Глава 4. трактующая о том, что зебр – это полосатая животина из Хума, а зонт – это очень подозрительная вещь

трактующая о том, что зебр – это полосатая животина из Хума, а зонт – это очень подозрительная вещь

Боги не обманули. Рубеж действительно оказался внутренним, в этом не было ни малейшего сомнения. Внешний маркировался очень четкой линией перехода от мерзлого и заснеженного субстрата к совершенно голому и топкому. Здесь же эта линия была ломаной и прерывистой: длинные снежные языки заползали на проклятую землю, местами по‑прежнему топкую, а местами смерзшуюся в камень и покрытую серебристым инеем. Кое‑где белели отдельные снежные островки, наметенные у подножия камней и вокруг оккупировавших чужую территорию кустов. В воздухе тоже не обнаружилось резкой, как на внешнем рубеже, границы тепла и холода, переход оказался плавным.

– Ну‑ка, стойте! Сейчас проверим… – Что‑то заподозрив, Кьетт остановился и метнул вперед маленький огненный шарик – сгусточек высвобожденной магии. И что же? Он беспрепятственно преодолел границу Пустоши, упал в снег где‑то далеко, у самой кромки леса. Точно такой же белый шарик свободно пролетел в глубь Пустоши и рассыпался искрами, налетев на камень.

– И что это значит? – туповато спросил Иван, хотя сам прекрасно знал ответ. Это могло значить только одно: внутреннего рубежа, в том понимании, какое вкладывал в него маг Зижнол, уже не существовало. В полосу отчуждения вторглись Безумные земли. И случилось это, похоже, довольно давно – кустарник успел разрастись.

– Не понимаю, если внутреннего рубежа нет – какая же сила поддерживает существование внешнего? – озадаченно пробормотал Кьетт. Но на этот вопрос у них пока не было ответа.

Они ждали, что сразу за чертой Пустоши начнутся всяческие кошмары, недаром же эти земли названы «безумными»? Но час шел за часом, а ничего злого им на пути не встречалось. Доброго, впрочем, тоже – совершенно необитаемой казалась местность. Зато весьма живописной. Они шли по холмистой равнине, покрытой неглубоким снежком. Местами ее пересекали овражки, по тальвегам их текли не схваченные льдом ручейки, от них поднимался пар и кружевным инеем оседал на близлежащих кустах, камышинках и метелках высокой сухой травы. На склонах холмов вырастали прозрачные дубовые рощицы, и Болимс Влек утверждал, что именно в таких у него на родине водятся феи. Фей Иван не видел никогда в жизни, захотел пойти посмотреть – вдруг и здесь есть? Но оказалось, что спят они зимой, как, к примеру, медведи или сурки, а потому лезть в чащу нет смысла, только снег зря черпать – между деревьями сугробы наверняка выше, чем на открытом пространстве.

В общем, красотища вокруг была неописуемая, но никаких признаков жилья. И это постепенно начинало настораживать. Думалось подспудно: «И почему было не поселиться людям (снурлам, нолькрам) в таких идиллических с виду местах? Должно быть, что‑то тут нечисто, подвох какой‑то есть».

Стоп! А это что впереди – красное?!

Это было дерево. Яблоня. Высоченная, раскидистая, от макушки до самых нижних ветвей увешанная крупными алыми плодами, украшенными снежными шапочками у черешка.

– Что за чертовщина?! – остолбенел Иван. – Откуда яблоки средь зимы?!

– Ну и ничего особенного, – неуверенно возразил Кьетт. – Земли необжитые, урожай снимать некому, случилась ранняя стужа, заморозились яблоки прямо на ветвях и висят себе. Весной оттают и попадают… – Чувствовалось, он и сам не очень‑то верит своим словам.

И правильно, что не верил. Потому что протянул Иван руку, сорвал яблоко, разрезал ножом – и оказалось, что вовсе не мороженое оно, а свежее, сочное и летом пахнет.

– Ну, значит, магия какая‑то, подумаешь! – уязвленно фыркнул нолькр. – По чужим мирам путешествуем, демонов вызываем, веники с ложками из ничего материализуем – это нас не удивляет. А тут яблоки увидели – экое чудо, скажите пожалуйста! Есть на что смотреть!

– Вот именно – есть! – подхватил Иван. – В смысле есть их можно? Если они магические? Козленочками не станем? Или рога ветвистые не отрастут?

– Почему именно козленочками? – удивился снурл, лично он между яблоками и рогатой скотиной никакой связи не улавливал.

– Да это у нас в сказках так говорится, – отмахнулся Иван. – Если возьмешь в рот что не надо, либо превратишься в кого‑нибудь копытного, либо вырастут у тебя рога, и будешь ходить рогатым, пока еще какую‑нибудь дрянь не съешь.

– Какие же это сказки? – возмутился Кьетт. – Давно известно, что из следа, оставленного на перекрестке ровно в полдень скотиной черной масти, пить ни в коем случае нельзя, даже если помираешь от жажды. Я сам так однажды трех бойцов потерял. Ну не то чтобы совсем, мы их потом в обоз перевели, провиант на них подвозили. А насчет рогов – это в субтропиках есть такое дерево – имменаль. Растет в два ствола, на одном ягоды спелые, на соседнем – всегда зеленые и кислые. Сладкую съешь – рога вырастают, а после кислой отваливаются.

– А если сразу с кислой начать?

– Не знаю. Обычно никто не начинает с кислой, сразу на сладкую кидаются… И вообще, чего вы ко мне пристали, ботаник я, что ли? Я этот имменаль только на картинках видел! – рассердился Кьетт. У него вообще было дурное настроение – очень болели недолеченные укусы, и ноги распухли из‑за них.

Должно быть, именно поэтому он решился на столь безумный шаг – яростно запустил зубы в половинку, взятую у Ивана для изучения. А ведь понимал не хуже, а может, и лучше других: не стоило этого делать, ох, не стоило! Яблоко вообще не простой плод, с ним много связано и светлого, и темного. А уж если оно заведомо магическое – надо быть совершенно ненормальным, чтобы так рисковать.

– А‑а‑а! Что ты делаешь! – отчаянно заверещал снурл, но было поздно. Нолькры вообще очень быстро едят, а в раздраженном состоянии – особенно.

Несколько минут царило молчание. Кьетт демонстративно жевал, а Влек с Иваном смотрели на него с замиранием сердца и ждали чего‑то ужасного: рогов или, может, копыт…

Вместо этого Кьетт вдруг стянул штаны. И с большим интересом уставился на собственные ноги. Что ж, вполне оправданным был интерес: на месте кровоточащих ран розовела тонкая гладкая кожа, и опухоль исчезла совершенно!

– Полезные яблоки, – объявил Кьетт. – Надо про запас нарвать.

– В следующий раз я тебя убью, – обещал Иван с чувством.

И тут оно явилось – запыхавшись, выскочило из‑за холма. Большое, как конь, свирепое, как тигр, страшное, как боевой дракон его высочества. Внешне очень смахивало на лысого борова‑переростка с человечьей головой и зубастой пастью. Одежды на чудовище было не по‑зимнему мало – лишь драная шкура обертывала чресла да на неповоротливой шее болтался какой‑то амулет на замызганной веревочке.

Налетело, встало на задние копыта и завело отрепетированно:

– А‑а‑а! А‑а‑а! У‑у‑у! Я – страж яблони! Как смели вы, презренные воры, отведать моего волшебного яблока без особого на то дозволения?!

– Не ори, – поморщился Кьетт, раны его зажили, но настроение еще не успело исправиться. – Откуда нам было знать, что это твоя яблоня, а не дикая? Что, так трудно было заборчик вокруг поставить?

Страж набычился:

– Ну вот еще – заборчик! Господин Мастер ясно сказали: вот тебе, Фытук, волшебная яблоня, стереги как зеницу ока. Ежели кто хоть одно яблочко без дозволения съест – того и жри на обед! Жри его, вора, будь он хоть смерд, хоть сам царь! Вот как мне господин Мастер приказали. Получается, ежели я загородку поставлю – что же мне, век голодному ходить? У нас и без того края нехоженые, редко кого занесет, почитай, с осени пощусь! Теперь вот хоть вас покушаю.

Кьетт усмехнулся, сколь‑нибудь встревоженным он не выглядел.

– А нас нельзя кушать, – сказал он с большим убеждением. – Мы не воры.

– Как же не воры?! Яблочко‑то съели! – В голосе стража звучало праведное негодование. – Съели сами, а говорят – не воры!

– Во‑первых, не съели, а съел. Я один. А во‑вторых, мы действовали НЕПРЕДУМЫШЛЕННО! Болимс, ты юрист, подтверди!

– Ну вообще‑то… – очень неуверенно пробормотал снурл, его желание не превратиться в обед вступило в противоречие с профессиональным долгом.

К счастью, Кьетт не стал дожидаться его вердикта.

– Вот видишь! Если бы стояла загородка, а мы полезли – жрал бы нас смело. Или сидел бы сторожил, а мы мимо тебя шмыгнули бы… А еще лучше – дали бы тебе по башке дубиной… – Он позволил себе немного помечтать. Но быстро вернулся к сути вопроса: – Тебя, кстати, где носило? Почему пост покинул?!

– И не покинул вовсе! Туточки, за горкой, хоронился! – обиделся Фытук. – Чтоб не видать было. А то как рядом сижу, так и не подходит никто! Я уж отощал!

– Ага! Знаешь, как это называется? Это называется ПРОВОКАЦИЯ! Страшный грех! Тебя за такие дела самого надо съесть!

– Нельзя меня снедать! – не на шутку всполошилось чудовище. – Я при исполнении! А вы – воры!

– Ну‑у заладил! Ладно, не хочешь по‑хорошему понимать – давай на примерах разберем.

– Эт че, больно?!

– Терпимо. Короче, видишь тот ручей? – Кьетт указал пальцем на дно ближайшего овражка. – Ты из него сегодня воду пил?

– Завсегда оттудова пьем, – подтвердил страж с достоинством.

– Зачем же ты «оттудова» пил? – Нолькр весьма артистично изобразил возмущение. – Это же мой ручей! Вот ты теперь вор и есть!

Пару минут Фытук сопел носом, моргал глазами, оттопыривал губу сковородником – думал. Потом изрек:

– Че это – твой? Не твой он! Общий!

– Нет, мой. Яблоня твоя, говоришь?

– Моя! Мне господин Мастер так сказали: это, Фытук, твоя яблоня, ты ее стереги. А тебе кто сказал?

– А меня мой бог надоумил: это, Кьетт Краввер, твой теперь ручей, береги его. Близко никого не подпускай! А ты, поди, полручья выхлебал, верзила этакий!

– Так я ж не знал… – принялся оправдываться страж; спорить с богом он, видно, не решился. – Я ж думал – общий! Я не вор вовсе!

– Вот и мы думали – яблоня общая! Значит, тоже не воры! А господину Мастеру так и скажем при встрече: плохо Фытук службу несет, схоронится за горкой и дрыхнет там. Надо вам нового стража искать, а то без урожая останетесь! Короче, с тебя по пять яблок на нос, в уплату за воду, и нам пора! Заболтались уже с тобой!

– Да плюнь ты на эти яблоки! – свирепо зашипел Иван Кьетту на ухо. – Валим уже отсюда! Надоело!

Но тот был непоколебим.

– Нет уж, пусть раньше расплатится!.. Ну что же ты! Неси!

Сердито сопя носом, Фытук потянулся за плодами. Потом вдруг обернулся, спросил с неподдельным удивлением:

– По пять на нос? А почто так много‑то? Вроде нестарые ишшо. Или продавать станете? Так ведь только тому помогает яблоко, кто сам его добыл, либо от близкого родича получил из рук в руки, либо от верного слуги… А! Дедушкам своим понесете! – догадался он.

– Дедушкам? – моргнул Кьетт. – Погоди! Так они у тебя омолаживающие, что ли?

– Молодильные! – поправил страж важно.

Тут уж нолькр запаниковал по‑настоящему – в девятнадцать лет парням редко хочется стать моложе.

– С ума сойти! А я ел! И что теперь будет со мной? Где ж ты раньше был, почему не предупредил?! Страж называется!

– Дык я за горкой…

– А! – махнул рукой вконец расстроенный Кьетт. – Говори честно, скоро я в младенца превращусь?

– Не‑э! – Тупая морда Фытука расплылась в злорадной ухмылке, обнажились огромные желтые зубищи. – Сразу не помолодел – теперь все уже. Может, на тебе болячка какая была?

– Была. На ногах.

– Во! Вся сила волшебная на нее ушла, на тебя ничего не осталось! Так тебе и надо, хоть ты и не вор! Ходи… гм… пожилым! – Все‑таки назвать собеседника «старым» у чудища не повернулся язык.

– Слава добрым богам! – Вздохнул Кьетт с облегчением.

И они ушли и три яблока унесли все‑таки. А вслед им неслось бормотание Фытука: «Ну и не больно‑то хотелось их жрать! Сразу видно, из другого мира поганые твари поналезли! Отравные, поди, как цикута! Тьфу!»

…Яблоня с ее безмозглым охранником скрылась за дальним холмом.

– Ну и зачем ты с этим уродом сцепился, можешь объяснить? – потребовал Иван, что‑то понравилось ему в последнее время изображать из себя эдакого здравомыслящего и серьезного старшего товарища, уже и в привычку стало входить. – Дали бы по кумполу и пошли своей дорогой. К чему было диспуты на юридические темы разводить?!

– Угу, пошли бы! – буркнул нолькр тоном совершенно замогильным, и только теперь Иван обратил внимание, на что он похож: лицо белое, глаза дикие, губы дрожат – сказалось нервное напряжение последних минут. – Пошли бы этому остолопу на прокорм! Это же был СТРАЖ! Самый настоящий, не смотри, что слабоумный!

– Знаю. Страж. Ну и что? – Он еще не понимал, из какой беды им удалось вывернуться; после чудовищ Пустоши Фытук его как‑то не впечатлил.

– У стража абсолютная власть над тем местом, которое он приставлен охранять. Мы бы без его согласия шагу не сделали, сожрал бы заживо и не подавился! Спасибо, умом не вышел, иначе не заговорил бы я его! Это вам на будущее, чтобы знали: единственный способ спастись от стража – его переспорить…

– Это тебе на будущее: не надо тянуть в рот что ни попадя! – проворчал Иван и сам себе очень живо напомнил бабушку Лизу.

– Перестань, не надо его ругать. – Снурл незаметно потянул человека за рукав. – Пусть успокоится; видишь, ему и так плохо.

– Ничего, переживет! Чуть не угробил нас, оказывается, по глупости!

– Но спас же потом?

– А если бы нет?

Они говорили совсем тихо, но Кьетт их все‑таки услышал, обернулся и заявил победно:

– Зато у меня все укусы прошли! Что ни делается, все к лучшему!

Совершенно идиллическое сельцо, освещенное закатным солнцем, лежало в ложбине меж двух холмов. Десяток маленьких двориков в обрамлении опрятных плетней, избушки по окна в снегу (странно, откуда столько снега в отдельно взятом месте?), розовые дымки над высокими шатровыми крышами – красота! Ни малейшего намека на зло! Там, где оно водится, люди не распахивают двери своих домов по первому стуку, даже не спросив, кого это черт несет на ночь глядя.

– Переночевать? А что ж, ночуйте! Чай, место не пролежите! – спокойно согласился хозяин крайней избушки, седой, очень благообразный дед в добротной одеже и войлочных сапогах. – В дом пущу за спасибо, а монетка найдется – так и на стол баба соберет.

Монетка сразу нашлась. Старик повертел ее в пальцах, понюхал зачем‑то.

– О! Ненашенская чеканка! Неужто с той стороны вас, парни, к нам занесло?!

Отпираться было бессмысленно.

– Оттуда, дедушка.

– То‑то я смотрю, тощие да зеленые какие‑то… Эй, баба, на стол мечи!

– Не пропеклось еще! – из глубины дома донесся тягучий невозмутимый женский голос. – Я ж на печку юбками не сяду! Как пропечется, сей момент и подам! Устрой пока гостей.

Дед провел их в горницу. Неплохая комната оказалась, уютная. Простая крашеная мебель с цветочной росписью, домотканые половики в яркую полоску, кровать кованая с высоко взбитой периной, красная герань на окне, прялка под окном, каменная печь топится – потрескивают дрова, и кто‑то темно‑синий, мохнатый, утробно урчит в углу…

– Вот так и живем, – без умолку тараторил дед, видно, нечасто ему приходилось гостей встречать. – Не богато, но и не бедствуем, чего богов гневить. Постеля, правда, одна. Ну да вы народ молодой, и на овчине не жестко будет – все не на снегу… Как же вы из такой дальней дали добрались‑то? Неужто через Пустошь окаянную на своих двоих прошли? И не пожрал никто дорогой? И огнем не пожгло? Вот ведь диво! Нечасто так везет путникам, ох нечасто! А что же, дело какое у вас в наших краях али от властей бегаете? Уж не разбойники ли? – Впрочем, собственное предположение его, похоже, не сильно обеспокоило.

– Нет, дедушка, мы не разбойники! – заверил Иван. – По делу пришли!

– А! Поди, за яблоками вас отрядили? – тут же догадался старик. Возражать ему не стали на всякий случай. Кивнули согласно: да, именно за ними. – Бывает, бывает. Только это затея напрасная. Даже если с энтим, прости господи, дурнем Фытуком столкуетесь и не пожрет он вас с потрохами, назад через Пустошь вам яблочка не пронести. Сгниет непременно, бурой слизью расползется, и только‑то. Устроено так хитр о.

– А кто устроил, дедушка?

– Известно кто! Господин Мастер, чтоб ему…

И тут что‑то громыхнуло.

– Ай! – раздалось с кухни. – Чугунок раскололся! Опять ты, старый, недобрым словом господина Мастера помянул?! Ну сколько тебя учить: язык свой длиннющий придерживай! Один убыток с тобой!

– Ничего, мы вам еще одну монетку оставим, новый купите, – поспешно обещал снурл, чтобы хозяин не огорчался.

– А толку? – высунулось из кухни круглое постное лицо в чепце. – Он и новый расколет длиннющим своим языком!

– Тебе, старая, чугунка жалко, а меня тебе не жалко! – вступил в полемику дед. – Надо мне душу иной раз отвести, как ты считаешь, а?! Страдает душа‑то! Чай, не чугунная!

– Целый шкап посуды переколотил, вилы сломал, кочергу сломал, муки целый мешок шашелем попортил – и все еще у него душа страдает! А! – с досадой махнула рукой хозяйка и скрылась за клетчатой дверной занавеской.

– Баба! – виновато развел руками старик, видно, неловко стало перед гостями за семейную сцену. – Баба – она на то баба и есть, чтобы браниться не по делу. Зато готовит знатно, потому ее в доме и держу. – Последняя фраза была почему‑то сказана чуть ли не шепотом. Не то боялся дед, что зазнается его хозяйка от такой похвалы, не то опасался, что начнутся выяснения, кто именно кого в доме «держит».

Так или иначе, но ужин, состоявший из пирогов с грибами, кислой капусты и домашней колбасы, действительно был хорош.

Спать старики ложились рано, сразу после заката, и гостям тоже пришлось. После ночевок на камнях теплая овчина действительно казалась царским ложем. Заснули не сразу, но лежали молча, чтобы не беспокоить хозяев. И каждый из троих обдумывал один и тот же вопрос: угостить утром стариков молодильным яблочком или пожадничать, оставить себе на случай болезней или ран. И доброе начало победило в душе каждого, решили – надо поделиться. Засыпали с успокоенной совестью.

А наутро о своих благих намерениях едва не позабыли. Все из‑за того, что Болимс Влек бросил случайный взгляд в сторону окна. То, что он увидел, заставило его сперва растерянно моргнуть, потом, прищурившись, вглядеться пристальнее, потрясти головой и сказать: «Ой! Не может быть! Нет, вы только взгляните! Я что, сплю?»

Нет, он не спал. Или они все трое спали и видели один и тот же сон. Там, за окном, было ЛЕТО! Да, самое настоящее, жаркое лето: травка зеленела, блестело солнышко, птички пели, цветочки цвели. Все как положено.

Должно быть, у них был такой ошалелый вид, что хозяин все понял без слов, усмехнулся горько.

– Что? Удивились? А чему тут дивиться? В наших краях – обычно дело! Надоела господину Мастеру зима, захотелось лета – вот вам и пожалуйста. А что после его фортелей с озимыми станется – это ему интереса нет. Так вот и живем, чтоб ему!..

Ответом был жалобный звон стекла. Что‑то снова разбилось на кухне.

– Дедушка, – заговорщицким голосом попросил Иван. – А расскажите про него подробнее, про Мастера вашего.

Старик отшатнулся и руками замахал:

– Что ты, что ты! Эдак от всего нашего хозяйства не останется ничего, баба тогда совсем со свету сживет! – но, видно, очень уж велик был соблазн душу отвести, не выдержал дед, вдруг подхватился куда‑то. – А, ладно! Пропадать так пропадать! Ждите, сынки, я щас!

Он исчез за кухонной занавеской и принялся чем‑то греметь. Когда же вынырнул оттуда, на голове его был лихо нахлобучен новый чугунок, а руки были заняты.

– Нате, надевайте! – Он протянул «гостям» три глубокие глиняные миски с зеленой поливой.

– Зачем?!!

Они воззрились на хозяина с таким изумлением, что тот принялся весело кудахтать:

– Хе‑хе‑хе! Хе‑хе‑хе! Думаете, свихнулся дедка, из ума выжил! А нет, дедка умом покуда здрав, хоть и годов ему тринадцатый десяток идет! («Сто двадцать лет! – поразился Иван. – А выглядит едва на восемьдесят!» Однако его спутников дедово долголетие почему‑то не впечатлило.) Другие есть у нас… гм‑гм… вы миски‑то надевайте, надевайте! Говорить буду! Потому замечено: ежели чем тяжелым голова покрыта – говорить можно свободно, без особливого ущерба. Ну слушайте.

Прежде, когда я ишшо молодой был, жили мы, стало быть, как все живут. Обыкновенно. Зимой зима, летом лето, чудеса токмо те, что богами посланы, волшебство, только ежели сам магу заплатишь. А потом господин Мастер пришел, и все у нас на евойный лад сталось. Что ему в голову войдет, то у нас и есть. Господин Мастер – он ведь не вовсе без ума, и не сказать, что злой, но с большой придурью человек. А силища у него – у‑у‑у! Иным богам под стать! Играется нами, как дите забавками, а мы народ маленький, терпим. С другой стороны, можно и потерпеть. В других местах и мор бывает, и война, и непогода случается, и иная какая напасть. А у нас ничего, покуда господину Мастеру не захочется. Так‑то!

Но чудного много вокруг. Кто молодые, те не понимают, думают, так оно и быть должно. Это мы, старики, знаем мир, каким его боги сотворили. А молодым – откудова знать? Молодежь нынче…

– Кхе‑кхе! – деликатно сказал Иван. Житейский опыт подсказывал ему: разговор на вечную тему: «Какая нынче молодежь пошла» – может затянуться до бесконечности, если вовремя не остановить. – Дедушка, а где, к примеру, этот ваш Мастер живет?

– Да живет, где хочет, то там, то сям. Больше, понятно, в столице. Замок там у него, прости господи! – Воспользовавшись отсутствием бабки, дед смачно плюнул на чистый пол. Но тут же собственной лихости испугался и растер плевок подошвой.

– А до столицы далеко?

– А вот это я вам, сынки, не скажу! – развел руками дед.

– Почему?! – Они никогда не слышали, чтобы из местонахождения столицы государства делали тайну.

– Как же я вам скажу, ежели она, столица наша, на месте не стоит, а по всему царству нашенскому елозит и в соседние заглядывает?

– О‑о‑о! – протянул Иван потрясенно. – Тяжелый случай! – К тому, что придется гоняться по всему региону за путешествующей столицей, он еще как‑то не был морально готов.

– Дед, а он вообще какой, Мастер? – перехватил инициативу Кьетт. – По виду, по характеру?

– Лысый! – радостно отрапортовал дед и, приподняв чугунок, горделиво погладил собственную седенькую макушку. – Как колено! Это у него от колдовства все волосья слиняли. Бровей и то нет.

– Что же он новые не отрастит? – полюбопытствовал снурл. – Зимой лето делает, города с места на место возит, а такую малость себе не наколдует?

– Кто ж его знает? Может, привык? Может, ему свежее так? – предположил дед неуверенно. – М о зги‑то слабые, вот он их и проветривает! – сказал и насторожился: не громыхнет ли? Нет, не громыхнуло. Работает защита!

– Мыцук! Мыцук! – донеслось с улицы. – Что зря сидишь в избе, ступай хоть травки корове накоси, пусть свеженьким побалуется.

– И то сказать, пойду, – вздохнул хозяин. – Хорошо с вами, да работать надо! – Он со скрипом разогнул спину. – О‑хо‑хо, старость не радость…

Тут они вспомнили наконец про молодильные яблочки. Но старик от угощения отказался.

– Не тратьте добро понапрасну, сынки. Вам их второй раз не раздобыть, а нам с бабкой нет‑нет – перепадает: Фытук, дурень здоровый, уж больно падкий на бабкины пироги. Ну приносит взамен яблочко. Мы помногу‑то не потребляем, перед соседями стыдно: вот, скажут, молодятся два старых дурака. Но кусочек‑другой для здоровья, бывает, сгрызем… Ну пора мне, сынки, за работу браться. А вам удачи в пути. Не то оставайтесь еще на ночь, рад буду, приглянулись вы мне.

– Пора нам, дед, – покачал головой Иван. – Только скажи еще, – задал он напоследок вопрос, еще с вечера не дававший ему покоя, – а вон тот синий, мохнатый, в углу спит – это у тебя кто?

От такого глупого вопроса дед даже слегка оторопел, подумалось, уж не насмехаются ли гости над стариком. Потом вспомнил, что пришлые они, пояснил:

– Как кто? Ясно, кот!

– А зачем же он синий такой?! И здоровущий!

Старик хмыкнул с горечью:

– Это ты у меня спрашиваешь? Это ты у господина Мастера спроси, чем ему простые коты не по нраву пришлись, чем синие лучше!.. А вон у кума моего боровок в клетушке живет, по осени народился – знаете какой? Полосатый, что твой зебр! Вы ведь ненашенские, зебра‑то видали, нет? Животина эта в Хуме живет, с виду лошадь, токмо вся полосатая. А у кума – свин такой! Вот что у нас бывает! А вы на кота синего удивляетесь!

Синее животное в углу вальяжно потянулось, сделало по горнице круг почета, окинуло собравшихся взглядом, полным презрения, проурчало наставительно:

– Надо уметь ценить красоту! – и удалилось вон.

Они так и не поняли, к чему это было сказано. Но уже не удивились.

Лето длилось ровно один день, и этого оказалось достаточно, чтобы снурл свалился с тепловым ударом. Впрочем. Иван с Кьеттом от подобного состояния тоже были недалеки – жара стояла градусов под сорок, видно, безумец Зичвар (в том, что искомый маг Ха‑Цыж и так называемый господин Мастер – одно и то же лицо, сомнений не было) полумер не любил: лето так уж лето! Чтобы чувствовалось!

Счастье еще, что встретилась на пути дубовая рощица с родничком! Отволокли тельце несчастного под сень вековых дерев, сложили у воды и сами в изнеможении попадали рядом.

– Чувствую себя вареной мандрагорой, – пожаловался Кьетт и выразительно посмотрел на Ивана. Ему очень хотелось пить, но очень не хотелось шевелиться, и он втайне надеялся, что Иван, как старший товарищ, догадается зачерпнуть во фляжку воды и ему подать. И тот – надо же – догадался!

– Спасибо, друг! Уважил умирающего! – поблагодарил от души и громко фыркнул: сесть‑то поленился, пил лежа, вода попала в нос. – Скажи, ты ел когда‑нибудь вареную мандрагору? Нет? Зря! Удивительно вкусная штука! Если не думать о том, в каких местах она растет.[2]Знаешь, говорят, император Ре‑Веденар… ну помнишь, я им клялся? Вспомнил? Вот он так любит мандрагору, что в его дворцовом огороде есть целая плантация с виселицами…

– Ну и тему ты нашел! – присвистнул Иван и впервые подумал, что в здешнюю безумную обстановку Кьетт Краввер, пожалуй, не так уж плохо вписывается.

А снурлу, чтобы скорее пришел в себя, они скормили кусочек яблока. Помогло, ожил!

Они как раз решали, как поступить: героически продолжить путь или пересидеть полуденное пекло в тени, когда из‑за деревьев послышались громкие уверенные голоса. Рука Кьетта непроизвольно дернулась к оружию.

– Ты чего? – удивился Болимс. – Зачем тебе меч? Это враги, да?!

– Просто старая дурацкая привычка, не обращайте внимания, – отмахнулся нолькр, но меча не выпустил.

Иван, следуя его примеру, положил поближе свой, хотя был совершенно не уверен, что от оружия в его руках будет толк. Никогда прежде он не сражался на мечах. Дорогой Кьетт пытался их со снурлом хоть чему‑то научить, и Ивана даже хвалил, что быстро схватывает. Но боевой опыт упражнениями не заменишь, все трое это прекрасно понимали и жалели, что не успели вовремя уползти в кусты. Потому что голоса неумолимо приближались. Кто‑то шел вверх по ручью, вытекающему из родника, с явным намерением выйти именно на этот родник. Прятаться было поздно.

Их было трое. Два парня и дева. И вид у них был самый что ни на есть героический. Ивана с Кьеттом никто не назвал бы низкорослыми, но эти (дева в том числе) оказались выше чуть не на голову. И старше лет на семь‑восемь. И торсы у них были мощные, плечи необъятные, подбородки квадратные, а взоры орлиные. У парней под тонкими рубахами перекатывались горы мускулов, у девы имелись другие горы, немного излишне подчеркнутые одеждой. Оружие свое они держали так, что ясно было с первого взгляда: если и расстаются с ним когда‑нибудь, то разве что в бане. Вообще все трое показались Ивану очень похожими друг на друга, даже лицом. Только волосами и различались: у одного платиново‑белые, длинные, забранные в конский хвост, у другого темные кудри, пребывающие в живописном беспорядке, а у девы, соответственно, коса до пояса в руку толщиной.

– Герои! – прошептал снурл, пятясь за спины спутников. – Те самые, к гадалке не ходи!

– А может, местные какие‑нибудь? – В ответном шепоте Кьетта звучало уныние. Он сам знал верный ответ.

Иван невольно оглянулся, взглянул на своих спутников оценивающе: один коротенький, круглолицый, с оттопыренными круглым ушками; другой тощий совсем, мордка острая, одежда великовата… В сравнении с могучими пришельцами они казались школьниками‑подростками. «Неужели и я так жалко смотрюсь?» – мелькнула мысль. Да, смотрелся он именно так, ничуть не лучше остальных.

– Вы кто такие? – нарушил затянувшееся молчание беловолосый парень, видно, он был у героев за главного. Надменный тон его задел Ивана за живое.

– А ты кто такой, что мы должны перед тобой отчитываться? – бросил он с откровенным вызовом, хоть и чувствовал себя той самой Моськой, что рискнула связаться с хоботным млекопитающим значительно превосходящих размеров.

Деве его тон не понравился, она перехватила рукоять меча и сделала шаг вперед, но предводитель остановил ее едва заметным движением руки. Дева замерла на месте.

– Я тот, кто не привык повторять свои вопросы дважды, – усмехнулся герой. Ситуация начинала его развлекать, он не видел в Иване серьезного противника.

– Нелегко же тебе живется на свете! – решил вклиниться Кьетт, ему надоело молчать. – Пора менять привычки, парень. Иначе ты рискуешь никогда ничего не узнать. Видишь ли, вот он, – нолькр указал на Ивана, голос его звучал издевательски‑дружелюбно, – он у нас некромант, а некроманты никогда не отвечают на прямые вопросы, такая у них манера вести дела…

– Я поч‑во‑вед! – прорычал Иван, но герои, похоже, не увидели принципиальной разницы между первым и вторым, по их суровым и непреклонным лицам мелькнула легкая тень беспокойства. Но отступать они не собирались.

– Уж не вы ли те трое, из‑за которых мы, выполнив нашу священную миссию, не получим желанного вознаграждения и вынуждены будем отправиться в чужие миры? – Беловолосый не спрашивал – он утверждал. Или даже обвинял.

– A‑а! Так, значит, это из‑за вас мы вынуждены волочься к черту на рога и разыскивать всякую дрянь, которая нам даром не нужна! – «догадался» Иван.

– Не смей! – взвизгнула дева и вновь схватилась за оружие. – Не смей оскорблять наши священные реликвии своим грязным языком, ты, ничтожный червь! Я уничтожу тебя!

– Сударь, уймите вашу даму! Она опасна для общества! – хихикнул Кьетт, кстати ни на миг не усомнившийся, что дама действительно способна уничтожить друга Ивана, и не только его одного.

– Остановись, Гамиза, – велел беловолосый. – Еще не время браться за оружие.

– Но, думаю, оно очень скоро настанет! – Брюнет впервые подал голос, и Кьетт очень удивился, он уже успел вообразить, что третий герой – глухонемой. Но нет, голос у него был – очень приятный баритон, таким обычно поют оперные арии.

– Надеюсь, вы не поете арии? – очень вежливо осведомился Кьетт, оперу он не любил.

– Умолкни, несчастный! – По матово‑бледному лицу героя пошли алые пятна, ноздри возмущенно раздулись, как у дракона, готового дунуть огнем. Похоже, арии он все‑таки пел.

– Как‑то не складывается у нас разговор, – огорченно посетовал снурл.

– В общем, так! – объявил предводитель героев, решив, что они слишком уклонились от темы. – Мы готовы сохранить вам жизнь, если вы поклянетесь отказаться от дальнейших поисков Священного Кристалла и навсегда уберетесь с нашего пути.

– Ничего себе наезды! – ухмыльнулся Иван. Вся его неуверенность давно прошла, одна злость осталась. Наглость героев просто выводила из себя! Так бы и дал в морду… если бы допрыгнул.

Кьетт состроил убийственно серьезную физиономию.

– Подожди, мы должны подумать. Это вопрос не простой, требует долгого обсуждения. Скажи, Болимс Влек, станешь ли ты клясться?

Снурл отрицательно покачал головой.

– А ты, Иван Степной?

– Ага! Щаз‑з! Этим… как его… Иосифом Виссарионычем!

– Как‑как? – поразился нолькр. – Последнее слово – скажи еще раз, я не разобрал!

– Вис‑са‑ри‑о‑ныч!

– Ах ты господи, какое красивое имя! Надо запомнить!.. Но видишь, – он обернулся к беловолосому, – клясться они не хотят, ничего не поделаешь. Такой у них нерушимый принцип. Поэтому я предлагаю другой вариант.

– К примеру? – очень мрачно осведомился герой, он уже начал понимать, что над ним издеваются.

– Обратный! – охотно растолковал нолькр. – Клянетесь вы, мы оставляем вас в живых! Неплохо, а?

И тут герои расхохотались дружно, как по команде. Смеялись долго, будто над хорошей шуткой. Но не таким уж веселым получился этот смех, чувствовалось в нем какое‑то напряжение, наигранность.

– Мальчик, – отсмеявшись, молвил беловолосый, и задушевность его голоса была не более искренней, чем недавнее веселье. – Ты нелепое существо из чужого мира, известно ли тебе, У КОГО НА ПУТИ вы стали?

– He‑а! Кто подвернулся, у того и стали, нам же выбирать не приходилось.

– Так слушайте же, юные глупцы! Я – рыцарь Золотого орла, Симиаз Ге‑Минрезо по прозванию Истребитель Драконов, и со мной верные спутники мои, Гамиза Цыв, дева‑воительница и ворожея, лучшая из дочерей славного народа муншаз, и Лекко Амезу, первый мастер меча на всем западном побережье!

– Очень приятно! – шаркнул ножкой вежливый снурл. Странно, почему этот невинный жест дева‑воительница восприняла как издевательство и снова чуть не сорвалась с цепи? Бедному Влеку, не ожидавшему столь неадекватной реакции, пришлось с визгом прятаться за спиной Ивана. Нельзя сказать, что такое его поведение внушило героям уважение.

– Каждому из нас троих, – беловолосый презрительно скривил губы, – ничего не стоит покончить с вами одним‑единственным взмахом меча. Но мы не любим убивать детей. Последний раз предлагаю – отступитесь! Вам нечего противопоставить нашей силе!

– Уж так и нечего! – улыбнулся Кьетт приветливо. Мечом его было не напугать, этим оружием он владел гораздо лучше, чем можно было представить со стороны. Но что‑то подсказывало ему: на героев простое оружие впечатления не произведет. Тогда он нашел другой аргумент, более оригинальный. – Ты даже не представляешь, как больно я кусаюсь!

– Не говоря уже о том, что я вообще – почвовед! – добавил Иван угрожающе.

Снурл решил тоже не оставаться в стороне.

– А я умею материализовывать объекты! – похвастался он, извлек из небытия черный мужской зонт и машинально раскрыл его.

Вот это было сильно! ТАКОГО в этом мире еще не знали!

Так уж устроены настоящие воины, что в любой незнакомой вещи они склонны видеть оружие. Нельзя сказать, что зонт их устрашил. Но – насторожил. Не так прост противник, как кажется с виду, поняли они. И стали намного сговорчивее. Обоюдное соглашение было достигнуто и сводилось к тому, что каждая из конкурирующих сторон идет к цели, не мешая другой стороне, и пусть победит сильнейший.

И они расстались. Герои, едва хлебнув родниковой воды, продолжили свой героический путь, а невольные соперники их остались пережидать жару в тенечке. «На сегодня с меня достаточно острых ощущений, очень хочется отдохнуть», – честно признался Болимс Влек и не услышал ни слова против.