает, а носильщики ждут. К самому последнему рабу следует относиться уважительно, если он покорен и хорошо трудится.

Девушки, предводительствуемые Каримом‑аль‑Маликой, вышли из каюты.

– Опустите глаза, – тихо приказал он. – Ни одна уважающая себя женщина не дерзнет взглянуть в глаза постороннему мужчине. Рабы и евнухи, разумеется, не считаются мужчинами.

Зейнаб его слова потрясли. А евнухи – это еще кто такие? Попав из привычного и родного мира в новый, незнакомый и странный, она частенько чувствовала себя беспомощной, словно ребенок. Как многого еще она не знает… Сколькому предстоит ей научиться! А учиться она жаждала. Ведь дома никто не предоставлял ей такой возможности – там она была просто нелюбимой дочерью, и присутствие ее терпели, лишь поскольку немногие могли различить их с Груочь, а еще потому, что Груочь, не приведи Господь, могла умереть в нежном возрасте, и тогда ей пришлось бы занять ее место.

И вот Судьба дает ей шанс… Правда, она всего лишь рабыня, но юная, прекрасная и светловолосая. Она уже знала, что такие девушки более всего ценятся в Аль‑Андалус. Аллаэддин‑бен‑Омар только нынче утром рассказывал, что некоторые бесчестные работорговцы похищают простых деревенских девушек, потом при помощи особых ухищрений высветляют им косы, а потом выставляют на продажу под видом пленных северянок. Обман обычно вскоре раскрывается, но негодяю‑торговцу за это время чаще всего удается ускользнуть. И горе бедняжке, если за это короткое время новый хозяин не успевает к ней привязаться! Она вновь оказывается на невольничьем рынке, но цена ее резко падает…

У Зейнаб же таких проблем не возникнет. Она уже смирилась со своей участью. Теперь же ей предстоит приложить все мыслимые усилия, чтобы стать самой обворожительной, самой соблазнительной, самой желанной Рабыней Страсти… Калиф весьма могущественен, здраво рассуждала она. Даже правитель дивной Алькасабы Малики благоговел перед ним – это она уже успела узнать. И если ей удастся снискать его любовь, то жизнь ее будет удивительной и прекрасной. Удастся ли ей это? Да, она хочет этого – и вместе с тем как сможет она полюбить кого бы то ни было, если уже всем сердцем любит Карима‑аль‑Малику?.. Слово сказано. Наконец, она призналась самой себе в том, что для всех остальных навеки останется тайной. Она любит его. А он.., он никогда об этом не узнает. Да это только рассердило бы его… Он отослал бы ее от себя, возможно, передал бы на попечение другого Учителя Страсти. Одна эта мысль заставила Зейнаб похолодеть.

… Год. У них впереди целый долгий год. Кто знает, что может за это время случиться? Может, калиф умрет… Тогда Карим‑аль‑Малика сможет оставить ее себе, не подвергая свою честь угрозе. Может быть, он оставит ее у себя, разве не говорил он, что хочет жениться, остепениться? Ведь его родная мать в свое время была простой пленной рабыней… А малютка Ома? У нее тогда появилась бы возможность выйти за своего чернобородого Аллаэддина, которого она все это время благоразумно удерживала от слишком решительных действий… Какой волшебной могла бы быть их жизнь.., если бы не этот Абд‑аль‑Рахман…

Ни Зейнаб, ни Оме прежде не приходилось видеть крытых носилок. Это изделие рук искусного резчика было удивительно красивым и более чем вместительным – девушкам было в нем очень просторно. От аромата камфарного дерева захватывало дух, а с большим вкусом выполненная цветочная роспись радовала глаз. Внутренность носилок была обтянута мягкой медового цвета кожей, и повсюду было разбросано множество ярких шелковых подушечек. Окошки занавешены были чудесным абрикосовым шелком. Двенадцать рослых, как на подбор, чернокожих рабов в простых льняных одеждах стояли поодаль. Головы их были дочиста выбриты, а на шею каждого был надет широкий серебряный ошейник с бирюзовыми вставками.

