Рукопожатие Баха

Клара Ткаллер и Матвей Кувайцев двигались по узкому коридору третьего этажа концертного зала. Клара шла впереди и освещала путь своей газовой зажигалкой. Матвей чуть отставал, непрерывно размышляя, правильно он поступает или нет. С одной стороны, он, конечно, хотел бы помочь Ткаллеру, но с другой – чувствовал себя не то заговорщиком, не то жуликом. Но хуже всего было то, что он не видел единственно правильного выхода из такого запутанного положения. Матвей и Клара молчали. Шагов не было слышно – шли по ковровому настилу. В тишине коридора волновалось и, казалось, жило своей потаенной жизнью пламя зажигалки. И от этого волнения качались тени идущих.

Так добрались до лестничной клетки, и Клара уже собиралась спускаться вниз, как почему‑то внезапно остановилась. Прислушалась. Вдруг рука ее дернулась, пламя погасло, и Клара взвизгнула. Через мгновение визг повторился. Матвей шагнул в сторону, прижался к стене и, стараясь не шуметь, в полнейшей тишине попятился назад. Без всяких колебаний он решил, что в здании засада и плутовка Клара заманила его в эту ловушку. Матвей решил спасаться.

Развернувшись, он побежал назад по коридору. В темноте нашел дверь, нащупал замочную скважину, трясущимися руками сунул в нее ключ… Проклятие! Ключ не поворачивался ни вправо, ни влево. Матвей его и так, и этак – не выходит. Подналег на дверь плечом, хотел по‑русски вышибить к растакой матери, но буржуазная дверь не только не вылетела, но и не скрипнула. Неожиданно для самого себя Матвей, чувствуя по всему телу мурашки, начал шептать в дверь. И не кому‑нибудь, а Маршам – Траурному и Свадебному, ощущая лишь в них надежную поддержку и достойную опору.

Он шептал, что вернулся переплетчик, просит открыть, так как затеяли коварные люди нечистое дело с обманом и запугиванием… Не допустите, господа! За толстой дверью молчали. Кувайцев сообразил, что в этом коридоре несколько одинаковых дверей. Не перепутал ли? Как же в сплошной темноте отыскать? Матвей прислонился к стене, соображая, где же можно спрятаться до утра, переждать. Медленно опустился на корточки – ноги уже не держали.

– Господин Матвей, где вы? – послышалось в темноте.

Кувайцев не отзывался. В конце коридора появился огонек. Клара еще раз окликнула Матвея и направилась к нему. Переплетчик наблюдал за приближением огонька и двигающейся тенью. Тень была огромной. Казалось, что стройной Кларе не может принадлежать такая чудовищная тень. Матвей пытался разглядеть, кто крадется за Кларой. Он был убежден, что она не одна. Не может быть одна. Когда женщина подошла ближе, Матвея удивил блеск ее огромных глаз. Будто лампочки с отражателями горели эти глаза. Матвей замер в нише. Клара прошла, глядя вперед, и не заметила его. Убедившись, что за ней никого нет, переплетчик все‑таки негромко окликнул ее:

– Эй…

– Матвей! Господин Матвей! – обрадовалась Клара, – Слава богу! Я испугалась, что вы меня бросили!

– Клавочка, я уж ничего не соображаю, – как родной, признался ей Матвей, – А чего вы так визжали?

– Там мыши.

– Да хоть дикие кабаны.

– Мышь страшнее.

Клара подошла к Матвею и начала быстро говорить, что это не по‑мужски – бросать даму в коридоре наедине с мышами. Им надо спешно идти, иначе они могут опоздать.

– Давайте лучше вернемся, – предложил Матвей, – Вот только я никак не могу открыть дверь.

В это время он прикидывал, как бы от Клары отбояриться, чтобы не ввязываться в историю. Кому верить? Все тут чужие. И дальше никакого просвета. Как это ужасно, что он не дома. Русскому человеку хорошо только дома. А тут все чужое, да еще и нежить прибавилась. Ох, сразу он почувствовал неприязнь к этому залу. И дух здесь тяжелый, подвальный.

Клара же в это время твердила, что отступать никак нельзя. Что легче всего отсидеться за толстой дверью… Кстати, господин Матвей перепутал двери, потому и не мог открыть. И это знак, что нужно все‑таки спуститься в кабинет Ткаллера и с ним все обсудить…

Ткаллер же в это время расхаживал по кабинету, уговаривая самого себя смириться. Результат есть. Кого обманывать? Зачем? Спору нет, компьютер выдал истину. Если вдуматься, иного результата быть и не может. Разве он узнал что‑то новое? Но судьба зала! К такому торжественному открытию публика, конечно, не готова. Каждый год открывать сезон Траурным маршем? А городские часы будут ежечасно наигрывать эту мелодию? Тут не только на концерты никто ходить не будет, а и город станут объезжать десятой дорогой. А как же туризм? Крах, крах, полнейший крах!

Что‑то Клара долго не идет. Скорее всего, этот русский уперся и стоит на своем, хоть миллион ему предлагай. Нет уж, тут поправить ничего нельзя. Ткаллер погасил свет, оставив только ночник, прилег на диван. Мигом навалилась усталость, даже в сон потянуло. Стал было дремать, как в дремлющее сознание вклинился шум оваций на площади. «Резвятся, – подумал Ткаллер, – Поют. Танцуют. Живут люди согласно своим страстям, чувствам. Все правильно, все хорошо… Так и должно быть».

Вскоре площадь затихла. В этой тишине Ткаллер вновь стал погружаться в сон и вдруг услышал неподалеку от себя какой‑то скрежет. Нехотя, лениво приоткрыл глаза и увидел в углу мышку. Обманутая тишиной, мышка подбежала к нотному листу, упавшему со стола. Принюхалась. Обстоятельно принюхалась – и вдруг, пискнув, не побежала, а буквально поползла в свой уголок. Ткаллеру показалось, что, едва вдохнув запах компьютерной распечатки, несчастное животное еле волочит задние лапки. Ткаллер ждал, но мышка больше не появлялась.

– Даже мыши, уж на что любители погрызть бумагу, и те шарахаются. А славно было бы, если б мыши изгрызли бы партитуры и партии в порошок… – уже во сне подумал Ткаллер и улыбнулся.

Поначалу он спал довольно спокойно, но затем начались невероятно странные видения. В непролазной тьме возник негромкий тревожный звук – будто его выдували из медного геликона вялыми губами. Постепенно гул начал разрастаться, и по мере нагнетания звука тьма рассеивалась. И вот всюду появились какие‑то разрисованные хохочущие и плачущие театральные маски. Они крутились, будто в цветном калейдоскопе, и голосили:

– Внимание! Внимание! Спешите на грандиозное представление мышиного мюзик‑холла от нашего гостя компьютера «Кондзё». В нашей программе оратория «От свадебного пения до погребального представления!». Спешите приобрести билеты! Интермедия повторению не подлежит!

Покричав зазывно, маски исчезли, и из серой мглы показались на удивление важные, спокойные и даже грустные кошки. В трауре – под черными вуалями, на лапках – ажурные чулочки с алыми подвязочками. Навстречу им двигались мыши в свадебных кружевах. Мыши и кошки почтительно раскланивались, будто выражая друг другу соболезнование. Когда их собралось очень много, явилась строгая пожилая дама. Сразу она подошла к Александру Т калл еру.

– Здравствуй, победитель.

Ткаллер пригляделся и остолбенел: это была графиня из детства, угостившая его огненно‑горьким яблоком.

– Графиня?

– Здесь я не графиня. Я – мать этого дома. А вот мои внучата, – она указала на мышей и кошек и подала им знак. Внучата шеренгой последовали за ней.

– Алекс, ты тоже с нами, – негромко и строго распорядилась графиня.

И вот Ткаллер неспешно идет холодным коридором, замыкая эту мышино‑кошачью процессию. Входят в концертный зал. Тут все вроде бы по‑прежнему: сияет хрустальная люстра, на стенах портреты композиторов, блестит инкрустированный паркет. Но что‑то изменилось… Кресла. Все та же великолепная бархатная обивка… Только чередуются, как клетки на шахматной доске: черное, винно‑красное. Опять черное, опять бордо. Так по всем рядам, кроме последнего. Там сплошь чернота.

– Кто распорядился заменить кресла? – громко спросил Ткаллер.

– Я, – ответила дама, – Так, во‑первых, эффектнее. А во‑вторых, красные места занимают брачующиеся в этот день, а черные – те, кому суждено умереть.

– А последний ряд?

– Умирающих всегда больше. Семьи заводят далеко не все, а смерть – удел общий.

– Зато некоторые вступают в брак не один раз!

Графиня задумалась.

– Все равно. По очкам и всем нотам побеждает смерть.

Пока Ткаллер беседовал с графиней, в зале начались беспорядки. Коты и кошки вдруг решили бракосочетаться. Они прогоняли с бордовых кресел мышей в свадебных нарядах, ловили их в свои траурные вуали, словно в сети. Затем подхватили партитуру Свадебного марша, водрузили ее на сцене и украсили цветами и копчеными сосисками. Оставшиеся на свободе мыши решили расправиться с партитурой Траурного марша – изгрызть! Превратить в кучу бумажной пыли! И обнести эту кучу мышиным пометом. Но компьютерная бумага была обработана особым ядом, и грызуны отползали в полуобморочном состоянии, едва волоча задние лапки.

Старуха пыталась призвать всех к порядку, но вражда разрасталась. Зал предстал перед Ткаллером полем жесточайшей битвы. Графиня не могла успокоить враждующих и кивнула камердинеру в ливрее. Тот распахнул двойные двери, и зал начал заполняться престранными существами – очевидно, тоже внучатами графини. Устанавливать порядок явились чудища с бычьими, ослиными и львиными мордами, с женскими торсами – в глаза директору бросились обнаженные груди необыкновенной белизны, торчащие соски величиной с маслину. Зал загудел, зашатался, как при землетрясении. Расправа с непослушными мышами и кошками была жестокой. Ткаллер искал глазами графиню, но ее нигде не было. Тогда он бросился к запасному выходу – закрыт! У главных дверей стоял здоровенный камердинер.

– Вы из каких будете, почтеннейший? Из красненьких или черненьких? – усмехнулся тот.

– Пусти, – умолял Ткаллер, протягивая тугой бумажник.

– Не положено. Будет концерт.

– Пусти! – Ткаллер попытался оттолкнуть камердинера, но руки ему заломили два непонятных существа.

– Все места уже заняты, – вырывался Ткаллер.

– Вам оставлено. Почетное.

– Нет!

– Вы сами затеяли этот компьютерный путч. И теперь бежать?

Директора затащили на верхний ярус. Там вдоль галереи висели в массивных золоченых резных рамах портреты великих композиторов в камзолах, фраках, сюртуках. Все приветливо смотрели на Ткаллера. Рядом с Камилем Сен‑Сансом (1825–1921) и в самом деле была пустая рама. Ткаллер подошел ближе. Выдающийся маэстро протянул из рамы руку для знакомства. Ткаллер в волнении пожал протянутую ладонь, да так трепетно, что Сен‑Санс сморщился и сказал: «Как вы возбуждены‑ы…» Портрет вдруг перекосило, и он начал медленно сползать по стене. Ткаллер по очереди подходил к золоченым рамам, и все после его рукопожатия едва ли не с плачем сползали по стене. Так Ткаллер дошел до И. С. Баха (1685–1750). Иоганн Себастьян на удивление спокойно покоился в своей раме, внимательно смотрел на Ткаллера и, казалось, слегка улыбался. Ткаллер замер на месте – так его поразило безмятежное самообладание композитора.

– Ну что же вы? – низким доверительным голосом поинтересовался Бах и протянул свою мощную руку органиста, – Подойдите, познакомимся. Смелее… смелее…

Ткаллер чувствовал себя испуганным провинившимся мальчишкой. Подходить ему не хотелось, но какая‑то сила толкала его вперед. Ткаллер протянул дрожащую холодную руку. Пальцы его тотчас очутились в мягкой, чуть влажной баховской ладони. Бах улыбался, гладил директора взглядом и ничего не говорил. Рука его постепенно становилась тверже, напряженнее, сокрушительнее… В конце концов от мощи рукопожатия в ушах Ткаллера оглушительно загремел орган.

– Пустите! Руке больно! Не могу‑у! – вырывался Ткаллер.

– Э, нет, – по‑прежнему спокойно говорил Бах, – Надо отвечать за свои поступки. Зачем моих соседей обидел?

– И не думал. Мне сказали, что одно место в раме…

– Место в раме нужно заслужить…

– Я случайно здесь… Я уйду…

– Иди.

– Да отпустите же руку!..

– Александр! Проснись! Да проснись же! – теребила спящего мужа Клара, – Что ты раскричался?

Ткаллер высвободил совершенно затекшую во сне руку и открыл глаза.

– Ты одна?

– С переплетчиком.

– Если бы ты знала, какие видения меня только что посетили…

– Кого вы видели? – с интересом спросил Матвей, – Их было двое?

– Почему двое?

– А разве нет? Все тут у вас загадки… Разъясните мне хотя бы, кто эта дама!

– Клара, – с изумлением представил Ткаллер, – Моя супруга.

– Не майор? – уточнил Матвей.

– Да что вы!

– И не мазурка?

– Вы задаете странные вопросы. Давайте же наконец обсудим ситуацию.

Матвей соображал, стоит говорить или не стоит. Марши вообще‑то не предупреждали, что их появление секретно. Так что все тут на его, Матвея, усмотрение. Вот это и плохо. Указания не помешали бы.

Ткаллер сосредоточенно пил кофе.

– Вы оба трусите! – высказалась Клара, – Причем сильно.

Матвей еще немного подумал, затем отвел Ткаллера в сторону, начал что‑то шептать.

– Говорите нормально. От жены у меня секретов нет.

Но Матвей продолжал нашептывать – все тише и все быстрей. В эту минуту он сильно смахивал на тайного агента. Ткаллер поначалу слушал вполуха, но чем дальше, тем взгляд его становился все внимательнее и настороженнее. Вдруг Ткаллер отшатнулся от Матвея и рассмеялся:

– Быть не может! Розыгрыш!

– Не до шуток, – Матвей вновь что‑то зашептал на ухо, но закончил в полный голос: – Господин директор может убедиться сам. Они выйдут.

– Кто? Нет, Клара, ты только вообрази…

– Стоп! – Матвей поднял темный от клея палец, – Пока ни слова.

– А я вам не верю. Не верю и все!

– И хорошо, что не верите, – Матвей горестно замотал головой, как бы не веря самому себе, – И я бы рад не верить. Но я действительно их видел, чтоб мне ослепнуть на этом месте.

– Мелодрама какая‑то, – процедил сквозь зубы Ткаллер.

– Это правда, – Матвей сжал кулаки, – Правда! Чтоб мне Сретенки родимой не видать!

Его отчаянный тон заставил Ткаллера призадуматься. Он прошелся по кабинету, посмотрел на Клару.

– Ты тоже видела?

– Кого? Где? Долго вы еще мне голову будете морочить?

Ткаллер снова уперся взглядом в Матвея.

– Нет, к супруге вашей они не выходили. Вернемся в мою комнату, в мастерскую. Там все должно проясниться.

– Александр, – поднялась со своего места Клара, – Надо соглашаться с предложением господина переплетчика. Пойдем. И поскорее – время не ждет.

– Женщине туда сейчас нельзя, – твердо сказал Матвей.

– Почему же?

– Там темно и мыши.