Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Дай мне поцеловать твои уста





 

 

Луны не видно в мёртвом небе,

В зерцале чёрных вод, —

 

продекламировал Паша Леньков, высунувшись из укрытия и внимательно оглядев Аллею Иностранцев, Погибших За Францию.

Тихо, темно, пусто. Два с половиной часа назад ушёл последний посетитель, сорок три минуты назад прошуршала поливалка, десять минут назад прокатил на велосипеде обходчик.

— Кротик, пора, — махнул Леньков напарнику. И снова процитировал из «спонсора», в последнее время образовалась у Паши такая привычка:

 

Семь звёзд мерцают в мёртвом небе,

Семь звёзд в ночной воде.

 

Было время, когда третий этап работы повергал его тонко чувствующую душу в тоску и ужас. За несколько дней до операции Леньков терял аппетит и сон, начинал глотать успокоительные таблетки. Но потом что-то в нём переменилось. Нервная дрожь не ушла, но теперь это был скорее трепет экстаза, своего рода адреналиновая эйфория. Грудь раздувалась, вдыхая ночной кладбищенский воздух (о, ни на что не похожий аромат глухой тайны и нежити!), пульс делался звонким и дёрганым, что твоё пиццикато, а шаг пружинистым, невесомым. Одна беда: пребывая в этом состоянии, Паша делался невыносимо болтлив. Сам это чувствовал, но не мог с собой справиться.

До 89-го дивизьона добрались за пять минут, двигаясь параллельно Круговой аллее, где раз в полчаса, согласно инструкции, должен был проезжать кто-нибудь из ночной охраны.

Леньков драматическим шёпотом читал монолог Саломеи в переводе Бальмонта. Напарник, как обычно, молчал, зорко поглядывая по сторонам.

Один раз из кустов, прямо под ноги, шмыгнула чёрная кошка, и Паша чуть не заорал, но Крот молниеносным движением дал ему локтем под дых, и вместо крика получился сдавленный всхлип.

Когда Леньков отдышался, были уже на месте.

Сфинкс был похож на огромного хищника, приготовившегося к прыжку. В свете фонаря памятник казался высеченным изо льда.

Паша приветствовал чудовище строчками гумилевского перевода:

 

Сфинкс восхитительный и томный,

Иди, у ног моих ложись,

Я буду гладить, точно рысь,

Твой мех пятнистый, мягкий, тёмный.

 

— Давай, — буркнул Крот, кладя на землю чехол с инструментами. Леньков снял рюкзак, стал вытаскивать тент из тёмно-серой парашютной ткани. В сложенном виде он был немногим больше обувной коробки, в разложенном же представлял собой светонепроницаемое полотнище размером три на четыре метра. Леньков помог его растянуть и закрепить, на этом Пашино непосредственное участие в операции, собственно, заканчивалось — с остальным Крот справится сам.

Леньков похлопал монстра по когтистой лапе. Пробормотал:

 

И я коснусь твоих когтей,

И я сожму твой хвост проворный,

Что обвился, как аспид чёрный,

Вкруг лапы бархатной твоей.

 

Думал в это время про лимон. Матка бозка, ЛИМОН! Вот что значит оптимизация производственного цикла. В начале своей некрофорусной карьеры, когда Паша был романтичен и неопытен, он действовал так: 1) разузнал про Артефакт; 2) добыл его; 3) ищешь клиента. Сколько замечательных вещей из-за этого дилетантизма ушло за бесценок! Стыдно вспомнить. Теперь дураков нет. Первый этап: поиск Артефакта; второй — выход на клиента; третий — изъятие; четвёртый — сдача Артефакта по заранее обговорённому прайсу.

Плюсы такого алгоритма очевидны. Во-первых, вещь попадает не к перекупщику, а к человеку, которому она действительно нужна. Во-вторых, у клиента есть уверенность, что он получает аутентичный товар, а не подделку. При желании Паша предоставлял особую услугу — личное присутствие на третьем этапе (разумеется, за особую плату и под персональную ответственность заинтересованного лица). Пару раз находились чокнутые, которые не побоялись ни ночного кладбища, ни возможных последствий. Известно ведь, что самая распространённая разновидность страстных коллекционеров — психи с диагнозом.

Бизнес, мозгом и руководителем которого был Паша Леньков, процветал.

А начиналось так.

Девять лет назад, в самый мрачный период буйных девяностых, аспирант Института всемирной литературы окончательно понял, что светилом филологии он не станет — не от дефицита способностей, а потому что скоро загнётся от стипендии в шесть у.е. и полной невозможности дополнительного заработка. Соученики один за другим переквалифицировались в челноков, банковских охранников, продавцов на мелкооптовом рынке, но Паша последовать их примеру не мог: физические данные не позволяли ему таскать мешки и ящики или часами торчать под снегом и дождём у дверей офиса. А ещё было обидно. Без малого десятилетие потрачено на обучение профессии — заметьте, горячо любимой профессии. Что ж теперь, все знания в унитаз?

С утра до вечера, сидя в неотапливаемой институтской библиотеке, Паша ломал голову над тем, как соединить своё ремесло, полностью утратившее всякую актуальность, с хорошими деньгами. Где сегодня нужен специалист по истории литературы? Разве что в каких-нибудь зарубежных славистских кущах, но там и своих умников хватает.

Идея пришла в голову, когда аспиранта бросила невеста Мила. Сказала на прощанье: «Достало твоё нытьё», но Паша-то знал, что на самом деле её достали паршивая комнатёнка в коммунальной квартире и чай, завариваемый по два, а то и по три раза.

В первый момент Леньков хотел выброситься из окна, но не хватило сил отодрать рассохшуюся раму. Во второй момент, когда, всхлипывая, он представлял свои унылые похороны и мрак могилы, у него произошло сатори.

За минувшие с тех пор годы Пашина жизнь радикально переменилась. Теперь он обитал в двухсотметровом лофте с технодизайном на Тверской, ездил на спортивном «альфа-ромео», останавливался в первоклассных гостиницах, а путешествовал исключительно бизнес-классом (мог бы и первым, просто не хотел привлекать к себе лишнего внимания).

Жениться не женился, ибо рано и вообще незачем, но женской лаской обделён не был, причём все Пашины подруги красотой существенно превосходили очкастую Милу, не сумевшую разглядеть в бедном аспиранте потенциал.

Леньков всё ещё числился на службе в своём полураспавшемся институте, где по-прежнему ничего не платили, но зато и работы никакой не требовали. Научный статус позволял работать в архивах и профессорских залах библиотек. Лет пять назад Паша защитил диссертацию — с блеском, ему даже предложили переработать текст в научно-популярную книжку, но он благоразумно отказался. Тема была такая: «Текстологический анализ предсмертных волеизъявлений литераторов пушкинской эпохи».

Диссертация написалась сама собой, между делом — в период, когда Леньков работал с питерскими кладбищами.

Первый этап производственного цикла был самым приятным и совершенно непредосудительным, стопроцентно травоядным. Сидишь себе в хранилище, изучаешь жизнь давно исчезнувших людей. Но мозг настороже, под ложечкой посасывает от предвкушения — особенно, если предмет изучения вдруг обнаружит задатки «спонсора» (этот термин Паша придумал сам и находил его остроумным).

Он любил воображать себя ловцом жемчуга на коралловых рифах. Скользишь в акваланге над прекрасными, плавно покачивающимися джунглями, любуешься переливами голубой воды, экзотическими рыбами — но вдруг блеснёт перламутром раковина, и заколотится сердце. Метнёшься вниз, чуть подрагивающей рукой, в которой зажат нож, откроешь створки. А что если внутри матово блеснёт бесценная жемчужина?

Вряд ли жемчуг так добывают на самом деле — это Паша понимал. Разве что какие-нибудь любители-джентльмены, для которых это хобби. Леньков же в своём деле был настоящим профи. И не был джентльменом.

Он называл себя «Некрофорус» — по латинскому наименованию жука-могильщика, славного представителя семейства сильфид, они же «мертвоеды».

Подобно некрофорусу, Паша существовал за счёт покойников — и, как уже было сказано, существовал совсем недурно.

Идея, позволившая ему выгодно обналичить багаж историко-филологических знаний, которые в условиях зарождающейся рыночной экономики принято считать абсолютно неликвидными, была гениально проста: искать в старых документах и мемуарах (желательно никогда не публиковавшихся) упоминания о ценных предметах, которые клали в гроб перед похоронами. В сентиментальном 19 столетии это было весьма распространено. Удобнее было начать с писателей, потому что на каждого из них в Литературном архиве был заведён отдельный фонд. Впоследствии, освоив и другие архивы, Паша расширил круг потенциальных «спонсоров». Среди «артефактов», прошедших через Леньковские руки, были перстни, медальоны, несколько усыпанных каменьями шпаг, алмазные орденские звезды. Иногда попадалось что-нибудь более экзотическое — например, упоминание о связке любовных писем, которую завещал положить в гроб один поэт пушкинского круга. Некрофорус взял пробу грунта на могиле, убедился, что с влажностью всё в порядке. Судя по сохранившемуся описанию похорон, гроб был дубовый, а значит, письма наверняка в приличной сохранности. На страничку с архивным штемпелем Паша капнул раствором кислоты, а ценную информацию, отныне известную одному ему, поместил в свой «каталог». Товар был уникальный, но требующий штучного покупателя, которого ещё предстояло найти. За годы жемчужного лова у Ленькова в «каталоге» каких только сокровищ не накопилось.

Но обнаружение Артефакта, как уже было сказано, это лишь начало производственного процесса. Далее требовалось найти клиента. Теперь-то Паша оброс связями, приобрёл авторитет у посредников и коллекционеров по всему миру, а в первые годы приходилось ого-го как побегать.

О'кей, вот клиент определился, цена обговорена. Наступает фаза Извлечения, или собственно Операция. И тут без Крота никуда.

Они работали вместе уже четвёртый год, но личных, то есть внеслужебных отношений не поддерживали — Паша решил, что так будет спокойнее. Звонок по телефону — мол, с такого-то по такое-то предстоит командировка, рейс такой-то. Крот буркнет «угу» и вешает трубку, даже не спросит, куда лететь. Идеальный партнёр.

Паша долго такого искал.

В какой-то момент понял, что всякий раз связываться с кладбищенскими ханыгами, которые за ящик водки вскроют могилу и обшарят бренные останки, — лишний риск. Сам Леньков эту работу исполнить не мог: не хватило бы силёнки, да и жутко.

Прямо чудо, что никто из случайных помощников его спьяну не заложил. С дилетантизмом пора было завязывать. Требовался профессионал — непьющий, неболтливый, с хорошей физической и технической подготовкой.

Тут дело было ещё и в том, что Паша созрел для выхода на международную арену. Там и клиент побогаче, и поле деятельности шире. Российские кладбища — депозитарий малонадёжный. Слишком много за последние сто лет было войн, революций и периодов разрухи, а, как известно, в эпохи социальных катаклизмов сакральная значимость всевозможных табу (в том числе осквернения могил) девальвируется. Несколько раз случалось, что захоронение, вскрытое с немалыми затратами денег, времени и невосстановимых нервных клеток, оказывалось давным-давно выпотрошенным — может, ещё в Гражданскую войну.

В поисках мастера Леньков несколько месяцев провёл на различных современных кладбищах, наблюдая за работой похоронных бригад. И вот на Николо-Архангельском приметил Крота.

Сразу было видно: это не просто профессионал, это настоящий виртуоз. Одно из самых захватывающих зрелищ на свете — смотреть, как работает Мастер, и не суть важно, чем именно он занимается. Пишет картину, рубит мясо, чистит ботинки — не имеет значения. Когда человек выполняет дело, ради которого родился на свет, он великолепен.

Крот подходил к помеченному колышками участку и некоторое время рассматривал его, слегка двигая кустистыми бровями. Бригада почтительно стояла поодаль, ждала.

Потом чудо-могильщик с грациозной небрежностью взмахивал киркой и делал на грунте несколько засечек. Рабочие брались за инструменты — и земля, даже самая каменистая или промёрзшая, будто сама лезла на лопаты.

Бригадир стоял в стороне, покуривал. Его звали, когда нужно было выкорчевать корень или вытащить засевший под землёй валун. Тогда старшой спрыгивал в яму, что-то подсекал, где-то подрубал, наваливался на рычаг — и готово. Паша ни разу не видел, чтобы бригадир возился дольше одной минуты.

Особенно понравилось Ленькову то, что земляных дел мастер обходился почти без слов. Хорош был и взгляд — тусклый, словно обращённый внутрь себя. Ясно, что не шустрик. Однако и не дебил — иначе не выбился бы в бригадиры.

Дальнейшая проверка подтвердила правильность выбора. Непьющий, языков не знает, географии тоже. Ему что Мадрид, что Нью-Йорк, что Париж. Сидит себе в гостинице, смотрит футбол или, если есть, порноканал. Зато ночью, на кладбище, с инструментом в руках — настоящий Паганини.

Такой вот напарник.

Тент из парашютной ткани был нужен, чтобы избежать ненужных осложнений. Если обходчику, в нарушение рутины, вздумается свернуть на Авеню Карет, куда выходит 89-ый дивизьон, он ничего не заметит, даже если протопает в пяти шагах от сфинкса. Крот и Некрофорус роют землю с противоположной стороны, да ещё прикрыты тканью — такой же светло-серой, как памятник. Обнаружить их можно, только если приблизиться совсем уж вплотную. Но делать этого Леньков французу ни в коем случае не посоветовал бы. Однажды в Питере, на Волковом, сторожу вздумалось отлить на могиле камергера графа Опраксина, где как раз трудились Паша с Кротом. Увлечённый операцией Паша заметил поддатого кладбищенского аргуса, только когда тот тупо заматерился, глядя на сочащийся из земных недр свет. Леньков тогда растерялся, а Крот нет. Схватил беднягу сторожа за ногу, сдёрнул в могилу и один-единственный раз приложил чугунным кулачищем в ухо. Потом запихнул бесчувственное тело в крепкий, нисколько не прогнивший гроб, под бочок к его покойному сиятельству и аккуратно засыпал землёй. От этого воспоминания у Паши до сих пор начинался нервный тик.

Поползав минуту-другую вдоль постамента, Крот достал из чемоданчика бур. Быстро сделал шурф вплотную к камню, посветил фонариком, кивнул. Под тентом было душновато, налипшая на сверло глина влажно посверкивала.

— Конечно, его произведения справедливо критикуют за позёрство и любовь к дешёвой эффектности, — стрекотал Паша, наблюдая, как специалист тихо жужжащей циркуляркой прорезает в земле прямоугольник. — Но какое волшебное сочетание звуков! Какие образы! Вот тебе четверостишье, из которого произрос весь Блок и добрая половина нашего Серебряного Века.

 

Стоит там женщина.

Бледна,

Пылают губы, словно пламень,

А сердце холодно, как камень.

Под фонарём стоит она.

 

Напарник вытер пыль с лица, сплюнул.

— Согласен, — развёл руками Некрофорус. — Мой перевод хромает. В оригинале гораздо звучнее:

 

But one pale woman all alone.

The daylight kissing her wan hair,

Loitered beneath the gas lamps'flair,

With lips of flame and heart of stone.

 

Крот ловко подцепил целый пласт дёрна и отложил в сторону. Когда закончит — поместит обратно, разровняет, и будет незаметно, что в могиле кто-то копался.

Теперь специалист заработал ухватистой титановой лопатой. Быстро, буквально на глазах, ушёл в землю сначала по пояс, затем по плечи. Настоящий крот, подумал Леньков. Пашино дело сейчас было простое — утрамбовывать пирамиду выкопанного грунта, чтобы куча не разрасталась.

Вот донёсся характерный скрип металла о камень — значит, Крот уже дорылся до основания и устанавливает домкраты, чтобы саркофаг не просел. С начала операции прошло меньше получаса.

Крот дёрнул Пашу за ногу. Это значило: пора.

Сглотнув, Леньков полез в чёрный квадрат. Сердце колотилось где-то в области горла, но ощущение было приятным — будто летишь с крутого спуска на санках.

Очутившись в тесном склепе, плечом к плечу с Кротом, Некрофорус втянул воздух столетней давности. Луч фонаря скользил по крышке гроба. Под сантиметровым слоем пыли (и откуда она только здесь берётся?) вяло поблёскивала лаковая поверхность.

— Бронзовые, — уважительно сказал Крот, потрогав пальцем фигурные болты по углам. — Супер.

И, не теряя времени, включил электроотвертку.

Зззик, ззик, — нудно запищала она, и болт проворно вылез из паза. Время от времени Крот останавливался, чтобы подлить масла, и снова раздавалось: зззик, зззик. Паша страдальчески зажимал уши — это напоминало ему звук бормашины.

— Угу, — махнул Крот.

Взяли крышку в четыре руки, осторожно отставили.

На всякий случай Паша нацепил пропитанный лавандой респиратор. Из старых могил, бывает, таким амбре шибанёт, что всё рабочее место облюёшь. Кроту-то ничего, он ко всякому привык.

Но при виде мертвеца даже напарника, мастера могильных дел, затрясло.

Оскар Уайлд лежал в гробу совершенно целый, нисколько не тронутый тлением. Чёрный сюртук расползся, уголки воротничка почернели, но широкий лоб мертвеца был чистым и белым, а на полных, несколько обвисших щеках даже розовел румянец.

Паша-то был к этому готов и довольно хихикнул — в кои-то веки нервы у него оказались крепче, чем у помощника:

 

Прекрасен рыцарь, что, сражённый.

Упал меж тростников,

И рой рыбёшек возбуждённый

Уж к пиршеству готов.

 

— Это про нас с тобой. Мы ведь готовы к пиршеству, а, Кротик?

— Чего это он? Чисто Ленин в мавзолее, — произнёс специалист небывало длинную для него реплику.

— Необъяснимый феномен, зарегистрированный ещё в 1909 году, когда останки переносили сюда с кладбища Баньо. Думали, остался один скелет, а классик всех удивил. Оказался нетленным, будто святой угодник. При этом умирал-то некрасиво. Когда испустил последний вздох, изо всех дырок полилось, даже из ушей. Очень неэстетично умер, для эстета. Может, потому и не прогнил, что вся дрянь сама собой вытекла? Ну, а что белый-румяный, это любовничек постарался, Бобби Росс. Подгримировал. Перезахоронением он командовал. Кстати, Бобби должен быть где-то рядом, его похоронили здесь же.

Паша посветил вокруг — и точно: в луче вспыхнул крутой бок амфоры, стоявшей у изголовья гроба.

— Золотая? — потянулся к ней Крот.

 

И паж, прелестный и нарядный,

Поблизости лежит.

Чернее ночи ворон жадный

Над ним кружит, кружит, —

 

пробормотал Паша, размышляя, не прихватить ли и урну с прахом Росса. Да ну её. Кому теперь интересен какой-то Бобби Росс? Только лишняя тяжесть.

— Туфта, — разочарованно протянул Крот, взвешивая амфору. — Латунь.

А про Оскара Уайлда сказал:

— Артист Золотухин.

В самом деле похож, удивился Леньков, с любопытством разглядывая «спонсора». Одно лицо.

— Освободи руку. Левую, — велел Некрофорус, волнуясь всё сильней — но теперь уже не от впечатлительности, а по серьёзному поводу. Операция приблизилась к критической точке, подошла вплотную к моменту истины.

Полгода назад, работая в лондонском архиве, Паша наткнулся на письмо одного из тех пятнадцати человек, кто 3 декабря 1900 года провожал в последний путь тело опозоренного изгоя. Фигура Оскара Уайлда давно интересовала Пашу — он уже не первый месяц описывал над бедным гомиком круги, как тот чёрный ворон из баллады.

Персонаж культовый, последователей масса, любая оставшаяся от классика реликвия продаётся за большие деньги, счёт идёт на десятки тысяч фунтов. И это обычные безделушки, а между тем, как явствовало из мемуаров, любитель зелёных гвоздик носил на мизинцах два уникальных кольца с крупными изумрудами. Он верил, что одно из них (с правой руки) приносит ему удачу, а второе (с левой) — несчастья. Поскольку без горя не бывает радости, Уайлд никогда не расставался с обоими перстнями. Разумеется, пока сидел в каторжной тюрьме, пришлось обходиться без талисманов, но, едва вышел на свободу, нацепил их опять. Многие мемуаристы с удивлением отмечают, что изгнанник не продал и не заложил свои изумруды, даже когда остался без гроша. Сидел в уличных кафе, потягивал абсент и ждал, пока мимо пройдёт кто-нибудь из многочисленных парижских знакомых, чтоб заплатить за него по счёту. Иногда ожидание затягивалось. Фредерик Бутэ вспоминает, как видел Уайлда в кафе на бульваре Сен-Жермен под проливным дождём. Писатель сидел в полном одиночестве, вымокший насквозь, в обвисшей шляпе, но всё равно царственный: массивным подбородком он опирался на набалдашник трости, на пухлых мизинцах посверкивали изумрудные скарабеи, а жест, которым Уайлд подозвал знакомца, был исполнен изящества и величия.

Куда подевались перстни потом — вот что занимало Некрофоруса. В музеях их не было, на аукционах ни разу не всплывали. Уж не лежат ли они в гробу на кладбище Пер-Лашез?

Письмо некоего Сибилла Хэмптона, пришедшего на похороны скандально знаменитого писателя из любопытства, блестяще подтвердило эту гипотезу — во всяком случае, наполовину.

Из опубликованных записок других участников траурной церемонии известно, что подле вырытой могилы произошёл неприятный инцидент — неприятный до такой степени, что эти благовоспитанные господа, будто сговорившись, предпочли его не описывать. По их туманным свидетельствам можно лишь понять, что ненавидимый всеми лорд Альфред Дуглас, hommefatal [11] погубивший бедного Оскара, устроил какую-то безобразную сцену.

Один лишь мистер Хэмптон, не связанный с покойником никакими узами, с упоением сплетничает о случившемся в письме своей лондонской приятельнице. Потирая рукой пылающий лоб, Паша читал:

 

«…О том, что случилось далее, я могу поведать только Вам, ибо знаю, мой милый друг, что Вы с Вашим тактом сумеете сохранить этот неаппетитный эпизод в тайне — таков уговор, заключённый дамами и джентльменами, присутствовавшими на похоронах, что вполне разумно, ест учесть нездоровый интерес, проявляемый определённой частью прессы ко всему, что связано с именем злополучного мистера Vailida. Итак, как я уже писал, „богоподобный Бози“ (говорят, именно так покойник называл своего эфеба) появился на кладбище с опозданием. Это не помешаю ему разразиться громогласными рыданиями. Меня чуть не стошнило, когда сей вульгарный господин (и это сын маркиза Квинсберри!) спрыгнул в яму и стал орать, чтобы его закопали вместе с „обожаемой Саломеей“. В конце концов, разумеется, вылез, но не ранее, чем облобызал мертвеца в губы — как выражается мой лакей Тоби, „взасос“. К этому времени все присутствующие исполнились столь глубокого отвращения к молодому фигляру, что никто даже не возразил, когда он сдёрнул с правой руки покойного изумрудный перстень и торжественно водрузив его себе на палец, воскликнув: „Теперь мы с тобой навек обручены!.“..»

 

С правой — это, стало быть, Кольцо Счастья, лихорадочно соображал Леньков. У лорда Альфреда губа была не дура. Только удачи ему перстень всё равно не принёс. Бози быстро спустил наследство, доставшееся от папеньки, и умер в бедности.

В описи скудного имущества, оставшегося от этого Дориана Грея, никакого изумрудного перстня Некрофорус не обнаружил. Наверняка попало в какой-нибудь ломбард, а оттуда кануло в безвестность.

Выводы получались прямо-таки головокружительные.

Во-первых, второе кольцо почти наверняка до сих пор находится в могиле на Пер-Лашез. Трудно предположить, чтобы добропорядочный Бобби Росс, руководивший перезахоронением, взял его на память, последовав примеру ненавистного Бози.

А во-вторых, налицо была уникальнейшая ситуация, о которой коллекционеры незаконно добытых реликвий могут только мечтать. Обычно они вынуждены хранить свои сокровища в тайне от всех. Такую вещь нельзя перепродать, нельзя официально завещать, да и показывать-то можно разве что какому-нибудь близкому человечку. А тут всё по-другому. Клиент покупает у Паши перстень из гроба, а всем объявляет, что разыскал изумруд, доставшийся Дугласу. Гениально! Двойной, нет, тройной прайс гарантирован!

 

Несколько месяцев Леньков потратил на поиск правильного клиента и в конце концов вышел на мистера Ринальди из Лос-Анджелеса, владельца сети гей-отелей и трансвестит-клубов. Тот аж затрясся, когда узнал, какой товар ему предлагают. Теперь Паша раскаивался, что запросил всего лимон. Вполне вероятно, что старый педрила дал бы и больше. Как миленький, примчался в Париж. Сидит в своём «Крийоне», ждёт, роняет слюни. Вот что надо сделать, пришла Паше в голову светлая мысль. Прикинуться, будто разговор шёл не про баксы, а про евро. А что такого? Франция — территория евровалюты, всё нормально. Или скакнуть на фунты стерлингов? «Спонсор» ведь англичанин.

— Дай. Я сам, — отрывисто прошептал Некрофорус, отпихивая Крота.

Есть! Ей-богу есть!

Пухлые руки мертвеца были сложены не на груди, а почему-то внизу живота, словно у футболиста во время штрафного удара, и на левой ярко вспыхнула зелёная искра. Как огонёк такси, подумал Паша, которого что-то повело на метафоры.

— Живём, Кротик, живём! — взвизгнул он. — Кусачки давай! — А к Уайлду обратился по-английски. — Nor shall I take aught from thee but that little ring that thou wearest on the finger of thy hand[12].

Но резать сустав не пришлось. Перстень с поразительной лёгкостью соскочил с мумифицировавшегося пальца.

И вот Леньков уже светил фонариком на изумрудного скарабея, в спинке которого были вырезаны какие-то знаки — кажется, каббалистические.

Надел кольцо себе на безымянный. Оно было малость великовато, и он сжал кисть.

— Нюхал? — засмеялся Паша и сунул под нос напарнику свой чахлый кулак. — Лимон зелёный, семейство цитрусовых.

Про то, что лимон теперь будет не зелёный, а британский, Кроту знать необязательно. В «Крийон» на встречу с мистером Ринальди он не пойдёт. Ни имени клиента, ни названия гостиницы могильному специалисту Паша не сообщил, да тот и не интересовался.

В порыве эйфорической легкомысленности Некрофорус любовно похлопал покойника по накрашенной щеке.

И шарахнулся — так, что приложился затылком о каменную плиту.

— Ты чё?

— Нет, ничего… — пролепетал Леньков. — Уходим. Ему показалось, что щека тёплая. И упругая.

К себе в «Гранд-отель» он вернулся в половине четвёртого. Позвонить мистеру Ринальди обещался в восемь, так что была возможность немного поспать после удачной, но нервной ночи.

Лёжа в кровати, Некрофорус рассматривал зелёного скарабея и понемногу успокаивался. Должно быть, гримёр положил на лицо мертвеца толстенный слой косметики. За столетие она спрессовалась, обрела смолообразность, вот и пружинит. А нагрелась от электрического луча. Никакой мистики.

И на душе у триумфатора сделалось хорошо. Сладостно зевнув, он оглядел лепной потолок. Вообще-то каморка каморкой, из разряда «бедненько, но чистенько». А стоит, зараза, тысячу баксов. Ничего не поделаешь — если хочешь иметь приличный гонорар, надо уметь себя подать. Мистер Ринальди вчера на Пашино небрежное: «Встретимся у меня в „Гранд-отеле“, в фойе» ответил уважительным «wow!». В мягчайших креслах, под ар-маньяк и сигарку, договорились по финансовым условиям изящно, без торговли.

Паша поставил будильник на полвосьмого, раскрыл томик с уайлдовскими пьесами — на первой попавшейся странице. Прочёл:

 

«Паж Иродиады: Поглядите на луну. У луны очень странный вид. Можно подумать, что это женщина, которая поднимается из могилы. Она похожа на мёртвую женщину. Можно подумать, что она ищет мёртвых.

Молодой сириец: Очень странный у неё вид. Она похожа на маленькую принцессу под жёлтым покрывалом, с серебряными ножками. Она похожа на принцессу, у которой ножки словно два белых голубя… Можно подумать, что она танцует.

Паж Иродиады: Она словно женщина, которая умерла. Она движется очень медленно. Как медленны её движения».

 

Взглянул в окно. Там светила луна, но саму её было не видно.

Некрофорус отложил книгу. Уснул.

Ему приснилась полная, грациозная женщина в прозрачных шелках, исполняющая странный танец. Она то воздевала к небу голые руки, то склонялась к земле, то вдруг начинала бешено и страстно трясти бёдрами.

Играла музыка — какая-то двусмысленная. Вроде бы наполненная любовным томлением, а в то же время страшноватая. И очень-очень знакомая, только Паша всё не мог узнать мелодию.

Потом танцовщица повернуласьк Ленькову спиной, опустилась на колени и подняла что-то с пола. Изогнувшись всем телом, показала ему серебряное блюдо, на котором лежала отрубленная косматая голова. Паша постарался её особо не рассматривать.

Нормальная декадентщина, сказал он себе бодрясь. Образ навеян знаменитой фотографией, где пидер Оскар изображает танцующую Саломею. Вместо головы муляж.

 

Тут пошёл крупный план, как в кино, и гипотеза подтвердилась. Некрофорус увидел перед собой румяное лицо классика с капризно отвисшей губой. Распозналась и мелодия. Оскар Уайлд пропел голосом артиста Золотухина: «У меня жена-а, й-эх, красавица. Ждёт меня-а домо-о-о-ой, ждёт, печа-алится». И, опустив длинные накрашенные ресницы, зашептал — какую-то цитатную мешанину из Кольриджа, «Саломеи» и ещё чёрт знает откуда:

— She had dreams all yesternight of her own betrothed knight…[13]Принял ты любви залог, нас венчал Двурогий Бог… Это в твои уста я влюблена. Твои уста словно алая лента. Они словно гранат, рассечённый ножом из слоновой кости. Позволь мне поцеловать твои уста. Они словно киноварь, что моабиты добывают в копях Моава. Они словно лук персидского царя, украшенный киноварью, а на концах у него — кораллы. Дай!

— Ещё чего, — буркнул Паша, отстраняясь.

Он не то чтобы сильно испугался, но сделалось неприятно.

— А как же перстень, нас венчавший? — снова перешло на стихи видение. — И то касание щеки? Обет, безмолвно прозвучавший у снятой гробовой доски? Мы не расстанемся с тобой. Дай мне поцеловать твои уста!

Сон был такой несуразный, что Леньков его дальше и смотреть не стал. Перевернулся на другой бок, обхватил покрепче подушку и до самого будильника спал уже безо всяких сновидений.

Сидя у телефонного аппарата, Некрофорус разглядывал Артефакт, вертел рукой то так, то этак, но в пасмурном свете раннего утра изумруд сверкать не желал. Оставалось ещё полминуты. Паша собирался позвонить ровно в восемь, потому что пунктуальность — признак профессионализма.

Но вот длинная стрелка «брегета» коснулась верхней точки циферблата. Пи-пи-пи-пи-пи-пи-пи-пи-пи-пи, — быстро натыкал Леньков десять цифр, поглядывая на карточку (там было написано: «Joe Rinaldi, Crillon» и телефон гостиницы с номером комнаты). Рассеянно потянул с пальца перстень — и вздрогнул.

Ночью скарабей свободно вертелся вокруг сустава, а теперь засел намертво. Рука что ли опухла?

— That's you? — раздался в трубке жирный голос клиента. — Did it… did it go well?[14]

— Perfect. Just perfect[15], — ответил Паша, лихорадочно дёргая кольцо.

Проклятье! Оно и не думало слезать. При этом никакого отёка на безымянном пальце не наблюдалось.

— Have you got it? I mean, the… thing. You've got it?[16]

Клиент не мог скрыть возбуждения, и это было замечательно. Переход с зелёного лимона на англосаксонский был гарантирован, но как снять этого чёртова жука? Вот идиотизм.

— Мыло! — воскликнул Паша.

— Pardon?

— Sure, I've got it. It's right here, on my finger. Oh, you wouldn't believe how very, very special it feels[17], ворковал Леньков, двигаясь в направлении санузла. Включил воду, намазал палец мылом — и шёпотом выругался. — Shit!

Перстень не сдвинулся ни на миллиметр. У Паши на лбу выступила холодная испарина. Shit! Shit! Shit!

Мистер Ринальди что-то спрашивал, не мог уразуметь, в чём дело, а запаниковавший Некрофорус пытался оценить масштабы проблемы.

— Sorry. Cannot speak now. I'll get back to you[18], оборвал он кудахтанье американца и отсоединился.

Быстро набрал номер мотеля, где ночевал напарник.

— Тут заморочка, — объяснил Паша на понятном Кроту языке. — Маленькая, но реальная. Нужны твои золотые руки. Мигом сюда!

Но и золотые руки напарника не помогли. Протерзав Пашин палец минут десять, Крот объявил:

— Тухляк. Резать надо.

Некрофорус в ужасе спрятал руку за спину.

— Ты чего?!

Зазвонил телефон — наверное, уже раз в пятый. Это нервничал в своём «Крийоне» клиент. Трубку Леньков не снимал.

— Это ты чего. Лимон баксов!

— Да как я в больницу пойду? Что буду объяснять? Такое кольцо приметное! Весь персонал соберётся, звону будет!

— На хрена в больницу? — удивился Крот. — Чикну ножиком, и готово. Сунешь в пакет со льдом.

Паша вспомнил тарантиновский фильм «Четыре комнаты», всегда казавшийся ему ужасно смешным, и затрясся от страха.

— Разве тут в пальце дело? Это знаешь, какое кольцо? Залог любви, понял? — заорал Некрофорус, которому вдруг вспомнился сон. — Не отпустит он меня!

— Кто?

— Румяный!

— Не гони. — Крот уже доставал из кармана складной нож. — Одеколон есть? Прижечь. После пришьёшь обратно. Фигня, Паш. У нас один мужик тоже топором себе…

Леньков аж завизжал:

— «После пришьёшь!» Это ты меня пришьёшь, козёл!

Сдохну, точно сдохну, стучало у него в голове. От болевого шока, или кровь не свернётся, или ещё от чего-нибудь. Сто процентов. Пальцем тут не отделаешься. Румяный сказал: «Мы не расстанемся с тобой».

— Кротик, — жалобно сказал Леньков. — Давай объясним всё клиенту, а? Попрошу отсрочки. Чтоб не гноился, дам скидку. Процентов десять, а?

Прокаливая лезвие огнём зажигалки, Крот спокойно сказал:

— Сто штук баксов? Будешь дурить, чикну в сердце. А потом сниму перстак без одеколона. За сто штук — легко.

— Хорошо, — слабым голосом произнёс Паша. — Я только в баре льду возьму. И вина глотну для храбрости, ладно?

Он вынул из холодильника коллекционный «Дом Периньон» 1983 года. Заранее приготовил — добычу обмывать.

Хлопнул пробкой, отпил прямо из горлышка. Поперхнулся.

— Давай, режь.

Когда же Крот склонился над пальцем, со всей силы стукнул его увесистой бутылкой по макушке. Партнёр без звука рухнул лицом на ковёр, а Паша подхватил пиджак и кинулся вон из номера.

Часа два просто метался по Парижу, плохо соображая, куда и зачем идёт таким быстрым шагом. Город Паша знал плоховато и довольно скоро утратил всякое представление о том, где находится. Да это было и неважно.

В голове прыгал и бился панический вопрос: «Что делать? Что делать?» — и ответа на него не существовало.

С Кротом, конечно, вышла труба, но это-то ещё полбеды. Башка у могильщика крепкая, бутылкой такую не проломишь. Полежит, очухается, встанет. Деловому партнёрству, само собой, конец. Но мести кладбищенского головореза можно не опасаться. Достаточно поменять билет на обратный рейс, и Крот Некрофоруса никогда больше не увидит. У него даже нет Пашиного телефона. Так что пугал Ленькова не Крот.

В тоскливый ужас вгоняла полоска жёлтого металла, от которой ледяными волнами по всему телу шли пульсирующие сигналы. Было такое ощущение, что за утро кольцо сжалось ещё плотней. Паша со страхом посмотрел на пленённый палец и увидел, что тот распух, сделался багровым.

Леньков и не пытался найти этому явлению какое-нибудь научное объяснение. Во-первых, всякий человек, профессионально занимающийся литературой, знает, что в мире полно чертовщины. А во-вторых, слишком уж недвусмысленен был ночной сон.

Когда, в очередной раз свернув за угол, Некрофорус увидел перед собой ограду кладбища Пер-Лашез, он нисколько не удивился, скорее испытал облегчение. Судя по всему, шефство над отчаявшимся кандидатом наук взяла какая-то неведомая сила, приведшая его именно туда, куда следовало.

Нервной трусцой, задыхаясь, Паша пересёк некрополь и оказался у 89-го участка.

Могилу Оскара Уайлда было видно издалека — около неё толпились туристы. Одни щёлкали фотокамерами, другие стояли, уткнувшись носом в путеводители, а двое гомосеков в одинаковых гавайских рубашечках, опустились на колени и самозабвенно целовали памятник. Время от времени они подмазывали губы ярко-алой помадой и вновь принимались чмокать грязно-белый камень.

Паша сосредоточенно смотрел на красные колечки, которыми был испещрён постамент, и всё дёргал себя за кольцо. Почему-то он был уверен, что ответ придёт сам собой.

Он сделал шаг вперёд, поближе к Сфинксу, и вдруг почувствовал, что перстень чуть-чуть прокручивается. Снять его всё равно было невозможно, но давление явно ослабло.

— Scusi, — протиснулся мимо Некрофоруса один из целовальщиков — ему нужно было чмокнуть сфинкса в ступню.

Пришлось отступить назад — и в ту же секунду кольцо опять сжалось, определённо сжалось!

Тут-то Леньков наконец и понял, что нужно делать.

Какие понадобятся инструменты, Паша знал — слава Богу, не один год проработал бок о бок со специалистом. В слесарном магазине купил портативную циркулярку «Лазарро», которой можно резать даже камень, ещё взял два специальных домкрата, титановую лопатку, электроотвертку. Тента, конечно, не нашёл, но вместо него взял суперлегкую палатку фирмы «Рейнфорест» — такая прикроет не хуже, опять же оснащена колышками, которые удобно вбивать в землю.

Получилась довольно объёмная и тяжёлая сумка. Некрофорус даже боялся, что его могут не пропустить с ней на территорию кладбища, но, на его счастье, у ворот никто не дежурил, а дальше Леньков продвигался глухими, обходными аллеями.

С пяти часов засел в кустах на 19-м участке, куда почти не забредали посетители. Потом обнаружил неподалёку незапертый склеп какого-то нотариуса, современника генерала Буланже. Переместился туда.

Разложил на пыльном каменном полу палатку, прилёг. Миллиона было не жалко. Хотелось только одного — чтобы этот кошмар поскорее закончился. Паша дал себе слово: если избавится от проклятого перстня, по могилам больше лазить не будет. Никогда.

В половине одиннадцатого решил, что пора. Взвалил на плечо сумку. Пошёл.

Ночное кладбище было похоже на заколдованный лес. Над чёрными крестами и угрюмыми шпилями разливался мёртвый свет фонарей, где-то наверху поухивала ночная птица, а внизу, в траве, шебуршилась какая-то своя жизнь — пару раз Паша видел мерцающие зелёные огоньки. То ли кошки, то ли, наоборот, крысы. Но страху за последние сутки Леньков натерпелся такого, что пустяками его было уже не напугать.

Вот и распятье на могиле семейства Папёй. Рядом — белый куб Уайлдовой гробницы.

Стараясь ни о чём не думать и поменьше смотреть по сторонам, Паша взялся за работу. Получалось у него, конечно, хуже и медленней, чем у Крота, но всё же часа за полтора он дорылся до основания и кое-как установил домкраты. Рыть было легче, чем он ожидал — видимо, помогло то, что Крот вчера уже разрыхлил почву.

Протиснулся внутрь саркофага — еле-еле. Поразительно, как это они вчера разместились в этом узком пространстве вдвоём.

Каждую минуту Паша останавливался и пробовал снять кольцо. Оно не слезало, но давить перестало и довольно свободно елозило по суставу. Леньков был явно на правильном пути.

Зззик, зззик, — зажужжала отвёртка, выкручивая бронзовые болты. Смазанные накануне, они легко вышли из пазов.

Некрофорус с кряхтением снял тяжёлую крышку и крепко зажмурился, прежде чем посмотреть на мертвеца.

А что если вообще на него не смотреть?

Не открывая глаз, Леньков дёрнул перстень — и тот слез, причём легко, без малейшего сопротивления. Невозможно было поверить, что Паша столько с ним промучился!

Бросить в гроб — и дело с концом, подумал он. Можно даже крышку не закрывать, кто тут увидит?

Нет, лучше надеть туда, откуда снял, подсказал внутренний голос. Спокойней спать будешь.

И Паша чуть-чуть приоткрыл веки.

Уайлд лежал в гробу совершенно такой же, как прошлой ночью. Только показалось, что в уголках полных красных губ таится мягкая усмешка.

Дрожащей рукой Некрофорус протянул кольцо покойнику, словно ждал, что тот ответит встречным жестом.

Нет, покойник не шевельнулся. Но за спиной у Ленькова прозвучал тихий смешок.

— Два часа продрючился, руки-крюки. Однако влез-таки. Дай перстак-то.

Тяжёлая рука взяла Пашу за плечо, рывком развернула.

В щели лаза темнела коренастая фигура Крота. Лица его было не видно, только влажно блеснули оскаленные зубы.

Оцепеневший Паша безропотно протянул кольцо.

— Ты ляжь тут. Поспи, — сказал бывший напарник и толкнул Некрофоруса в грудь — вроде несильно, но тот с размаху сел в гроб, прямо на колени мертвецу, и взвизгнул.

— Не сядь, а ляжь.

Крот схватил Пашу за шиворот, приподнял и плюхнул прямо на Уайлда.

— Лежать!

— Кротик… Ну всё… попугал уже… Ты прости, что я тебя бутылкой… — залепетал Некрофорус, умоляюще хватая Крота за руки. — Я тебе за это долю подниму… Всё равно без меня не получится. Ты и клиента-то не знаешь.

Напарник легко поднял крышку, подержал на весу.

— Почему не знаю? Мистер Ринальди. На карточке написано. Я ему уж звякнул. Нормальный мужик, договорились.

— Да как ты мог с ним договориться, без английского?

— Don't worry, be happy, — сказал Крот с жутким акцентом, и крышка с грохотом захлопнулась.

Паша забился, упёрся в неё руками, но не сумел сдвинуть ни на сантиметр — должно быть, Крот уселся сверху.

Зззик, зззик, — донеслось снизу, справа. Потом слева. И ещё два раза сверху.

— Кро-о-о-тик! — завыл Паша и чуть не оглох от эха.

Откуда-то издалека раздался скрип металла о камень. Снимает домкраты, догадался Леньков и перестал кричать, потому что перехватило горло.

— Ты не захотел позволить мне поцеловать твои уста, — послышался тихий шёпот — совсем близко, в самое ухо. — Ну хорошо. Я поцелую их теперь. Я укушу их своими губами, как кусают твёрдый плод. Да, я поцелую твои уста.

 

 

Date: 2015-12-13; view: 232; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.009 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию