Человек из толлунда

Я стою у витрины музея

И поверить не в силах глазам –

Сквозь стекло я безмолвно глазею,

За которым покоюсь я сам!

Точно, я! В этот мир возвращался

В ипостасях других много раз,

Но ни разу ещё не встречался

С бывшим телом своим, как сейчас!

Умиравших сжигали вначале,

Позже стали в земле хоронить –

Лишь надгробья могли мне в печали,

Кто я был и когда, говорить…

Нет ни дат, ни имён на табличке

У витрины – догадки одни,

Но я вспомнил, вглядевшись в обличье,

Как всё было в те давние дни.

Где‑то здесь, недалёко, в то время

Жили мы средь лесов и болот,

И тогда наше каждое племя

Для себя было мир и народ…

Жили мы от земли – близ селений

Выжигали поля средь лесов

И трудились в поту и без лени,

И ещё уважали богов.

От рожденья до самой кончины

Помогали они выживать,

Но главней всех, и не без причины,

Средь богов чтил народ Землю‑мать[42] –

Плодородьем и в семьях, и в поле,

И в хлевах управляла она –

Жизнь людей по её только воле

При рожденье могла быть дана…

От полей мы своих получали

Кров, одежду, еду и питьё –

От набегов поля защищали

Мы сильней, чем жилище своё.

И весною, и в осень под белым

Покрывалом повозку везли

Мы по нашим родящим пределам –

В ней скрывалась Богиня Земли.

А потом, уж в лесу, без народа

Приносили ей жертвы жрецы,

Чтоб дала урожай и приплоды,

И гадали ответ мудрецы[43]…

Помню, долго поля не родили,

Стало меньше в селенье детей,

И всё чаще мы смерть находили

От зверья и разбойных людей.

Вдруг знаменье жрецы увидали:

Мать‑Земля жаждет жертвы от нас,

Чтоб супруга от племени дали

Ей весной в установленный час.

Должен каждый испробовать случай,

Выбирая из бука бруски –

Кто с магическим знаком получит,

Тот и просит Богиню руки[44].

По весне из им ведомой рощи

Вновь повозку жрецы извлекут,

Два вола её, старых и тощих,

По селению поволокут,

А потом со жрецами совместно

Кашу съест из семян он из тех,

Что мы сеять должны, чтоб невеста

В поле их народила на всех.

И веревкой, венчальною вроде[45],

Жрец супруга удушит того

И утопит в священном болоте –

Там с Богинею встреча его…

Я как вождь отменил жеребьёвку

И сказал: сам пойду к ней в мужья,

Сам надену на шею верёвку,

Ей ценней и достойней всех я!

Говорил я и властно, и строго,

Что не стану решенья менять –

Жребий брошен был раньше намного,

Как вождём избирали меня.

Знать кто лучше меня нынче может,

Что и как ей, Богине, сказать?

А вождя изберёте моложе,

Мудрость годы помогут стяжать…

А в душе сам вынашивал бремя:

Раз поля перестали родить,

А в селенье я – вождь в это время,

Мне ответ и держать, стало быть.

Мне в сраженьях не раз доводилось

Брать удачи быка за рога –

Племя верило мне и гордилось,

И ходило за мной на врага.

Топором боевым не порубишь

Голод, что незаметно сосёт

Кровь и силы у тех, кого любишь,

Кто в надежде на чудо живёт!

Чудо? Может, любовь и есть чудо,

Что Богиня со мной сотворит? –

И надеюсь уже почему‑то,

Что я прав, а Она говорит:

Уж довольно махать топорами

И леса, и друг друга губить –

На земле надо жить не ворами,

А уметь и давать, и любить!

Я прозрел! Я иду к ней с любовью,

Пусть научит своих же детей!

Я иду и с мужской, и с сыновней

К ней любовью просить за людей!..

Через долгие двадцать два века –

Время быстро лишь ныне бежит –

В слое торфа нашли человека[46],

Что теперь за витриной лежит…

Словно сплю я умиротворённый,

Знать, достойно свершил свой обет –

Словно сплю, как живой, но… морёный

В том болоте за столько‑то лет.

Я не знаю, что сталось с народом,

Помогла ли Богиня тогда

И покончила ли с недородом –

Очень хочется верить, что – да…

За две тысячи лет много крови

Видел я и так мало добра,

Судьбы наши сложились сурово –

Не давать научились, а брать,

Истребляя друг друга, народы –

Им до мудрости путь протяжён…

А вожди? – Стали новой породы:

Красен долг им вперёд платежом…

Ну, а что же любовь? – Ей, как прежде,

Ни к подобным себе человек,

Ни к Земле не проникся в надежде,

Что и так проживёт он свой век…