Глава 6. Шторы на окнах библиотеки особняка Блэкуэллов плотно задвинуты

Бостон, 17 марта 1802 года

Шторы на окнах библиотеки особняка Блэкуэллов плотно задвинуты.

Ксавье Блэкуэлл стоит возле выложенного зеленым мрамором камина. В комнате царит полумрак. Хотя он знает, что снаружи, за стенами дома, вовсю сияет солнце – ни прелесть весеннего дня, ни птичий гомон не интересуют капитана.

Чего добивается от него Маркхэм Блэкуэлл?

Кажется, спор будет продолжаться вечно. И хотя Ксавье в нем не участвует, он внимательно вслушивается в каждое слово отца и дяди. Он обдумывает, что стоит за предложением Маркхэма. Великолепная возможность отомстить.

– Мы потеряли три отличных корабля и годы тяжкого труда, – гремел Маркхэм Блэкуэлл. – Гибель «Ферна» и «Эбби» выглядела не столь плачевно – слава Богу, их экипажам удалось спастись. Но в прошлом году мы потеряли «Сару»!

У Ксавье защемило в груди. Он покосился на отца, который буквально посерел от горя.

– Ты мог бы не напоминать мне о гибели «Сары», – промолвил Уильям.

Ксавье отвел взгляд в сторону. «Сарой» назывался их торговый корабль, вмещавший до шести тонн груза. Он направлялся из Марселя в Индию. По пути «Сара» была вынуждена вступить в жестокую кровавую схватку, продолжавшуюся четыре часа и стоившую жизни четырем членам экипажа. Остальные моряки лишь недавно были выкуплены у триполитанского паши вместе с теми жалкими остатками, которые некогда были красавицей шхуной. И без того унизительное положение усугублялось тем, что наглый и алчный паша потребовал от «Корабельной Блэкуэлла» построить новую десятипушечную шхуну – в придачу к невероятной сумме в пятьдесят пять тысяч долларов – в обмен на жизни захваченных в плен моряков.

Несмотря на протесты Ксавье, отец, державший в руках бразды правления, согласился построить и доставить шхуну в Триполи.

– За один этот год два корабля потерял и Виттолт, – продолжал Маркхэм, имея в виду компанию их конкурентов. – Черт побери, сорок пять его моряков томятся в плену в Алжире! Да и Брэддок лишился в этот сезон одного корабля. Когда все это кончится, Уильям?

Однако Уильям Блэкуэлл, старший из двух братьев, не желал сдаваться:

– Маркхэм, я отлично знаю об уроне, причиненном нашему флоту пиратами, и не забыл о несчастьях, постигших нашу семью. Но ведь мы только что отправили туда военную эскадру. Черт побери, пусть она сама выполнит то, ради чего ее послали в Средиземное море!

– Ты так ничего и не понял, – тяжело вздохнул Маркхэм, сенатор США от штата Массачусетс. – Они пойдут на все, лишь бы выставить Джефферсона круглым дураком! Они уверены, что на следующих выборах победит Гамильтон. Пойми, ведь три четверти морских офицеров – федералисты! Пока президентом будет Томас, они пальцем о палец не ударят, чтобы поставить дикарей на место. Не дай Бог, с их помощью авторитет Томаса возрастет!

– Что‑то я сомневаюсь, что морские офицеры все как один являются столь ярыми политиками‑федералистами, – упрямо возражал Уильям. – Неужели во всем флоте не осталось места порядочности и патриотизму?

– Ты слишком доверчив, – снова вздохнул Маркхэм. – Если бы ты покрутился в столице столько же, сколько я, ты бы так не говорил. На карту поставлено не только будущее «Корабельной Блэкуэлла». И не только благополучие твоего сына – а со временем и его сыновей. На карту поставлено будущее всего американского флота! – Звучный голос Маркхэма поднялся едва ли не до крика. Именно этот хорошо поставленный голос помог сенатору выиграть на выборах. – А следовательно, будущее Америки и всех свободных моряков!