Девушкам помогли забраться в носилки. Рабы подхватили длинные шесты так легко, словно юные создания вообще ничего не весили. Они поспешили прочь от причала, но направились со своей ношей не в город, а по дороге, ведущей в окрестности Алькасабы Малики. Дорога эта была вымощена камнем и обсажена высокими и стройными, необычайного вида деревьями. Карим, едущий верхом бок о бок с носилками, объяснил, что они зовутся пальмами.

Зеленая прибрежная равнина расстилалась на многие мили вперед. По обеим ее сторонам высились горы: Эр‑Риф на юго‑востоке и Атласский хребет на северо‑западе. На вершинах далеких пурпурных вершин виднелись снеговые шапки. А воды реки Квед Себу, впадающей в море, использовались для орошения полей, на которых колосился ячмень и пшеница – так объяснял девушкам Карим.

Отъехав от города на несколько миль, носилки свернули на неширокую дорогу. Миновав первый же поворот, они увидели виллу Карима‑аль‑Малики – красивую беломраморную постройку, стоящую посреди дивного сада. А внизу сверкало синее море…

Носильщики проследовали во внутренний дворик через раскрытые настежь ворота и поставили носилки на землю.

Карим спешился, отдернул шелковые занавески и подал руку девушкам:

– Ну как, нравится вам?

Они изумленно огляделись, и Зейнаб произнесла:

– Это великолепно!

Глазам ее предстал фонтан в самом центре двора: бледно‑розовая чаша, покоящаяся на спинах шести серебряных газелей, стоящих кругом. Чаша была полна кремовых водяных лилий.

– Как это прекрасно, мой господин! – зачарованно сказала девушка. – И здесь все под стать этому чуду?

– Суди сама, сокровище мое, – отвечал Карим, ведя девушек по направлению к дому.

Высокий темнокожий человек вышел им навстречу;

– Добро пожаловать домой, господин мой Карим!

– Я рад, что снова дома, Мустафа, – отвечал хозяин. – Это госпожа Зейнаб, а с нею ее служанка Ома. Через год она должна предстать перед Абд‑аль‑Рахманом. Ее дарит калифу Донал Рай, купец из Эйре, с которым у меня торговые дела.

Мустафа тотчас же все понял. Он удивился, как это хозяин решился снова взять ученицу – и это после злополучной Лейлы! Но гладкое лицо его без признаков растительности оставалось бесстрастным:

– Я прослежу, чтобы госпожа была как следует устроена, мой господин.

– Следуй за Мустафой, мое сокровище. Он отведет тебя на женскую половину. А я навещу тебя позднее – сначала мне нужно искупаться.

Девушки шли за Мустафой через просторный зал, а затем по светлому коридору – и вскоре оказались в другом крыле дома. Пройдя сквозь двойные двери черного дерева, они оказались на женской половине. Мустафа объяснил, что эта часть дома очень невелика – не то что в других богатых домах. Дело было в том, что виллой своей Карим‑аль‑Малика пользовался лишь с единственной целью. Об этом девушки уже знали. Условия требовали, чтобы в доме находилась лишь одна женщина – будущая Рабыня Страсти. Девушки переглянулись и с трудом удержались, чтобы не захихикать.

– К вашим услугам будут вскоре массажистки, банщицы и швеи, добрая госпожа. Иногда вечерами вы будете ужинать в обществе господина. Если он захочет вас видеть, то вас отведут к нему. Если же нет – вы будете кушать здесь, на своей половине, в обществе служанки. Все ли понятно вам, госпожа?

– Разумеется, моя госпожа понимает тебя! – резко отвечала Ома, а Зейнаб тем временем молча осматривалась. – На женской половине есть отдельная баня? – холодно поинтересовалась Ома.

– Естественно, – высокомерно и напыщенно ответствовал Мустафа.

– Тогда тотчас же пришли массажистку, Мустафа! Моя госпожа, да и я стосковались по купанию – ведь мы провели несколько недель в море! Мы должны поскорее смыть соль и пот. Господин приказал, чтобы госпожу умащивали гарденией – этот аромат ей очень идет. Ты понял?

