За восемь дней до этого

Донна Дровер нехотя поднималась на крыльцо рыбацкого дома, где жил ее сын Масс. Донна была в отчаянье. Солнечный свет блестел на темных корнях ее осветленных волос. В этом месяце ей неохота было делать прическу, хотя обычно Донна с удовольствием ходила в парикмахерскую. Химия уже совсем отросла. Из-за этого лицо казалось грубее, мешки под глазами стали заметнее. Донну душил кашель.

От жары ее подташнивало, кожа болела от солнца. Донна медлила перед дверью Масса, разглядывая желто-коричневые пятна, что недавно появились на почерневших от непогоды нижних досках. Скоро грибок расползется по всей поверхности, и тогда его уже ничем не закрасишь. Донна попыталась соскрести пятна носком кроссовки, но быстро перестала – все равно не сойдут, а Масс заметит, что она приехала. Донна знала, что ждет ее за дверью. Масс сидит в гостиной и свирепеет всякий раз, как отрывается от телевизора. Похоже, с каждым приездом Донны он все больше злится. Дней десять назад она предложила поехать в «Карибские грезы» и пропустить по паре пивка, ну, может еще сыграть в лото, но Масс отказался, заявив, что снаружи не осталось ничего такого, что могло бы его заинтересовать.

Донна посмотрела на полиэтиленовый пакет с продуктами для сына. Она взялась покупать ему еду, однако Массу, судя по всему, было наплевать. Материнская забота не вызывала у него ничего, кроме презрения. В прошлый раз сумки вообще остались нетронутыми. Масс даже молоко в холодильник не убрал. Это совсем ее расстроило, как будто скисшее молоко таило в себе какую-то угрозу.

Донна заставляла себя приезжать к сыну, отрывалась от любимых сериалов и ток-шоу. В последнее время она начала подозревать, что разница между ней и сумасшедшими тетками из телепередач не так уж и велика. Масс ей сын, а она избегает и даже боится его. Неужто она ему нисколечко не нужна? Донна оглянулась через плечо на бухту. Море было спокойным, ничто не нарушало его покой. Сколько же раз она выходила сюда рыбачить? Сколько раз слушала байки о подводных страшилищах, гигантских рыбах и чудом спасшихся рыбаках? Легенды. Предания. Рыба в море. Все это стало пустым звуком.

Черная машина пронеслась по направлению к центру городка. Интересно, кто это так спешит? Да ладно, наплевать. Донна отступила на шаг и заглянула в окно гостиной. Тюлевые занавески задернуты. Она сама сшила эти занавески много лет назад, и Масс даже помогал ей. Он был тогда таким милым мальчиком, таким добрым и заботливым. Масс всегда старался шуткой или улыбкой разрядить обстановку в доме – Донна с его отцом постоянно ругались. Она решительно повернула назад, быстро подошла к пикапу, влезла внутрь, бросила покупки на переднее сиденье и некоторое время тупо смотрела на пакет, прежде чем завести мотор. Потом взглянула в зеркало заднего вида, подождала, пока проедет грузовик ремонтной службы с электростанции, и выехала на дорогу.

Два дня назад Донна предложила Массу приготовить ему ужин, а он сердито отказался. Даже не взглянул на нее, просто пялился в телевизор. Глаза сына потеряли былую глубину, стали пустыми, каштановые пряди спутались, как от сильного ветра, на подбородке выросла жесткая щетина. Он перестал менять одежду, так и ходил в черных джинсах и синей рубашке. На любое обращение Масс яростно огрызался, а потом грустно вздыхал, словно извиняясь за свое поведение. А иногда в ужасе хватался за горло и пытался набрать в легкие воздуха.

Донна вырулила на нижнюю дорогу и подумала: «Если я еще раз вернусь сюда, он меня убьет». Она ехала мимо Г-образного бетонного причала. Повсюду валялись старые ковши для ловли крабов. Их ржавые остовы походили на гигантские абажуры.

У пристани качались две лодки, трое ребятишек забросили удочки в спокойное море и выуживали из воды собственную смерть. Почему смерть? Не смерть, а рыбу. Что за ерунда лезет в голову? Детишки ловили морского окуня, камбалу или ершей. А что они на самом деле вытащат из воды, какие твари скрываются под рыбьей чешуей? И зачем вообще ловить рыбу? Ее ж потом все равно придется выбросить. Чистой воды идиотизм. Откуда такая причуда – вытаскивать из моря живность?

В морской дали треугольные плавники акул-альбиносов выписывали круги по сверкающей синей воде. Почти у самого берега плеснул бирюзовый хвост. Чуть поодаль шевелил щупальцами гигантский кальмар. Донна не обращала на происходящее ни малейшего внимания. Это ж глупость. Бред. Фантазия. Ей хотелось выцарапать себе глаза.

Она ехала на восток, океан плескался слева, волны шелестели у самой нижней дороги, по правую руку тянулись дома и сараи. Небо окрасилось в закатные тона. Яркие краски играли в воде, таяли и перемешивались, желтый и оранжевый постепенно превращались в розовый и темно-фиолетовый, словно чудовищный синяк растекался по морю.

Донна равнодушно смотрела на игру света. Она помнила мир совсем другим, ярким и красочным, теперь все цвета поблекли, утратили определенность и превратились в оттенки серого. Еще один закат. Все потеряло смысл. Раньше Донна любила гулять на закате, любила смотреть на океан и восхищаться его необъятностью, невероятной мощью водного пространства.

Теперь мир стал плоским. Вечерние прогулки отошли в прошлое вместе с любовью к этим местам. У Донны не осталось ничего. Ничего. Она никому не нужна. Полоумный сын ее ненавидит. Работы нет. В Уимерли,[1]когда-то теплом и приветливом, теперь пахнет горем и смертью.

Красная рыба шлепнулась на капот пикапа и соскользнула влево, Донна ударила по тормозам и чуть не влетела в лобовое стекло. «Черт!» – Она выпрямилась и посмотрела в зеркало заднего вида. Откуда-то спикировала чайка и подхватила добычу. Рыба, наверное, идет к берегу на нерест. Каждое лето миллионы рыб пытаются добраться до песка и отложить в нем икру. Значит, скоро приплывут и киты-рыбоеды.

Донна поехала дальше, проклиная все на свете. Нижняя дорога кончилась, асфальт сменился гравием, шоссе резко вильнуло влево, начался крутой подъем по Хрыч-лейн. В зеркале еще отражались океан и домишки Порт-де-Гибля на другой стороне бухты. Над водой висела россыпь серебристых звездочек, словно там запускали фейерверки. Звездочки взмывали к небу, на секунду зависали в воздухе и падали обратно.

Дом Донны стоял в середине Хрыч-лейн. Машина с визгом въехала на дорожку перед крыльцом. Задние колеса занесло, шины зашуршали по гравию, и Донна поняла, что всю дорогу гнала на дикой скорости. Если бы она не свернула, а проехала дальше по переулку, то оказалась бы у заброшенной церкви и старого кладбища. Там верхняя дорога резко сворачивала к западу и возвращалась обратно в город, с нее открывался чудесный вид на дома, бухту с причалами и огромный скалистый утес над тремя белыми корпусами рыбозавода.

Сердито бормоча под нос, ругая себя за беспечную езду и перебирая в уме прегрешения сына, Донна заглушила мотор, выскочила из пикапа и громко хлопнула дверцей. Ее внимание привлек сарай за домом. Почти бесцветный, черно-белый, по бокам склонились темные ели, вокруг бурно разрослась зеленая трава. Донна краем глаза заметила какое-то движение. В дверном проеме стояла девочка лет семи-восьми, по плечам рассыпались прямые рыжие волосы, мокрое платье облепило худое дрожащее тельце. Лицо у нее было бледным, почти зеленым, синие распухшие губы кривились в усмешке.

У Донны мороз по коже побежал от этого зрелища. Девчонка с виду очень напоминала дочь художницы, той, что жила совсем одна на верхней дороге и у которой дом обогревался солнцем. Дочь, Джессика, некоторое время назад пропала вместе с отцом. Донна знала, как зовут девочку, потому что звонила в полицию, когда десять дней назад в первый раз увидела ребенка у себя в сарае. Приехал новый полицейский, точно не из местных. Кожа у него была темная, а глаза карие, наверное индеец. Как же его звали? Что-то такое детективное… Дойль? Кристи? Ах да, Чейз! Точно, сержант Чейз. Снарядили поисковую группу, прочесали лес, но девочки так и не нашли. Донне было ужасно стыдно, ведь она зря обнадежила несчастную мать.

Когда Донна второй раз увидела Джессику, она снова позвонила в полицию. И снова все усилия найти девочку оказались напрасными. В третий раз ее тоже не нашли, Донне тогда очень не хотелось звонить в участок, но что поделаешь. В конце концов, она перестала пользоваться телефоном. Даже не отвечала на звонки. Голосов на том конце провода все равно было не узнать. Донна не могла представить себе лиц собеседников. Она их не знала. Донна боялась, что теряет рассудок, вешала трубку и виновато гадала, что же она сделала не так.

Ветер совсем стих. Донна прислушалась. Тишина. Дверь по-прежнему открыта, но девочка исчезла. Сейчас бы спичку! Сжечь бы сарай дотла. Все равно он доверху забит старой рухлядью, вещами, которые уже никогда не понадобятся, а только напоминают о прошлом, о давно умершем муже, о работе, которой тоже больше нет, о жизни… Нет, палить сарай – сумасшествие. Лучше разнести его в щепки, чтобы сердце билось чаще с каждым ударом топора. Удар. Лезвие входит в дерево. Топор застревает. Заклинило.

С порывом ветра долетел жутковатый детский шепоток: «Рыба в море».

В ушах зазвенело. Потом наступила тишина.

Донна не дышала. Паника ледяными когтями вцепилась в горло. «Ну вот и все. Умираю. Наконец-то умираю. Это смерть». Перед глазами поползли черные пятна. Донна зажмурилась и отдалась темноте, которой так долго боялась. Темнота была абсолютной, но все же пока недостижимой. Надо постараться вдохнуть, удержать кислород в обессилевших легких. Вдыхать не хотелось.

Выдыхать тоже.

Словно она уже умерла.

Донна сделала над собой усилие. Вдохнула, хотя позыва к этому не было. Подождала. Потом решила, что настало время выдыхать. Рефлексы не работали. – Господи! – вскрикнула Донна, по коже побежали мурашки. Руки и лоб вспотели, капли потекли по щекам. А вдруг это инфаркт? Вроде в груди не болит. Вообще нигде не болит. Вот только в голове звенит, и мысли путаются. Не упасть бы в обморок. Лишь теперь она вспомнила, что пора снова вдохнуть.

Не закрывая рта, Донна двинулась вперед, но сразу споткнулась. От ужаса подгибались ноги. Она тяжело оперлась о пластиковую облицовку дома. Донна посмотрела в небо, но его заслоняла Серая тарелка спутниковой антенны на фасаде.

В ушах раздавался тоненький голосок:

У папы не осталось дел.

Сидел и па воду глядел.

Сидел, глядел, не ждал беды.

Теперь глядит из-под воды.[2]

На пороге сарая стояла девочка и держала в руках переливающуюся всеми цветами радуги морскую форель. Форель отчаянно трепыхалась. Донна некоторое время смотрела на ребенка, потом опустила голову. Кости превратились в желе, сердце выпрыгивало из груди, в ушах звенело. Больше всего на свете хотелось прилечь. «Если я войду в дом, то уже никогда оттуда не выйду», – решила она. Ноги совсем не держали, и Донна медленно села на мокрую от росы траву. Потом с глухим стоном откинулась на спину.

В мире все замерло, пространство стремительно сужалось, краски тускнели. Синий цвет быстро сменялся серым, солнечные лучи отдавали потемневшим серебром. Не в силах пошевелиться, Донна лежала на траве и дрожала всем телом. Над головой кружили три белые чайки. Нет, не чайки. Серокрылые рыбы высоко в стальном небе описывали широкие круги.