Песнь вторая 8 page

— Поцелуй меня; у вас, детей, все так чисто и естественно. Мальчик быстро, встав на цыпочки, целует щеку священника, открывает дверь и убегает в зловонную тьму. Кардинал засыпает на своей постели.

Иллитан, вождь повстанцев, до утра остановился в Энаменасе. Он своими руками задушил двух предателей, их детей выгнал из домов, а жен забрал себе. Трупы волочили в пыли по улице. Детей повстанцы прогнали, они, плача, проходят по кварталам нижнего города к освещенным кустам в садике борделя. Иллитан спит с двумя женщинами.

Серж крутится на постели; несчастный Одри лежит, дрожа, на своей постели, мать гладит его по голове, Бьетрикс — по животу. Одри, весь окутанный сетью слез и рыданий, стеная, понемногу переводит дыхание, словно бьющееся в грязи животное, загнанное и плененное. Теперь он волен убивать, насиловать, отдаваться мужчинам. Серж, склонившись над открытым окном, голый, простыня сползает на пол, трется щекой о ставень.

Напротив солдаты, отправляясь в засаду, складывают палатки. В теплой, напоенной запахом гнили ночи клацают застежки ремней. Под палатками одеяла, циновки, колышки — все в пятнах ржавчины; крыса, забрызганная дерьмом, бежит вдоль стен госпиталя, прыгает по невысоким цементным ступеням, протискивается в незапертую дверь: внутри, тяжело дыша, спят Гай Зодиак и Барклай; крыса подбегает к койкам, дергает зубами шнурки ботинок и края одеял, свисающих на пыльный пол, пьет из лужиц кофе и кровь, грызет остатки печенья, нюхает кровавые плевки и капли гноя; ладонь раненой руки Гая Зодиака свесилась с кровати, крыса вцепляется в повязку, тянет, бинт разматывается, Гай Зодиак, внезапно разбуженный, блюет на натянувшийся брезент раскладушки.

— Караул! Убийцы! Барклай, на помощь!

Крыса вцепилась в рану, Гай Зодиак кричит, трясет руку, крыса еще глубже вонзает свои острые зубы; Гай Зодиак бьет крысу здоровой рукой — зубы впиваются дальше, смыкаются на рваной ране. Барклай, голый, беспомощный, дрожащий, по ногам стекает моча, прыгает к подножию кровати; Гай Зодиак поворачивает ладонь, крыса, ударившись о бамбуковые планки москитной сетки, пищит. Молча подкрадывается Барклай, его раскрытый нож сверкает сквозь грязную сетку; Барклай присаживается на корточки, его ступни погружаются в теплые экскременты, он тянется сквозь сетку и удерживает руку Гая; крыса, оглушенная, не движется, Барклай бьет ее ножом по горлу, разжимает пальцами ее челюсти, вынимает зубы из раны и отрубает крысе голову; Гай Зодиак хрипит, на его лбу и обнаженной груди выступает черный пот, крыса падает сквозь рваную, окровавленную противомоскитную сетку; луна освещает сетку и руку, из которой струится свежая кровь; Барклай давит крысу ногой на цементном полу, он берет Гая на руки, выходит в ночь и несет раненого в центральный госпиталь, искромсанная рука Гая Зодиака бьется о голое бедро Барклая, Барклай гладит обгоревшие волосы Гая; меж пальцев его ног прыгают родившиеся три дня назад лягушата, покорные, суетящиеся, никому не нужные — рабы.

В центральном госпитале два солдата, сжимая в руках зеленые носилки, спят за белым столом, уткнувшись лбами в полированное дерево. Барклай укладывает Гая Зодиака на складную кровать.

Черное лицо Гая Зодиака запрокинуто, его бедра и живот окоченели, но он еще хрипит. На кафельном полу, среди осколков ампул, окровавленных обрывков бинтов и клочков ваты, пропитанных дерьмом, стонет полуголый повстанец; его штаны испятнаны прохладным илом, рот открыт, лицо опухло, под ногтями кровь. Два санитара проснулись.

Появляется военный врач, вокруг его шеи обмотан портновский метр; мучимый бессонницей, он до утра собирает шкафы с ящиками для медикаментов. Санитары подают ему бинты и флаконы, между делом пиная повстанца, чтобы тот молчал.