– Да, будет тотчас же исполнено. – Мустафа тут же признал в Оме «старшую по званию». Да, она наверняка благородных кровей, не какая‑нибудь крестьянка! Он чуть склонил голову и удалился.

Когда двери за Мустафой закрылись, Ома приглушенно захихикала, а Зейнаб сказала:

– Отлично исполнено, девочка моя!

– Вероятно, и я кое‑что переняла от госпожи… Думаю, я поняла, как следует мне общаться с другими слугами. У тебя, госпожа, особое положение, естественно, и у меня тоже. Конечно, я должна быть вежливой, но не стану никому позволять распоряжаться мною.

– И тем не менее тебе следует быть почтительной со слугами тех, кто по положению выше меня, – дружески посоветовала госпожа. – Мы не имеем права дать кому‑либо повод разгневаться. Напротив, мы должны снискать всеобщую любовь – ведь нам может потребоваться чья‑нибудь поддержка. Теперь пойдем. Ома, надо получше освоиться в новом жилище.

Они находились в почти квадратной комнате. Стены облицованы были розовым мрамором, и пол тоже. На полу лежали какие‑то необычные циновки с изысканным рисунком – позднее им объяснили, что это «ковры». Они были синие, красные, и по ним на удивление мягко и приятно было ступать. В самом же центре комнаты находился небольшой квадратный бассейн, выложенный розовым и голубым мрамором, в нем плавало несколько золотых и серебряных рыбок. В центре бассейна выбрасывал в воздух кристальные струи небольшой фонтанчик, прозрачные капли сверкали в воздухе, словно самоцветы. Были в комнате и стулья, и еще какие‑то странные предметы (позднее Мустафа сказал Оме, что это кушетки для отдыха), и еще столики и высокие стоячие светильники, в которых по вечерам обычно горело благоуханное масло. Другая дверь комнаты выходила в маленький садик, обнесенный стеной.

Из главной комнаты женской половины коридор вел в несколько смежных комнат: просторную спальню, две спальни поменьше и в отдельную баню. Двери большой спальни тоже выходили в сад. Высокое ложе было великолепно: перьевой матрац обтянут бирюзовым шелком лучшего качества, сверху брошено роскошное покрывало, также шелковое, бирюзовое с золотым шитьем. Повсюду были живописно разбросаны подушечки кораллового шелка и золотистые… Пол же был покрыт несколькими маленькими ковриками. Подле двери, ведущей в садик, стояла кушетка для полуденного отдыха. Столики были искусно вырезаны из камфарного дерева, до блеска отполированы, а их изогнутые ножки кое‑где покрыты позолотой. Стены отделаны были светлым мрамором, словом, комната была простенькой, но весьма изысканной.

Девушки так и стояли бы, восхищаясь элегантностью интерьера, но тут появились слуги, несущие сундуки с их поклажей. Тогда девушки направились в баню, но неугомонная Ома успела проследить, чтобы ее сундучок внесли в покои, предназначенные для нее. В бане их уже ждали искусные служанки. И девушки с благодарностью предоставили себя заботе их неутомимых рук: с них сняли одежду, усталые тела окатили вначале теплой водой, потом намылили, тщательно вымыли и сполоснули. Потом они предавались блаженному отдыху в ароматной водичке бассейна, пока банщица не испросила разрешения вымыть им волосы.

– Займись сперва Омой, – лениво сказала Зейнаб. – Мне так хорошо тут… Так давно я не нежилась в воде.

Банщица сочувственно закивала и знаком подозвала Ому. Когда каштановые волосы служанки были вымыты, женщина пригласила Зейнаб. Девушка лениво и грациозно вышла из бассейна и не спеша направилась на зов. Все рабыни, раскрыв рты от восхищения, глазели на прекрасную девушку.

– Ты самая красивая Рабыня Страсти, какая когда‑либо побывала здесь, у нашего господина, – откровенно призналась банщица, колдуя над дивными косами Зейнаб. – Эй‑йе! Взгляните только на эту роскошь! – ворковала она, ополаскивая волосы соком лимона – для пущего блеска. – В жизни не видывала подобного цвета! Да тут и золото, и серебро… Какая же ты счастливица, госпожа Зейнаб! Ты уже знаешь, кто будет твоим господином?

