Глава 18. От военного коммунизма к нэпу 4 page

Новая промышленная политика, повсюду приветствуя создание трестов, способствовала более широкому внедрению этого принципа. В результате декретов СТО в августе 1921 г. появились на свет первые два треста (в то время все еще называемые "союзами"): один – объединявший текстильные фабрики, другой – деревообрабатывающие предприятия беломорского региона. По своему статусу они были обязаны вести расчеты доходов и расходов, в то же время им разрешалось (хотя явно в качестве исключения) покупать предметы снабжения и продавать свою продукцию на открытом рынке [32]. Они считались примером для подражания; и с октября 1921 г. процесс формирования трестов пошел быстрее. На IX Всероссийском съезде Советов в декабре 1921 г. новый председатель ВСНХ Богданов объявил, что на настоящий момент было создано 15 крупнейших трестов (теперь это слово использовалось свободно) [33]. В сентябре 1921 г. еще одна комиссия была направлена по распоряжению СТО на Дон. В результате ее работы только 288 шахт остались под управлением государства (267 из них – действующие) и были объединены в новый трест – Донуголь; остальные 400 были сданы в аренду или

закрыты [34]. Летом 1922 г. другие угольные бассейны и нефтяные промыслы были объединены в тресты по аналогичному образцу. Эти отрасли промышленности подвергались наиболее тщательному процессу концентрации и объединения в тресты. Однако те же процессы рационализации применялись в отношении легкой промышленности. Из 1000 предприятий в кожевенной промышленности, ранее находившихся под управлением Главкожа, 124 предприятия были изъяты и объединены в группу кожевенных "трестов", а остальные сданы в аренду или закрыты; однако эти 124 единицы в своих соответствующих областях давали от 70 до 88 % всей продукции [35]. К концу августа 1922 г., когда процесс создания трестов был практически завершен, их число достигло 421, включая по 50 трестов в текстильной, металлургической и пищевой отраслях промышленности, свыше 40 – в кожевенной, 35 – в химической и 20 – в электротехнической отрасли промышленности. В среднем каждый трест объединял около 10 предприятий. В 380 трестах, по которым имеются подробные статистические данные, работало 840 тыс. рабочих, из них 525 тыс. – в текстильных и металлургических трестах. Эти цифры не охватывают крупные угольные и нефтяные тресты [36]. Крупнейшими были Иваново-Вознесенский текстильный трест, на котором работало 540 тыс. рабочих [37], а также ГОМЗ (Государственное объединение машиностроительных заводов. – Ред.) и металлургический трест Югосталь, на которых было задействовано 48 тыс. и 41 тыс. рабочих соответственно. Общее число трестов, на каждом из которых работало свыше 10 тыс. человек, составляло 21 [38]. Государственные тресты стали основной формой организации фабричной промышленности в советских республиках.

Поначалу переход на хозрасчет отставал от процесса формирования треста. Декретом от 27 октября 1921 г. было проведено различие между двумя категориями государственных предприятий – теми, которые перестали в какой-либо форме получать от государства субсидии или припасы, и теми, которые все еще зависели от государственной помощи, наиболее распространенной и важнейшей формой которой было прямое обеспечение рабочих продовольственными пайками из Наркомпрода. Первой категории, к которой вскоре стало принадлежать большинство государственных предприятий, было дано право свободно, без каких-либо ограничений реализовывать свою продукцию на рынке; вторая категория, которой принадлежали главным образом ведущие секторы тяжелой индустрии, могла на основании специальных соглашений получить разрешение реализовывать до 50 % своей продукции на рынке, хотя в любом случае она должна была отдавать предпочтение государственным учреждениям, а затем кооперативам по сравнению с частными потребителями [39]. Разрешение реализовывать часть продукции на рынке предоставлялось с готовностью, и эта практика получила особое благословение партийной конференции в декабре 1921 г. [40] 21 марта 1921 г. был предпринят далеко идущий шаг: на коммер-

ческую основу была поставлена топливная промышленность. Это означало, что промышленные предприятия больше не получали топливо от государства, а должны были покупать его у Главного топливного управления; с другой стороны, рабочие топливной промышленности больше не получали продовольствие от государственных органов [41]. Вполне очевидно, что этот решительный приказ был подвержен определенным исключениям. В самом декрете оговаривалось продолжение бесплатных поставок топлива железнодорожной администрации, а позднее была сделана оговорка о продолжении поставок продовольствия шахтерам Донецкого бассейна [42]. Но для большей части промышленной сферы переход на "коммерческие начала" был в основном завершен до окончания 1922 г.

