Глава 8. которая учит: главное – не поверить, главное – захотеть!

которая учит: главное – не поверить, главное – захотеть!

Чудесная, легкая зима пришла в долины Гевзои. Скованная морозцем, застыла дорожная хлябь. На голых ветвях придорожных деревьев повисли белые перья инея. Потом пошел снег. Он летел крупными, опереточными хлопьями, и бедный снурл, решив, что пришел конец этому миру, запаниковал. В его‑то собственном мире если и приключался раз в сто лет снегопад, то снежинки таяли в воздухе, не успев коснуться земли. Зато существовало вполне конкретное описание конца света, который именно с того и начинайся, что землю на целых сто дней покрывал слой снега аж до колен высотой. После чего все живое, включая снурлов, вымирало, но не от холода (минусовая температура у них случалась регулярно, только почему‑то никогда не совпадала со снегопадом), а от белизны и тоски.

Однако снег шел весь день и всю ночь, мир стал бел и странен, но никакой тоски на лицах встречных аборигенов не наблюдалось, наоборот, они сделались оживленными и праздничными. Будто что‑то хорошее произошло. Так и пришлось Болимсу Влеку поверить словам спутников своих, со смехом убеждавших его в том, что «от этого не умирают». А когда поверил – взглянул по‑новому на убеленный снегом мир и понял, что это изумительно красиво – какая уж там тоска! Вот и верь после этого предсказаниям и пророчествам!

Морозец был небольшим – градуса три, по прикидке Ивана. И без того симпатичные и опрятные гевзойские села стали напоминать пейзажи с новогодних открыток. И если бы из ближайшей рощицы вдруг вынырнул Дед Мороз с мешком подарков или какой‑нибудь Санта‑Клаус промчался по небу на оленьей упряжке, Иван, пожалуй, не сильно удивился бы. Однако той радости, что приносит обычно первый снег, он не чувствовал, ведь по его‑то личному календарю со дня на день должно было наступить лето!

На самом деле Иван лето не любил по причинам, перечисленным еще самим Александром Сергеичем: зной да пыль, комары да мухи. И если выдавалось оно дождливым и холодным, только злорадствовал, слушая ахи‑охи тех, у кого огурцы на даче не растут или там депрессия приключилась по причине отсутствия «солнышка». Сам он подобных страданий прежде не испытывал совершенно. А тут вдруг соскучился по теплым дням – с чего бы? Старость, что ли, подкрадываться начала?

Зато Кьетт снегу радовался по‑мальчишески, даже с коня слез специально, чтобы поваляться… нет, не в сугробе, конечно, – не намело еще, просто так, поперек дороги. Потом пришлось долго объяснять Влеку, зачем он так поступил и какое в том удовольствие. Снурл понимать никак не желал, просил уточнений. Пришлось стянуть его с лошади и вывалять в снегу – тогда вроде бы понял. А может, и нет, просто поддакнул из вежливости – кто их, снурлов, разберет?

– Ты его еще снеговика научи лепить! – съехидничал Иван, глядя сверху вниз на их возню.

И кто, спрашивается, за язык тянул? Не знал такого развлечения выросший на войне нолькр. Пришлось слезать, учить. И встали в ряд вдоль дороги чужого мира три снеговика: один классический, Ивановой работы; второй кривобокий – не хватило опыта Влеку, а третий – жуткий до дрожи, потому что Кьетт захотел быть оригинальным и вылепил рузу, явив миру неожиданно прорезавшийся талант скульптора.

Потом они еще немного поиграли в снежки, а вечером Кьетт предложил обойтись без постоялого двора – выстроить укрытие из снега и ночевать в нем, просто так, развлечения ради. Иван был не прочь, ему с детства хотелось испытать: правда ли, что в снежном доме можно разводить костер, или все‑таки будет капать? Но Болимс Влек нервно вздрогнул и с несвойственной ему твердостью объявил, что в ближайшие десять лет ничего строить не желает. Пришлось от затеи отказаться, чтобы лишний раз не травмировать хрупкую нервную систему несостоявшегося жениха.