– Калиф… – последовал тихий ответ.

– Калиф? – в голосе банщицы звучало восхищение и благоговейный трепет, да и у всех рабынь разом глаза округлились. – Эй‑йе! Сам калиф! Ну конечно же, калиф, – продолжала женщина. – Только он и достоин такого сокровища. Да, калиф, и ничуть не меньше! По милости Аллаха, ты, госпожа, отправишься в Кордову, чтобы там стать Рабыней Страсти, украшением гарема! – Так приговаривала она, расчесывая длиннейшие пряди почти досуха, а затем до блеска натирая их шелковой тканью. Потом, обернув их вокруг головы Зейнаб и закрепив черепаховыми шпильками, удовлетворенно сказала:

– Теперь ты готова для массажа, госпожа!

На низеньком столике тотчас же расстелили хлопчатый коврик, на который и легла лицом вниз Зейнаб. Массажистка, высокого роста славянка, принялась широкими движениями растирать тело Зейнаб маслом гардении. Сильные и гибкие пальцы умело массировали нежное тело, мышцы Зейнаб расслабились, и усталость мало‑помалу ушла.

– У тебя чудесная кожа, госпожа, – отметила массажистка, не прекращая работы. – Она плотная, но на удивление мягкая. К тому времени, как ты отправишься к калифу, я сделаю ее еще прекраснее. Я также научу тебя кое‑каким секретам: например, как удостовериться, что массажистка в калифском гареме заботится о тебе как должно и не имеет задних мыслей. Любимые наложницы в гаремах частенько подкупают рабынь, чтобы те помогли им низложить соперниц, а также чтобы холили и лелеяли их самих наилучшим образом. Ты не должна пасть жертвой подобного злодейства. Такого не должно случиться с тобой. – Она принялась поколачивать тело Зейнаб ребрами обеих ладоней:

– Этот прием вызывает прилив крови к поверхности кожи, что весьма полезно, госпожа. А теперь перевернись.

Рабыня хорошенько промассировала плечи и шею Зейнаб, ее удивительные руки, словно по волшебству, находили болезненные точки и приносили мгновенное облегчение. Она не упустила ничего, даже каждый пальчик на ногах массировала отдельно. И вот Зейнаб настолько разнежилась, что, казалось, вот‑вот уснет прямо на массажном столике. И лишь голос банщицы заставил девушку очнуться.

– Теперь пойди и отдохни хорошенько, госпожа. Служанки проводят тебя в спальню. Служить такой красавице – одно удовольствие, моя гурия! – она почтительно отвесила девушке поясной поклон.

Зейнаб искренне поблагодарила всех, похвалив за искусность и расторопность. Затем спросила;

– А где же чистый кафтан?

– В этом нет надобности, – сказала банщица. – Ты ведь идешь в постельку, госпожа, подремать… А никого, кроме нас, на женской половине нет. Твоей Оме придется как следует заняться твоими нарядами, наверняка они порядком измялись, лежа в сундуке во время плавания.

– А вдруг войдет Мустафа? – занервничала Зейнаб. Рабыни переглянулись и захихикали, прикрывая рты ладошками, но банщица строго взглянула на них, и девушки тотчас умолкли.

– Но, госпожа, ведь Мустафа – евнух! Мы можем бегать нагишом прямо у него перед носом – а ему и дела нет!

Зейнаб глубоко вздохнула… «Не стесняйся спрашивать» – ведь так советовал Карим? Надо решиться.

– Я не знаю, что значит «евнух», – честно сказала она банщице. – В моей родной стране нет подобных созданий – по крайней мере, насколько мне известно… Прошу, просвети меня!