Уильям сердито отвернулся и встретился глазами со взглядом Ксавье.

Ксавье потягивал бренди, внимательно глядя на отца. Он не позволит чувствам взять верх. Господь свидетель, он старательно прятал их даже от самого себя.

– Доколе мы будем унижаться и ждать милости от какого‑то воришки? – продолжал Маркхэм. – А ведь этот паша не более чем вор! С какой стати мы постоянно платим ему контрибуцию? Разве мы не имеем права свободно плавать в свободных морях? Разве мы обязаны делиться с ним золотом и оружием в ущерб собственному делу? А посмотрите, как злорадствуют Франция с Англией! Они готовы ублажать этих пиратов бесконечными подачками, лишь бы на нас приходился главный удар – только потому, что мы не желаем прибегать к подкупу и шантажу! Уильям, не может быть, чтобы ты не понимал: и Англия, и Франция больше всего на свете желали бы стравить нас с корсарами. Ибо наше растущее богатство, наши возможности вкупе с потенциалом нашей великой страны для них как бельмо в глазу!

– Ты не на предвыборном выступлении, Маркхэм, – негромко сказал Уильям.

«Вот‑вот», – хотелось добавить Ксавье, но он промолчал. Однако Маркхэм пропустил слова брата мимо ушей.

– Такая ситуация недопустима! – воскликнул он и обратился к Ксавье: – Ты согласен со мной?

– Да, – откликнулся Блэкуэлл после минутного раздумья, – я согласен.

Маркхэм умолк, упираясь руками в бока. Его кисти были почти не видны под роскошными кружевами, выглядывавшими из‑под манжет ярко‑красного сюртука.

– Это все, что ты можешь сказать?

– Красивые слова – твое призвание. Однако они становятся пустым звуком, если не подкреплены действиями.

– Верно, – улыбнулся Маркхэм, – подчас поступки могут говорить громче всяких слов, и все мы хорошо знаем, что ты – человек действия, а не писака и болтун. – Опасливо покосившись в сторону плотно закрытой дубовой двери в библиотеку, сенатор добавил: – Вот поэтому я и приехал.

– В моем доме нет шпионов, – сердито откликнулся Уильям, – если ты опасаешься, что нас подслушают.

Маркхэм лишь отмахнулся и лично проверил, что в коридоре за дверью никого нет. Успокоившись, он вернулся в комнату и с теплой, ободряющей улыбкой произнес:

– Мой дорогой племянник. Президент доверил мне передать вот это письмо лично тебе в руки.

Ксавье не сводил глаз с протянутого ему конверта. Он ничуть не удивился. Этого и следовало ожидать: ведь недаром Маркхэм ходил в доверенных лицах у Томаса Джефферсона.

И все же рука Ксавье слегка дрогнула, когда он взял конверт. Несмотря на все усилия отбросить мысли о прошлом, они снова и снова возвращались, теперь – вместе вот с этим письмом. Стоило лишь на краткий миг позволить себе испытать глубоко спрятанные чувства боли и утраты, как вместе с ними вернулось и ощущение вины.

– А вот я не имею ни малейшего понятия о том, зачем ты приехал сюда, и я решительно против, – резко вмешался Уильям. Он умоляюще посмотрел на сына: – Ксавье, ты уже проявил достаточно отваги и преданности, воюя за свою страну против Франции. Больше в этом нет нужды.

Ксавье с болью всматривался в отца, так сильно сдавшего за последний год. Некогда этот широкоплечий, осанистый человек напоминал льва. И вот – за одну ночь – он ссутулился и даже стал ниже ростом, походка его стала по‑стариковски дрожащей, а лицо – морщинистым и вялым. Уильям был всего на десять лет старше Маркхэма. А выглядел не меньше чем на семьдесят – тогда как младшему брату никто бы не дал даже его законных пятидесяти.

– Все будет хорошо, – сказал Ксавье.

– Я не желаю, чтобы ты вмешивался в эти дела, – возразил Уильям.

– Ты догадался, о чем мы просим тебя? – Маркхэм дружески похлопал племянника по плечу. – Ты догадался, о чем просит тебя президент?

Ксавье кивнул. Его сердце учащенно забилось. Он подумал о том, что сможет снова отправиться в море. Не торговать. Мстить.

– Полагаю, что да. Он взломал печать. В глаза бросилась первая строчка: «Уважаемый сэр!» Ксавье перевел дыхание.

«… Вы заслуженно имеете репутацию лучшего капитана из бороздивших морскую гладь на протяжении целого поколения – а может быть, и не одного. И ваше прошение об отставке было воспринято всеми как невосполнимая утрата. Ваша целеустремленность, отвага и героизм, проявленные в недавней войне с Францией, внушили мне твердое убеждение, что никто лучше вас не справится с предлагаемой задачей. Поймите, что мною сейчас движут не только политические интересы: на карту поставлены жизнь и благополучие наших сограждан, на карту поставлены честь и гордость нашей страны. Более мы не намерены терпеливо подставлять вторую щеку, ибо нет смысла ждать от варваров честной игры. Для этих пиратов недоступно понимание принципов, на которых построено наше государство: свобода, равенство и всеобщее процветание.

Итак, я обращаюсь к вам. Настало время принять решительные меры против диких разбойников, которые держат в страхе людей всего света, которые вынуждают величайшие нации в мире подчиняться их наглым требованиям, которые по‑прежнему, вплоть до сегодняшних дней, нарушают законы Божеские и человеческие, позволяя себе брать в плен мужчин, женщин и детей и держать их в жестоком, унизительном рабстве. Ни к кому на свете я не посмел бы обратиться с такой откровенностью, как к вам. Уверен, что вы исполните все, что должно, и исполните быстро – ради жизни и благополучия всех, кто оказался втянут в эту ужасную игру. И наградой нам послужат грядущие мир и свобода.

Во славу Божию – и да пребудет Он с вами!»

Ксавье невольно вздрогнул, увидев размашистую подпись: «Томас Джефферсон, президент Соединенных Штатов Америки».

– Разве ты способен отказаться от такой миссии? – раздался вкрадчивый голос Маркхэма.

Ксавье не отвечал. Он бросил письмо в огонь. Не отрываясь, он смотрел, как исчезают в пламени строчки письма. Отныне и навсегда послание президента отпечатается в его памяти – вплоть до последнего слова.

Большая часть населения Бостона была возмущена нынешним правительством – вкупе с президентом – за столь беззубую политику против пиратов. Похоже, дикарям удалось полностью захватить власть на море – а это моментально обескровило экономику и Массачусетса, и соседних штатов.

Однако Ксавье считал себя истинным патриотом. По крайней мере он не мог равнодушно пройти мимо отчаянного призыва своего президента. Как не смог бы никто из истинных американцев, потомков первых колонистов. К тому же он имел личные, идущие в глубокое прошлое причины не отказываться от подобного рода тайного поручения.

А в том, что поручение является чрезвычайно секретным, он не сомневался.

– Ты не должен этим заниматься, Ксавье. – Отец смотрел на него с отчаянием. – Туда уже отправлена вторая военная эскадра. Через пару недель они достигнут Гибралтара. По крайней мере подожди еще немного, погляди, на что способны эти моряки. Пожалуйста!

– Коммодор Моррис – пустое место! – раздраженно воскликнул Маркхэм. – Он болтун и ничтожество.

– Маркхэм прав. – Ксавье похлопал отца по плечу. – Коммодору ни за что не справиться с поставленной перед ним задачей. Отец, где твой патриотизм?

– Мой патриотизм погиб в прошлом году, – тяжко вздохнул Уильям.

– К несчастью, – мягко возразил Ксавье, чувствуя, что разбивает старику сердце, – мой еще жив.

– Но ведь ты единственный оставшийся у меня сын! – Лицо Уильяма скривилось от боли. – Боже мой, Ксавье!

Ксавье увидел, что отец плачет. По худым бледным щекам текли слезы. Он с трудом удержался, чтобы не заплакать самому, и грубо сказал:

– Я должен.

– Знаю, – прошептал Уильям. В его глазах были страх и обреченность.

– Значит, ты согласен! – радостно вскричал Маркхэм, стиснув Ксавье в своих объятиях. – Ты выполнишь это тайное поручение! Ты будешь нашим возмездием этим дикарям!

– Да, – отвечал Ксавье, и в его глазах зажегся мрачный огонь. – Я сделаю это. Я отправляюсь в море. Я сегодня же займусь подготовкой «Жемчужины».

Уильям охнул.

На этот раз Ксавье был не в силах смотреть старику в глаза. Он хотел заверить отца, что все будет в порядке, но внезапно почувствовал, что слова не идут с языка. Ибо внезапно вместе с нетерпением и предвкушением скорого отплытия пришло необъяснимое предчувствие смерти.

Ксавье показалось, что волосы его встали дыбом. Он впервые в жизни испытывал это чувство – сродни некоему пророческому прозрению.

Он понял, что оказался на пороге самого важного события в своей жизни. Прежде он всегда считал море своим верным другом. А теперь Ксавье казалось, что море предаст его.

Ксавье замер перед дверью одной из комнат на втором этаже, глядя на бронзовую ручку и борясь с острым желанием повернуть обратно. Однако деваться было некуда.

Он постучал, подождал немного, вздохнул и открыл дверь. Ксавье замешкался на пороге. Внутри отделанной в белые и розовые цвета спальни царил полумрак, шторы были плотно задвинуты.

В нем вспыхнуло отчаяние. Неужели так будет всегда?! Бесшумно ступая по цветастому абиссинскому ковру, Ксавье подошел к окну и раздвинул шторы. Яркий солнечный свет хлынул в комнату. Он открыл окно. Повеяло теплым весенним ветерком, полным запаха свежескошенной травы и цветов. Звонко разливал свои трели зяблик, ему вторила сердитая голубая сойка. Обернувшись, Ксавье посмотрел на маленькую фигурку, съежившуюся на широкой кровати под плотным бархатным одеялом. Вот поднялась бледная рука, прикрыла, глаза:

– Беттина?..

– Нет, – мрачно и – что гораздо хуже – раздраженно ответил капитан, – это я.

Она села. Изможденный ангел с платиновыми локонами и огромными синими глазами. От внимания Ксавье не укрылось, что на ней все еще надеты ночная сорочка и халат. Она заморгала, привыкая к свету. Чудесное личико в форме сердечка своей красотой способно было лишить разума любого мужчину – включая и его самого, хотя он знал ее с самого рождения.

– Ты больна? – спросил он.

– Моя мигрень… – простонала она – и оба знали, что это неправда.

Он чувствовал себя так, словно вот‑вот заплачет. Однако глаза оставались сухими. Все слезы он успел выплакать год назад, на похоронах.

– Сара, почему бы тебе не встать, не одеться и не спуститься вниз хотя бы к чаю? Повар приготовил твой любимый лимонный торт. И сегодня у нас дядя Маркхэм. Он будет рад увидеться с тобой.

Огромные глаза остановились на его лице. В который раз его поразили сквозившие в них пустота и безразличие.

– Я так устала, – прошептала она.

Ксавье заставил себя подойти и сесть на край кровати. При этом он старательно избегал прикасаться к ней.

– Но тебе необходимо встать. Я знаю, что ты уже вставала с постели, раз успела надеть халат, и это хорошо. Посмотри, какой чудесный день. – Он натянуто улыбнулся.

– Мне все равно.

– Я бы повел тебя погулять. Мы бы отправились к заливу. – Он предлагал это искренне, хотя оставалась еще масса дел – надо было готовить «Жемчужину» к отплытию. Впрочем, это повторялось не раз. Бесплодные попытки выманить ее из постели и заняться чем‑нибудь еще.

– Мне сейчас не хочется гулять. Спасибо, ты очень добрый. – Она быстро взглянула на него.

Ксавье сдался. Возможно, слишком быстро. Однако он тоже устал от этого, и к тому же у него важное поручение. Поручение государственной важности, вопрос жизни и смерти.

– Нам надо поговорить, Сара.

– Да к тому же мне совсем не нравится дядя Маркхэм, – продолжала она так, словно и не слышала его слов. – Я его боюсь.

– Глупости, – чересчур резко возразил он. – Он наш родственник, и нечего его бояться.

– Он не любит меня. И по‑моему, тебя тоже.

– Ты вечно воображаешь невесть что. – С деланной небрежностью он похлопал по колену, укрытому толстым одеялом. – Нам надо поговорить.

– Что‑то случилось? – обратила она на капитана равнодушный взгляд.

– Я ухожу в море, – произнес он.

Она дернулась под одеялом. Выпрямилась, страдальчески скривила лицо. В глазах засветилась мысль.

– Ты покинешь меня? – вскричала она.

– Да.

– Нет! Это неправда! Ты не можешь так поступить!

Он никогда не был резким или несдержанным человеком. Особенно если общался с женщиной. А Сара вообще казалась ему скорее ребенком, чем взрослой женщиной, – хотя, Господь свидетель, он искренне старался увидеть в ней нечто большее, чем капризную маленькую девочку. Осторожно, едва касаясь, Ксавье погладил роскошные локоны.

– Я должен это сделать. У меня нет выбора.

Она заплакала, по нежным щечкам покатились огромные слезы.

– И ты покинешь меня. Что я буду делать? Кто станет обо мне заботиться? Я ужасно боюсь остаться одна. Пожалуйста, не езди! – Она сквозь слезы смотрела на него. Светившаяся в ее глазах тоска ошеломляла.

– С тобой ничего не случится, – грубовато заверил Ксавье. – Дома остается отец. Он позаботится о тебе, да и Беттина тоже. Сара, ты ведь отлично знаешь, что Беттина волосу не позволит упасть с твоей головки. И я обещаю, что доктор Каррадей будет навещать тебя каждый день.

Он выжал из себя еще одну улыбку.

– Так скажи ему, чтобы выдавал мне лауданум[5]по первому требованию, – заявила она с неожиданным напором. – Прикажи ему, Ксавье, прикажи ему непременно!

– Сара, по поводу лауданума он будет решать вместе с отцом, – нахмурившись, ответил Ксавье. – И если они сочтут, что тебе действительно это необходимо, – ты его получишь.

– Нет! – Она капризно хлопнула по кровати. – Ты ведь обещал, что никогда не покинешь меня, а вот теперь уезжаешь – значит, ты лжешь, Ксавье!

Он не знал, что сказать. Почему‑то она вбила себе в голову, что он всегда должен быть рядом. Возможно, он даже и говорил нечто подобное – но наверняка имел в виду только то, что всегда будет заботиться о ней, и уж никак не клялся сидеть прикованным к ее юбке.

– Я уезжаю, Сара, потому что так велит мне долг. Но ты ни в чем не будешь нуждаться. Обещаю. – Он встал.

Она подняла руку, чтобы задержать его, увидела непреклонность в его взгляде и с рыданиями откинулась на подушку и кивнула в знак согласия.

– Постарайся спуститься к чаю, – промолвил Ксавье. Сара была очень маленькой, и он нависал над нею, как великан, особенно сейчас, когда она полулежала на кровати. Великан и карлик.

Она не ответила.

– Я жду тебя внизу через полчаса, – мягко добавил он. Хотя оба знали, что это не просьба, а приказ. Она снова взглянула на него, но уже не отчаянно, а жалобно.

– Это нехорошо для тебя – целый день лежать в постели, – терпеливо сказал Ксавье.

Она еще какое‑то время смотрела на него несчастным взором, а потом снова кивнула в знак смирения.

Он улыбнулся, довольный ее ответом, повернулся и пошел прочь, но застыл на пороге, услышав ее голос:

– Ксавье.

О, он знал, какой вопрос сорвется сейчас с этих бледных уст, и ужасно не хотел на него отвечать.

– Куда ты уезжаешь?

Он не хотел признаваться. Он хотел солгать. Спасительная ложь вертелась на языке – он мог бы сказать, что едет в Индию. И пообещать привезти кучу подарков и всяких смешных диковинок. Но он молчал, и она обо всем догадалась.

– Нет!!!

– Мне очень жаль.

– Нет! – закричала она. – Только не к дикарям!

– Да.

Она завизжала.

– Сара! – Лучше бы он ей солгал.

– Ты никогда не вернешься оттуда!!!

Когда доктор Каррадей уехал, Сара пребывала в тяжелом забытье после двойной порции лауданума. Время пить чай давно прошло. Ксавье еще раз заглянул в спальню, чтобы убедиться, что его жена крепко спит, а верная Беттина сидит рядом, держа хозяйку за руку. Отец находился внизу, в гостиной. Он стоял возле пианино, на котором так чудесно когда‑то играла Сара – если только удавалось ее уломать.

Взглянув в лицо сыну, Уильям направился к бару, чтобы налить обоим по доброй порции бренди.

– День выдался слишком долгим.

А ведь еще не наступило время ужина. Ксавье кивнул и отпил большой глоток из своего бокала, чувствуя, как приятное тепло разливается по всему телу.

– Да, долгим и утомительным.

– Как она? – спросил Уильям.

– Вроде бы заснула. – Лицо Ксавье напряглось. – Я не должен был говорить ей правду.

– Не вини себя. Ты вечно винишь себя во всем. Но мир держится не только на твоих плечах, сынок.

– Конечно, не только на моих, – откликнулся Ксавье как можно беспечнее, однако при этом старательно избегая смотреть отцу в глаза. Потому что в последние дни у него было именно такое ощущение, что мир всей своей тяжестью навалился ему на плечи. И хотя он молод и полон сил, но не настолько же. Господь свидетель: никто не может быть сильным настолько, чтобы удержать целый мир.

– Ты не сможешь обращаться с ней как с ребенком всю жизнь.

– Но ведь она и есть ребенок.

– Она женщина. Ей двадцать пять лет. Возможно, не совсем здоровая, но женщина – а не дитя. Я уверен, что со временем ее состояние улучшится.

Ксавье от всего сердца хотелось бы тоже в это поверить! Однако он не мог – даже на миг. Он знал Сару с рождения, однако по большей части она запомнилась ему как очаровательная малышка и маленькая девочка. В ту пору она вся лучилась весельем, однако поражала своей уязвимостью и хрупкостью – словно драгоценный сосуд. Ее звонкий смех мог замолкнуть в любую минуту – стоило появиться на небосклоне какому‑нибудь облачку, которое остальные и не заметили бы.

– Сейчас меня больше волнует твоя судьба, а не ее, – сказал Уильям.

– Я буду осторожен. Очень осторожен. Никто не знает море лучше, чем я. У пиратов нет образования, нет дисциплины и почти нет хороших матросов. Я могу превзойти их, обвести вокруг пальца – и я это сделаю. – Мрачно блеснув глазами, он добавил: – Это будет вторым обещанием, данным мною тебе, отец.

– Мне или Роберту?

Ксавье отвернулся, скривившись от боли. Он осторожно поставил на полку бокал. И прислушался к поднимавшейся в душе волне ярости. Да, решение принято, и пути назад нет. – Вам обоим, – сказал он.

Уильям потупил взор. Ксавье знал, что он молится. Однако ему не нужны были молитвы. Он жаждал крови, крови мусульман, крови дикарей‑пиратов.

И Господь свидетель, он прольет ее. Или погибнет.