Книга V 4 page

Когда наступает время Его страстей, Он говорит: «И ныне прославь Меня Ты, Отче, у Тебя Самого славою, которую Я имел у Тебя прежде бытия мира» (Ин., 17: 5). Отец отвечал Сыну с небес: «И прославил и еще прославлю» (Ин., 12: 28). Отсюда делаем вывод, что Сын равен Отцу по Божеству, а вовсе не ниже его и Он не уступает ему ни в чем ином. Если вы признаете, что Сын – это Бог, то согласитесь, что Он совершенен и что он безукоризнен».

Агилан ответил: «Именно после того, как Он сделался человеком, его стали называть Сыном Господа, но все-таки было время, когда Он не был таковым». – «Прислушайся к Давиду, говорящему от имени Господа, – сказал я, – «из чрева прежде денницы подобно росе рождение Твое» (Пс., 109: 3). И вот что еще говорит евангелист: «Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть» (Ин., 1: 13). Тебя настолько ослепила разъедающая тебя ересь, что ты не понимаешь суть Божественного начала».

Агилан ответил: «Разве ты веришь, что Святой Дух – Господь, и действительно отстаиваешь, что Он равен Отцу и Сыну?» Я ответил: «Один Господь триедин, и три Лица составляют единство. Три Лица, но едино царство, едино величие, едина сила и всемогущество». Агилан ответил: «Святой дух, равный Отцу и Сыну, как ты говоришь, явно меньше их обоих, ведь мы читаем, что Его возвестил Сын и послал Отец. Никто не может возвестить то, что вне его власти, и никто не может послать то, что не является ниже его».

Сам Иисус заявляет в Евангелии: «Если Я не пойду, Утешитель не придет к вам, а если пойду, то пошлю Его к вам» (Ин., 16: 7). На что я ответил: «Правильно сказал Сын до Своих страстей, что если бы Он не вернулся с победой к Отцу, искупив грехи мира Своей собственной кровью и приготовив место Богу в душах людей, Святой Дух, то есть Господь, не спустился бы с небес в душу идолопоклонников, оскверненных первородным грехом».

Соломон говорит: «Дух Святой удалится от лукавства». Если бы ты верил в воскрешение, то не выступал бы против Святого Духа. Как говорится в Слове Божьем: «Если кто скажет слово на Сына Человеческого, простится ему, если же кто скажет на Духа Святого, не простится ему ни в сем веке, ни в будущем» (Мф., 12: 32). На что Агилан ответил: «Господь – Тот, кто послал, а тот, кто послан, – не Господь».

Тогда я спросил его, верит ли он в учение апостолов Петра и Павла. Агилан ответил, что верует. «Когда апостол Петр упрекает Ананию в том, что он вел себя нечестно на поле, которое продал, – сказал я, – он спрашивал: «Ты солгал не человекам, а Богу» (Деян., 5: 4). Когда Павел определяет степени духовной благодати, он заявляет: «Все сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно» (1 Кор., 12: 11).

Тот человек, кто достигает того, что и должен достичь, никому ничем не обязан. Как я уже сказал, ты совершенно заблуждаешься по поводу Святой Троицы, более того, то, как твой учитель Арий встретил свой конец, и показывает, насколько развращенной и порочной является твоя секта».

На что Агилан ответил: «Ты не должен порицать ту веру, какую ты не принял. Ты заметил, что мы, те, кто не верят в то, во что веришь ты, тем не менее не сквернословим против вас. Преступлением не является то, что одна часть людей верит в одну доктрину, а другая часть людей – в другую.

Действительно, существует пословица, в которой говорится, что никакой вред не может быть причинен человеку, который одинаково уважает и святую церковь, и язычников».

Мне стало ясно, что имею дело с глупым человеком. «Ты являешься, как я понимаю, одновременно защитником язычников и главой еретиков. Ты не только оскверняешь догмы Церкви, но также защищаешь поклонение языческим гадостям.

Тебе стоило бы вместо этого вооружиться верой, какая Аврааму открылась около дубравы, а Исааку в баране, Иакову в камне и Моисею в купине, ту веру, что Аарон принес на груди, какую знал Давид, когда танцевал с тамбурином, и какую Соломон предрек в своих Притчах. Ту веру и тот закон, какую воспели все патриархи и пророки, прославили в своих проповедях и символически представляли в своих жертвах. Ту веру, какой наш покровитель Мартин обладал в своем сердце и сегодня показывает нам с помощью своей чудесной силы.

Если бы ты обратился к истинной вере, то поверил бы в нераздельную Троицу и смог бы получить мое благословение, твое сердце очистилось бы от яда ложной веры и твои неверные суждения исчезли, грехи очистились».

Агилан вышел из себя и заскрежетал зубами, как будто сошел с ума. «Скорее моя душа покинет тело, – пробормотал он, – прежде чем я получу благословение от священника вашей религии!»

«Господь не допустит, чтобы наша вера стала слабой, – ответил я, – и чтобы я терял время на неверных собак или предлагал драгоценные перлы грязным свиньям!»

Услышав это, Агилан прекратил дискуссию, поднялся и вышел. Спустя некоторое время, когда он возвращался в Испанию, он серьезно заболел, в результате чего почувствовал склонность обратиться в нашу религию.

44. Тогда же король Хильдеберт опубликовал указ, где повелевал, чтобы мы не делали различий между ипостасями Святой Троицы, но называли просто Господом. Он установил, что не подобает говорить о Господе как о человеке из плоти и крови. Король заявлял, что Отец в то же время и Сын, и он же Святой Дух, будучи Отцом и Сыном.

«Именно в таком виде он явился пророкам и патриархам, – сказал король, – и именно так его возвестил Закон». Король распорядился, чтобы все эти заявления довели до моего сведения, и добавил: «Таково мое решение, и вы, и другие теологи церкви должны сделать это частью вашей собственной веры».

«Самый благочестивый король, – ответил я, – ты должен оставить ничем не подтвержденные убеждения и следовать за тем, что апостолы и после них другие Отцы Церкви передали нам, тем, чему учили Иларий и Евсевий, что ты сам признал при твоем крещении».

Король страшно разгневался. «Очевидно, – заявил он, – что Иларий и Евсевий учили совершенно противоположному тому, во что я верую».

Мой ответ был следующим: «Тебе должно быть понятно, что твои личные верования не оскорбляют ни самого Господа, ни его святых. Тебе следует принять, что в своем облике Отец отличается от Сына и что Сын отличается от Святого Духа.

Ни Отец не являлся человеком, ни Святой Дух, но Сын, будучи Сыном Господа, так что ради спасения Его могли принять как Сына Божьего и Девы Марии. Страдал не Отец, не Святой Дух, но Сын, чтобы он, воспринявший плоть в мире, пожертвовал собой за мир. То, что ты говоришь о личностях, должно восприниматься в духовном смысле, а не в физическом. В этих трех лицах одна слава, одна вечность и одна власть».

Король оскорбился тем, что я сказал. «Я представлю все твои доводы тем людям, кто отличается большей мудростью, чем у тебя, – ответил он. – И они согласятся со мной». – «Любой, кто готов принять твои рассуждения, станет считаться не мудрецом, а глупцом», – ответил я. Король заскрежетал зубами, но ничего не сказал.

Спустя несколько дней Сальвий, епископ Альби, прибыл ко двору. Король высказал ему свои взгляды и умолял его сказать, что он согласен с ним. Однако Сальвий тотчас отверг их, причем настолько резко, что если бы смог добраться до бумаги, на которой они были записаны, то разорвал бы ее в клочья. Поэтому королю Хильдеберту пришлось изменить свою точку зрения.

Кроме того, король написал несколько поэтических книг[121], пытаясь подражать Седулию[122], но в его просодиях не встречаются признанные правила стихосложения. Он также добавил несколько букв к нашему алфавиту, и буквы w, ae, the и wi должны были обозначать греческие ω, Ψ, Z и Δ. Он отправил указы во все города своего королевства, заявляя, что следует учить этим буквам мальчиков в школе и что в книгах, использовавших старые буквы, следует стереть их пемзой и написать вместо них новые.

45. В то время умер Агрикола, епископ города Шало-сюр-Сон. Он происходил из семьи сенатора, славился своей мудростью и утонченностью. Он был связан с множеством строительных проектов в своем собственном городе, поставил ряд частных домов и воздвиг церковь с колоннами, украшенную мрамором и отделанную мозаикой.

Агрикола практиковал необычайное воздержание, никогда не ел в полдень, только ужинал, и устраивал свою еду так рано, что заканчивал, когда солнце еще не садилось. Он был весьма сведущ в гуманитарных науках, говорил необычайно изящно. Он умер в возрасте восьмидесяти трех лет, на сорок восьмой год своего епископства. На этом месте его сменил Флавий, хранитель печати короля Гунтрамна.