Рабыни выглядели озадаченными, в отличие от многоопытной банщицы. Та прекрасно понимала, что девушка – чужестранка, да к тому же и северянка…

– Евнух, госпожа, это кастрированный мужчина. У него удалены яички. В отличие от нормального мужчины он не может иметь детей и не желает женщины. Операцию эту делают мальчикам или юношам в нежном возрасте. Некоторые врачи удаляют также и член, и тогда бедняге приходится до конца дней своих мочиться через обрубок… Но чаще всего удаляют лишь яички, – с готовностью объясняла женщина. – Твоя нагота не произведет на Мустафу ровным счетом никакого впечатления. Твоя же красота для него – словно прелесть какой‑нибудь изысканной вазы или белой нефритовой статуэтки, не более.

– Благодарю тебя, – сказала Зейнаб. – Мне многому еще предстоит научиться, многое узнать… – И, сопровождаемая Омой, удалилась в спальню, где ничком легла на ложе и сладко задремала.

– Она далеко пойдет! – предсказала банщица.

– Потому что так красива? – спросила младшая из рабынь.

– Отчасти, – отвечала банщица. – Но в основном потому, что она мудра, добра и столь прекрасно воспитана, что не стесняется поблагодарить нас, низкорожденных. Она не напыщенна, подобно многим в ее положении. Все это в соединении со столь изысканной красотой выделит ее из прочих наложниц и покорит сердце калифа. А наш господин Абд‑аль‑Рахман, как говорят, большой знаток! Как пить дать, он полюбит Зейнаб! Эй‑й‑й‑йе! Что за блестящее будущее у этой Рабыни Страсти! Воистину это будет шедевр нашего господина Карима!

А превозносимая столь высоко девушка тем временем сладко спала… Вначале она словно провалилась куда‑то, но потом увидела сон.

…Ее гладят чьи‑то нежные руки, покуда все тело не охватывает сладкая дрожь. Ласковые губы покрывают ее жаркими поцелуями, от которых кровь веселей заструилась по жилам. Зейнаб глубоко вздохнула и повернулась на спину. В полудреме она слегка раздвинула ноги. Тепло… Влажно – и так тепло… Она изнывала от удовольствия. Вздрогнув от наслаждения, она окончательно пробудилась.

Его темноволосая голова покоилась меж ее раскинутых бедер. Он нежно и искусно ласкал ее потаенную жемчужину. Она вздрогнула всем телом – он, на мгновение оторвавшись от нее, взглянул на девушку затуманенными от страсти глазами и вновь принялся безумствовать над нею. Протянув руки, Зейнаб запустила пальцы в его каштановые волосы, поощряя его. В следующее мгновение он рывком приподнялся, и возбужденный жадный член скользнул в ее горячее нутро… Глубже… Глубже… Глубже…

Как прекрасно, как восхитительно! Она вот‑вот умрет…

– О‑о‑о‑о, Господи! – стонала она. – О‑о‑о, мой господин! 0 – о‑о‑ох!

Как же истосковалась она по нему за все эти долгие недели на корабле! И этот голод вкупе со всем прочим вызвал к жизни это неземное блаженство…

– Пожалуйста! – молила она. – Пожалуйста!!!

Зейнаб опоясала его ногами – и он проник в ее тело еще глубже, еще…

– О Аллах! О Аллах! – стонал Карим, теряя голову…Как обходился он без нее все это время? И как будет жить, расставшись с нею, своими руками отдав ее другому?..Он проникал в нее все глубже и глубже. Они были единым существом, которое было не что иное, как воплощенный неутоляемый голод, всепожирающая страсть!

…Вместе они достигли вершин райского блаженства и, задыхающиеся, жаждали повторить путь еще и еще раз… Не выпуская ее из жадных объятий, он принялся покрывать ее лицо благодарными поцелуями. Оба они трепетали от желания.

– Ты удивительна! – наконец выговорил он. – Ты рождена, чтобы любить и быть любимой, Зейнаб, цветочек мой…

Он все еще был в ее теле, она ощущала внутри сладкую дрожь.

– Мне нельзя любить тебя, ведь так? – тихо спросила она.

Волосы на его груди щекотали ее чувствительные соски.

– Нет, – с грустью отвечал он. – Нельзя. Ты не должна…

– А ты.., мог бы полюбить меня? – она напряженно вглядывалась в его лицо.