Осенью 1922 г. при подготовке нового Гражданского кодекса были предприняты первые серьезные попытки определить юридический статус новых трестов. Они отличались от государственных промышленных предприятий или групп таких предприятий времен военного коммунизма тем, что не зависели от прямого управления со стороны правительственного органа (ВСНХ или его главков и центров) и отвечали за свои отдельные прибыльно-расходные счета. С другой стороны, у них не было в то время фиксированного капитала, и они не являлись юридическими лицами. В 19-й статье Гражданского кодекса специально предусматривалось, что "государственные предприятия и их объединения, переведенные на хозяйственный расчет и не финансируемые в сметном порядке, выступают в обороте как самостоятельные и не связанные с казной юридические лица", а следовательно, такие объединения подлежали обычному действию закона; за их долги отвечает лишь имущество, состоящее в их свободном распоряжении, включая рабочий капитал, но не постоянный капитал, который остается национальным достоянием. Наконец, декретом от 10 апреля 1923 г. был определен и урегулирован на этих началах статус трестов.

"Государственные тресты, – говорилось в 1-й статье декрета, – являются государственными промышленными предприятиями, которым государство предоставляет самостоятельность в производстве своих операций согласно утвержденному для каждого треста уставу и которые действуют на началах коммерческого расчета с целью извлечения прибыли".

Государство не брало на себя ответственности за долги этих трестов, за исключением случаев, когда трест находился под непосредственным контролем государства, и оно не было обязано покрывать какие-либо возможные потери. Прибыль начислялась государству после определенных уставных вычетов. Каждому тресту назначалась теперь сумма в качестве его постоянного капитала, и из прибыли ежегодно вычитался определенный процент за его амортизацию; четвертая часть получаемой прибыли шла тресту, 22 % – в культурно-бытовой фонд для улучшения условий жизни рабочих, 3 % – для распределения в виде премий

среди администрации, служащих и рабочих. Тресты располагали полной свободой покупать и продавать на открытом рынке, однако им вменялось в обязанность отдавать предпочтение государственным органам в качестве потребителей или поставщиков, правда, при условии, если предлагаемые или запрашиваемые цены были одинаково приемлемыми [43]. Повсеместно акцент делался на элемент прибыльности, подразумеваемый хозрасчетом: то, что поначалу рассматривалось как инструмент рационализации и критерий ценности, развилось в новый материальный стимул промышленного производства.

В сельском хозяйстве НЭП очень скоро создал необходимые стимулы производства, которые подтолкнули Советскую Россию на путь экономического возрождения. В промышленности достижения были не такими быстрыми, менее выраженными и опасно односторонними. Его первоначальной целью было предложить крестьянину быструю и достаточную отдачу за его продукты, и процесс его реализации протекал в русле партийной резолюции, принятой в мае 1921 г. Сообразно этой точке зрения, он прежде всего стимулировал ту мелкую сельскую и местную промышленность, которая производила непосредственно для крестьянина и требовала небольших или вообще не требовала капиталовложений для обеспечения или восстановления предприятия и чью продукцию можно было быстро обменять на сельскохозяйственные продукты. В области фабричной индустрии он поощрял потребительские отрасли промышленности, продукцию которых можно было быстро мобилизовать для обмена по сравнению с отраслями производства средств производства, чьи выгоды для хозяйства реализовывались в более отдаленном будущем.

Все эти цели удовлетворялись за счет возврата к частному предпринимательству и свободному рынку, который в примитивных условиях российской экономики мог удовлетворять лишь непосредственный и элементарный потребительский спрос, за исключением некоторых долгосрочных капитальных потребностей. Почти повсеместно промышленное производство в 1920 г. достигло самого низкого уровня, составив всего 16 % уровня 1912 г. [44] Однако подъем с этого уровня был очень неравномерным. Выпуск продукции мелкой промышленности (сельской и кустарной), достигавший в 1920 г. немногим более четверти объема 1921 г., поднялся в 1921 г. до 35, а в 1922 г. – до 54 %. С другой стороны, производство в крупной промышленности, которое в 1920 г. упало до 15 % уровня 1912 г., поднялось в 1921 г. всего до 17, а в 1922 г. – до 20 %) изнутри крупной промышленности наилучшие результаты были показаны отраслями легкой промышленности, производящими товары широкого потребления, рассчитанные непосредственно на крестьянина. Кожевенная была единственной отраслью промышленности, которая за эти годы достигла в производстве показателей 1912 г. [45] Хороших резуль-

татов, однако, достигла и текстильная промышленность: производство шерстяных изделий поднялось с 36 % в 1928 г. к уровню 1912 г. до 55 % в 1922 г., хлопчатобумажных (основной источник сырья для которых – Туркестан – был недосягаем в течение более двух лет) – с 6,5 % в 1920 г. до 15,5 % в 1922 г. и льняных тканей – с 35 % в 1920 г. до 72 % в 1922 г. Среди отраслей тяжелой индустрии горнодобывающая промышленность, достигавшая в 1920 г. менее 33 % выпуска 1912 г., снизила объем производства в 1921 г. до менее чем 30 % и повысила его до всего лишь 36 % в 1922 г. Только нефтяная промышленность пережила поразительный подъем – с 16 % в 1920 г. до 39 % в 1922 г., причем здесь низкие цифры 1920 г. были результатом прежде всего военных событий двух предшествовавших лет. Но наиболее показательными были результаты в металлургической промышленности – крупнейшей отрасли промышленности дореволюционной России, служившей фундаментом для всей крупной индустрии. Здесь выпуск в 1920 г. не превышал 6 % объема 1912 г., поднявшись в 1921 г. до 9 % и вновь упав до 7 % в 1922 г. Согласно сообщению, сделанному на XII съезде партии в апреле 1923 г., промышленность в целом, несмотря на меры по рационализации, все еще работала на 30 % своих производственных мощностей [46].

Советская промышленность в начальный период НЭПа была подвержена влиянию двух противоречивых факторов. Во-первых, НЭП с самого начала означал политический курс не только уступок крестьянству, но и уступок за счет пролетариата или по крайней мере уступок, не оставлявших места для соответствующего внимания промышленности; в силу этого его первое воздействие на индустрию в целом должно было оказаться обескураживающим. Во-вторых, стимулируя спрос на потребительские товары, он нарушил баланс внутри самой промышленности.

Первый из этих факторов почти тотчас же проявился в кризисе цен на промышленные товары. В течение всего периода военного коммунизма официально устанавливаемые цены постоянно регулировались таким образом, чтобы благоприятствовать производителю промышленных товаров. С другой стороны, огромный спрос на продовольственные товары на "черном рынке" сдвигал чашу весов в противоположном направлении таким образом, что, скажем, пуд ржи обменивался на гораздо большее количество кожи или хлопчатобумажных тканей, чем до войны. Поэтому, когда контроль был снят, вполне естественной была тенденция цен в пользу сельскохозяйственного производителя. И то, что эта тенденция не только имела место, но и проявилась в более интенсивной и радикальной форме, чем можно было предвидеть, объяснялось специфическими условиями, сложившимися как в деревне, так и в городе. В деревне чрезмерные налоги военного коммунизма лишили крестьянина всех резервов, и катастрофически низкий урожай 1921 г. помешал многим районам страны воспользоваться преимуществами НЭПа, а отсюда спрос на промышленные товары оказался не-

ожидание низким, причем спрос в городах на и без того истощенные запасы продовольствия был еще более высоким, чем прежде. Впервые за многие годы крестьянин был поставлен в положение, когда благодаря НЭПу он мог после удовлетворения потребностей своей семьи и сборщика налогов продавать излишки продуктов по своей собственной цене. Те крестьяне, у кого зимой 1921/22 г. появились излишки на продажу, почувствовали свою силу и были полны желания вознаградить себя за все страдания, причиненные им городом во время военного коммунизма.

