Глава 6. Если меня кто‑нибудь спросит, знаю ли я, как ощущается колокольный звон, если все колокола находятся прямо у тебя в голове

Если меня кто‑нибудь спросит, знаю ли я, как ощущается колокольный звон, если все колокола находятся прямо у тебя в голове, то я теперь смогу искренне сказать, что знаю. Именно с этого, раскалывающего череп на множество мелких осколков звона началось мое утро. Все тело ломило, а во рту, кажется, поселился разъяренный еж, который ворочался, не в силах устроиться, и жестоко царапал мне иголками небо и горло. Что, демон побери, со мной такое?

Я, кажется, даже тихо застонала, прижимая ладонь ко лбу – та ощутимо дрожала. Непривычно ярко бьющий в глаза свет, несмотря на то, что шторы были задернуты, заслонила тень. Матрас прогнулся под дополнительным весом.

– Проснулась?

– Убей меня, – почти искренне простонала я, не открывая глаз.

– Отрава подойдет? – в голосе Янтаря промелькнула едва заметная сочувствующая насмешка.

Я приоткрыла один глаз и увидела, что огневик протягивает мне стакан, до краев наполненный чем‑то ядовито‑фиолетовым.

– Что это? – ужаснулась я. Один только вид предлагаемого напитка вызывал тошноту.

– Это то, что тебе надо выпить. – Янтарь дождался, пока я со скрипом сяду, и вручил стакан.

Я стиснула его обеими ладонями для верности и отхлебнула. Даже если и отрава, лучше и правда умереть, чем всю оставшуюся жизнь провести с этим колокольным набатом. На вкус жидкость оказалась куда менее мерзкой, чем на вид, и чем‑то напоминала апельсиновый сок с сильной горчинкой. Первый же глоток утихомирил разбушевавшегося во рту ежа, поэтому остаток я опрокинула в себя уже без колебаний.

– Что случилось? – Я вернула стакан Янтарю и без сил упала обратно на подушки, массируя ноющие виски.

– Ты ничего не помнишь? – спросил он с какой‑то странной осторожностью в голосе.

Я попыталась сосредоточиться, отодвинув боль на второй план. Получилось не очень. Какие‑то разрозненные обрывки лиц, голоса…

– Помню, как начался бал. Помню, разговаривала с твоей мамой, с Камелией. Помню… нет, больше не помню.

– Тебя отравили. – Судя по звуку, огневик водрузил стакан на прикроватную тумбочку. – Кто‑то подсыпал тебе в вино «Поцелуй демона».

«Поцелуй демона»? Боги, этого еще не хватало для полного счастья! Это наркотик, из‑за которого у Империи с эльфами уже несколько десятилетий длится то и дело обостряющийся конфликт. Сами остроухие называют его «Поцелуем Алариль»[17]и используют в каких‑то ритуальных целях, чтобы достичь пика наивысшего просветления. Как оказалось, на людей он действует совершенно иначе, устраняя все преграды, стоящие между человеком и его желаниями, будь то законы, нормы приличий или собственные страхи и чувство самосохранения. Под воздействием этого наркотика любой мог сорваться с крыши только потому, что ему захотелось полетать. Или, не задумываясь, убить обидчика, или сжечь полгорода, чтобы посмотреть, как горит. А я?..

Распахнув от ужаса глаза, я снова рывком села на кровати.

– И что я натворила на балу?!

Янтарь отвел взгляд.

– На балу – ничего. Я вовремя тебя увел.

Ни формулировка, ни опущенные ресницы меня не воодушевили. Разрозненные картинки в голове закрутились с новой силой, постепенно обретая более четкие очертания. Эхом отдалось обеспокоенное: «Что у тебя с глазами?», неожиданно ярко вспомнилось странное, томящее ощущение, когда сильные пальцы вздернули мой подбородок. Так, словно это было прямо сейчас. Я тряхнула головой, отгоняя наваждение, но вместе с ним разлетелись и только‑только начавшие складываться в логическую последовательность воспоминания.

– А потом? – обеспокоенно спросила я. – Когда увел?

Огневик нервно побарабанил пальцами по одеялу, коротко выдохнул, словно перед прыжком в ледяную воду, и вскинул голову. Он даже открыл рот, собираясь что‑то сказать, но замешкался. А спустя мгновение эти слова уже не понадобились, так как ни с того ни с сего проснулась непонятно где доселе бродившая память, подкинув пару пока еще никак не связанных друг с другом, но весьма живописных картинок‑воспоминаний. И таких ярких и насыщенно‑полноценных, что я снова словно заново ощутила эти прикосновения и эти поцелуи.

У меня кровь прилила к щекам, а воздуха начало резко не хватать. В янтарных глазах отразился мой ужас и его собственное отчаяние.

