Советский переплетчик вызывает Москву

Ткаллер и Матвей открыли двери переплетной и тихо, украдкой, будто неискушенные взломщики, вошли и остановились у порога. Ткаллер смотрел повсюду, особенно по углам, – и ничего необычного не обнаружил. Матвей стоял рядом, угрюмо уставившись в одну точку. Ткаллер чуть толкнул Матвея, не в силах более молчать.

– Там. На стуле. Под газетой.

Ткаллер подошел, снял осторожно газету, осмотрел ее с обеих сторон и даже аккуратно сложил:

– Ничего нет.

– Под газетой?

– Под газетой, – подтвердил Ткаллер.

– Как? – Матвей открыл рот.

Ткаллер поднял стул, подошел к Матвею и сунул стул ему в руки. Матвей держал стул перед собой, сперва бормотал что‑то невнятное, затем появились и слова:

– Я помню… Здесь… Под газетой «Известия»…

Ткаллер исследовал стол, другие стулья и пространство под ними. Матвей, не выпуская злосчастный стул из рук, словно и он мог загадочно исчезнуть, тоже слонялся по комнате, заглядывая там и тут. Вдруг переплетчик побледнел, стул выпал из дрогнувших рук, и Кувайцев заметался по комнате.

– Господи, где же все мое? – спрашивал он не то у себя, не то у Ткаллера, не то у брошенного стула, – Где вещи? Инструменты переплетные? Тисочки, ролик тиснения, тесьма золотая, суспензия! А материал? – снова шарил взглядом Матвей, – Сафьян, пеньковый шнур, бархат?

Ткаллер почувствовал вздымающуюся волну гнева, которую он никак не мог усмирить. Рот его искривился, он подбежал к Матвею, тряхнул за плечи.

– Послушайте, любезнейший, – прошипел он, едва сдерживаясь, чтобы не закричать, – перестаньте мне морочить голову! Она и без того раскалывается. Покуда вы меня привидениями стращали, мистикой – это еще куда ни шло. Теперь же истерику закатываете, что у вас нет инструментов! Главное, партитур нет! Вы соображаете? Да вы… Немедленно отдайте партитуры!

– Пусто! – вывернул карманы Матвей, – Сами видите!

– Куда же они делись?

– Уперли, суки.

– Какие суки? Или вы подозреваете Клару?

– Нет. Мы ушли вместе.

– Но больше в зале нет никого.

– Тогда они ушли сами. И партитуры свои прихватили.

– Ушли сами? Кто?

– Марши. Я же вам разъяснял – Свадебный и Траурный.

Ткаллер кивнул, но промолчал.

– И откуда они взялись? – спустя время все‑таки спросил Ткаллер.

– Хрен поймешь. Сперва голос: «Вы переплеты перепутали», затем натурально пожаловали – из углов и занавесок, – Кувайцев обшарил пытливым глазом комнату и вдруг перешел на шепот: – А теперь вот исчезли. И хорошо, что сами исчезли. Слава богу!

– Вы это серьезно?

– Аналогично, – кивнул Матвей, – И пусть катятся колбаской! Только зачем тырить чужое имущество? Инструменты, сувениры, спиннинг? Можете вы представить, чтобы Траурный марш тащил щуренка на блесну? Нет, вы можете?.. Пеньковый шнур – это другое. Можно ботинки зашнуровать – на похоронах ходить за оркестром. А летний кафтан, летник‑то, зачем понадобился? Меня в театре убьют, если до премьеры «Золотого Петушка» костюм не верну. Он же на девятьсот долларов тянет! Нет уж, лучше меня здесь похороните.

– И похороню, и девятьсот долларов выдам. Верните партитуры!

– Я же говорю: Марши все сперли.

– Не морочьте мне голову.

Матвей выпучил глаза. Сел. Встал. Снова сел.

– А так приветливо встретили меня. Таким славным показался ваш город. Такая Европа! Эх, предупреждал меня товарищ Зубов. Предупреждал!

Ткаллер смотрел на мятущегося Кувайцева и не понимал, кто из них сходит с ума. Может, действительно переплетчик напуган: ночь, изоляция в огромном здании, чужая страна, впечатлительность славянской души, которая во всем видит трагедию. Вот тебе и галлюцинации. Но какие же суки тогда сперли партитуры?

Кувайцев тем временем продолжал поиски, не преминув заглянуть в туалетную комнату.

– Ну и порядочки тут у вас, – изумлялся он, – Вольно живете, слов нет. А хитрецы‑ы… Такая церемония у зала, оцепление, караул, автоматчики… И тут же женку подослали: Кларнетик в жакетике, Клара у Карла украла… Тьфу! Тоже мне, тайная полиция с проверкой. А перед этим два чудовища появляются: Марши‑победители. А на поверку ворюжки мелкие. Несуны. Все исчезает. Всякого навидался, но такого надувательства… Вот он, гребаный свободный Запад. И я же теперь всюду виноват! Обвели вокруг пальца, обокрали меня и державу, а на прощание поминальную свечку в задницу вставили! Вот падлы! Вот гады!

Ткаллер видел, что с Матвеем началась настоящая истерика. Он бил кулаком по столу, мотал головой и скрипел зубами. Ткаллер курил и молчал. Что ему оставалось делать? Вдруг некурящий Матвей подошел, трясущимися пальцами вынул изо рта Ткаллера сигарету и стал затягиваться, пока не докурил до фильтра. Круги поплыли у него перед глазами.

– Я должен связаться с нашим представительством, – твердо заявил он, – У меня свои инструкции, – Тут же он поднял телефонную трубку, принялся дуть в нее, прижимая то к одному уху, то к другому: – Москва! Але, Москва! Соедините меня с базой торпедных катеров. Москва! База?

– Какая база? Вы в своем уме? – крикнул Ткаллер, – Зачем база?

– Пусть расхуярят городишко ваш поганый!

– Хам! Прекратите ругаться!

Ткаллер вырвал трубку из рук Матвея, послушал. Он ведь знал, что связи нет, и тем не менее обеспокоился – так натурально переплетчик разыграл сцену с Москвой.

Переплетчик никак не мог успокоиться. Он плюхнулся в кресло, обхватив свою горемычную голову руками и уже без телефонной трубки продолжал вызывать Москву.

Ткаллер открыл бар, наполнил бокалы.

– Выпейте и успокойтесь.

– Что это?

– Крем‑ликер «Элегия Массне».

Матвей отпил и изобразил вызывающий плевок на пол:

– Тьфу! Вазелин! Угостить бы вас всех коктейлем Молотова! По полной программе!

«Черт бы побрал этого паникера с его кафтаном, – злился и еле сдерживал себя Ткаллер, – Предлагали же мне в Москве взять другого, с заграничным опытом. А теперь изволь терпеть этого хама. Больной он или инопланетянин? То марши к нему явились с беседой, то вещи украли, то вода отравлена… А может, он сам с перепугу все упрятал и теперь в отместку издевается?»

– Москва! Москва! – завывал в кресле Кувайцев, – Вызываю квартиру Мырсикова. Боря, Боренька. Как же мне здесь пло‑о‑охо‑хо…