Гай Зодиак умирает, кожа его почернела, мышцы напряглись, сжатые губы набухли и прижались к зубам. На заре, поскольку для него не нашлось места в штабном вертолете, раз в неделю отлетающем в Экбатан, где врачи могли бы его спасти, он умер. Тогда санитары и часовые по возвращении из полицейского участка — они любят госпитальный кофе — набросились на повстанца, расцарапали ему лицо обломками ампул и гнутыми иглами для шприцев. Повстанец стонет, его колени дергаются, солдаты пляшут на его животе; Барклай, сидя на постели умершего, закрыл ему ладонью глаза:

— Не смотри на месть, Гай Зодиак, не смотри на их танец. Уходи под землю под их топот и смертную ярость.

Но не возвращайся, будь глух к их крикам.

Часовые оставили повстанца, они моют руки, причесываются; солнце заливает бараки, зажигает железо и медь. Санитары обмывают тело Гая Зодиака, промывают его рану, следы крысиных зубов на разорванной плоти, соскабливают гарь с ожогов; затем они одевают его в новую гимнастерку, относят его тело в кабинет командного пункта, покрывают его легким чистым флагом, капитан отдает ему честь, прикладывая ладонь к обгоревшему виску. Весь день писари, интенданты, маркитанты снуют перед телом, один из них поднимает знамя на лице:

— Скорее мертв, чем жив…

В центральном госпитале хрипит повстанец с отбитыми почками, вырванным глазом, разорванными губами; солнце жжет раны на его лице и животе.

Часовой, посланный капитаном, заходит и приканчивает его одной пулей из пистолета, одолженного у солдата — добровольца. Чуть погодя, часовые выносят труп и бросают его за бараки, на кучу навоза. Навозными вилами они накидывают на него солому и сено. Зубья вил скользят по шее повстанца, протыкают губы и брови; вынимая вилы, солдаты расширяют раны. Потом они вытирают вилы о солому. С другой стороны колючей проволоки голая девочка наблюдает за солдатами; она обгладывает кость; под эвкалиптами дерутся двое мальчишек, их руки и ноги царапают землю, отбрасывают сухое собачье и верблюжье дерьмо; один из них между ног другого, расставленных над его лицом, видит кость во рту девочки, он встает, бежит к девочке, хватает ее за плечи, вырывает кость у нее из рук, бьет ее по животу, девочка падает в пыль, двое мальчишек дерутся из-за обслюнявленной, покрытой пылью кости. Побежденный падает на неподвижное тело девочки, его ладонь проникает в рот ребенка, разрывает ее губы, потом опускается, мальчик встает и, держась за живот и плача, бежит к кустам, расцвеченным лохмотьями женщин и детей. Другой мальчик, усевшись на живот неподвижно лежащей девочки, гложет кость и рычит.

Часовой рядом с Сержем ходит тяжелыми шагами, прижав руки к бедрам. Кричат птицы, их крылья трепещут в дырах на стене. Серж думает о сердце Одри. Одри, счастливый, говорил:

— У меня пурпурники в груди.

Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь красную листву, нагревают подошвы сандалий Сержа, покачивающиеся в легком воздухе цветы осушают ночную влагу на его коленях и бедрах; на платформе, что возвышается над портом, Банделло, в гражданской одежде, склонился над играющими маленькими рабами, он достает из кармана своих джинсов агаты; маленькие рабы смеются, позволяют Банделло щекотать их между ног; он увлекает их за собой, заводит в заброшенный склад и закрывает там до вечера; дети стучат в стены своими кулачками, садятся к двери, там, где из-под нее проникает солнечный лучик; они бросают свои шарики, свои агаты на цемент, пропитанный бензином и навозом, и те блестят, пересекая солнечный луч; ночью Банделло, бесшумно приоткрыв дверь, хватает спящих рабов, затыкает им рты и ведет на мясной склад, где молодой сторож запирает их в ящик.

Энаменас встречает нового демократического лидера Экбатана. Восторженная толпа осаждает двери дворца и стадиона; корабли, крейсера, пароходы до вечера украшены флагами. Толпа следует за машинами кортежа; на проспекте Демократии Энаменаса, еще дрожащем от прохода толпы, голый мальчик с разорванным ухом роется в помойном бачке; он вытаскивает гнилые фрукты и отвратительные медовые пирожные, выброшенные толпой; его голова и плечи погружаются в чрево помойки; настороженные кошки, прижав животы к жести, царапают ему голову, мальчик ест прямо в бачке, разгрызая зубами отбросы, раздвигая руками праздничную блевотину; кошки вырывают куски у него изо рта.

