Время смеяться

Часы на городской ратуше тоже показывали без четверти четыре. Площадь недоумевала, площадь смеялась, площадь тревожилась. Испуганного хранителя городских часов привели едва ли не за шиворот к угрюмому полковнику. Хранитель ответил, что за тридцать лет его службы ничего подобного не случалось. Накануне он осматривал часы: почистил и смазал механизм. Все было в порядке. Старый часовщик готов был поклясться на чем угодно. Но знал он твердо, что плохи дела в городе, если время смеется над всеми.

– Ерунда, – отвечал полковник, – Время всегда смеялось над людьми и вообще над всей земной жизнью. Самый большой насмешник – время. Время всегда обманывает, даже если городские часы показывают верно! Однако поговорим по существу: что было после того, как вы закончили осмотр и подготовку часов?

– Я закрыл башню на ключ и опечатал, как обычно. Часы шли нормально до тех пор, пока на площади не появился петух Мануэль. Часы тут же сбавили ход, а вскоре и вовсе остановились. Я поднялся по лестнице – замок цел и пломбы не нарушены. Однако дверь заперта изнутри.

– Срочно поднимитесь на башню и займитесь часами!

– Боюсь. Тридцать лет не боялся, а теперь боюсь.

– Дадим в помощь трех полицейских.

– Вы забыли, что закон нашего города запрещает полицейским подниматься на башню, – поморщился часовщик. И напомнил историю вековой давности.

Полицейский, охранявший часы в ночное время, занимался там блудом. Одна из его любовниц – совсем юная – оказалась в тягости и боялась появиться с животом дома. Полицейский прятал ее в башне, носил еду и прочее. Часы громко били прямо над головой бедняжки, и она преждевременно скинула крошечного уродца, которого замуровала в стене. Вскоре об этом узнал весь город, и муниципалитет издал указ, запрещающий отныне полицейским подниматься на башню.

Теперь уже полковник поморщился: закон дурацкий – но ведь никто его не отменял? Свои услуги предложил любознательный Келлер, попросив позволения сопровождать часовщика. Выбора не было. Приняв для смелости по стопочке, часовщик и Келлер стали подниматься по лестнице. Полковник и несколько полицейских ожидали во дворе ратуши. Многотысячная толпа следила за часами с площади.

Прошла минута, другая – и вдруг с башни раздался раздирающий душу крик. Наверху что‑то загрохотало, и вся металлическая лестница заходила ходуном. По ней катился любознательный гость в обнимку с часовщиком. Оказавшись на земле, они некоторое время не могли оторваться друг от друга. Оба «разведчика» дрожали.

– Никогда не страдал галлюцинациями, – заикаясь, объяснял часовщик, – Но я видел в часах гаденыша. Он кувыркался в механизме.

– Какого гаденыша? Фамилия? – спросил полковник.

– Не знаю… Чертенок какой‑то… Вроде Йошки нашего…

– И я видел мелькнувшую тень и слышал хохоток, как вчера на воздушном шаре, – подтвердил Келлер.

Часовщик бросил ключи под ноги полковнику и пошел прочь.

– Вы с ума сошли, – грозно сказал полковник, – Последнего черта трубочист Ганс видел более двухсот лет назад, когда в городе казнили невинных булочников.

– Значит, опять появились, – издалека отвечал осторожный часовщик.

– Господин полковник! Позвольте проявить отвагу! – отошел от своего конвоира Карлик.

– Ты уже отважничал, за что и арестован.

– Господин полковник, вы не пожалеете. Я ведь ничего не боюсь: ни темноты, ни высоты, ни боли. И нечистую силу гонял не раз так, что ей не до хихиканья было. И главное, жизнь моя убогая никому не дорога. И если я пропаду, вам за это ничего не будет. Нет у меня ни страховки, как у петуха Мануэля, ни родственников. Где закопают – там и хорошо.

– Чем же тебя вооружить?

– Пистолет вы мне все равно не дадите. Да я и стрелять не умею. Насыпьте мне какой‑нибудь крупы в карман – рису, пшена, а лучше всего гороху. И пожалуйте вашу фуражку, господин полковник. Всякая нечисть боится полиции.

За крупой послали полицейского в ближайшую харчевню, а фуражку полковник свою не отдал – приказал сделать это сержанту Вилли.

– Господин полковник, – сказал Карлик, насыпая в карманы горох, – у меня условие: если я запущу часы, вы освобождаете из‑под стражи моего друга Пауля Генделя Второго с пеликаном.

Полковник согласно кивнул. Карлик заторопился по лестнице, неожиданно остановился, подмигнул и крикнул сержанту:

– Вилли! Помни про мороженое, которое ты задолжал!

Чердаки, башни, мансарды Карлик знал хорошо и даже особенно любил. С детских лет у него не было постоянного жилья, он и выбирал себе какое‑нибудь заброшенное убежище – и непременно приподнятое над землей как можно выше. Карлик перебирался из города в город, и карманы его отвисали от связок ключей и хитрых отмычек – так что без ночлега он не оставался. Но ему нужны были именно башня или чердак. И обязательно с окном, чтобы можно было видеть маленьких суетящихся людишек, похожих сверху на разноцветных жучков. На верхотуре он не только мог чувствовать себя равным всем – он был над всеми. Сверху он мог смеяться даже над судьбой и природой, сотворившей его смешным и убогим.

Теперь же без всякого страха, напевая куплеты Тореадора, поднимался Карлик по крутой лестнице. На площадке он осмотрелся: дверь в башню была приоткрыта, внутри тускло горела одинокая лампочка, освещая механизм часов – огромные шестерни, колеса, цепи. Какие‑то тени блуждали по стенам башни. Карлик показал им в вытянутой руке фуражку:

– Эй, кто тут? Ты, куманек? Помнишь, как ты у меня все зубочистки погрыз?

Послышалось хихиканье.

– Ах так? – ударил в ладоши Карлик и, запустив фуражку вниз по лестнице, скинул с себя ветхую засаленную рубашку. Поджег ее и, выждав время, затоптал. Тысячу раз пропотевшая рубаха дала невыносимо едкий и смрадный дым. Карлик с дымящей тряпкой забегал по кругу, окуривая все потайные уголки, одновременно швыряя в них пригоршни гороха и обильно плюясь. Хихиканье стихло.

– Ну что, куманек? Ты еще здесь?

Никто не отзывался. Карлик занялся часами. Потянул одну шестерню, другую – они не сдвинулись, будто затянутые гайками. Посередине массивным одиноким ключом висел маятник. Карлик налег на него своим массивным плечом – тот чуть пошатнулся. Но для того чтобы налечь со всей силы, малышу недоставало роста – маятник висел слишком высоко.

– Ну, ты меня еще плохо знаешь, – погрозил Карлик маятнику кулаком. Он подпрыгнул, ухватился руками за стержень, а ногой оттолкнулся от стены. Маятник пришел в движение, медленно и со скрипом заворочались шестерни. Но вскоре пришлось спрыгнуть – одеревенели руки. Карлик обежал чердак в поисках веревки и вдруг, подпрыгнув от радости, дико завизжал: он вспомнил, что штаны его держатся на тонком, но крепком кожаном ремне. Соорудив из ремня петлю, Карлик в несколько прыжков затянул ремень на маятнике. Карлик рукояткой подвинул часовую стрелку к отметке без четырех четыре. Внизу раздались радостные крики, аплодисменты – это придало сил. Продев руку в петлю ремня, Карлик начал ногами отталкиваться от стенки – он болтался вместе с маятником. Часы пошли. Нужно было продержаться четыре минуты.

– Че‑ты‑ре ми‑ну‑ты! Че‑ты‑ре! – в такт маятнику рычал Карлик. – Я говорил, что поупрямее тебя буду!

Карлик понимал, что как только минутная стрелка доползет к вершине циферблата, пробьют часы, начнется карнавал, и тогда уже никому не будет дела, идут дальше часы или нет. Карлик считал секунды, задыхаясь и сбиваясь. Он раскачивался, как матрос на канате в бурю. В плече появилась резкая боль, которая пронзила все тело. Казалось, что это небольшое тельце перепиливают пополам, что руку вырывают, как дерево из земли – с корнем. Теряя сознание, Карлик раскрыл перекошенный рот, чтобы в диком вопле проклясть маятник, свою затею и весь белый свет – но тут над головой его поплыл величественный, мощный, густой часовой бой. Тут же на площади троекратно прокричал петух Мануэль, площадь наполнилась возгласами, визгом и трубными звуками, взвились ввысь разноцветные ракеты. Карлик ничего этого не видел и не слышал. Собрав последние силы, он вырвал руку из петли и рухнул на дубовый пол.

Над его головой мерно раскачивался чугунный маятник. Туда‑сюда, туда‑сюда – вот уже третье столетие.

– Карнавал начался, – заметил Ткаллер, глядя на свои вновь ожившие часы.

– Мне не оправдаться, – Ризенкампф нервно расхаживал по кабинету, – Остановка часов! Безвестное отсутствие! Карьера рухнула.

– Нашли, майор, о чем жалеть, – усмехнулся захмелевший Матвей, – Подадите в отставку и заживете вольной птицей.

– Птица тоже не вольна.

– А вот объясните, майор, из каких побуждений люди вообще идут в полицию? – подключился Ткаллер.

– А вы распустите полицию – и весь мир наш погрузится во тьму! Вы первый будете ратовать за возрождение нашей службы…

– Даже свадьбы частенько заканчиваются вызовом полиции, – заметил Свадебный.

– Особенно в России… – добавил Матвей и при этом вздохнул.

– А не кажется ли вам, что полиция сродни музыке? – вдруг спросил майор.

Ткаллер поднял брови.

– Да‑да, не удивляйтесь, – продолжал майор, – В музыке ритм и гармония приводят все в определенный порядок – вот так и полиция. Дирижер в оркестре знает, что если хоть один инструмент собьется с такта, он собьет другой, третий, и вскоре все развалится из‑за полнейшего хаоса. Полиция – тот же дирижер, дирижер порядка и даже более – дирижер жизни человеческой.

– Господа, оставьте ваши нелепые споры, – вмешалась Клара, – Пора поговорить о главном. Через два часа нужно будет огласить результат.

И она объяснила Маршам, в каком затруднительном положении оказался теперь Ткаллер, а утром окажутся и все устроители фестиваля, как только объявят о победе Траурного марша. Ведь психология человека такова, что он боится не только смерти, но и любого напоминания о ней.

Траурный воспротивился: в конце концов, марши были вычислены компьютером. Все честно, все справедливо. И никто, в конце концов, не напрашивался… Свадебный протестовал еще более решительно:

– Если снимаете моего напарника, то снимайте и меня!

Траурный с чувством пожал ему руку: «Благодарю. Не ожидал…»

– Господи! – не выдержал Ткаллер и закрыл лицо руками, – До чего стыдно! До чего неловко и гадко! Зачем ложь? Зачем притворство? Пусть будет все по совести…

– Тебя воспитали женщины, и потому ты рассуждаешь, как российский интеллигент, который из‑за своих бестолковых рассуждений был смят их бессмысленной и беспощадной революцией.

– Чего ты от меня хочешь? – разводил руками Ткаллер. – Да, я потомок русских.

– Я знаю, чего хочу, – твердо заявила Клара, – Я спасаю тебя, Алекс, и наше дело. Иначе будущее зала – крах!

В это время площадь вновь взорвалась рукоплесканиями и возгласами. Клара попыталась открыть плотные портьеры, но это ей не удалась. Она подошла к другому окну, но и оно было зашторено намертво. Тогда Клара взяла со стола нож, резанула портьеру на полметра и раздвинула руками материю.

– Услышь эту веселящуюся толпу! Смотри, как им приятно обманываться! Они собрались на карнавал! Зачем им твоя правда?

– Что вы наделали! – Ризенкампф торопливо погасил свет, – Немедленно нужно заколоть прореху булавками, иначе через пять минут здесь будет полиция.

Майор подошел к портьере, глянул в окно и не смог оторваться. Клара оттеснила его и позвала Александра. Все, кто увидел площадь, были совершенно очарованы этим зрелищем.