46. Следующим умер Далмаций, епископ Родеза. Он слыл набожным человеком, умеренным в еде и не отягощенным плотскими желаниями, необычайно щедрым в пожертвованиях, необычайно дружелюбным ко всем и проводившим все время в молитвах и постах. Он построил собор, но так долго его улучшал, что не успел закончить.

Как часто бывает, что, когда он умер, на его епископство оказалось множество претендентов. Священник по имени Транзобад, который при Далмации одно время был архидьяконом, лелеял особые надежды, основываясь на том, что отдал своего сына в дом Гого, являвшегося тогда воспитателем короля Хильдеберта.

Епископ Далмаций оставил завещание, где дал ясно понять, какой подарок он хотел бы получить от короля после своей смерти. Он заклинал его ужасными клятвами не допустить избрания чужеземца, или сребролюбца, или любого, кто был женат, но найти человека, способного заменить его, лишенного этих недостатков и проводящего свое время вознося хвалу Господу.

Священник Транзобад дал обед для городского клира. Когда они все расселись за едой, один из священников выступил с совершенно недопустимыми нападками на умершего епископа, дойдя до того, что назвал его простофилей и сумасшедшим. Когда он говорил, виночерпий подошел к нему, чтобы предложить вина. Тот взял кубок и поднес его к губам, но вдруг так сильно задрожал, что уронил кубок. Потом прислонил свою голову к священнику, находившемуся рядом с ним, а затем умер на месте.

Его тотчас унесли из-за стола и перенесли к месту погребения, где тотчас и похоронили. Завещание же епископа Далмация зачитали вслух королю Хильдеберту и его советнику. По их распоряжению на должность архиепископа возвели Феодосия, архидьякона Родеза.

47. Узнав о преступлениях Левдаста против храмов и всего населения Тура, Хильдеберт отправил в город Ансовальда. Тот прибыл в город во время праздника святого Мартина и предоставил мне и населению право свободного выбора. В качестве нового графа был избран Евномий.

Увидев, что его отстранили, Левдаст стал искать аудиенции у Хильдеберта. «О благочестивейший король, – заявил он, – я удерживал город Тур до настоящего времени. Теперь, когда меня сместили с должности, я должен рассказать, как управляют этим местом. В частности, знай, что епископ Григорий всячески стремится передать его сыну Сигиберта».

Услышав об этом, Хильдеберт ответил: «Это неправда. Ты говоришь так, потому что тебя сместили». – «Я могу рассказать много скандальных вещей о епископе, – продолжал Левдаст. – Среди прочего он утверждает, что королева, твоя супруга, имеет любовную связь с епископом Бертрамом». Король Хильдеберт разъярился, повелел избить Левдаста, заковать его в цепи и бросить в темницу.

48. Наступило время закончить книгу V, я завершу ее, описав некоторые злодеяния Левдаста, но сначала расскажу вам о его семье, том месте, откуда он родом, и его характере. Левдаст родился на острове Грацина в Пуату[123]. Он был сыном Левкадия, раба, присматривавшего за виноградниками в одном из поместий.

Когда Левдасту пришло время начать служить, ему дали работу на королевской кухне. В юности у него были слабые глаза, поэтому раздражающий дым оказался губительным для них. Поэтому его повысили, передвинув от кухонного пестика к корзине пекаря. Он притворялся, что получает удовольствие, находясь среди бродящего теста, но в конце концов он оставил службу и сбежал.

Два или три раза его ловили и приводили обратно и наконец наказали, отрезав одно ухо. Теперь он никак не мог скрыть такой знак на теле, поэтому бежал к королеве Марковефе, на которой король Хариберт женился вместо ее сестры и которую он нежно любил. Она необычайно ласково отнеслась к Левдасту, помогла ему и предоставила возможность ухаживать за лучшими лошадьми в своей конюшне.

В результате его самомнение и высокомерие настолько возросли, что он занял должность королевского конюшего. Он был заносчив как петух, предавался всевозможным удовольствиям, и не было пределов его жадности. Как особый фаворит своей покровительницы, он совался всюду, куда только мог, бегая везде по делам королевы.

Когда она умерла, его кошелек оказался хорошо набит в результате его бесчестных действий, таким образом он смог поднести подарки королю Хариберту, позволившему Левдасту сохранить должность. Затем в наказание жителей города Тура Левдаста поставили на должность графа города. Гордясь своей должностью, он сделался еще более надменным.

Левдаст отделал свое собственное жилище, воруя самым хищническим образом, всегда кричал громче всех во всех ссорах и просто не знал ограничений в своей половой распущенности. Когда Хариберт умер, город Тур вошел в ту часть, что унаследовал Сигиберт. И Левдаста постигла заслуженная участь, он потерял добычу, приобретенную дурным образом, – все разграбили сторонники Сигиберта. С помощью своего сына Теодеберта король Хильперик вновь овладел городом Туром позже.

Когда я прибыл в Тур, Теодеберт весьма настоятельно порекомендовал мне вновь назначить Левдаста на графство, которым он владел ранее. Снова и снова Левдаст клялся на могиле святого Мартина, что всегда станет поступать разумно и будет верным помощником не только мне лично, но и во всех нуждах церкви.

Сам же он больше всего боялся того, чтобы король Сигиберт однажды снова не завладел городом. Когда Сигиберт умер, Хильперик вернул себе контроль над городом, и Левдаст снова сделался графом. Но когда в Тур пришел Меровей, он захватил всю собственность Левдаста.

Два года, пока город находился в руках Сигиберта, Левдаст прятался в Бретани. Затем он снова сделался графом, как я говорил, и настолько возомнил о себе, что возымел обыкновение приходить в церковный дом в латах, с колчаном, копьем в руке и шлемом на голове.

Он не доверял никому, потому что все ненавидели его. Когда Левдаст находился при дворе вместе с почетными горожанами города, среди которых были и миряне, и духовные лица, он впадал в ярость и проклинал жителей Тура, если кто-то из них искал справедливости.

Он мог приказать, чтобы священников притащили в наручниках, приказывал бить палками воинов, он слыл настолько жестоким, что не найдется слов, чтобы описать это. Когда Меровей, лишивший Левдаста большей части его богатств, оставил Тур, граф начал порочить меня, предположив, что именно по моему совету принц унес его имущество.

Сделав все от него зависящее, чтобы оклеветать меня, он затем повторил свою клятву, что никогда не пойдет против нас, перед покровом на могиле святого Мартина.

49. Будет слишком утомительно пересказывать все клятвопреступления и дурные дела Левдаста[124]. Позвольте мне вместо этого рассказать о его попытке сместить меня с епископства, посредством несправедливых и злобных обвинений. А также рассказать, как на него обрушилась месть Господа, осуществив пророчество: «Ибо всякий брат ставит преткновение другому, и всякий друг разносит клеветы» (Иер., 9: 4). «Кто роет яму, тот упадет в нее» (Притч., 26: 27).

Левдаст принес много зла мне и моим близким, а также разграбил большую честь церковной собственности. Сговорившись со священником Рикульфом[125], оказавшимся таким же злобным, как и он, Левдаст обвинил меня в том, что я порочу королеву Фредегунду. Он решил, что под пыткой мой архидьякон Платон и мой близкий друг Галиен признаются, что я был виновен в подобной клевете.

Именно тогда король вышел из себя, как я уже рассказывал вам, повелев избить Левдаста, а затем велел заковать его в цепи и бросить в тюрьму. Левдаст твердил, что получил эту информацию от иподьякона, также звавшегося Рикульфом. Этот Рикульф оказался таким же своенравным и беспринципным человеком, как и сам Левдаст. Еще в прошлом году он вместе с Левдастом начал устраивать заговор против меня.

В поисках оснований для возведения против меня оскорбительных обвинений Рикульф и отправился к Левдасту. В течение четырех месяцев он устраивал всяческие ловушки и козни против меня. Затем он пришел ко мне, взяв с собой Левдаста, умоляя меня простить его и взять обратно к себе.

Я поступил следующим образом: я при всех принял в свой дом человека, слывшего моим личным врагом. Когда Левдаст ушел, его архидьякон Рикульф бросился к моим ногам. «Если ты немедленно не поможешь мне, я умру. Меня спровоцировал Левдаст, и я сделал вещи, о которых не должен говорить. Ты должен отослать меня в одно из других королевств. Если ты откажешься сделать это, меня схватят люди короля, и я заплачу за все своей жизнью».

«Если ты действительно совершил такую глупость, – ответил я, – твои слова падут на твою собственную голову. Конечно, я не отправлю тебя в другое королевство, иначе навлеку на себя подозрения короля». После этого Левдаст выдвинул обвинения против иподьякона Рикульфа, заявив, что слышал, как тот говорил о том, за что наказали его, Левдаста. Левдаста освободили, а иподьякон был закован в цепи и брошен в темницу. Тогда Рикульф заявил, что Галиен и архидьякон Платон присутствовали при разговоре и слушали, когда я, епископ, произносил известные слова.

Что же касается другого Рикульфа, которому Левдаст уже пообещал, что он сменит меня в качестве епископа, он находился в настолько приподнятом настроении, что казался таким же гордым, как и Симон волхв. Хотя он поклялся мне в верности три или более раз на могиле святого Мартина, но на шестой день Пасхи он поносил меня и даже ссорился со мной, с трудом удерживаясь от того, чтобы не наброситься на меня, рассчитывая, вероятно, на приготовленную для меня западню.

На следующий день, то есть в пасхальную субботу, Левдаст пришел в Тур, якобы по какому-то другому делу. Он схватил Галиена и архидьякона Платона, заковал их в цепи и препроводил к королеве, скованных и в нижнем белье. Я узнал об этом, когда находился в церковном доме. Я опечалился и раздосадовался. Я отправился в мою часовню и взял книгу псалмов Давида, надеясь, что, открыв ее, найду какой-нибудь текст, который успокоит меня: «И повел народ Свой, как овец, и вел их, как стадо, пустынею. Вел их безопасно, и они не страшились, а врагов их покрыло море» (Пс., 77: 52, 53).

Тем временем они начали пересекать реку выше по течению от моста, используя понтонные лодки. Лодка, в которой ехал Левдаст, перевернулась, и он погиб бы вместе со своими товарищами, если бы не пустился вплавь. С Божьей помощью вторая лодка, прикрепленная к первой и перевозившая пленников, оставалась на плаву. Затем заключенных в цепях привели к королю и предъявили обвинение. Им предстояло умереть, но король переменил свое решение. Он освободил их от оков, но продолжал держать под стражей, не причинив вреда, но под наблюдением.

Тем временем герцог Берульф и граф Евномий распространили в Туре слух, что король Гунтрамн собирается захватить город Тур. Воспользовавшись этим, Берульф велел тщательно охранять город, чтобы не произошло ничего дурного. Они искусно разместили у ворот охрану, предполагая защитить город, но на самом деле продолжали охранять меня. Они дошли даже до того, что отправили ко мне людей с советом, что лучше всего было бы, чтобы я собрал в моей церкви все самое ценное и попытался тайно бежать в Клермон. Но я не сделал так, как им хотелось.

Затем король собрал совет епископов своего королевства и велел, чтобы дело тщательно расследовали. Несколько раз тайно допросили архидьякона Рикульфа, и он рассказал множество небылиц обо мне и моем окружении. Плотник Модест сказал Рикульфу, когда он клеветал на меня: «Какой же ты негодяй, что замышляешь дурное и плетешь заговоры против твоего собственного епископа, никого не слушая! Лучше будет, если ты промолчишь, попросишь прощения у своего епископа и таким образом вернешь его расположение».

В ответ архидьякон начал кричать: «Этот человек велит мне замолчать, вместо того чтобы раскрыть правду! Он – враг королевы, потому что хочет помешать нам расследовать обвинения, выдвинутые против нее». О случившемся тотчас доложили королеве Фредегунде, Модеста арестовали, подвергли пытке, избили, заковали в цепи и заперли в тюрьме.

Когда он сидел там, между двумя стражниками, отягощенный цепями, прикрепленный к колоде, наступила полночь, и стражники задремали. Модест вознес молитву Господу, чтобы Он Своей всемогущей волей снизошел к бедному убогому, привязанному и не желавшему этого. И Он устроил так, чтобы тот освободился с помощью вмешательства святого Мартина и святого Медара.

Цепи распались, колода расщепилась, дверь в темницу открылась, и Модест покинул тюрьму и вошел в церковь святого Медара, где я проводил ночное бдение.

Тем временем епископы собрались на вилле короля Хильдеберта в Берни-Ривьере, где им повелели остановиться. Король прибыл, приветствовал собравшихся, они благословили его, и он занял свое место. Затем Бертрам, епископ города Бордо, против которого вместе с королевой выдвинули обвинение, открыл дело и начал допрашивать меня, заявляя, что я являюсь автором обвинений, выдвинутых против королевы Фредегунды и его самого. Я все отрицал, как только мог, утверждая, что я не мог сказать ничего подобного. Другие могли прислушиваться к подобным слухам, самому же мне подобные мысли никогда не приходили в голову.

Тем временем за домом начинал нарастать шум среди тех, кто там собрался. «Почему на святителя Божия возводят напраслину? – кричал народ. – Почему король не прекратит это дело? Не только епископу, но даже рабу нельзя предъявлять подобные обвинения! Увы! Увы! Милосердный Господь, приди, мы возносим Тебе молитву, помоги Твоему слуге!»

Король же сказал: «Выдвинутое против моей жены обвинение прямо оскорбляет меня. Если вы считаете, что в деле против епископа следует выслушать этого свидетеля, он готов и ждет. Если, однако, вы сочтете, что это не так, то мы должны принять заявление епископа и сказать об этом. Я здесь, чтобы выслушать ваше решение».

Все присутствующие только удивлялись мудрости и выдержке короля. Они единогласно согласились со следующим решением: «Будет неправильно, если мы примем свидетельское показание низшего по чину против епископа». Окончательное решение оказалось следующим. Я должен был, после того как отслужат мессу на трех разных алтарях, очистить себя от обвинения, поклявшись. Условия противоречили канону, но я выполнил их, принимая в расчет чувства короля. Должен только добавить, что принцесса Ригунта, сочувствовавшая мне и моим страданиям, продолжала поститься вместе со всеми своими домочадцами, пока один из слуг не пришел и не заявил, что я выполнил все условия, навязанные мне.[126]

Снова епископы собрались в присутствии короля. «Епископ выполнил то, что ему велели, – заявили они. – Неужели остается только одно – отлучить от причастия тебя вместе с Бертрамом, выдвинувшим обвинения против своего коллеги епископа?» На это король Хильдеберт ответил: «Я только повторил то, что мне стало известно».

Тогда епископы потребовали назвать того, кто ему рассказал об этом. Король ответил, что слышал клеветнические измышления от Левдаста. Граф уже бежал, он оказался человеком нестойким в своих намерениях и сомневающимся в решениях. Тогда все собрание епископов объявило, что этот источник скандала, хулитель королевы, тот человек, кто обвинил своего собственного епископа, должен быть отлучен всеми церквами в качестве наказания за то, что бежал из комнаты суда.

Они подписали письмо и послали его с целью выполнения ко всем епископам, которые не смогли присутствовать. Затем они вернулись домой в свои епархии. Когда Левдаст услышал, что произошло, он стал искать убежища в церкви Святого Петра в Париже. Позже Левдаст узнал, что король издал декрет, что ни один человек во всем королевстве не должен ему предоставлять убежище в своем доме. Кроме того, он узнал, что его сын, оставленный дома, умер.

Он тайно направился в Тур и перевез самые ценные свои вещи в место, расположенное где-то около Буржа. Его преследовали люди, посланные королем, но ему снова удалось сбежать. Его жену схватили и отправили в ссылку в окрестности Турне. Рикульфа, архидьякона, приговорили к смерти. Мне удалось вымолить ему жизнь, но я не смог избавить его от пытки.

Ничто, даже металл не мог бы вынести такие удары, вытерпеть которые пришлось этому жалкому существу. С третьего часа дня его подвесили к дереву, с руками связанными за спиной. В девять часов его сняли, растянули, затем избили палками, прутьями и двойными кожаными ремнями. Причем бил его не один человек или двое, а все те, кто мог дотянуться до его жалкого тела.

Наконец, находясь почти при смерти, он открыл правду и публично выдал свой тайный замысел. Он признался, что все обвинения в адрес королевы были сделаны с целью принудить ее бежать из королевства. Предполагали, что, убив братьев и отца, Хлодвиг должен был сделаться королем, в то время как Левдаст получит герцогство. Священника Рикульфа, с тех времен, когда святой Евфроний, епископ, сделался близким другом Хлодвига, должны были попросить возглавить епископство Тура, а он, субдьякон Рикульф, должен был стать архидьяконом.

С помощью милости Божьей я благополучно добрался до Тура. Там я обнаружил, что в моей церкви произошла большая неразбериха благодаря священнику Рикульфу. Этот человек поднялся из весьма низкого положения и был назначен епископом Евфронием архидьяконом. Получив священнический сан, он и проявил свою истинную натуру. Он всегда вел себя неподобающим образом, хвастаясь и дерзко обращаясь с окружающими.

Когда я отсутствовал, отвечая на выдвинутые обвинения перед королем, он имел наглость войти в епископский дом, как будто его уже назначили епископом. Он провел опись церковной утвари и захватил всю церковную собственность. Он оделил ценными подарками высшее духовенство, раздавал виноградники и луга. Младшее духовенство он награждал ударами палок и даже дубинок, причем нередко делал это сам, заявляя при этом: «Теперь я над вами, поскольку я одолел своих врагов и теперь очищу город Тур от людей из Клермона».

Бедный глупец, кажется, не понимал, что кроме пяти других епископов, которые получали свое назначение в епископство Тура, все остальные являлись кровными родственниками, принадлежащими к нашему роду. Он часто говорил своим приятелям, что умного человека можно обмануть, только принеся лжесвидетельство против него. Когда я вернулся в Тур, он продолжал угрожать мне, относясь ко мне с презрением. Он не вышел получить мое благословение, как сделали другие горожане, но все так же угрожал мне и заявлял, что убьет меня.

Я воспользовался советом моих викарных епископов и велел отправить его в монастырь. Там его содержали под усиленной охраной, но он сбежал, рассказав небылицы аббату и с помощью людей, посланных епископом Феликсом, который поддерживал виновную партию в деле, о котором я только что вам рассказал. Затем он отправился к Феликсу, и этот епископ, который должен был проклясть его, напротив, встретил его с распростертыми объятиями.

Левдаст бежал в окрестности Буржа, забрав с собой все имущество, которое накопил, ограбив бедных. Некоторое время спустя местный судья и жители Буржа напали на него и отняли все золото и серебро, что он украл, не оставив ему ничего, кроме того, что было на нем. Они намеревались убить его, но ему снова удалось сбежать. Левдаст собрал вокруг себя банду своих сторонников, куда входило и несколько человек из Тура, и в свою очередь напал на тех, кто обобрал его.

Одного человека они убили, и Левдаст вернул часть своей собственности, после чего направился обратно в Турен. Услышав об этом, герцог Берульф отправил вооруженный отряд схватить его. Поняв, что его могут поймать, Левдаст все бросил и стал искать убежище в церкви Святого Илария в Пуатье. Герцог Берульф направил собственность, которую он захватил, королю.

Время от времени Левдаст выходил из церкви, чтобы вторгаться в дома разных горожан и нагло грабить их. Его даже заставали за прелюбодеянием с женщинами в портике церкви. Узнав о таком явном отклонении от норм морали в месте, посвященном Господу, королева Фредегунда повелела изгнать его из церкви. Левдаста выдворили, он направился к друзьям в Бурже и попросил их спрятать его.

50. Ранее я собирался рассказать вам о той беседе, что состоялась у меня со святым Сальвием, епископом[127]. Я забыл об этом сказать, поэтому вы, наверное, не станете возражать, если я расскажу об этом сейчас. После совещания, о котором я вам рассказывал, я уже воспользовался своим правом, оставил короля и почти направился домой, когда мне показалось, что я не смогу уехать, не попрощавшись с Сальвием и не обняв его.

Я стал искать его в прихожей дома, где он остановился в Берни-Ривьере, и в конце концов нашел его. Я сказал ему, что собираюсь отправиться домой. Мы вышли из дома и немного прошлись, затем остановились, чтобы поговорить. «Посмотри на крышу того здания, – сказал Сальвий. – Видишь ли ты то, что вижу я?» – «Я вижу только новую черепичную кровлю, которую король поставил совсем недавно», – ответил я. «Ты ничего больше не можешь увидеть?» – спросил он. «Нет, – ответил я, – ничего не вижу». Мне стало казаться, что он смеется надо мной. «Если ты сам можешь что-то увидеть, скажи мне», – добавил я.

Он глубоко вздохнул и ответил: «Я вижу обнаженный меч гнева Господа, висящий над этим домом». И Сальвий оказался прав в своем пророчестве. Спустя двадцать дней умерли оба сына короля Хильдеберта, о чем я вам уже рассказывал.

Здесь заканчивается книга V, доходящая до пятого года правления короля Хильдеберта.