Чуть позже, мальчик сидит во дворике, на который выходят ставни кухонь; служанки толкают и бьют его скалками; мальчик смотрит на рыбу, выброшенную одной из служанок на залитый цементом двор; кошка, изготовившаяся к прыжку на краю сливного желоба, мышцы напряжены, смотрит на рыбу и на мальчика. Мальчик кидается к рыбе, но быстрая кошка прыгает и хватает ее; она вскарабкивается на конек крыши и пожирает ее блестящую полоску. В полутьме кухни смеются служанки; рыбий хребет скользит по черепице и падает на цемент, мальчик хватает его пальцами, оборачивается к стене, присаживается на корточки; он сосет, грызет хребет, давится, бежит к колодцу, пьет; окна кухонь гаснут, служанки, с лентами в волосах, пересекают двор, закрывают на ключ клети и кладовые, где хранятся фрукты, мясо и зерно и уходят на праздник на стадион; они идут под шум громкоговорителей, и их груди покачиваются под надушенными блузами. Мальчик остался один; все еще тяжело дыша, он подходит к закрытым дверям, вдыхает запах наваленных, прислоненных к дверям фруктов и окороков, слизывает лужицы сока и крови, текущие из-под двери, следы, оставленные испачканными руками разносчиков на задвижках.

Серж после колледжа и купания в море бежит во дворец полиции; двери открыты, солдаты с накидками в руках толкутся на лестнице. Серж входит в комнату Одри, юноша встает с кровати, он позволяет матери и Бьетрикс одеть и причесать его:

— Он уезжает в тюрьму Элё в горах. Со вчерашнего дня ничего не говорит. Не хочет видеть никого из родни.

Всю ночь его лихорадило.

Бьетрикс, выйдя из комнаты, спустившись по лестнице в холл, проводит рукой по ружьям в пирамиде; для нее то, что служило для расстрела, еще дрожит, еще не остыло.

— Серж, ты не из тех, кто носит оружие. Мой зайчик, я хочу поехать с тобой в Элё, я жила бы в хибарке рядом с Центром и вечерами ласкала бы, целовала бы твои руки, еще дрожащие от отбойного молотка и всех этих рабских инструментов. Серж, и ты тоже убей и поехали с нами в Элё. Убей, во время агонии твоей матери они кричали под окнами, чтобы смягчить твоего отца и сделать его участником их бунта.

— Он убивал детей…

— Бьетрикс!

И вдруг Одри издает протяжный крик умирающего зверя.

Иллитан, вождь повстанцев, после соития, спит, лежа на взятых им женщинах, лицом к земле, запустив ладони в их тяжелые, влажные волосы, раскинув колени между их запыленных бедер и ног.

У входа в дом, опершись на открытую дверь, стоит на посту молодой повстанец с автоматом в руках; его глаза блестят под длинными ресницами.

На другом конце улицы группа настороженных детей наблюдает за часовым. При малейшем его движении они убегают.

Женщины, возвращающиеся с поля или реки с кувшинами и вязанками хвороста на головах, не решаются пройти перед домом, но молодой солдат заметил их и направил на них автомат; женщины разбегаются, потом собираются снова и бегут вдоль стены; под угрозой оружия они проходят вереницей перед повстанцем: тот гладит их руками и прикладом автомата по плечам и грудям, грубо запускает руку под платья, задирая их, разрывая ткань, хватает за плечи, за руки, за горло; ствол автомата обшаривает спины и животы, ремень обвивает шеи; солдат привлекает одну из женщин к себе, прижимает ее к двери, прогоняет других женщин; женщина роняет свой кувшин, тот разбивается на куски; Иллитан ворочается на своих женщинах, молодой повстанец отпускает ее, женщина остается у двери; Иллитан успокоился, солдат возвращается, прижимает женщину к себе, дверь скрипит под их тяжестью, солдат кусает женщину в губы, в плечи, коленом раздвигает ей ноги, прижимает ее руки к деревянной двери, впивается губами ей в рот; вокруг вздымается пыль; в сверкающих ручьях кричат дети; солдат упирается и овладевает женщиной.

За его спиной занесен кинжал, холодное лезвие поднимается, быстро скользит по шее и впивается в горло солдата; тот отрывается от женщины, его лицо бледнеет, синие, почти фиолетовые губы, раскрываются, он падает навзничь. Иллитан подбирает оружие, проворачивает кинжал в ране; сухой скрип лезвия о кость, ослепительный полдень, шум насекомых под палой листвой. Иллитан вынимает кинжал из кровоточащей туши; голые женщины в глубине двора встают, пятятся к стене, их накрашенные ресницы блестят из-под пальцев.

Иллитан вонзает кинжал в землю, дважды свистит, из дома напротив выходит молодой солдат:

— Убери этого предателя, унеси его в свой дом.

Он пинает ногой мертвую голову, поворачивается к женщине, берет ее за плечо и ведет на свое ложе, наваливается на нее, разрывает на ней платье, впивается в ее рот, делает знак рукой; две другие женщины подходят и ложатся по бокам, они говорят ему льстивые слова, ласкают его бедра, спину, грудь, член. Иллитан, навалившись на женщину, катается, крутится, стеная, по ней, стоящий член путается в лохмотьях платья; голова женщины катается в пыли; мухи, блестящие в лучах солнца, ползают между пальцев мужчины, между потных грудей женщины, садятся на черные от пота и краски брови. Два тела блестят в пыли, Иллитан скользит по женщине, его пальцы скребут землю, поднятая пыль оседает на плечи мужчины. Солдат оборачивается на мгновение, его сердце учащенно бьется, он прижимается животом к стене, ткань гимнастерки мнется, пачкается об известку; в дальнем конце деревни поет петух.

Ночью Иллитан выходит из дома, застегивает пуговицы, пряжки военной формы, зашнуровывает ботинки на усталых ногах, ткань липнет к его животу, к мокрым ляжкам. Ночь прохладна; солдаты выходят из домов и присоединяются к своему командиру; труп молодого повстанца брошен возле уборной, запрокинутая голова на грязной земле, горло и грудь покрыты кровавым месивом; он раздет до пояса; дверь уборной привязана веревкой; иногда оттуда на волосы казненного вытекает ручеек. За деревянной перегородкой звякают мелкие камешки, течение уносит их в водопад. Иллитан и его люди бегут среди кактусов, винтовки касаются горячего песка; птички с теплыми хохолками выпархивают из кустов, пролетают у солдат между ног.

Командир растолкал Крейзи Хорса, спящего на циновке. Солдаты поднимаются, застегивают ремни, берут винтовки из пирамиды и выходят из палаток. Все смотрят на лунное небо. Они идут вдоль пересыхающего русла, спотыкаясь о порожки, из-под которых выскакивают рыбы и гадюки; у воды копошатся букашки, открытые ракушки освещены луной. В одном месте из-за обвала русло реки наполнилось бурлящей водой. Колонна поворачивает направо, уходя от песчаного берега в заросли кактусов; здесь расположились приползшие с реки жабы — быки, солдаты наступают на них, ноги скользят, трепещут, солдаты подпрыгивают, некоторые оступаются, падают, винтовки цепляются за кактусы.

Крейзи Хорс идет за командиром, засунув ладонь между ног. Небо над ними — как скала, по которой ползают светящиеся звери. Внезапный шум; командир, сделав знак ладонью, ложится плашмя; солдаты один за другим бросаются на покрытую колючками землю, накрывая винтовки; на вершине холма, между светящимися верхушками кактусов, видны тени. Солдаты ползут по земле, сочащиеся обломки кактусов освежают их лица, иглы впиваются в подбородки. Тени на холме колышутся между кактусами. Тропа, по которой ползут солдаты, ведет на вершину холма. Повстанцы бегут, прыгают, легкие в своих сандалиях. Солдаты приближаются к вершине; в конце тропы они видят скачущие силуэты повстанцев; они стреляют, каждый — над плечом идущего впереди; один из них встает во весь рост, отскакивает в сторону с ручным пулеметом, устанавливает его между кактусами; другой солдат кидается в кактусы, открывает подсумок и заряжает пулемет; повстанцы — двое уже прошиты очередями пулеметов — бегут, прячутся в кактусах; пули разрывают кактусы; Крейзи Хорс, раненый в плечо, падает навзничь, потом встает, подбирает винтовку, снова падает на песок. Иллитан, прячась за трупом, обстреливает тропу, два солдата падают, воют, трутся животами о горячий песок; командир, Крейзи Хорс и два раненых солдата отступают к реке, скользят по дюне, снова поднимаются на холм и нападают на повстанцев с тылу; Иллитан один на холме, его рука, еще покрытая кровью молодого повстанца, дрожит на раскаленном стволе; три солдата окружают его и стреляют ему по ногам; Иллитан падает вперед, скрестив руки; трупы повстанцев вокруг него еще дрожат на разорванных пулями кактусах. Солдаты разоружают его; Крейзи Хорс берет себе кинжал:

— Командир, он весь в крови.

— Оставь его себе.

— Я буду резать им хлеб!

Плечо его болит, он потирает его ладонью другой руки; лицо его покрыто колючками; пуля прошла под мышкой, командир вынимает из кармана Крейзи Хорса платок и перевязывает им рану, потом спускается к двум солдатам, скорчившимся на тропе, кладет ладонь им на грудь, сердце не бьется; командир смахивает со лбов слипшиеся от крови волосы, расстегивает разлохматившиеся ремни, складывает пробитые пулями ладони на груди; наверху Крейзи Хорс и два других солдата бьют лежащего на земле Иллитана; они поднимают ему голову, подсовывают под нее кусок кактуса, потом три раза бьют его лицом о колючки:

— Не убивайте его.

Солдаты отходят, Крейзи Хорс наклоняется над трупом повстанца, другой солдат вынимает нож:

— Постой, этот мой, это я его завалил.

Губы убитого еще дрожат; Крейзи Хорс снова наклоняется, достает кинжал Иллитана, берет убитого за ухо и обрезает его у основания, отрезав и второе ухо, он кладет их в карман штанов, ткань вскоре темнеет, кровь, еще теплая, просачивается через ткань и течет по бедру Крейзи Хорса:

— Будто женская рука тебя ласкает.

Два других солдата отрезают у убитых уши, потом один из них хватает Иллитана за ноги и волочит к тропе, голова подпрыгивает на камнях. Когда солдаты увидели своих товарищей убитыми и искалеченными, они сорвали с Иллитана одежду и били его кусками кактуса, они расстегивали ширинки и мочились на его бритое лицо, на его израненную грудь.

Выместив злость на Иллитане, Крейзи Хорс бледнеет и падает без сознания к ногам товарищей. Продолжая тащить Иллитана за ноги, они подносят Крейзи Хорса к воде, омывают ему лицо. С первыми проблесками зари все — живые, мертвые, раненые — оказались у стен лагеря. Крейзи Хорс соскальзывает по стене на землю и погружается в забытье; под его ногами бегает мышь. Над головами солдат перелетают с дерева на дерево, порой издавая протяжные крики, крупные птицы; потом они исчезают в пепельно — сером небе. Часовой поднимает шлагбаум, солдаты входят в лагерь, только Крейзи Хорс остался спать на земле. Часовой поднимает его, относит в караулку и укладывает на стол. Часовые встают с циновок. Тот, чей пост находится у госпиталя, берет Крейзи Хорса на руки, начальник караула накрывает раненого дырявым одеялом. Часовой на вышке ожил, он складывает накидку, перешагивает защитный стальной лист и встает на черепицу; часовые выходят из караулки, в желудках тяжесть, в горлах першит, ноги разбиты, на губах — отвратительный привкус вина и кофе. Крепчающий бриз раскачивает эвкалипты; прибитый за горло к стволу старик, полусгнивший, полу — обглоданный, покрылся обильной росой.

Эхо, дым, взметенные ветром искры сражения достигли селения Бали, опочили на гранитных межевых столбах и пальмовых навесах, коснувшись лиц спящих на террасах, среди сушилок для гранат и инжира, детей. Мальчики спят голые на циновках, прижав колени к животу, временами оставляя ягодицы, измаранные фиолетовым дерьмом; перепачканные рты заполнены можжевеловой кашей, девочки прижимаются к матерям, их лбы и волосы повязаны пряно пахнущими платками. Табор между деревней с каменными домами и рекой, берега которой изъедены солью приливов, не спит; молодые мужчины играют музыку в шатрах разведенных женщин; дети с бритыми головами — лишь на темени оставлена прядь волос, посыпанная эбеновой пудрой — спят голые на песке, прислонившись щеками к пальмовым кольям; тех, кого мучают кошмары, мать поднимает за плечи и пальцами запихивает им в рот кипарисовый мед, привезенный из пустыни — его собрали и дали ей кочевники в последний день весны за ее тело, которое она отдала им в час рассвета в норе с раскрашенными стенами, устланной скошенной в долине травой; дети, едва мед касается их губ, начинают хныкать и кусать материнскую грудь. Два отряда повстанцев, сформированные из бывших мясников Тамрита, посланы в карательную экспедицию против деревни Бали, не подчиняющейся требованиям о вербовке повстанцев и уплате налогов; два сборщика были сброшены в реку в ночь накануне ежегодного отъезда в пустыню; они крадутся вдоль реки; когда луна взошла над сторожевой башней, амбаром и рыночной площадью Бали, слепя глаза дозорным и укрывая окрестности мглой, повстанцы бросились в поток; мокрые, задыхаясь, во ртах тошнотворный привкус железистой воды, одежда липнет к телам, члены сморщились, они цепляются за прибрежный тростник, бросаются вперед, выставив ножи; песок, в котором они вязнут, вздымаясь вверх от их ног, липнет к их голеням, коленям, бедрам, ягодицам; перед палаточной деревней они расходятся; каждый врывается в выбранный шатер; в одно мгновение женщины, дети, животные — все, что кричит — вырезано; затем повстанцы окружают шатер молодых мужчин — стариков, сидевших на корточках и моловших вздор у костра на берегу, они пинками столкнули в реку и утопили. Повстанцы сбивают шатер, кидают на него камни, избивают, оглушают мужчин и разведенных жен кольями, тела корчатся под осевшей тканью; из дыры высовывается женская ступня; колья ломают ноги мужчин, дробят их головы и члены; камни разрывают их животы и груди; вокруг залитых кровью шатров кружат собаки, повстанцы хватают их за хвосты, за уши и перерезают им горла; один из них раздирает ножом и ногтями голову молодого пса и привязывает ее к своей голове, связав на висках два окровавленных ремешка, пропущенных через открытую собачью пасть. Они топчут ногами то место шатра, откуда доносятся стоны женщин; из-под ткани пробиваются ароматы; повстанец с собачьей головой топчет ногами скрипку, прижатую к шее молодого мужчины; потом, присев на корточки, раздирает ткань и хватает зубами с разрытой земли, пропитанной запахом ладана, кусок масла с налипшим на него песком, он пожирает его, урча и сплевывая песок; когда он поднимается, все его лицо, горло, верх груди и плечи блестят от масла, он кладет ладонь на залитый холодным потом лоб и падает на кучу тряпок, камней и кольев; легкий ароматный ветер, прилетевший из садов на другом берегу Тлеца, овевает реку, тростник, гальку, олеандры; молодой повстанец приподнимается на локтях, вдыхает запах, на его губах и голой груди смешались масло и кровь, текущая изо ртов задушенных молодых людей, лежащих голова к голове; он встает, завязывает ремешок, удерживающий собачью голову, на своем окровавленном виске. Все бросаются прочь, они вытирают свои ножи о траву, лезвия скользят по фиолетовым цветам, в которых жужжат пчелы. В укреплении Тлец солдаты выводят пленных из свинарника, они привязывают их голыми к лестнице, прислоненной к стене уборной; новобранцев загнали в уборную и заставили их макать палки в дерьмо, а потом мазать этими палками по спинам и ягодицам пленных; радист крутит рукоятки настройки, ветер раскачивает переносные лампы, повешенные на веревку для сушки белья, качает тени членов и волос в паху пленных один из новобранцев всадил палку между ягодиц молодого пленного с перевязанной головой и разодрал ему жопу до крови; приставив палку другим концом к подножке уборной, вытирая ладони о бедра, он идет к лестнице, ведущей в казарму; там, между ног пьяных, блюющих солдат стоят ящики с пивом; он берет бутылку, зажимает горлышко зубами, пытается открыть пробку, но один зуб крошится; вскрикнув, новобранец выплевывает осколки; солдат — негр, развалившийся напротив, берет бутылку, кусает мокрую от слюны пробку, отрывает пробку и сплевывает ее в пах новобранцу, выпивает четверть бутылки и, отвернувшись, чтобы поблевать, кидает ее в живот молодого солдата, пена течет между ног, ткань вокруг набухшего члена чернеет; солдат, выпив, хватается за член двумя руками, давит его, прижимает к цементу лестницы; мухи пьют текущие из его глаз слезы; повстанец с перевязанной головой стонет; узлы веревок, которыми он привязан к лестнице, ослабли, он оседает и палка вонзается глубже; солдаты в изодранных гражданских пижамах спускаются по галерее, чтобы выпить; их растрепанные волосы шевелятся от вшей; палка, глубже войдя в тело, поднимает член и яйца; над укреплением пролетает стая серых журавлей; солдаты плюют в небо; солдат, оставшийся один в казарме, голый, сжимая член двумя руками, целует цветной снимок голой актрисы, он отрывает от фотографии губы, на которых остались следы типографской краски, со стоном, задыхаясь, переворачивается на живот на своем тюфяке, встает на колени, опираясь одной рукой, другой, сжимая член, начинает дрочить, склонив голову и глядя на член, краснеющий в тени живота.

Повстанцы в легких сандалиях, отгибая пальмовые ветви, скрывающие сады, выходят на окраинные улицы Бали, запах бобов и потаенный, но вырвавшийся наружу аромат опиума раздувают их ноздри, смягчают сердца и укрепляют руки. Они рассыпаются по спящему Бали; дозорные, ослепленные луной, всматриваются в реку; в тростнике синеватый дым костров, у которых грелись старики, тает в кровавом мраке. Повстанцы забираются на сторожевую башню и на амбар, вонзают ножи в спины дозорных, те оседают, скользя головой по саманным стенам из торфа и пальмовых ветвей; повстанцы одним движением ножа перерезают им горла, поднимают их и сбрасывают на окружную дорогу, тела разбиваются о белые камни, кровь и мозги стекают к реке, где к ним сползаются жабы. Повстанцы рассеиваются по деревне; проснувшиеся крестьяне хватают пальмовые колья, косы, деревянные сохи; повстанцы набрасываются на них, отнимают их деревянные орудия, сгоняют крестьян на центральную площадь; молодой повстанец с собачьей головой, единственный из отряда имеющий огнестрельное оружие, угрожает крестьянам пистолетом; иногда он приподнимает свою маску, и открывается его лицо, залитое кровью и мозгами; повстанцы вышибают двери, набрасываются во тьме на женщин, прижавшихся к саманным стенам, расстегивают ширинки и насилуют их, тут же убивая; иногда двое повстанцев одновременно вонзают свои ножи в живот ребенка, лезвия со звоном сталкиваются в пронзенных внутренностях. Молодой повстанец отдает свое оружие командиру отряда, тот с пеной у рта осыпает крестьян бранью; молодой повстанец, с собачьей мордой на голове отправляется грабить, своей маской он роется во вспоротых животах женщин, в перерезанных глотках детей; повстанцы бегают, пригнувшись, по улицам и домам; на террасе кричит голый ребенок, четверо повстанцев взбираются по углам дома, спрыгивают на террасу, хватают ребенка, четыре раза они подбрасывают его в воздух и расходятся; ребенок падает на саманный пол, его разбитые колени, спина, затылок синеют в лунном свете; один из повстанцев берет на сушилке топорик для подрубания веток инжира, он размахивает им, другие повстанцы расходятся, топорик перерубает горло, кромсает грудь, живот и колени; отрубленный член прилип к топорику, повстанец трет им у себя под коленом, член прилипает к ноге, повстанец трясет ею, осыпает ребенка бранью, в гневе пинает его голову, она отрывается от шеи, повстанец перерубает топориком мышцы, жилы и нервы шеи, хватает голову за волосы, вонзает свой нож в разрыв; повстанцы спрыгивают с крыши и присоединяются к другим, собравшимся на центральной площади; все дрожат, пряди волос приклеены к горлу кровью, руки сжимают обрывки ткани, разбитые игрушки, деревянные ложки; командир приказал крестьянам бежать вглубь деревни, вместе с повстанцами он заворачивает их в переулок и загоняет на деревенскую бойню; два зарешеченных окна и заколоченная дверь выходят на пропасть; командир приказывает высадить дверь двум молодым повстанцам, на шеях которых висят украденные коралловые ожерелья; он прислонился спиной к перегородке; моча испуганного старика струится по сточному желобу, покрытому запекшейся кровью, который делит помещение пополам и спускается под небольшим наклоном к высаженной двери; командир указывает на молодого крестьянина, к головной повязке которого прилипли несколько колючих цветков, двое повстанцев хватают его за волосы и толкают к командиру, руки которого рыжи от крови; командир бьет крестьянина кулаком по горлу, тут же хватает его за член, водит по нему рукояткой пистолета, потом, уперев рукоятку в член, он поворачивает ствол к горлу крестьянина, нажимает на спусковой крючок, пуля дробит челюсть, выбитые зубы сыплются на руку командира, двое повстанцев уводят крестьянина за плечи, командир бьет крестьянина ногой по почкам, повстанцы сбрасывают его в овраг, тело переворачивается в темноте, на приоткрытые на миг живот и бедра лохмотья крутятся вокруг тела — бросает бледный блик дождливая заря. Все крестьяне с разбитыми деревянными колотушками затылками и членами сброшены в пропасть, остался только отупевший от страха старик, сидящий в луже своей мочи — его поднимают силой и вгоняют ему в глотку качающийся на раме крюк; молодой повстанец с собачьей головой приносит из лавки ящики с лимонадом и мешки с мукой; пока все, развалившись на центральной площади, пьют и едят муку, засунув головы в мешки, несколько раненых женщин и детей выходят и пробираются вдоль стен домов, оставляя на самане глубокие кровавые следы; двое повстанцев, украсившие себя серьгами и ожерельями, вскакивают, бросаются на женщин, подминают под себя их разбитые, израненные тела; когда ветер освежает их потные лица, они встают — перед ними лежат окровавленные тела, лоскуты платьев прилипли к их гимнастеркам; детей, пытавшихся убежать, прикрывая двумя руками свои раны, прибили синими стальными гвоздями к стене кузницы, лицом на восход. Несколько грифов, охотившихся там, где ветер овевает скалы и плиты оникса, перелетели через овраг, и, вцепившись когтями в саман, стали рвать на части пригвожденные тела; перелетев террасу, они планируют вдоль улиц, бьют крыльями по спинам сидящих на корточках повстанцев, чьи лица перепачканы мукой и лимонадом; один из грифов парит над спящим на опорожненном мешке повстанцем с собачьей головой, он кружит, спускается, повстанец зевает, гриф взмывает вверх, струя помета попадает в открытый рот молодого повстанца. Шум крыльев стервятников разбудил офицера в укреплении Тлец, он спускается на пустынный плац; солдаты заперли пленных в свинарнике, тот, что был посажен на кол, извивается на навозной куче, сплевывая синюю слюну на руки товарищей, держащих его за плечи. В Бали стихли стоны, лежащие на земле повстанцы поднимаются. Заря купается в реке, грифы вылетают из тростников и со скал, некоторые несут в клювах куски мяса, перетянутые кожаным ремешком или кружевной тканью. На разоренных шатрах сверкает роса, грифы разрывают смятую ткань, обнажая втоптанные в песок тела с пробитыми кольями животами. Офицер пинает ногой разбитые бутылки, он входит в помещение поста, взбирается по лестнице на вышку; заспанный часовой дрожит, лицо покрылось росой, в уголках губ — следы от сладкого кофе; офицер, прижавшись к груди солдата, быстро целует его в этот кофейный след, их ресницы сплетаются, офицер кладет руку на член солдата, тот свою — на его бедро: «Ветер пахнет кровью, господин лейтенант». Офицер подталкивает, бережно укладывает солдата на защитный лист, прижимает его чресла к стали, бедрами и рукой трется о затылок, запрокинутый в луче прожектора; на лишенном теней лице солдата проявляются порезы от бритвы, засохшие слюна и сопли, укусы москитов, остатки их экскрементов и семени, волоски, которые солдат, запустив руку в штаны, оторвал от пряди над своим набухшим членом и приклеил, покатав в ладонях, к потным щекам; офицер целует ранки, сдувает волоски к ноздрям солдата, его язык протыкает панцирь из засохших соплей у входа в ноздри и копошится в них; член солдата упирается в его бедро, его член — в бедро солдата; оставленный пулемет крутится на ветру: