Желтая лента

Рэи Тоэи умела быть очень маленькой.

Шесть дюймов ростом, она сидела на подушке Райделла в покрытой пластиком нише его комнатки в ночлежке с кормежкой, и он чувствовал себя счастливым, как ребенок.

Когда она была маленькой, проекция казалась более четкой; она становилась ярче, и он невольно вспоминал диснеевские штучки, волшебниц из старых мультиков. У нее запросто могли бы быть крылья, думал он, и она летала бы по воздуху, оставляя сверкающий шлейф, если бы захотела. Но она всего лишь сидела на подушке, маленькая и прекрасная, и болтала без умолку.

Он прикрыл глаза, нет, он не хотел спать, он прикрыл глаза, чтобы они отдохнули, и понял, что ее голосок на самом деле звучит из проектора, стоящего на кровати. Она рассказывала ему что-то про Реза, певца, за которого хотела выйти замуж, объясняла, почему из этого ничего не вышло, но поспевать за ее мыслью было трудно. Райделл понял, что Резу был интересен только сам Рез и мало что другое, а Рэи Тоэи стали интересовать другие люди (или, подумал он, для нее мы другие существа). Райделл терял нить рассказа и действительно начал засыпать под ее нежный голосок.

Перед тем как сон окончательно свалил его, она показывала ему, какой может сделаться маленькой. Райделл в это время ставил на место сетку и хотел поправить занавеску, прикрепленную кнопками, какую-то выцветшую помятую тряпку с узором в виде затейливых ключей и странных кошек с длинными шеями (он решил, что это все-таки кошки).

Он не сразу услышал, что зазвенели очки, потом искал в полумраке куртку. Оказалось, что на нем не было только куртки, а так он был полностью одет и даже обут, хотя помнил, что спал очень крепко.

– Алло? — он нацепил очки левой рукой. Правой рукой уперся в потолок. Панельная обшивка подалась вверх, и он решил впредь быть осторожнее.

– Где вы? — это был Лэйни.

– Ночлежка с кормежкой, — ответил Райделл. От темных очков стало совершенно темно. Он видел только слабую искру собственного зрительного нерва, для ее цвета не нашлось бы наименования.

– Вы достали кабели?

– Да, — сказал Райделл. Он вспомнил, как нагрубил парнишке сумо и почувствовал себя неловко. Да, слегка дал маху. А все из-за этой клаустрофобии, или как ее там, которая на него порой нападает в толпе. Тара-Мэй Алленби сказала ему, что это называется "клаустрофобия", что означает "боязнь замкнутого пространства", но на самом деле у него это не от тесноты. На самом деле он просто не переносит этих дурацких бородок под нижней губой. — Оба кабеля.

– Уже подключили?

– Только питание, — сказал Райделл. — Второй… я не знаю, куда он втыкается.

– И я не знаю, — сказал Лэйни, — но она на месте?

– Только что была, — сказал Райделл, высматривая во тьме свою волшебную звездочку, но потом вспомнил, что на нем очки.

Его рука нащупала выключатель, свисавший с провода над его головой. Щелкнул. Загорелась голая пятидесятиваттная лампочка. Он сдвинул очки на нос, посмотрел поверх них, обнаружил, что проектор на месте и все еще подключен.

– "Термос" у меня.

– Не выпускайте из поля зрения, — сказал Лэйни, — и кабели тоже. Не знаю, что именно она должна для нас сделать, но вокруг нее крутится все.

– Что крутится вокруг нее?

– Изменение.

– Лэйни, она сказала, что вы считаете, будто наступает конец света.

– Он и наступает, — поправил Лэйни.

– С чего вы взяли?

Лэйни вздохнул; вздох перешел в кашель, который он, очевидно, пытался подавить.

– Тому миру, который мы знаем, — выдавил он. — Как мы его знаем… И это все, что я или любой другой мог бы вам сказать. И я не хочу, чтобы вы об этом думали. Вы работаете на меня, помните?

"Да, а ты — сумасшедший, — подумал Райделл, — но у меня в кармане твой кредитный чип…"

– Ладно, — сказал он, — что дальше?

– Вам нужно пойти на место двойного убийства, произошедшего прошлым вечером на мосту.