– Прости, – почти прошептал он. – Прости меня. Я не должен был… Знаю, что не должен. Я пытался сопротивляться, но не смог… справиться с собой.

«Прекрати. Ты этого не хочешь», – гулко отзвенело в голове.

Слов не находилось. Я сидела, с трудом находя воздух для дыхания, и смотрела широко открытыми глазами на мужа, который совершенно внезапно из фиктивного превратился в настоящего по моей собственной инициативе, пусть и под воздействием наркотика.

Не дождавшись какой‑либо реакции с моей стороны, Янтарь окончательно помрачнел и поник, а затем вдруг поднялся.

– Лекарь советовал тебе сегодня не вставать с постели. У «Поцелуя демона» иногда бывают неприятные последствия. Так что отдыхай, тебя никто не побеспокоит. Я буду рядом. – Он кивнул на дверь гостиной, а затем вдруг добавил: – Или Тая, если…

«…Если ты не захочешь меня видеть», – догадалась я, хоть огневик и не договорил.

– Подожди, – вдруг вырвалось у меня, когда он взялся за ручку двери.

Янтарь обернулся, поднимая на меня какой‑то даже обреченный взгляд, а я не могла сообразить, почему остановила его. Боль настойчиво сверлила виски, не давая сосредоточиться.

– Я… я… – нужные слова никак не желали посетить гудящую голову, несмотря на то, что я очень остро ощущала – надо что‑то сказать.

– Ты ни о чем таком никогда и не думала, это все наркотик, – невыразительно и безразлично подсказал огневик.

– Да! То есть… нет, я не это хотела… – Что я хотела, сформулировать не получилось, поэтому я беспомощно спросила первое пришедшее в голову, только для того, чтобы задержать его. – Кто мог это сделать?

Янтарь передернул плечами.

– Практически кто угодно. Наркотик – не яд, поэтому маги и пропустили его. Кто‑то из присутствующих в зале, так как он оказался только в твоем бокале. Если станет что‑то известно, я обязательно сообщу.

– Спасибо, – пробормотала я, опуская глаза и судорожно соображая, что еще у него спросить.

Но не успела. Дверь щелкнула, закрываясь, я вскинула голову и обнаружила, что осталась в комнате одна.

Тяжело вздохнув, сползла вниз, сжимаясь в комок и накрываясь одеялом с головой, как улитка, прячущаяся в раковине. Колокольный перезвон в голове постепенно стихал. Вот только ему на смену возвращалась память.

Возможно, в этим виноват «Поцелуй», но эти воспоминания были совершенно не похожи на обычные. Они передавали мельчайшие детали, каждый нюанс моих собственных ощущений. Я заново проживала этот вечер, глядя на него словно немного со стороны. И, кажется, начинала понимать, почему люди тянутся к этому наркотику, несмотря на не самые приятные последствия.

Ощущение свободы, безграничной свободы говорить и делать, что вздумается. Такере пьянящее, такое волнующее, кружащее голову. Заставляющее действовать так, как считаешь нужным, без оглядки на условности.

Воспоминания накатывали волнами, расцветая все новыми деталями, и в какое‑то мгновение я вдруг поняла, что это было… волшебно. Вчера не было ни секунды, когда я бы сожалела о содеянном. Ни до, ни во время, ни после, засыпая в объятиях Янтаря. Сколько нежности было в поцелуях и прикосновениях, сколько с трудом сдерживаемой страсти во взгляде. Я тонула в них, я искренне наслаждалась ими…

И сколько отчаяния, когда он увидел сегодня мой страх.

Я всегда думала только о себе и о своих чувствах и ни разу не пыталась действительно понять, что думает и чувствует Янтарь. А если все происходящее в последнее время – это не просто внезапно проснувшаяся совесть, или жалость, или взыгравшее чувство долга? А если… я ему нравлюсь? Если все странности его поведения обусловлены лишь тем, что он не знает, как это выразить? И неудивительно – учитывая, сколько раз я всеми правдами и неправдами отталкивала его…

…Сам дурак, нечего было меня доводить!

Я зажмурилась и снова помотала головой, пытаясь собрать мысли в кучу.

Что, если… где‑то в глубине души и он мне нравится?

«Поцелуй демона» выводит наружу скрытые желания, самые искренние, самые настоящие. Значит, я хотела, чтобы это случилось? Или все‑таки это было просто искаженное наркотиком восприятие действительности?

Я нервно отбросила одеяло в сторону, перевернулась на живот и накрыла голову подушкой. Дурацкий жест из детства, который почему‑то всегда помогал сосредоточиться.

Попытавшись еще раз вспомнить собственные ощущения, я поняла, что опять краснею, да еще и всплыло какое‑то странное тянущее, немного болезненное, но в то же время приятное чувство внутри.

Даже от подушки никакого толку!

Я села и отшвырнула ее в сторону. Покосилась на смятую постель. Наткнулась взглядом на неправильно – через одну петельку – застегнутую пуговицу ночной сорочки на груди. Представила, как их застегивал Янтарь.

И поняла, что есть только один способ выяснить, было ли все случившееся правдой или наркотическим наваждением.

Когда я ворвалась в комнату, громко стукнув распахнувшейся дверью о стену, огневик даже подскочил.

– Ана? Что?..

Я не стала его дослушивать. Задуманное требовало всей решительности, что у меня имелась, и я не знала, надолго ли ее хватит. Поэтому я как можно быстрее пересекла разделяющее нас расстояние, закинула руки ему на плечи, приподнялась на цыпочки и, напоследок ужаснувшись собственной безрассудности, поцеловала.

В первые мгновения Янтарь, кажется, растерялся, потому что застыл столбом и напрягся. Мне даже показалось, он меня сейчас оттолкнет. Я мысленно воззвала ко всем существующим богам и прижалась теснее, крепче обвивая его шею. Ну же! Отвечай! Не порти мне эксперимент, на который я решилась с таким трудом!

Боги меня услышали.

И когда спустя несколько очень долгих мгновений я отстранилась, тяжело дыша и с трудом держась на подкашивающихся ногах, то поняла: данный конкретный эксперимент нужно будет обязательно повторить. И даже, возможно, продолжить. Только попозже, когда у меня перестанет темнеть в глазах, а комната больше не будет кружиться в дикой пляске.

Хорошо, что мне достался такой догадливый муж, подхвативший меня на руки и перенесший обратно на кровать.

– Кажется, кому‑то было велено оставаться в постели, – иронично произнес он, усаживая меня и накрывая ноги одеялом. Янтарные глаза сияли так, что мои губы невольно растягивались в улыбке, несмотря на внезапно нахлынувшую слабость.

– Кажется, кто‑то мог бы и посидеть у постели больной жены, – капризно передразнила я, поерзав спиной на подушках. – Между прочим, когда тебе было плохо, я тебе даже книжку читала!

– Совершенно жуткий любовный роман.

– Зато как быстро ты от него уснул.

– Я от него сознание потерял!

Я прыснула от смеха, а Янтарь вдруг посерьезнел и посмотрел мне в глаза.

– Что мне для тебя сделать?

– Обними меня.

Я дождалась, пока руки сомкнутся за моей спиной, положила подбородок ему на плечо и на несколько мгновений закрыла глаза, просто наслаждаясь моментом и тем равновесием, которое воцарилось у меня в душе, стоило признать, что огневик мне очень даже не безразличен.

– А теперь хочу вишневый чай, поднос эклеров и любовный роман!

В «Четыре ивы» мы прибыли спустя неделю.

Путешествие оказалось невероятно утомительным. Мало того, что проводить сутки в карете – не самое веселое времяпрепровождение, а верхом нам ездить не позволяли: на фоне не прекращающихся покушений это было слишком опасно. Так еще принцу и принцессе не пристало останавливаться на постоялых дворах, поэтому всякий раз мы ночевали либо в поместьях тех «счастливчиков», которые находились у нас по пути, либо в домах городского головы. Их главное отличие от постоялых дворов заключалось отнюдь не в размерах кровати и качестве перины, а в том, что везде нас встречали с фанфарами. Это подразумевало под собой обязательный торжественный ужин в присутствии всех более‑менее значимых людей со всех окрестностей. А временами еще и последующий бал, с которого нам, как виновникам торжества, потихоньку сбежать было категорически невозможно. Поэтому когда мы наконец оказывались в отведенной нам комнате, сил хватало только на то, чтобы рухнуть на кровать и мгновенно уснуть, прижавшись к Янтарю или в обнимку с подушкой, если Янтарь чуть замешкается. По утрам он с большим трудом заставлял меня подняться, угрожая оставить «отдыхать» в этом доме на несколько дней, если уж я настолько устала. С ужасом представив несколько дней таких же утомительных трапез и вечеров, я вскакивала как ошпаренная.

Лучше уж скорее оказаться в поместье.

В карете я в отличие от огневика спать тоже не умела. Поэтому, когда он дремал, уронив голову мне на плечо, оставалось только завистливо хмуриться и с тоской смотреть в окно, за которым сменяли друг друга одни и те же серые пейзажи: чем дальше на юг, чем ближе к Эльфийской стене, тем меньше зима оставалась похожа на зиму. Поговаривали, что это не только особенности местности, но еще и влияние Леса Перворожденных, в котором царит вечное лето, и, мол, у самой стены тоже круглый год цветы цветут.

За все то время, которое мы провели в «Четырех ивах» до отъезда в школу, снег выпал лишь однажды. И Янтарь тогда не преминул спустить меня с холма, подставив подножку. Няньку чуть сердечный приступ не хватил, а я, наверное, именно в тот момент окончательно решила для себя, что ненавижу этого мальчишку.

К нашим с ним новым отношениям я еще привыкнуть не успела. Когда тут было привыкать? Замкнутое пространство трясущейся на ухабах кареты иногда даже к разговорам не особенно располагало – язык бы не прикусить. Янтарь, кстати, один раз прикусил, чем вызвал неиссякаемый поток шуточек в свой адрес на ближайшие сутки. На более ровных участках дороги можно было почитать или развлечь друг друга извечным спором на тему, у кого лучше получается тот или иной магический трюк. Я больше не испытывала никакой неловкости от его присутствия, но еще стеснялась лишний раз прикоснуться, хоть и ловила себя на том, что прикасаться хочется все чаще.

Янтарь, кажется, тоже еще не до конца осознал, что больше не нужно старательно сдерживать себя, опасаясь меня спугнуть. А может, куда лучше меня понимал мое несколько смятенное состояние? Одно я знала точно: засыпать в его объятиях, ловить откровенно восхищенные взгляды и всякий раз немного неожиданные, неуловимо‑будоражащие поцелуи мне нравилось. И хотелось уже скорее добраться до поместья, чтобы…

Что там произойдет, я еще не совсем понимала, но почему‑то ждала от этой поездки чего‑то очень хорошего. Хотя бы потому, что мы, наверное, впервые в жизни будем предоставлены самим себе. Захотим – сможем поехать в город, захотим – навестим соседей, захотим – будем весь день валяться дома или сами устроим свой собственный прием.

Поэтому, когда карета миновала черные кованые ворота и, прокатив по ивовой аллее, остановилась возле высокого крыльца, всю усталость как рукой сняло, и мне с трудом удалось удержаться и не выпрыгнуть из кареты до того, как лакей откроет дверцу.

– Добро пожаловать в «Четыре ивы», ваше высочество. Рады приветствовать вас здесь, ваше высочество. Все готово к вашему прибытию. Что желаете с дороги?

– Подайте ужин в нашу комнату, – распорядился Янтарь.

– Как пожелаете. – Мужчина услужливо поклонился. – Позвольте вас проводить. Мы подготовили несколько комнат на выбор…

Мне понравилась первая же. Прежде всего высоченными окнами, выходящими на широкий балкон, а еще огромной медвежьей шкурой, постеленной возле камина. Я тут же представила, как здорово можно на ней сидеть, утопая босыми ногами в густом меху, или валяться с книжкой. Или не с книжкой. Мысль пошла в какое‑то странное русло, и я поспешно затолкала ее куда подальше.

Я вышла на балкон и с улыбкой оглядела простирающийся под ним парк. Когда‑то мне здесь была знакома каждая тропинка, каждый куст, каждая камышинка пруда, в котором я обожала плескаться, несмотря на страхи няньки и ее старательные запугивания, что в глубине живет страшное чудовище, пожирающее на обед маленьких девочек. Было немного странно и волнительно снова вернуться сюда.

Позади послышались шаги. Янтарь обнял меня за талию, а я, не раздумывая, отклонилась назад, прижимаясь спиной к его груди. Горячие губы мимолетно скользнули по плечу, шее, коснулись уха, вызвав пробежавшуюся по позвоночнику щекочущую дрожь.

– Устала?

– Немножко. – Я снова окинула взглядом чуть подсвеченную фонарями темноту парка. – А давай после ужина пройдемся? Так ноги хочется размять после этой дурацкой кареты.

– Давай. Только условие – если ты уснешь посреди парка на скамейке, я тебя там и оставлю.

– Ах так? – Я резко развернулась и вскинула на него глаза. – А я тогда!..

«…Сейчас совсем потеряю голову, если ты не перестанешь меня так целовать».

– Ты что‑то хотела сказать? – усмехнулся Янтарь спустя несколько секунд, не торопясь отстраняться.

– Да! Что ты останешься без ужина! – И, поднырнув под его руку, я поспешно вернулась в комнату, не забыв бросить ему под ноги ледяной аркан.

Я успела съесть всего две ложки, когда огневик ко мне присоединился. Поэтому угроза, к его величайшему ехидству, так и осталась угрозой. И как у него получается так быстро расправляться с арканами? Вихрю тогда не меньше пяти минут потребовалось, а воздушников вообще тяжело удержать.

По дороге в парк после ужина мы не встретили ни одной живой души. Это было так непривычно после школы и дворца, где шагу нельзя ступить, чтобы ни на кого не наткнуться. Создавалось ощущение, что мы вообще здесь одни. Я с интересом озиралась по сторонам, отмечая немногочисленные изменения, которые произошли, пока нас здесь не было. Все казалось таким знакомым, словно я приехала домой после долгого отсутствия. Да, наверное, «Четыре ивы» и можно отчасти считать моим домом. Я покосилась на Янтаря, пребывающего, похоже, в подобном состоянии, и с улыбкой мысленно себя поправила: нашим домом.

В парке я почти сразу же свернула к пруду. Вода всегда манила меня, как и любого водника. К тому же именно эта вода пробудила семь лет назад мои способности. Пруд застыл черным недвижимым зеркалом, по поверхности которого мелкими вкраплениями плыли желтые вытянутые листья прибрежных ив. Старые мостки чуть поскрипывали под ногами, я подошла к самому краю и присела, коснувшись пальцами ледяной поверхности. И та словно даже потеплела, узнавая, встопорщилась рябью, несмотря на безветрие, качнулась вперед волной, набегая на мостки и намочив мне подошвы туфель и подол платья, словно приглашая.

Я обернулась на оставшегося на берегу Янтаря, совершенно очевидно не испытывающего ни малейшего восторга от пребывания в этом месте. Повинуясь моему приглашающему жесту, он нехотя приблизился.

– Помню, что ты не любил здесь плавать. – Я усмехнулась.

– И сейчас не люблю. И не только здесь, – поморщился огневик.

– А я бы искупалась…

Черная глубина притягивала взгляд и манила к себе. Сдерживаться удавалось с трудом.

– Вперед, – буркнул Янтарь. – Что тебя останавливает?

– Холодно. – Я показала ему язык. Несмотря на «ледяные» особенности, купаться я все‑таки предпочитала в теплой воде.

Огневик хмыкнул, присел на корточки и положил ладонь плашмя на водную гладь. Несколько минут ничего не происходило, а затем от нее начал подниматься едва заметный пар. Я скинула туфлю и коснулась большим пальцем поверхности пруда. Ух ты. То, что надо!

– Так лучше? – поинтересовался Янтарь, выпрямляясь.

– Ага, – радостно улыбнулась я.

И столкнула его в воду, едва сдержав вопль ликования. Все детство мечтала это сделать, но тогда, увы, он был куда менее доверчив.

Брызги окатили меня с головы до ног. Янтарь вынырнул, тряхнул головой, отбрасывая волосы с лица, и по злобно прищурившимся глазам я поняла, что теперь меня ждет верная смерть. А потому, подобрав юбки, со всех ног ринулась обратно к дому.

Он догнал меня, когда я уже коснулась спасительной ручки двери и даже почти почувствовала себя в безопасности, приготовившись забаррикадироваться в спальне. Я взвизгнула, когда Янтарь резко дернул меня назад и прижал к стене, нависая надо мной черной тенью. Насквозь промокшей, тяжело дышащей и очень‑очень злой тенью.

– Моли о пощаде, – посоветовал он, жадно скользнув взглядом по груди, едва заметно просвечивающей сквозь намокшую ткань.

– И не подумаю, – отважно отозвалась я, запуская пальцы в ставшие от воды темно‑медными волосы.

И кара была страшна!

Потому что после у меня не осталось сил даже на то, чтобы произнести «спокойной ночи».

– Я люблю тебя, – внезапно прошептал Янтарь в мои волосы, прижимая меня к себе.

«А я тебя», – промелькнуло у меня в голове уже на грани сна и яви. Но зверская усталость не позволила даже разомкнуть губы. Окончательно проваливаясь в сон, я подумала, что ничего страшного. Завтра я обязательно ему это скажу.

Разбудило меня грубое встряхивание. Жесткие пальцы впились в плечо, я вскинулась, растерянно моргая, и с изумлением уставилась на склонившееся надо мной чужое мужское лицо.

– Что?.. Кто?.. – договорить я не смогла, широкая шершавая ладонь заткнула мне рот, прижимая к кровати.

– Значит, так, крошка. Поднимайся и одевайся без лишнего шума. Попробуешь пискнуть, кто‑то не доживет до рассвета. – Мужчина кивнул в сторону.

Я скосила глаза и с ужасом увидела, что он держит в руках меч, кончик которого упирается в грудь крепко спящего Янтаря. Прямо туда, где сердце. Рефлексы сработали быстрее мысли. Я вскинула руки, но вместо того, чтобы свалиться на меня тяжелым, проткнутым ледяными шипами телом, мужчина лишь тихо рассмеялся.

– Ничего не выйдет, крошка. По крайней мере, не в ближайшие два часа. – Только сейчас я разглядела, что мои ладони увиты едва заметно мерцающей в темноте серебристой сеткой. Мелкие искорки пробегали под кожей, и я наконец ощутила приторный вкус на языке. «Лунная цепь» – зелье, блокирующее магические способности. – И не надейся, твой принц не проснется. Сонные заклинания – весьма надежная вещь.

– Кто вы? Что вам нужно? – панически прошептала я, вцепившись в одеяло и не в силах оторвать взгляд от блестящей стали, подрагивающей в каком‑то лайне от кожи огневика.

– Чтобы ты прекратила задавать идиотские вопросы. Одевайся. Живо! – в голосе незнакомца прозвучали угрожающие нотки, и он указал глазами на одежду, брошенную на кровать.

Я потянулась к ней и обратила внимание, что рядом с кроватью еще стоит сумка, из которой выглядывает мое синее платье. Он собрал мои вещи? Зачем? Что вообще происходит?

Руки тряслись. Да меня, кажется, всю трясло крупной дрожью под колючим пристальным взглядом. Я посмотрела на дверь, за которой по коридору наверняка марширует пара гвардейцев. Но очередной взгляд на чужака подтвердил, что он даже не думает отвести меч от Янтаря. А вдруг он и правда убьет его, если я закричу?

– Вот и умничка. Теперь держи. – Мужчина сунул руку в карман, вытащил и бросил на кровать два сложенных листка.

В одном я узнала свой собственный конспект по высшей водной магии, а на другом незнакомым почерком было нацарапано письмо. «Дарел, я знаю, что прошу о невозможном, но… прости меня». Какого демона?!

– Садишься и переписываешь, – произнес незнакомец, стоило мне возмущенно вскинуть на него глаза. – Слово в слово. Тем же самым почерком, что на другой бумажонке. Замечу, что изменила хоть одну закорючку или слово… Я тут узнал любопытную вещь: если человеку под заклятием сна отрезать палец – он не проснется. Проверим? Нет? Тогда поторопись.

Я села за стол. Взяла перо. Пальцы не слушались, и на первый же лист я посадила огромную черную кляксу. Чувствуя спиной недовольный взгляд, я поспешно скомкала испорченную бумагу и потянулась за следующей.

Дарел, я знаю, что прошу о невозможном, но… прости меня. Прости и не ищи, умоляю. Ты, как никто другой, знаешь – я никогда не хотела этой свадьбы.

Я стиснула зубы. Чужие строки прыгали перед глазами, и я поверить не могла, что пишу их. Да, я ее не хотела, но это же не значит…

Всю свою жизнь я мечтала сбежать, но этот шанс представился только сейчас, и я не могу его упустить. Я хочу быть свободной. И счастливой. Но я никогда не смогу быть счастлива во дворце и…

Я на несколько мгновений отвела перо в сторону, чувствуя, как сердце начинается колотиться в груди, словно загнанный в клетку тигр. Я не могу этого написать!

– Пиши! Что застыла? – раздалось шипение за спиной. – Или считаешь, у этого мальчонки лишние части тела есть?

– Он все равно в это не поверит, – отчаянно прошептала я.

– Поверит, – веско пообещал мой похититель. Теперь это стало совершенно ясно.

Иначе для чего еще заставлять меня одеваться, собирать мои вещи и писать прощальную записку? Кажется, он планировал обставить дело как побег. Но зачем? Потребовать выкуп? Но почему тогда меня не должны искать? Убить? Он мог бы сделать это и прямо сейчас.

– Пиши!

…никогда не смогу быть счастлива во дворце и с тобой. Я никогда не смогу полюбить тебя, Дарел, и жить с человеком, которого не люблю.

Губы задрожали. Скрип пера отдавался в ушах чересчур громко. Это все неправда! Боги, как дать ему понять, что это все неправда?

Я часто заморгала, пытаясь удержать слезы бессилия.

Я ухожу к Эльфийской Стене. Эльфы не выдают людей, поэтому там я наконец смогу стать собой и перестать притворяться. Я уверена, ты желаешь мне счастья. Поэтому и прошу: отпусти меня…

Две крупные капли скатились‑таки на бумагу, чуть размазав последние буквы. Может, хоть так он поймет, что я не хотела это писать? Разве я стала бы плакать, если бы на самом деле так думала?

– Давай сюда, – скомандовал мужчина, протягивая руку.

Он пробежался взглядом по письму, сверяя почерк, и, кажется, остался удовлетворен, потому что бросил написанное мной на опустевшую подушку рядом с Янтарем, а образец и конспект снова убрал в карман.

– Подойди, – хмуро прозвучал следующий приказ.

Стоило мне приблизиться, как он грубо дернул меня за плечо, вынуждая повернуться спиной. А спустя мгновение мне на лицо легла плотная ткань, закрывая рот. Что сквозь нее не проходит ни звука, я смогла убедиться тут же, когда мужчина, не заботясь о моем удобстве и целости волос, затянул тугой узел, от которого я невольно зашипела. В следующее мгновение меня снова развернули и проворно связали руки.

– Вперед. – Похититель, больно вцепившись в мое предплечье, пихнул меня к балкону, не забыв подхватить с пола собранную сумку.

В дверях я обернулась, глупо надеясь на чудо. Что Янтарь все‑таки проснется, швырнет в этого негодяя парочку огненных шаров, оставив от него лишь дымящиеся ботинки, а потом обнимет меня и больше никогда не отпустит. Но огневик только перевернулся на бок. Рука упала на лежащее на подушке письмо и смяла его в кулаке.

На балконе мужчина стиснул в руке какую‑то прозрачную склянку, а затем подхватил меня на руки и легко перемахнул через перила. Мой испуганный визг потонул в тряпке, но вместо того, чтобы рухнуть на землю, мы плавно на нее опустились, словно спускались по невидимой лестнице. Ах, вот оно что, зачарованный воздух в склянке. «Парение», если не ошибаюсь. И Янтаря он наверняка именно так усыпил – сунул баночку под нос… Хорошо иметь в друзьях воздушника.

Воздушник… баночка… зачарованный воздух… Гарос! Уж не тот ли это недоброжелатель, который пытался убить меня василиском? Правда, на блондина он совсем не похож. И если тогда пытался убить, зачем теперь похищать?

Гравий едва слышно шуршал под нашими ногами, пока мужчина тащил меня к конюшне. Демонов гравий! Даже следов на нем не останется. Вот спасусь и прикажу везде засыпать дорожки землей, да еще и поливать их в засушливые дни, чтобы наверняка отпечатались шаги каждого, кто по ним бродит!

Приглядывающий за лошадьми мальчонка тоже спал. Похититель выбрал первую попавшуюся, взвалил на нее сначала сумку, потом меня, больно ударив животом о луку седла.

Ну, и что дальше? На всех выходах из поместья стоит охрана, да еще и патрули бродят вдоль стен, и гвардейцев просто так не усыпишь, у них у всех защитные амулеты от подобного рода оказий.

Снаружи вдруг долетел какой‑то шорох. Мужчина замер, вскинувшись, как охотничья собака, только что уши не навострил. А я не придумала ничего умнее, чем, обдирая бок, соскользнуть с седла и рвануть мимо него к выходу. Сомнений не было – он меня поймает. Но вдруг там действительно кто‑то есть, и он услышит странную возню?

Похититель догнал меня в два шага, зло шикнул «дура» и от души огрел рукоятью меча. Перед глазами на краткий миг вспыхнули звезды и тут же погасли, уступив место непроницаемой черноте.

Парадокс, но в себя я пришла от несильного удара по голове. То ли случайная ветка, то ли неосторожное движение всадника. Несколько мгновений я бездумно пялилась на мелькающую под копытами лошади землю, не сразу сообразив, что происходит: меня, не церемонясь, перекинули через седло, как мешок с пожитками. В живот что‑то пребольно упиралось, жегся разодранный бок, затекла шея и ломило виски, а еще страшно замерзли связанные руки: холоду мое тело в сознании сопротивлялось куда лучше, чем без оного. На всякий случай вскидываться и извиваться, пытаясь устроиться поудобнее, я не стала. С этого негодяя станется меня снова стукнуть, чтобы не дергалась.

Вместо этого я попыталась чуть размять окоченевшие пальцы. Сначала шевелить ими было даже больно, но постепенно с колючим теплом возвращалась чувствительность, а еще странно знакомое, щекочущее ощущение, будто по коже тонкими струйками текла вода. Вода! Я не сдержала радостную улыбку и тут же поймала удар коленом.

Эй! Не дрова везешь!

Не знаю, кого благодарить – чуть напутавшего пропорции зельевара или не рассчитавшего время похитителя, но магия возвращалась. Тоненькие ручейки скользили под кожей, охватывая все тело, и мне даже показалось, что я слышу ее журчание.

Первый порыв – засадить в бедро любителю похищать принцесс огромную ледышку – я сдержала. Во‑первых, это вовсе не значило, что следом за этим я не получу сапогом в нос или мечом по затылку. А во‑вторых, свалиться с коня, когда он дернется и перестанет меня придерживать, и попасть под копыта – тоже не самая веселая перспектива.

Нет, тут нужно что‑то более… тонкое. Не зря меня все‑таки Янтарь гонял!

Заморозить и разломить веревку было делом нескольких мгновений. Благо, на едва слышный треск мужчина внимания не обратил. Прикоснуться к лошадиному боку, почувствовать каждую капельку воды, осевшую на шкуре, как эти капельки стекаются в одно место, кристаллизуются… И вот уже маленький хрустальный вьюнок взбирается по сапогу, осторожно проползает по внешней стороне бедра, цепляясь за ремень. Дальше мне не видно, но я знаю, что сейчас он вскарабкается по спине на плечо и вонзится острым шипом прямо в незащищенное горло.

Над головой послышался сдавленный хрип, пробравший меня до самых костей, а затем тело похитителя медленно завалилось вперед. Прямо на меня.

Я издала весьма похожий хрип, когда увесистое тело прижало меня к коню, еще сильнее вдавливая в живот что‑то угловатое. Я попыталась ухватиться за седло, чтобы выпрямиться и сбросить мужчину с себя, но пальцы впустую скользнули по гладкой коже.

Хорошо хоть конь, которого всадник внезапно перестал понукать и пришпоривать, решил воспользоваться моментом и перешел на шаг, а там и вовсе остановился, перебирая ногами и пофыркивая. Предвкушая новую боль, я зажмурилась и, с усилием опершись одной рукой в лошадиную шею, а второй в колено теперь уже неудачливого похитителя, выдавила себя из‑под бесчувственного тела и рухнула на землю.

Если бы дело происходило поздней весной или летом, я бы на этой земле прямо сейчас блаженно и устало растянулась, но прелая палая листва вперемешку с грязью к этому не располагали. Даже посидеть не удалось. Платье быстро впитало влагу и теперь неприятно холодило.

Чувствуя себя столетней развалюхой, я с трудом поднялась и в первую очередь уцепилась за лошадиные поводья, чтобы невольный соучастник страшного преступления не надумал продолжить путь без меня. Заставить себя делать что‑то было неимоверно сложно. С некоторым трудом я высвободила ноги мужчины из стремян, а дальше хватило легкого толчка – он медленно сполз по лошадиному боку и рухнул на землю. Я бросила короткий взгляд на побледневшее, обескровленное лицо и не смогла себя заставить обыскать его, чтобы попытаться определить личность или выяснить, на кого он работал. Вместо этого на несколько мгновений уткнулась лбом в гриву коня, восстанавливая дыхание и подавляя тошноту.

…Он это заслужил…

С трудом вскарабкавшись в седло, я наконец огляделась.

Кажется, мы только‑только выехали из леса на дорогу, а по лесу пробирались не то тайными тропами, не то вообще наугад, потому что поблизости я не обнаружила ни намека на тропинку. В пределах видимости, которая из‑за ночного времени была не ахти, не наблюдалось не то что поместья, но и мало‑мальски знакомого пейзажа. Только справа вдалеке мерцал желтоватый огонь.

Выбора не было, и я пришпорила коня, направляясь в ту сторону. Остается только надеяться, что это поселок, а не лагерь разбойничьей банды, и мне там подскажут дорогу до поместья, а не отрубят голову.

Чем ближе становился огонь, тем легче у меня становилось на сердце. Вскоре уже можно было различить, что это не один огонь, а два. Еще спустя какое‑то время увидела два факела, прибитые к окружающему поселок частоколу. А затем из темноты вынырнули силуэты домов, местами даже двухэтажных, превращая поселок в небольшой городок.

Ворота оказались распахнуты настежь. На юге Империи вообще было на редкость безопасно. Эльфы рьяно охраняли свои границы, возможно, несколько более рьяно, чем положено, уничтожив даже с десяток разбойничьих шаек, промышлявших неподалеку. На улице, начинавшейся сразу за воротами, было пустынно. Только какой‑то потрепанного вида мужик, сидящий на крыльце ближайшего дома, поднял на меня осоловелый взгляд. Спрашивать дорогу у него я побоялась и вместо этого направилась на звук громких голосов, музыки и смеха, доносившийся откуда‑то справа. Городишко казался уж слишком захолустным, вряд ли тут имелся дом удовольствий, к которому я бы не посмела приблизиться. Поэтому есть шанс, что у кого‑то сегодня настолько большой праздник, что он решил продлить его на всю ночь и имеет настолько много денег, что трактирщик не посмел выставить его за дверь и закрыть заведение.

Мои ожидания оправдались. Из ярко освещенных окон лилась незнакомая мне залихватская песня. Я разглядела вывеску: «Трехногая кобыла», спешилась и даже направилась к двери. А в следующее мгновение второй раз за ночь что‑то ударило меня по голове, лишая сознания.