Ланч с Робином

Робин Купер-Кларк, если он не в своей тарелке, выглядит как человек, решивший арестовать сам себя: одна рука обхватывает грудь, вторая цепляется за шею. Именно так он и шагает всю дорогу к «Суитингс», куда пригласил меня пообедать через три дня после заседания «большой семерки» в «Топлес-клубе». Ресторан находится довольно далеко от офиса, но Робин настаивал именно на нем, а у меня не было причин отказывать. Делать нечего, я вприпрыжку скачу за ним — три моих шага на один семимильный его.

«Суитингс» — типичное для Сити заведение. Рыбный ресторан под личиной рыбной лавки, панибратские возгласы, суета, мраморные прилавки. Рыбный рынок для имущих. У входа узкие стойки с табуретами, в глубине — зал с длинными, как в школьной столовой, столами.

Садимся на дальнем от входа конце общего стола.

— Неприятная история с этим Бюнсом, — бормочет Робин, изучая меню.

— Угу.

— Момо Гьюмратни, кажется, славная девочка.

— Бесподобная.

— А Бюнс?

— Стрихнин.

— Понятно. Что закажем?

Над нами уже застыл официант с карандашом наготове. Я перевожу взгляд на Робина и в первый раз замечаю, какой у него странно неряшливый вид. Кончик воротника загнут, на мочках запятые от пены для бритья. Джилл такого не допустила бы.

— Так, ну что ж… Даме, пожалуй, кого-нибудь позубастее, а мне из вымирающих видов. Черепаховый суп, к примеру. Или лучше отведать трески, которую распроклятые испанцы всю повылавливали? Как думаешь, Кейт?

Еще не отсмеявшись, я вновь слышу голос Робина:

— Я женюсь, Кейт.

Зал немеет, будто кто-то отключил звук кнопкой пульта. Народ по-прежнему открывает и захлопывает рты, но беззвучно, как рыбины из ресторанного меню.

И я понимаю, почему он привел меня именно сюда: здесь не закричишь от боли или гнева, разве что пожуришь по-дружески. Это уголок мужского мира. Сколько страдающих сердец здесь поджарили с любезной улыбкой на губах, сколько карьер поломали за бокалом шабли и искренне приятельской беседой? Теперь вот и Джилл Купер-Кларк отправили в отставку, а от меня ждут любезной улыбки. Здешний этикет предписывает скроить заинтересованную мину, а еще лучше — радостную, но уж никак не устраивать сцен. Здесь наложили вето на то единственное, что я сделала бы с превеликим удовольствием: отшвырнула стул, перевернула стол и оставила бы изумленное мужичье разевать рты над салфетками и рыбьими костями. Господи, всего-то полгода прошло с ее смерти…

А Робин уже углубился в рассказ о некой Салли. Милая, несказанно добрая, любит мальчиков, своих двое. До Джилл, конечно, далеко, но с Джилл ведь никто не сравнится. Он с беспомощным видом пожимает плечами. А в Салли все же много хорошего, и ребятам — Алексу во всяком случае, ему всего десять — нужна мать.

— А тебе… — я нахожу наконец силы протолкнуть слова сквозь пересохшее горло, — тебе она нужна?

— Э-э… Да, Кейт, мне нужна женщина. В одиночку мы не справляемся. Понимаю, что для тебя это… — Он жестом отказывается от предложенного соуса «тартар».

— Для меня — что?

— Признак слабоволия, наверно. — Поставив бокал, он по привычке трет переносицу. — Никто мне ее не заменит, если ты это хотела спросить.

А к чему тогда пытаться заменить незаменимое? Мне тоскливо, как в день похорон Джилл. Прежде я всегда знала, где найду Робина, такого основательного, глубоко семейного, надежного. Больно видеть его потерянным. Мужчина без жены — все равно что без матери: скорее сирота, чем вдовец. Мужчина без жены теряет опору, он не способен ходить, пену с ушей стереть и то не способен. Мы нужны мужчинам больше, чем они нам; не в этом ли тайна мироздания?

— Я очень за тебя рада, Робин. Джилл была бы довольна. Уверена, она не вынесла бы мысли, что тебе плохо.

Робин благодарно кивает: груз признания сброшен с плеч. Управившись с горячим, мы снова изучаем меню, внимательно, как лист с экзаменационным заданием.

— Не возражаешь против пирога с патокой? Одного на двоих? — спрашивает Робин. — Говорят, под давлением возмущенной общественности кулинары ищут другое имя для «крапчатого члена».

— «Крис Бюнс».

— Что?

— «Крис Бюнс» — идеальное название во всех смыслах. Во-первых, отрава, как и пудинг с изюмом, а во-вторых, ходячий сифилис. Любая секретарша в офисе подтвердит.

Робин промокает губы салфеткой.

— Злишься?

— Еще как.

Меня подмывает поделиться с Робином планом мести, но в качестве моего начальника он вынужден будет дать красный свет, а в качестве старшего друга тем более.

— Не думаю, Робин, что это правильно — терпеть рядом дерьмо только потому, что кому-то оно полезно.

Робин сигналит официанту, что готов рассчитаться.

— Джилл всегда говорила, что мужчину можно подтолкнуть к чему угодно, если только он не заметит давления.

— А с тобой она этот фокус проделывала?

— Не замечал.

15.13

Расставшись с Робином на углу Чипсайда, по мобильнику звоню Гаю, предупреждаю, что на работу не вернусь: срочная встреча с каштанами.

— С… чем?

— С каштанами. Это новая компания зрелищных мероприятий, очень перспективные ребята. Пригляжусь к ним на предмет инвестиций.

При виде меня Бен и Эмили цепенеют от изумления: до них не сразу доходит, что мама взаправду дома посреди дня. Я отправляю Полу отдыхать до завтра, одеваю детей, и мы идем в парк. Точнее, идем мы с Эмили — Бен в промежутках между падениями передвигается только бегом. Бабье лето пришло неожиданно. Еще зеленые, хоть и тронутые рыжим пунктиром листья недоумевают, как это они оказались на земле. Мы топаем по цветастому ковру и ногами подбрасываем листья целых… очень долго. Я потеряла счет времени.

Бен в восторге от этого занятия, потому что листья так чудесно шуршат под ногами. Эмили обожает читать ему нотации, но надо видеть ее влюбленный взгляд. Кажется, мои дети заключили договор: сын может шалить, чтобы на его фоне дочь выглядела послушной. Глядя, как они с визгом бегают друг за другом, я думаю о том, что наблюдаю, пожалуй, одну из версий вечной игры мужчины и женщины.

В глубине парка находим упавшие каштаны. От удара о землю некоторые лопнули, и мы увлеченно выковыриваем блестящие ядра из влажных гнезд.

— А знаешь, каштаны можно сделать твердыми-претвердыми, — говорю я Эмили.

— Как?

— Точно не знаю, нужно будет спросить у папы. — Черт. Это лишнее.

Эмили вся светится надеждой:

— Мам, а папа скоро будет опять жить в нашем доме?

— Па-пика! — щебечет Бен. — Папика!

После прогулки отношу Бена вздремнуть, а Эмили предлагаю выбрать видеокассету, пока я приготовлю соус «болоньез» на ужин. Чесночница куда-то запропастилась, терки тоже не вижу.

— Мам, знаешь, что я буду смотреть?

— «Спящую красавицу»?

Совсем недавно это была любимая сказка и лучшее успокоительное для Эмили, но информация, оказывается, устарела. Моя дочь увлеклась какой-то принцессой-воительницей, мне незнакомой.

— Мам, воительница — это что?

— Храбрый воин. Только девочка.

— А ты знаешь, про что «Гарри Поттер»?

— Нет.

— «Гарри Поттер» — это про храбрость и ведьм.

— Интересно, должно быть. Выбрала?

— «Мэри Поппинс».

— Опять?!

— Мам, ну пожа-алуйста!

В возрасте Эм я смотрела фильмы дважды в год — на Рождество и во время долгих летних каникул. А для моих детей движущиеся картинки наверняка станут главной движущей силой детских воспоминаний.

— Она с фу сражается.

— Что?

— Мама Джейн и Майкла — с фу сражается. Надо же. Я и забыла, что миссис Бэнкс была суфражисткой, такие детали в сказке как-то ускользают. Ставлю кастрюльку на медленный огонь и забираюсь на диван с ногами, обнимаю Эми. На экране хорошенькая, взбалмошная мамочка Бэнкс, воодушевленная женским митингом, марширует по дому под гимн суфражисток.

— «С фу сражаться» — это что?

— Суфражистка, — машинально поправляю я. — Сто лет назад женщины, которых стали называть суфражистками, выходили на улицы Лондона на демонстрации, даже привязывали себя к оградам, чтобы всем женщинам разрешили голосовать.

Эм приваливается ко мне спиной, головой на моей груди, и молчит. Только когда Мэри с Бертом и детьми прыгнули в нарисованную мелом картинку на тротуаре, я слышу неизбежный вопрос:

— А почему женщинам не разрешали голосовать?

Ну где она, фея-крестная всех почемучек? Почему не появляется, когда нужна ее помощь?

— Потому что раньше девочки сидели дома, а мальчики… м-м… словом, люди думали, что мальчики главнее девочек.

Дочь возмущенно оборачивается:

— Какие глупые!

К счастью, события на экране прерывают поток «почему». Эм знает все песни наизусть, она даже дышит в унисон с актерами. Я смотрю «Мэри Поппинс» совсем иначе, чем в детстве. Я как-то не замечала, что миссис Бэнкс, мечтающая о счастье всех женщин, по отношению к собственным детям непростительно легкомысленна. Я не отдавала себе отчета, что Джейн и Майкл грустят и капризничают, пока няня не приносит в их жизнь веселье и стабильность.

Мои собственные невеселые мысли о том, что сказка-то, получается, обо мне, прерывает торжественный голосок дочери:

— Когда у меня будут детки, мамочка, я сама за ними буду смотреть, пока не вырастут. Няне не разрешу!

Не для того ли и «Мэри Поппинс» выбрана, чтобы поделиться со мной этой мыслью? Заглядываю в глаза. На расчет не похоже. Кажется, ответа она не ждет.

— Мааа-мааа! — напоминает о себе младший. Прежде чем подняться к Бену, я обнимаю Эм.

— Давай как-нибудь устроим себе каникулы. Только ты и я. Хочешь?

Эмили морщит носик, совсем как Момо, когда волнуется.

— А куда мы поедем?

— Смотреть Эм Пир с Тестом.

— Это что?

— Помнишь, ты так называла Эмпайр-стейт-билдинг?

— Неправда!

— Правда, солнышко.

— Маму-ууль! — с укором тянет Эм. — Так только маленькие говорят, а я уже большая.

— Конечно, большая.

Как быстро бежит время: еще вчера они лепетали смешные словечки, которые ты все собираешься записать, — и вот уже перенимают язык уличных мальчишек. Или твой, что еще хуже. Мы мечтаем, чтобы дети выросли, забывая, что будем жалеть о каждой упущенной минуте их детства.

Я их накормила, искупала, высушила волосы, прочитала «Трех совят», принесла воды и наконец спустилась на кухню, чтобы в темноте и одиночестве подумать о безвозвратно уходящих днях.

От кого: Кейт Редди

Кому: Дебра Ричардсон

Вторая половина дня прошла под противоправным флагом материнства. Финансовый год не знал более продуктивного времени. Как думаешь, почем стребовать в час с клиентов за беготню по парку и просмотр «Мэри Поппинс»? Смыться с работы к детям — все равно что тайком улизнуть к любовнику: вранье, наслаждение, вина. Кажется, я разучилась праздно проводить время; детям придется учить меня вновь.

Не возненавидишь, если брошу работу? Я помню твои слова о том, что мы должны выстоять и «показать им всем». Но, знаешь, я привыкла к мысли, что работа меня убивает, а сегодня вдруг испугалась — вдруг я уже умерла, сама того не заметив?

Весь вечер пою гимн суфражисток.

С любовью,

Кейт.