– Кто из мужчин, обладающих силой и здоровьем, а также зрением и рассудком, смог бы устоять? – прошептал он, умело уходя от прямого ответа, силясь, чтобы ни единый мускул на его лице не дрогнул, а глаза оставались бесстрастными. Мог ли он полюбить ее! Да он никогда не полюбит ни одну другую женщину в мире! Объятие из страстного сделалось вдруг бесконечно нежным, желание мгновенно ушло. Он выскользнул из нее и ласково уложил девушку на подушки.

– Я разбудил тебя… – с улыбкой извинился он.

– Но я ничуть не огорчена, мой господин, – ответила она и, опрокинув его на спину, нежно поцеловала в губы…Она не помнила, чтобы когда‑нибудь возносила молитвы Небу, даже в детстве, но сейчас она молилась. Она молила Небеса послать смерть калифу Абд‑аль‑Рахману, сделать хоть что‑нибудь, чтобы ей не пришлось отправиться к нему… Тогда она могла бы остаться с Каримом навеки. Лучше она будет последней рабыней в его доме, чем любимицей великого князя… О, если бы только это было возможно…

…Голова его лежала у нее на груди. Она поглаживала его темные волосы. Он любит ее. Она это чувствует, пусть даже он ни разу не обмолвился об этом… И она все понимает. Он – человек чести. Впрочем, как и она сама… И она не допустит, чтобы бремя ее любви тяготило его душу – что ж, если нет выбора, то она бестрепетно уедет к калифу. Карим сможет гордиться ею. Она прибавит славы имени Карима‑аль‑Малики, великого Учителя Страсти! И пусть сердце ее будет разбито. А именно так оно и будет…

***

Сколько всего предстояло еще постичь Зейнаб!.. Прежде она не вполне понимала, что имел в виду Карим, когда говорил, что сделает из нее самую искусную Рабыню Страсти… Раньше она считала, что вполне довольно красоты и искусной игры на любовном ложе, но это оказалось совсем не так. Мужчины, как выяснилось, любят интересных женщин. Карим рассказал ей, что есть даже специальные школы в городах Мекка и Медина, где образовывают женщин в области изящных искусств.

…Уроки, уроки, уроки… Дни ее были заполнены до отказа. Прежде, дома, ее наставляли лишь в хозяйственных делах, да и то спустя рукава: ведь она должна была стать монашкой, а вовсе не хозяйкой дома.

Маленькая старушка каждый день приходила и давала Зейнаб уроки каллиграфии. Сперва Зейнаб отчаивалась – казалось, никогда не удастся ей совладать с бамбуковым стилосом… Но умение постепенно пришло. В один прекрасный день неуклюжие, словно курица лапой нацарапала, штрихи, словно по мановению волшебной палочки, превратились, к восторгу девушки, в изысканную вязь. В совершенстве овладев округлым арабским курсивом, Зейнаб принялась за куфические письмена… Одновременно девушка училась читать. А потом наставница начала учить ее искусству сочинять стихи…

Сам Карим преподавал ей историю Аль‑Андалус и других известных ему стран, а также и географию. Престарелый евнух был приглашен в качестве учителя музыки, к чему у девушки обнаружился удивительный талант. Зейнаб обладала от природы редчайшим голосом и слухом и вскоре научилась аккомпанировать себе на трех инструментах: на ребенке, звуки из которого извлекались при помощи смычка, изогнутого в форме лука, на лютне, и, наконец, на кануне – струнном щипковом инструменте.

Еще один старый евнух учил девушку логике и философии. Третий наставлял ее в математике, астрономии и астрологии. Еще одна, неопределенного возраста женщина, читала Зейнаб целые лекции об ароматах, благовониях и о том, как ими правильно пользоваться. Потом она научила девушку подкрашивать лицо и искусно выбирать одежды к особым случаям – это оказалось целым искусством! А строгий молодой имам с фанатичным огнем в очах просвещал девушку в вопросах восточной религии – ислама.

– Тебе не обязательно менять веру, – предупредил ее Карим, – но тебе было бы много проще, если бы ты на это решилась или, подобно многим, сделала бы вид…