Положение промышленности было более сложным. Свобода торговли и ослабление государственного контроля при НЭПе, который стимулировал и поощрял крестьянина, означали нечто совершенно различное для крупной промышленности, вдруг оказавшейся вынужденной полагаться на свои собственные ресурсы и на капризные милости хозрасчета: начиная с осени 1921 г. все большее число предприятий лишались государственных кредитов и государственных поставок сырья и продовольствия и были вынуждены обходиться без посторонней помощи. Даже для самых мощных из них перспективы были мрачными. После семи лет заброшенности состояние оборудования достигло самого низкого уровня, и вряд ли можно было дальше откладывать процесс восстановления. Финансовые ресурсы были на нуле, а кредиты почти недоступны [47]. Необходимо было изыскивать ресурсы для покрытия текущих расходов и для выдачи зарплаты рабочим (наличными или натурой), большинство из которых оказались теперь лишенными прямых государственных поставок. Активы оказались в тесной зависимости от запасов сырья, которые можно было пополнить только по рыночным ценам и из запасов готовой продукции; для большинства предприятий последняя была фактически единственным ликвидным средством [48]. Следовательно, острая потребность в рабочем капитале, возникшая в результате прекращения государственной поддержки, могла быть удовлетворена лишь за счет продажи запасов готовой продукции в экстенсивных масштабах. Процесс ликвидации стал к концу 1921 г. настолько заметным явлением, что приобрел название в виде жаргонного словечка "разбазаривание" [49].

Эта вынужденная попытка ликвидировать запасы на жестком и негибком – рынке привела к естественному результату: резкому падению цен на промышленные товары. Как следствие НЭПа, государственная промышленность больше не функционировала под единым управлением; она распалась "на отдельные, почти ничем друг с другом не связанные единицы", причем "безудержная конкуренция" между этими единицами, которые, подчиняясь новому коммерческому духу, вели себя по отношению друг к другу как на аукционе (лишь бы реализовать свои товары), усугубляла это падение [50]. Его масштабы частично и на короткое мгновение скрадывались продолжавшейся инфляци-

ей, однако становились очевидными при сравнении цен на промышленные и сельскохозяйственные товары, когда нехватка последних автоматически вела к повышению цен на них. Например, на 1 января 1921 г. аршин хлопчатобумажной ткани стоил 4 фунта ржаной муки, коробка спичек – 0,23 фунта, а фунт сахара – 11,55 фунта; в течение первых четырех месяцев 1921 г. стоимость этих товаров в пересчете на муку упала больше чем на 50 %, составив на 1 мая соответственно 1,68, 0,09 и 5,07 фунта [51]. Индекс цен на 12 сельскохозяйственных и 12 промышленных товаров показывал, что стоимость первых поднялась со 104 единиц на 1 января 1922 г. (принимая уровень 1913 г. за 100) до 113 единиц на 1 мая 1922 г., в то время как ценность промышленных товаров за тот же период упала с 92 до 65 единиц [52]. Таким образом, разрыв между стоимостью сельскохозяйственных и промышленных товаров, достигший своей крайней точки в мае 1922 г., был вызван главным образом не столько увеличением стоимости сельскохозяйственных продуктов, сколько падением стоимости промышленных товаров. О положении в промышленности заявил во весь голос Шляпников, выступая на XI съезде партии в марте 1922 г.:

"Конъюнктура рынка такова, что она бьет нас мы не можем выдержать. Нам сейчас необходимы деньги, и в погоне за ними мы создаем такую анархию даже на голодном металлическом рынке, что продажная цена не окупает себестоимости голодной заработной платы – так низко падают цены на изделия" [53].

По некоторым расчетам того времени, в мае 1922 г. хлопчатобумажная ткань продавалась по цене в два с лишним раза меньше стоимости ее производства [54], а текстильная промышленность в финансовом отношении занимала более прочные позиции, чем многие другие отрасли промышленности. Это был период, как писал впоследствии один из советских экономистов, "диктатуры ржи и расточения нашего государственного промышленного капитала" [55].

Эти результаты, возможно, отвечали насущным задачам НЭПа, который был призван предложить крестьянину приемлемое возмещение за его труд. Но они были катастрофическими для советской промышленности, руководители и директора которой были вынуждены остро реагировать на них. Реакция была удивительно схожей с той, которая возникала в аналогичных ситуациях при более нормальных формах капитализма. В марте 1922 г., когда падение зашло далеко и Ленин объявил о том, что "отступление" близится к концу, началось формирование синдикатов, в задачу которых входило объединить и монополизировать весь торговый аппарат отдельно взятой отрасли промышленности. В течение трех месяцев тресты во всех ведущих отраслях индустрии объединились, чтобы по такому образцу создать синдикаты, на долю которых приходилось от 70 до 100 % производства соответствующих отраслей [56]. Возросшая торговая мощь, приобретенная благодаря этим организациям, явилась

главным фактором, который остановил упорное падение цен на промышленную продукцию и после мая 1922 г. повернул этот процесс вспять. Председатель ВСНХ откровенно охарактеризовал синдикаты "как органы, которые строились нами для защиты коммерческих интересов, в первую очередь интересов наших трестов", и заявил, что они "сыграли свою роль в отдельных случаях и уничтожили конкуренцию, позволив поднять цены на целый ряд продуктов" [57]. К августу 1922 г. положение было восстановлено так, что соотношение между промышленными и сельскохозяйственными ценами было примерно таким же, как в 1913 г. С того времени под совместным воздействием лучшей организации промышленности и богатого урожая цены вновь начали двигаться в разных направлениях, только на этот раз в противоположном смысле, то есть в пользу промышленных и против сельскохозяйственных товаров. Стрессы, вызванные этим новым расхождением, получили в советской истории известность как "кризис ножниц" 1923 г.

Вторым фактором НЭПа, оказавшим неблагоприятное влияние на промышленную сферу, был импульс, приданный рынком легкой потребительской промышленности за счет тяжелой индустрии, и это явление, чей негативный эффект не был столь непосредственным, повлекло за собой серьезные долгосрочные последствия. Результатом НЭПа явилось не только расширение тех форм мелкой или кустарной промышленности, которые оставались в частных руках и ближе всего подходили к мелкобуржуазному хозяйству крестьянина и дальше всех отстояли от крупномасштабной фабричной индустрии, но и стимулирование в сфере крупномасштабной индустрии тех отраслей легкой промышленности, чья продукция находила немедленный~шр6с в ущерб отраслям тяжелой промышленности, которые традиционно являлись оплотом промышленного пролетариата и основным ключом к индустриализации страны и к социалистической реконструкции. К концу 1922 г. тревожные нотки о будущем тяжелой индустрии раздавались со всех сторон. V Всероссийский съезд профсоюзов в сентябре 1922 г., отметив оживление в ряде отраслей производства, которые полагались на свободный торговый рынок, зафиксировал, что базовые отрасли промышленности, которые сами по себе определяют курс развития народного хозяйства в целом (были названы транспорт, горнодобывающая и металлургическая, машиностроительная и электротехническая отрасли промышленности), продолжают переживать самый тяжелый кризис, и провозгласил восстановление крупной промышленности и транспорта безотлагательной задачей республики [58]. Два месяца спустя Ленин, посвятив свою речь на IV конгрессе Коминтерна защите НЭПа, обратил внимание на тот же контраст между "общим подъемом" легкой промышленности и тем, что "положение все еще остается тяжелым" в тяжелой промышленности, и сделал вывод:

"Спасением России является не только хороший урожай в крестьянском хозяйстве – этого еще мало – и не только хорошее состояние легкой промышленности, поставляющей крестьянину предметы потребления, – этого тоже еще мало, – нам необходима также тяжелая индустрия. Тяжелая индустрия нуждается в государственных субсидиях. Если мы их не найдем, то мы, как цивилизованное государство, – я уже не говорю, как социалистическое, – погибли" [59].

Ленин в своем последнем публичном выступлении по экономическим вопросам изложил в самой простой и наиболее ясной форме фундаментальную проблему, созданную двумя годами НЭПа.

Последствия этих опасений были настолько тревожными и слишком далеко идущими, чтобы с ними легко было согласиться. Осенью 1922 г. плохое состояние тяжелой индустрии проявилось в серии жалоб на скудную кредитную политику Государственного банка. Председатель ВСНХ Богданов в пылу атаки на Наркомфин во ВЦИК утверждал, что шахты Донецкого бассейна настолько сильно нуждаются в кредитах, что были вынуждены увольнять шахтеров за неимением наличных для выдачи им заработной платы [60]. Более того, нехватка кредитов была главной темой его доклада о промышленности на X Всероссийском съезде Советов в декабре того же года [61]. Официальный же оратор все еще придерживался довольно оптимистической точки зрения. Каменев твердо заявил, что "время принципиальных политических споров прошло. К счастью для нас, вопрос о новой экономической политике перестал быть вопросом принципиальным, перестал быть спорным, перестал нуждаться в объяснении"; и, хотя немного погодя он признал, что "нэп борется против... государственной промышленности", он выразил уверенность, что Советская власть достаточно сильна, чтобы "держать нэп под своим контролем" [62].

Сокольников, народный комиссар финансов, вновь выразил непоколебимую веру в хозрасчет. Промышленность не может больше функционировать за счет бюджета; государство не может больше отвечать за выплату содержания промышленным рабочим или за обеспечение их пайками; отношение государства к промышленности может быть только отношением потребителя, выплачивающего полную цену за то, что он покупает. Таким образом, был доведен до логического завершения разрыв между государством и промышленностью, которая, "продает ли она на рынок, или государству, должна продавать на таких условиях, которые позволяли бы ей восстанавливать элементы своего производства". Сокольников даже изложил аргумент в пользу того, что, поскольку индустрия зависит от покупательной способности крестьянина, лучшим способом поддержки индустрии является поддержка крестьянину [63]. Ларин возразил Сокольникову от имени промышленности, а еще один делегат назвал индустрию "пасынком Наркомфина" [64]. Но никакое изменение к

лучшему не было возможным при существовавшем толковании НЭПа. Восстановив рыночную экономику, НЭП восстановил взаимозависимость различных элементов хозяйства на известных началах капиталистического порядка. Прямое вмешательство государства с целью оказания помощи тяжелой индустрии противоречило новым принципам. Полемика, которая должна была определить судьбу промышленности и направление промышленного производства, должна была вестись в области коммерческой и финансовой политики.

[1] "Мелкая" промышленность охватывает три основные категории производства: ремесленники, работающие самостоятельно на себя, без привлечения или с привлечением одной-двух пар наемных рабочих рук; "домашнее" или сельское производство (кустарная промышленность), в которой крестьяне и члены их семей заняты неполный рабочий день, и производственные кооперативы, объединяющие и организующие работников одной из двух названных категорий. В "мелкой" промышленности использовались исключительно самые простые машины, и она была преимущественно сельской в отличие от фабричной промышленности городов.

[2] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 220-221.

[3] Там же, с. 270; "Собрание узаконений, 1921", № 44, с. 223.

[4] "Труды IV Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1921, С. 42, 53.

[5] "Четвертый Всероссийский съезд профессиональных союзов", 1921, т. 1 (пленумы), с. 49,115. Делегат с юга России на V съезде профсоюзов в сентябре 1922 г. жаловался, что в то время, как крупная сигаретная фабрика в Ростове увольняла своих рабочих, местное мелкое производство сигарет процветало и очень быстро расширялось ("Стенографический отчет пятого Всероссийского съезда профессиональных союзов", 1922, с. 91-92).

[6] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, с. 306.

[7] "ВКП(б) в резолюциях...", 1941, т. I, с. 397.

[8] "Собрание узакрнений, 1921", № 47, ст. 230.

[9] Там же, № 48, ст. 240. Этот декрет представляет собой прекрасную иллюстрацию двусмысленности термина "национализация", как он использовался в тот период. Все промышленные предприятия (за незначительным исключением) были "национализированы" в юридическом смысле этого термина декретом от 29 ноября 1920 г. Очевидно, в декрете имелось в виду, что предприятия, до сих пор не взятые государством в административном плане, не подлежали национализации. 14 июня 1921 г. Наркомат юстиции выступил с разъяснением по этому вопросу, сделав логическое заключение о том, что предприятия, не национализированные до 17 мая 1921 г., "не считаются национализированными" ("Новая экономическая политика...", с. 38—40). Очередная попытка покончить с этой неразберихой была предпринята декабрьским декретом 1921 г., из которого явствовало, что решение о том, является ли конкретное предприятие национализированным или нет, принимается президиумом ВСНХ ("Собрание узаконений, 1921", № 79, ст. 684). Тем же декретом предусматривалась денационализация предприятий, на которых работало менее 20 человек и которые уже были национализированы, в случае если они не используются эффективно государственными органами.

[10] Там же, № 53, ст. 322; № 58, ст. 382.

[11] Там же, ст. 323.

[12] "Труды IV Всероссийского съезда Советов народного хозяйства", 1921, с. 12.

[13] См. гл. 17.

[14] Телеграмма и циркуляр ВСНХ губернским совнархозам с предупреждением против огульной сдачи в аренду и с просьбой подождать выхода в свет декрета опубликованы в: "Новая экономическая политика...", 1921, с. 45—46.

[15] "Собрание узаконений, 1921", № 53, ст. 313.

[16] Приведенные статистические данные взяты из: Милютин. На новых путях, 1923, т. III, с. 69-84; статистические данные, приведенные на XI съезде партии в марте 1922 г. ("Одиннадцатый съезд РКП(б)", 1936, с. 268), показывают большее число сданных в аренду предприятий, на которых работало в среднем меньшее число рабочих.

[17] "Известия Центрального Комитета Российской коммунистической партии (большевиков)", № 34,15 ноября 1921 г.

[18] "Десятый Всероссийский съезд Советов", 1923, с. 20.

[19] Я.С. Розенфелъд. Цит. соч., с. 211-212.

[20] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 45, с. 289.

[21] "Собрание узаконений, 1921", № 59, ст. 403, "Наказ" был подготовлен ВСНХ ("Пять лет власти Советов", 1922, с. 318) и может рассматриваться как первое "воздание по заслугам" крупной промышленности после шока НЭПа. Он принял скорее форму политической директивы, чем законодательного акта, но такие официальные заявления обычно включались в официальные сборники декретов и носили такой же обязательный характер.

[22] Там же, № 63, ст. 462.

[23] См. выше, с. 252-253.

[24] См. выше, с. 248-249.

[25] См. выше, с. 271-272.

[26] В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 44, с. 218.

[27] "Финансовая политика за период с декабря 1920 г. по декабрь 1921 г.: Отчет к IX Всероссийскому съезду Советов", 1921, с. 60-61. Бывший председатель ВСНХ Рыков писал в то время, что существовавшие статистические данные не позволяют вести "и речи о настоящем хозрасчете" и что "у нас пока нет даже данных для установления основного капитала" (А.И. Рыков. Статьи и речи, т. II, 1928, с. 97).

[28] "На новых путях", 1923, т. III, с. 133-137.

[29] "Известия Центрального Комитета Российской коммунистической партии (большевиков)", № 32, 6 августа 1921 г.

[30] "На новых путях", 1923, т. III, с. 49-50.

[31] "Новая экономическая политика...", с. 95—103,110—120.

[32] "Девятый Всероссийский съезд Советов", 1922, с. 72, 89.

[33] "На новых путях",1923, т. III, с. 51.

[34] Там же, с. 11.

[35] Там же, с. 27—30; в работе, выпущенной в свет в ознаменование 5-й годовщины революции в ноябре 1922 г., приводится цифра в 430 трестов (65 — в пищевой, 57 — в металлургической и 52 — в текстильной отраслях промышленности), объединявших 4144 предприятия, на которых работало почти миллион рабочих ("Пять лет власти Советов", 1922, с. 321). Несколько более высокие цифры на 1923 г. приводятся в: Я.С. Розенфельд. Цит. соч., с. 216-220.