– И что я для вас должен там выяснить?

– Ничего, — сказал Лэйни. — Просто сделайте вид, будто пытаетесь что-то выяснить. Притворитесь, будто ведете расследование. Перезвоните мне, когда будете готовы, я дам вам координаты места в GPS.

– Стоп, — сказал Райделл. — А если я вправду что-нибудь выясню?

– Перезвоните мне.

– Не вешайте трубку, — попросил Райделл. — Как

Случилось, что вы потеряли контакт с ней, Лэйни? Она мне сказала, что вас разлучили.

– Люди, которые… владеют ею… хотя это слово здесь не совсем годится… в общем, они не прочь со мною потолковать, потому что она сбежала. И люди Реза тоже. Так что нынче мне приходится быть incommunicado [28], по крайней мере, для них. Впрочем, она и не пыталась связаться со мной, Райделл. Она сможет, если ей будет нужно. — Он дал отбой.

Райделл снял очки, положил их на подушку и добрался ползком до кровати.

– Эй, — обратился он к "термосу", — вы там?

Тишина.

Он взял себя в руки и стал собираться. Распаковал вещмешок, прорезал в нем пару дырок своим кнопарем, снял нейлоновый пояс и пропустил его через прорези так, что получился ремень, который можно было накинуть через плечо.

– Эй, — позвал он "термос" еще раз, — вы здесь? Я собираюсь вас сейчас отключить. — Поколебался и отключил. Сложил в сумку "термос", сетевой кабель, другой кабель и свой "драконовский" ранец, который уже однажды спас его задницу и, может, был и вправду "счастливым". Натянул свою нейлоновую куртку, сунул очки в карман и, подумав немного, осторожно спрятал кнопарь в правый передний карман брюк. Потом представил, что нож может там открыться — нет защелки-предохранителя, еще осторожнее вытащил кнопарь из штанов и положил в боковой карман куртки.

***

…И дошел до места преступления без особых проблем, хотя идея, предложенная Лэйни, — сообщать координаты в GPS по телефону, — была довольно смешной.

У Лэйни была точная привязка к местности (Райделл понятия не имел откуда), и ведь карты моста у него не было, так что он, непонятно как, привязал к местности Райделловы очки и велел ему шагнуть в сторону Сан-Франциско, на нижний уровень, шагай дальше, шагай дальше, уже теплее. О'кей, сворачивай направо.

Райделл уткнулся носом в глухую фанерную переборку, обклеенную пожухшими от дождя рекламными постерами (на европейском языке, которого он не знал) концерта какого-то типа по имени Оттоман Бэдчер. Райделл описал Лэйни увиденное.

– Это не то, — сказал Лэйни, — но вы совсем рядом.

По соседству обнаружилась закрытая лавка — Райделл не смог понять, чем там торговали, дальше в стене был проем. В глубине виднелись рулоны пластика, деревянный брус. Кто-то строит еще одну лавку, подумал Райделл. Если это действительно место преступления, оно должно быть отгорожено желтой пластиковой лентой с буквами ДПСФ [29], тут он вспомнил, что копы не так уж часто появлялись, и задал себе вопрос: как они избавляются от трупов? Если сбросить в воду, город будет не слишком рад, хотя, конечно, город ни за что не докажет, что данный конкретный труп был именно сброшен с моста. Райделл озадачился — никакой желтой ленты тут не было. Для Райделла она была символом уважения.

Он вошел в проем, обогнул рулоны пластика, забрался на невысокий штабель фанеры и вдруг увидел в резком свете найденных на свалке флуоресцентных ламп, висевших ближе к тротуару, — два похожих на морозные узоры белых пятна, напыленных поверх двух более темных пятен каким-то аэрозолем, и сразу понял, что это такое. "Килз", та самая дрянь, которой заливают кровь на тот случай, если у человека была какая-то зараза. Он знал, как выглядит "Килз", попавший на кровь. Это он сейчас и видел.

Тоже мне, место преступления, подумал он. Разглядывая, недоумевал, как, по мнению Лэйни, он должен себя вести, чтобы выглядеть сыщиком? Он опустил вещмешок с проектором Рэи Тоэи на груду рулонов пластика.

Осадок "Килз" — вещество водоустойчивое, поэтому дождем его не смыло. Он тут же вспомнил, что жертвы, кем бы они ни были, погибли здесь прошлой ночью.

Он почувствовал себя идиотом. Когда-то он мечтал стать копом, спал и видел, как пересекает желтую линию и изучает место преступления. И всех выводит на чистую воду. И вот теперь он здесь.

Он вынул из кармана очки и набрал номер Лэйни. Однако Лэйни, в каком бы роскошном отеле он ни сидел в своем Токио, не соизволил ответить.

– Ни хрена, Шерлок Холмс, — сказал самому себе Райделл, слушая, как в Токио звенит телефон.

41. "ТРАНСАМЕРИКА"

– Его зовут Райделл, — говорит Харвуд. — Мы узнали это мгновенно, сличив образы. Краткосрочно сотрудничал с "Копами влипли".

– Сотрудничал с кем? — клинок вместе с ножнами находится под надежной охраной в потайном месте неподалеку от центральной лифтовой шахты, приблизительно в восьмистах футах ниже.

– "Копы влипли", — говорит Харвуд. — Культурная ценность. Вы что, не смотрите телевизор?

– Нет. — Он смотрит на восток с сорок восьмого, последнего, этажа высочайшего городского здания на руины разрушенного Эмбаркадеро, на цыганский блеск моста, на страшную темень Острова Сокровищ.

Подойдя ближе к окну, трогает свой пояс. Между двумя слоями черной телячьей кожи проложена лента из дорогостоящей удивительной материи. При определенном воздействии она перестает быть тонкой, как паутина, тканью, которую шаловливый ребенок мог бы легко порвать на кусочки, и превращается в тридцать дюймов гибкой, шершавой с обеих сторон и очень твердой прокладки. Ее текстура тогда напоминает ему свежеснятый панцирь каракатицы.

– У вас есть чувство юмора, — раздается позади него голос Харвуда.

– Я знаю. — Он глядит на окна вниз. Устремленный вверх обелиск, эта так называемая "пирамида"; темные вздутия от специального японского средства, которым заполнены щели в стенах зданий после землетрясений. Это новинка, заменившая прежние полиуглеродные перекрытия, — и предмет жарких дебатов архитекторов и эстетов. На миг очарованный, он наблюдает, как отраженный свет огней близлежащих зданий слегка колеблется, когда глянцевитая поверхность пузыря напрягается в ответ на порыв ветра, которого он не чувствует. Живая грыжа.

Он оборачивается к Харвуду, который сидит за огромным столом из темной матовой древесины; груды архитектурных моделей и холмы документов намекают на течение воображаемых рек — топография, в которой можно прочесть перемены, происходящие с миром за окном, если известен код и есть достаточная заинтересованность в результате.

Глаза Харвуда — самая настоящая деталь его внешности, все остальные создают впечатление, что он, отступив на шаг, существует в другом измерении. Несмотря на высокий рост, он, кажется, занимает немного пространства, поддерживая связь с окружающим посредством намеренно узких каналов. Стройная фигура, спокойное продолговатое лицо, моложавость, характерная для людей состоятельных. Глаза, увеличенные немодными линзами, тревожны.

– Почему вы притворяетесь, что вам не интересен этот бывший полицейский, побывавший на месте недавних ваших подвигов? — на его запястье браслет из золота и титана отражает пойманный свет; какая-то многофункциональная побрякушка с запутанными дисплеями.

– Я не притворяюсь. — На огромный плоский экран, стоящий слева от стола Харвуда, четыре камеры передают различные ракурсы высокого, крепко сбитого человека, который стоит с опущенной головой, будто занят своими мрачными мыслями. Камеры, должно быть, не больше жучков, но четыре картинки, несмотря на плохое освещение, очень четкие. — Кто поставил туда эти камеры?

– Мои талантливые ученики.

– Зачем?

– Именно на тот случай, если кому-нибудь взбредет в голову посмотреть, где совершилось это двойное убийство, он будет стоять там и думать. Посмотрите на него. Он думает.

– Он выглядит несчастным.

– Он пытается вообразить вас.

– Это вы воображаете, что он воображает.

– Тот факт, что он вообще сумел найти это место, указывает на наличие знания и мотива. Он знает, что там погибли два человека.

Среди моделей на столе Харвуда стоит одна, блестящая, красно-белая, украшенная работающими миниатюрными видеомониторами на фирменной стойке. Крохотные картинки движутся и меняются в жидких кристаллах.

– Не вы ли владелец компании, построившей это? — он тычет в модель указательным пальцем.

Глаза Харвуда через линзы передают удивление, потом интерес.

– Нет. Мы их консультируем. Мы — фирма по связям с общественностью. Мы всего лишь, как я помню, посоветовали им нанести удар. Мы также консультировали городские власти.

– Это ужасно.

– Да, — говорит Харвуд, — как человек со вкусом, я согласен. И это вызвало открытое недовольство муниципалитета. Но наши исследования показали, что размещение модуля около моста поможет развитию пешего туризма, а это — решающий аспект нормализации.

– Нормализации?

– Существует реальная инициатива возвращения местного сообщества к нормальному существованию, так сказать. Но вопрос это тонкий. Дело здесь, на самом деле, в имидже, и тогда, разумеется, начинается наша работа. — Харвуд улыбается. — Во многих крупных городах есть подобные автономные зоны, и то, как конкретный город сумеет справиться с ситуацией, может радикально воздействовать на имидж этого города. Например, Копенгаген был одним из первых, кто добился прекрасных результатов. А Атланта, я полагаю, может служить классическим примером того, чего делать нельзя. — Харвуд подмигивает. — Вот с кем мы теперь расправляемся, вместо прежней богемы, — говорит он.

– Вместо чего?

– Богема. Альтернативные субкультуры. Они составляли жизненно важную прослойку индустриальной цивилизации в двух прошедших столетиях. Они образовывались там, где индустриальная цивилизация начинала строить иллюзии. Что-то вроде бессознательного полигона для разработки альтернативных социальных стратегий. Каждая субкультура имела собственный стиль одежды, характерные формы художественного самовыражения, излюбленный вид или несколько видов наркотика, а также сексуальные пристрастия, не совпадавшие с ценностями культуры в целом. У них были "тусовки", место, с которым они себя ассоциировали. Но теперь они вымерли.

– Вымерли?

– Мы начали уничтожать их одну за другой до того, как они сформировались. Они пропустили кульминацию своего развития, когда начал развиваться маркетинг и рыночные механизмы стали агрессивнее. Для созревания аутентичным субкультурам нужны застой и время, а теперь с застоем покончено. Времени у них нет. Их постигла участь всей планеты. Автономные зоны, однако, обеспечиваются определенной изоляцией от мировой монокультуры, они с трудом поддаются ассимиляции рынка — к ним нужен другой подход. Почему это так, мы пока не знаем. — Маленькие картинки смещаются, мигая.

– Не стоило это ставить туда.

В глазах Харвуда изумление.

– Не думаю, что мне когда-либо доводилось слышать из ваших уст столь специфичное мнение.

Ответа нет.

– У вас есть шанс еще раз увидеть это. Я хочу, чтобы вы узнали, что замышляет наш задумчивый друг.

– Это как-то связано с тем, на что вы намекнули во время нашей предыдущей беседы, с предстоящим глобальным событием?

– Да.

– И что это за событие?

Харвуд задумчиво смотрит в пространство.

– Вы верите в силы истории?

– Я верю в то, что приводит к этому мгновению.

– Кажется, я и сам начал верить в это ваше мгновение. Я полагаю, что мы приближаемся к нему, повинуясь силе его властного притяжения. Это мгновение изменит все и ничего. Я заинтересован в таком исходе, потому что я должен сохранить свой статус, я хочу, чтобы слова "Харвуд Левин" не превратились в четыре бессмысленных слога. Если мир должен перевернуться, то и я хочу перевернуться вместе с ним и остаться самим собой.

Он думает о множестве оптических прицелов, наведенных сейчас на него скрытыми системами управления огнем. Однако он вполне уверен, что смог бы убить Харвуда, если потребуют интересы мгновения, — хотя, с другой стороны, знает, что почти наверняка умрет раньше, чем он, пусть даже на долю секунды.

– Я думаю, вы стали более сложным с момента нашей последней встречи.

– Изощренным, — отвечает Харвуд с улыбкой.