Свернули на постоялый двор, большой и богатый – уже чувствовалась близость гевзойской столицы и в обстановке, и в обслуживании, и в цене. Взяли комнату без кроватей, для прислуги предназначенную: этакий кут с единственным крошечным окошком‑отдушиной, даже в решетке не нуждающимся – ни одна руза не пролезет, застрянет. Зато пол помещения был выстлан толстым слоем по‑столичному свежей соломы. Иван плюхнулся в нее навзничь, раскинув руки: «Романтика!» И кто за язык тянул? Не знали нолькр со снурлом такого понятия, а попробуй‑ка объясни! Ну вывалял их в соломе – а поняли, нет ли, кто их разберет?

За окном стемнело по‑зимнему рано, спать еще не хотелось вовсе. Заскучали. Завели разговор о женщинах, но и эта тема оказалась для снурла невыносимой, напоминала о недавнем позоре. Попытались рассказывать анекдоты, но взаимопонимания не нашли, потому что каждый рассказ невольно выливался в целую лекцию по истории, этнографии и лингвистике, и весь юмор пропадал.

Вот тогда Кьетту Кравверу, склонному к нестандартным решениям и искаженной логике, и пришла со скуки совершено дикая идея.

– Слушайте, чем вот так бездарно валяться на соломе, давайте я поучу вас колдовать, что ли! Хоть какая‑то польза выйдет!

Две пары глаз – карих и зеленых – уставились на него не без оторопи.

– Ты это серьезно?! – не верил ушам своим Иван. Он давно свыкся со своей немагической сутью – и вдруг такое предложение! – А где мы среди ночи добудем это… принадлежности всякие? Ну типа кровь девственницы, пальцы мертвеца…

– Ой! – услышав такие страсти, жалобно пискнул Болимс Влек и зарылся в солому.

– Оставь свои некромантские замашки, Иван! – гордо велел нолькр. – Мы не о примитивном опосредованно‑инструментарном чародействе речь ведем, а об элементах высшей активной магии! А для нее нужны не мертвецы, но исключительно сила мысли и духа!

– Ну… если без мертвецов – тогда еще ладно… – прошелестел снурл.

Но Иван продолжал сомневаться:

– Ты же сам говорил: во мне магии нет напрочь.

– Неправда, – заспорил Кьетт, – не мог я такого сказать. Собственные потенциалы у тебя низкие – это другое дело. Но их всегда можно пополнить за счет…

– Только не рассчитывай, что я стану охотиться на чудовищ, как ты! Это отврати… – не дослушав, завопил Иван и осекся, вообразив, что Кьетт должен обидеться.

Но тот обижаться не стал, лишь возразил с большим достоинством:

– «Как я» у тебя и не получится. Ты при всем желании не сможешь забрать у жертвы столько силы, чтобы она подохла. В тебя просто не поместится такое количество, емкости не хватит. Но в том, чтобы черпнуть у ближнего, да хоть у меня, к примеру, малую толику силы и использовать ее в общих интересах, ничего зазорного нет. А в трудный момент может прийтись очень кстати.

– Это в какой же такой момент?! – Иван в тот вечер был настроен полемически.

– Ну к примеру. Дал мне враг по башке (тьфу‑тьфу, не накаркать!), лежу я бесчувственным бревном, вся моя природная магическая мощь пропадает даром. И тогда ты, освоивший приемы бесконтактной трансляции, берешь мою силу, пропускаешь через себя потоком, направляешь его на врага – и он повержен! Разве не прекрасно?

– Знаешь, из нас двоих по башке от врага скорее получу я, чем ты, – наступив на горло собственному честолюбию, пробурчал Иван.

– В жизни всякое может случиться, – поведал Кьетт тоном умудренного этой самой жизнью старца. – И вообще, хватит уже отговорок! Если вы такие ленивые создания, что вам лишь бы в соломе лежать и ничего не делать, так и признайтесь. А на врагов и мертвецов нечего пенять.

– А я что, я ничего! Я не отказываюсь, я готов! – почти испуганно затараторил Влек.

Пришлось согласиться и Ивану. Хотя не хотелось почему‑то. Быть может, это подсознание цеплялось за последние осколки привычных представлений о мироустройстве?

Начали они, конечно, не с бесконтактной трансляции, а с использования внутренних резервов. Кьетт заставлял учеников выпускать огонь из кончика указательного пальца, у тех не получалось.

– Это же самое простое магическое действие, – проникновенно убеждал нолькр и подкреплял слова наглядным примером. Язычки голубого пламени плясали у него на пальцах, перепрыгивая с одного на другой, разгорались, гасли и возрождались вновь. Это было красиво.

– Осторожнее, – нервничал снурл, – осторожнее, пожалуйста, солома кругом!

– Не думай о соломе, думай о деле, – велел наставник. – Пока я сам того не захочу, этот огонь ничего не подожжет!

И в качестве доказательства сунул горящий палец прямо в соломенный валик, который сам же скатал на манер подушки. Не только у нервного снурла – у уравновешенного Ивана при виде такого душа в пятки ушла, уверен был: сейчас полыхнет. Нет, не полыхнуло.

– Вот, видите!

– Видим! – истово закивал Влек. – Истинное чудо! Только ты не перепутай, пожалуйста, не захоти случайно… – Он никак не желал успокаиваться и «думать о деле».

– Нет, я так никогда не смогу, – очень убежденно заявил Иван.

– Ерунда! Все могут, а ты нет?

– Кто это – все?

– Те, кто пробовал, все смогли. Потому что это ЛЕГКО. Для детей задачка!

– У меня потенциала не хватит.

– Хватит, не сомневайся.

– А у меня? – вопросил Влек опасливо.

– А твоих потенциалов хватит, чтобы все это заведение плюс три ближайших села спалить чистой магией, без всякой соломы.

– Ой! – Вместо того чтобы обрадоваться своим выдающимся возможностям, снурл перепугался вконец. – Ты… уверен? – Заниматься магией ему хотелось все меньше, какой‑то жутковатой стороной оборачивалась затея. Но Кьетт его сомнения истолковал неправильно, решил, что веры в себя Болимсу не хватает.

– Ну разумеется, уверен. Как думаешь, почему нолькры охотятся на снурлов? Да потому что магии в вас прорва. Только вы ее использовать не любите…

Личико Влека стало совсем жалким, вот‑вот заплачет. Душу его раздирали противоречия. Как и любой снурл, он вырос в вечном страхе перед главными врагами своими – хищными нолькрами. Он с раннего детства был убежден: нет на свете тварей страшнее и опаснее. Нолькры были для него олицетворением Зла.

Но вот судьба свела его с Кьеттом‑Энге‑Дин‑Троннером‑Альна‑Афауэр‑и‑как‑еще‑там, и вдруг оказалось, что на самом деле это очень милый парень – вежливый, внимательный, деликатный, умеющий поддержать в трудную минуту… Да что там поддержать! Жизнью своей рисковал, кровь проливал ради него, слабого и беззащитного снурла. И если уж на то пошло, то из двух спутников, нолькра и человека, Влеку гораздо больше нравился первый. Потому что надменный Иван постоянно давал понять, что снурл для них только обуза. Феенауэрхальт же этого себе никогда не позволял, с ним было легко и приятно.

И когда он лежал на дороге, порванный и искусанный, весь в крови, Влеку было жалко его до слез, будто родного.

Но наряду с этими теплыми чувствами где‑то там, в мутных древних глубинах души, продолжал жить страх. Он ни на минуту не позволял забыть: нолькры и снурлы – вечные враги; нолькр – хищник, снурл – жертва. Так было испокон веков, и так будет всегда.

Разум пытался этому сопротивляться. Разум придумывал отговорки: Феенауэрхальт другой, он непохож на остальных нолькров, он не может быть монстром, потребляющим жизни разумных существ. Ведь встречаются, к примеру, вегетарианцы среди снурлов? Так почему среди нолькров не может быть чего‑то подобного? Так убеждал себя день за днем Болимс Влек и почти убедил. Но одна‑единственная фраза, так легко и небрежно брошенная, вдребезги разнесла старательно создаваемую иллюзию. Это было больно. Самые страшные опасения оправдывались. Никогда не станет снурл Болимс Влек другом нолькру Кьетту Кравверу. Потому что никто не дружит с курами, свиньями и прочей домашней скотиной, предназначенной на убой. Ее кормят, за ней ухаживают и от опасностей берегут – пока не придет пора пускать под нож…

Такова правда – он понимал. И все‑таки хотел, должен был услышать ее еще раз, от самого Феенауэрхальта. Должен, и все тут.

– Феенауэрхальт, скажи, – сипло, не своим голосом попросил Влек. – Только честно. А тебе лично уже приходилось охотиться на снурлов?

– Что значит «уже»? – Кьетт вскинул на снурла удивленные глазищи… и все понял, вот что самое ужасное.

– Слушай! – старался сказать твердо, но в голосе предательски зазвенела обида. – Так дальше продолжаться не может! Давай проясним раз и навсегда. Если я говорю, что нолькры охотятся на снурлов, я имею в виду диких нолькров и первобытных снурлов, и речь идет о далеком историческом прошлом. Не знаю, как у вас, а в нашем мире, в наше время охота на разумных существ противоречит всем морально‑этическим нормам. Да есть еще и уголовное законодательство, в конце концов! Я не знаю, может, где‑нибудь, на дальних западных островах, еще остались хищные племена. Но я ни разу не слышал, чтобы даже в самые страшные дни войны хоть один нолькр напал на снурла! И никаких там «уже» или «еще» в этом вопросе быть не может. Я ясно выразился? Тогда все! – Он отвернулся к стене, зарылся лицом в солому. Хорошее настроение было безнадежно испорчено.

Снурл всхлипнул. Вытер набежавшую слезу. Потом осторожно, будто боясь обжечься, погладил пухлой ладошкой острое, худое плечо нолькра.

– Феенауэрхальт… Ну не надо, пожалуйста, не обижайся! Я дурак, я все время какие‑то глупости говорю, прости!.. А я буду стараться, да! Я сейчас огонь выпущу, как ты велел, смотри!

– Отстань! – дернул плечом Кьетт, уже чувствуя, что обида тает, как масло на сковороде. Ну не умел он долго злиться, что поделаешь, если характер такой? – Не стану смотреть! Ты меня это… оскорбил своими грязными инсинуациями… – И добавил в лучших традициях искаженной логики: – И знаешь что! Хватит уже язык ломать этим Феенауэрхальтом! Вот же имечко боги послали – без полкварты не выговоришь! Можешь звать меня просто Энге.

– Как скажешь, – просиял Болимс Влек.

А Иван почувствовал вдруг легкую досаду: ему, Ивану, Кьетт дружеского обращения пока не предлагал. Может, людоедом его надо было обозвать, тогда проникся бы?

Но огонь в тот день Влек так и не «выпустил», хоть и обещал. Перенервничал, сконцентрироваться не смог, как ни старался. Зато это сделал Иван, до последнего не веривший в успех.

– Ну не веришь и не верь дальше, – разозлился Кьетт. – Но захотеть‑то ты можешь?

– Как я могу хотеть того, во что не верю? Бред какой то!

– Ничего не бред! – Похоже, в Кьетте Краввере пропадал тонкий психолог. – Скажи, тебе в детстве никогда не хотелось летать, как птичке? Так вот, чтобы взмахнул руками и полетел, полетел…

Наверное, в детстве этого хочется всем.

– И ты верил разве, что такое возможно?..

Нет, не верил. Не мог поверить собственным глазам! Очень маленький, очень робкий, но все же явно различимый в полумраке комнаты огонек трепетал на самом кончике его пальца! Казалось, будто он вытекает из‑под ногтя.

От потрясения у Ивана перехватило дух. В голове сделалось пусто и гулко, потому что все старые представления о природе вещей оттуда ушли окончательно, а новые пока не сформировались. И в этой пустоте роились обрывки мыслей. Неужели такое возможно? Неужели он сделал это? Сам, без посторонней помощи, без мертвецов и трав? Горит, надо же, горит и светит! И не обжигает! Интересно, почему не обжигает, ведь огонь?..

Только подумал – и палец пронзила острая боль. Огонек тут же погас, на его месте налился желтый волдырь.

– Это еще что такое?! – Вместо того чтобы восхититься небывалым Ивановым достижением, Кьетт его отчитал. – Холодный надо было огонь хотеть! Не хватало, чтобы ты сам себя поджарил!

Но Иван его сентенций почти не слушал, он млел от восторга. Он чувствовал себя если не богом всемогущим, то кем‑то очень похожим. Вот вернется домой, вот он всем тогда покажет!.. Но тут его буквально сразила жуткая мысль: ПОНТЕЦИАЛЫ!

– А дома я так не смогу, да?

Кьетт фыркнул:

– Разумеется, сможешь. Уж на такую‑то малость ваших потенциалов за глаза хватит!

– Мысли он, что ли, читал?

«Теперь не нужно будет никогда зажигалок покупать и спички!» – возликовал новоявленный чародей, хотя радость была глупой. Он и раньше их нечасто покупал, потому что почти не курил. Ну баловался иногда с ребятами в ранней юности, а привычки так и не приобрел. Но разве могла такая малость умерить его восторг? Ведь теперь он стал самым сильным магом своего мира! Нет, не так! Единственным настоящим магом своего мира! И пусть в других мирах его достижение можно разве что с детским лепетом сравнить – какое ему дело до чужих миров?

Больше они в тот вечер магией не занимались – утомительным оказалось это дело, сон сморил начинающих магов. Иван продрых до самого утра как младенец, даже на другой бок за всю ночь ни разу не перевернулся – так затекло тело, что еле согнулся потом, и дежурное причитание бабы Лизы: «Старость не радость» – сразу пришло на ум.

Оказалось, что пробудился он раньше всех. Квадратик розового неба проглядыват сквозь окошко‑отдушину. Рядом, уткнувшись в солому лицом, спал Кьетт. Почему‑то Ивану показалось, что нолькру холодно, и он накрыл его своим плащом. «Мм…» – тихо сказал тот и перевернулся на спину, проснуться не проснулся, но вид у него стал довольный.

Тогда Иван поискал глазами снурла – вдруг тоже мерзнет? – но нашел не сразу. Каким‑то образом тот откатился к дальней стене, да еще и под стол завалился. И спал нехорошо, навзничь, запрокинув голову, подергиваясь всем телом и дрожа веками. И ногами мелко перебирал, будто хотел бежать куда‑то. Кошмар ему, похоже, снился. Из сострадания Иван осторожно тряхнул его за плечо, совсем легко, чтобы не разбудить, только дурной сон перебить. Но Влек вдруг взвизгнул и мгновенно подскочил как ужаленный. Долго оглядывался, моргал осоловелыми, невидящими и непонимающими глазами. А потом объявил без всякой преамбулы типа «доброго утра»:

– Представляете, мне сейчас стих приснился! Целый стих! Ужас!

– Чего ты визжишь, – укорил его поневоле пробудившийся Кьетт, – разве можно так пугать? Ну стих и стих, приснился и приснился! Мало ли кому что…

– Нет, вы непременно должны его услышать, пока я помню! – перебил Влек взволнованно. – Это странный стих! Очень плохой стих, не к добру!

– Ну давай читай, – вздохнул Кьетт обреченно, поэзию он не жаловал, тем более по утрам.

И снурл прочел, подвывая от охватившего его мистического ужаса. И как ни странно, но на этот раз смысл поэтических строк оказался для слушателей предельно ясен:

Там на черных дорогах чужие следы,

Там кровавая пена по краю воды.

Догорает холодный заката огонь…

Будет ночь,

будет страх,

будет стон,

будет боль…

Там бессмысленна жизнь и мучительна смерть,

Никогда никуда невозможно успеть,

Там жестокие боги мир держат в руках…

Будет мор,

будет глад,

будет тлен,

будет прах…

– Вот… – закончил читать Влек. – Правда, жуть?

– Правда, – согласился Иван с удовольствием, стих ему понравился мрачным своим колоритом, но показался незавершенным. – А дальше там что было?

– Ничего, – виновато пожал плечами снурл. – Не приснилось дальше.

– Жаль. Хороший стих.

– Угу, очень. – Голос Кьетта звучал странно. – И часто тебе такие хорошие стихи снятся?

– Это первый раз в жизни! – прошептал Болимс совсем уж замогильным голосом. – Это дурное предзнаменование, да?

Несколько минут все молчали. Болимс покорно ждал ответа, Иван не знал, что отвечать, он в таких делах не разбирался. А Кьетт думал, что ответить. И ответил бодро, причем не наигранно, как бывает, если лгут во спасение, а вполне искренне:

– Необязательно. То есть, может, оно и предзнаменование, и ясно, что не доброе, но именно к нам, скорее всего, ни малейшего отношения не имеет. Просто у вас, снурлов, очень высокий магический потенциал, а пользоваться ты своими силами не умеешь. Активизировал их, разрядки не дал, ну они сами нашли выход ночью. Вот и нахватался ты какой‑то ерунды, залез умом, куда не надо. Мало ли сколько пророчеств, предзнаменований и прочих вербально‑магических структур витает в астральных сферах этого мира? Что же нам, все их на свой счет принимать? Наплевать и забыть! Не сегодня завтра будем в Фазаке, вернемся по домам, что нам за дело до местных проблем?

– Никакого дела! – охотно согласились Влек и Иван. И тому, и другому чужой мир уже до страсти надоел, отчаянно хотелось домой.

Но остаток пути до Фазака показался Ивану до обидного коротким – просто глазом моргнуть не успел, как день пролетел. А все потому, что было у него полезное занятие – уроки магии продолжились. Снурл в них больше не участвовал, боялся еще какую‑нибудь дрянь подхватить. Зато Иван не только закрепил вчерашний навык, но успел выучить еще несколько «фокусов» – так он называл свои колдовские деяния. И Кьетт не возражал, потому что на самом деле ничего серьезного в них не было – так, забава, упражнения для начинающих. Но иногда могут и пользу принести. Например, когда в глаз тебе летит огненный шарик, так неважно, кто его метнул, боевой маг высшего разряда или недоучка с минимальными способностями, – результат будет одинаков, если отбить или увернуться не успеешь. Еще очень полезно уметь перемещать в пространстве физические объекты – иной раз ведь так не хватает третьей руки. Кьетт, к примеру, при большом желании мог целый дом на новое место передвинуть. Ивановых способностей хватало лишь на собачью будку – по максимуму. Но кто, скажите, кто в нашем обыденном человеческом мире способен таскать взглядом собачьи будки?! И сколько возможностей этот навык перед человеком открывает! Допустим, проходит человек мимо чужого сада, а там за забором яблоки висят… Или лежит человек на кровати, а пакетик с чипсами – на столе, и хочется, и встать лень… В общем, горизонты пред Иваном распахнулись необозримые, и рвение с каждым новым «фокусом» только росло.

– Делаешь успехи, – хвалил Кьетт. – Эх, времени мало остается, а то бы мы с тобой и до материализации объектов могли дойти!

Иван так и ахнул. Вот бы этому чертову нолькру догадаться начать уроки парой недель раньше! Сколько возможностей упущено!

– Немедленно! Учи меня материализации!

– Вообще‑то это очень сложное действие, – осторожно предупредил Кьетт и материализовал веник. Творение его вышло старым, грязным, и прутья выпадали. – Вот видишь! Я сам плоховато владею.

– У тебя же потенциалы офигенные, – заметил Иван с укоризной, потому что веник действительно был дрянным, да и зачем он вообще нужен, когда едешь на лошади зимой?

Кьетт с размаху зашвырнул свое творение в свеженаметенный сугроб.

– Видишь ли, материализация требует не столько силы, сколько образного мышления, живого воображения и художественной одаренности. У меня с этим как‑то не очень. Ну хочешь, попробуй сам, вдруг получится? Тут главное сконцентрироваться и очень точно представить…

Иван попробовал. А дальше все было точно как в песне: «Сделать хотел утюг – слон появился вдруг…» «Интересно, что подумают местные жители, когда по весне обнаружат целую цепь странных, ни на что не похожих предметов, тянущуюся вдоль обочины?» – подумалось Ивану, когда он отправлял в сугроб очередное свое творение – покрытую сияющей амальгамой сферу величиной с кулак с торчащей сбоку (если так можно выразиться про сферу) скобкой. По замыслу оно должно было стать всего‑навсего эмалированной кружкой, но еще ни разу замысел Ивана с воплощением не совпал.

– Ой, зачем ты выкинул? – огорчился снурл. – Красивая штучка была.

– Угу! Красивая! Только не похожа ни на что.

– Да плюнь ты на это дело, – уже не раз советовал Кьетт. – Это тебе не огонь метать. Тут либо дано от природы, либо нет, тренировки мало помогают. Только напрасно силы расходуешь.

Но Иван сдаваться не желал и упражнения свои прекратил только тогда, когда по настоянию Кьетта на поприще материализации испытал себя Болимс Влек. И надо же – с первой попытки извлек из небытия чудесную серебряную ложечку с витой ручкой и монограммой.

– Ах! – удивленно обрадовался снурл. – Моя любимая, точно как дома!

– Вот что значит живое воображение! – назидательно прокомментировал Кьетт. – А нам с тобой, друг мой, такого не дано… Кстати… – Тут он немного потупился, спросил осторожно: – Не согласился бы ты тоже звать меня Энге? А?

Может, и согласился бы. Вчера. Если бы первому предложили. А теперь…

– Ну уж нет! Я тебя старше и буду звать тебя Кьеттом, как полагается.

– Я так и думал, – покорно вздохнул нолькр.

Часа через два после захода солнца они достигли предместий Фазака. Увидев выросшую вдоль дороги череду небогатых домишек, решили, что это очередное село, потому что дальше дорога взбиралась на крутой холм, перекрывший весь обзор. Правда, в небе над холмом было разлито слабое желтоватое сияние, но его приняли за свет восходящей луны. Но свернули в придорожный трактир, не по‑гевзойски грязный и облезлый, спросили у хозяина, далеко ли осталось до города Фазака, и услышали гордый ответ:

– Чай, и мы не в деревне! Фазак это и есть, он самый. Столица земли нашей!.. Комнату желаете‑с или отужинать?

Пожелали и того, и другого. Хоть и выглядело заведение неприглядным, и навевало невеселые мысли о клопах, но слоняться по незнакомому городу в ночи не было никакого смысла. И городская стража всех миров такие прогулки обычно не одобряет, объясняйся потом с ней, кто такие, зачем пришли и не со злым ли умыслом. Но если бы и удалось ее миновать и жилье мага быстро отыскалось бы, все равно являться к нему незваными гостями в ночи – невежливо. В общем, остались до утра в заведении с трогательным названием «Приют странника» и совершенно отвратительной кухней, больше соответствующем приюту сиротскому. На ужин здесь подавали кашу‑размазню тревожно‑желтого цвета и непонятного состава, вареную колбасу с крупными вкраплениями жира и кувшин приторно‑сладкого напитка, изготовленного из растворенных в кипятке леденцов с добавлением хмельной бражки. Причем один из леденцов, петушок на палочке, раствориться не успел, так и плавал в кувшине вместе с палочкой своей. «Не могу пить эту дрянь!» – возмутился Иван и потребовал пива. И тут же об этом пожалел. Чем угодно был поданный ему напиток, но только не пивом! Пришлось обходиться колодезной водой.

Комнату на этот раз они потребовали самую лучшую, из чувства самосохранения. По комфортабельности она сильно уступала тому закутку для прислуги, где они провели предыдущую ночь. Романтикой в ней и не пахло, пахло помойным ведром и плесневелой тряпкой. Зато у кроватей не подламывались ножки, на слюдяном окне висела засаленная штора, и пол был подметен «только вчера», а не на той неделе…

– Верса‑аль! – присвистнул Иван, оглядывая мрачное голое помещение с каменными стенами, почерневшими от старости, низким потолком и сиротливо примостившимся в уголке рукомойником. – Если эта комната у них лучшая, что же творится в других?!

– А мне нравится! – возразил Кьетт без тени иронии. – Больше всего похоже на карцер в нашей казарме… Да, если занавеску снять и лишние койки вынести, вот эти, – он указал пальцем, какие именно, – ну точно наш карцер! Планировка та же почти… – Это прозвучало совсем уж ностальгически.

Снурл жалобно пискнул ему в ответ.

…Но зря негодовал Иван и страдал Болимс Влек. Все равно они почти не спали в ту ночь, а какая по большому счету разница, в богатой или скудной обстановке не спать, если света нет? Лежали в темноте и говорили, говорили, будто наверстывая упущенное за все дни. Ведь это были их последние часы в этом мире. Завтра их странному приключению придет конец. Каждый вернется в свой мир, жизнь повернет в привычное русло, и только память останется об этом знакомстве – случайном, коротком, но, кажется, уже начинавшем перерастать в дружбу. Вот только не было у этой дружбы шансов на жизнь, каждый это понимал. Завтра их разделит не пространство – что такое пространство в наши дни, ерунда, а не преграда! И даже сквозь время можно протянуть нить, передать весть – есть способы. Из мира в мир, наверное, тоже… если настоящим магом быть, а еще лучше – демоном. Нолькру, снурлу, тем более человеку этого не дано. Связавшая их цепь случайных совпадений разорвется навсегда…

Печально становилось от таких мыслей, и, чтобы не думать, они болтали до рассвета. И друг о друге узнали в те часы больше, чем за все предыдущие дни. «Синдромом попутчиков» называл такое состояние Иван. Ну случается в поездах дальнего следования, что вываливаешь вдруг совершено случайному человеку историю всей жизни своей, порой с излишними подробностями. Они уже чувствовали себя этими самыми попутчиками, готовыми расстаться навсегда.

Кое о чем из сказанного в те часы им потом пришлось пожалеть.