Наши дни. – Сегодня ты какой‑то рассеянный

1 января, четверг

– Сегодня ты какой‑то рассеянный. Что с тобой, любимый? – спросила Клио.

Рой Грейс сидел на большом красном диване в гостиной ее дома, переделанного из бывшего склада. У него на коленях расположился Хамфри, который рос и толстел не по дням, а по часам. Уютно свернувшись клубочком, черный щенок вцепился когтями в мешковатый свитер Грейса, как будто решил играючи распустить его, да так, чтобы хозяин ничего не заметил. Пока у Хамфри все получалось: Рой был настолько поглощен страницами дела «Операция «Гудини», что не обращал внимания, чем там занят щенок.

Первое сообщение о попытке изнасилования они получили 15 октября 1997 года. Поздно вечером в брайтонском районе Норт‑Лейн кто‑то напал на молодую женщину. Ее спас случайный прохожий, который выгуливал собаку. Нападавший сбежал, успев, однако, украсть одну ее туфлю. К сожалению, следующая попытка оказалась успешной. В конце октября в Гранд‑отеле проходила вечеринка по случаю Хеллоуина. Одну гостью в коридоре схватил мужчина, переодетый женщиной. Жертву нашли лишь на следующее утро в запертом номере. Она лежала на кровати связанная, с кляпом во рту.

Клио, свернувшаяся на диване напротив, читала книгу «Античная философия» – она училась заочно в Открытом университете и готовилась к экзамену. Вокруг валялись листочки, испещренные ее записями и обклеенные желтыми закладками. Она надела шерстяные черные легинсы и закуталась в верблюжье пончо. Длинные светлые волосы падали ей на лицо, так что каждые несколько минут она отбрасывала их назад. Грейс всегда любил наблюдать, как она это делает.

Клио поставила в проигрыватель диск Руарри Джозефа; телевизор тоже был включен, но без звука; шел фильм «Шаровая молния» с Шоном Коннери в роли Джеймса Бонда. Коннери сжимал в объятиях какую‑то красотку. Всю прошлую неделю Клио объедалась королевскими креветками в остром соусе; вот и сегодня они заказали еду с доставкой на дом – и снова карри. Уже в четвертый раз за пять дней! Грейс ничего не имел против карри, но сегодня решил дать желудку отдохнуть и выбрал блюдо попроще – курицу тандури.

На столе стоял большой новый аквариум с золотой рыбкой – Грейс подарил его Клио на Рождество взамен прежнего, разбитого в прошлом году незваным гостем. Обитательница аквариума, которую Клио назвала Рыбка‑Два, деловито обследовала водоросли и миниатюрный подводный греческий храм, иногда совершая резкие неожиданные броски. Рядом с аквариумом лежала стопка из трех книг – их подарил Грейсу на Рождество Гленн Брэнсон. «Сто подсказок мужу, как пережить беременность жены», «Будущий папочка» и «Ты тоже ждешь ребенка, приятель!».

– Все со мной нормально. – Грейс улыбнулся.

Клио улыбнулась ему в ответ, и вдруг он почувствовал такое всепоглощающее счастье и безмятежность, что ему захотелось остановить часы, а вместе с ними и время. Пусть этот миг длится вечно!

«Хочу побыть с тобой», – пел Руарри Джозеф, подыгрывая себе на акустической гитаре. «Да, – подумал Грейс, – я тоже хочу побыть с тобой, моя дорогая Клио. С тобой одной».

Ему хотелось вечно сидеть здесь, на этом диване, в этой комнате, смотреть на любимую женщину, которая носит под сердцем их ребенка, и никогда в жизни ее не покидать.

– Сегодня Новый год. – Клио взяла стакан с водой. – Может, перестанешь работать и отдохнешь немного? О делах вспомнишь в понедельник.

– Ага… А сама какой пример мне подаешь? Готовишься к экзамену. Ты, что ли, так отдыхаешь?

– Да! Мне нравится учиться. Учеба для меня – не работа. А вот ты пашешь вовсю!

– Кто‑то должен сказать преступникам, что нельзя нарушать закон в дни общенациональных праздников. – Грейс хитро улыбнулся.

– Ну да, а старикам надо запретить умирать в рождественские каникулы. Совесть должны иметь! Владельцы похоронных бюро тоже должны хоть капельку передохнуть!

– Сколько их у тебя сегодня?

– Пять, – ответила Клио. – Бедняги! Правда, трое умерли еще вчера.

– Значит, хватило совести подождать до Рождества.

– Они не вынесли мысли о том, что предстоит прожить еще год.

– Надеюсь, сам я так не умру, – сказал Рой. – Не доживу до такого дня, чтобы не было сил пережить следующий год.

– Ты читал Хемингуэя? – спросила Клио.

Грейс покачал головой. Какой он все‑таки невежественный по сравнению с Клио! Как мало он, оказывается, читал…

– Это один из моих любимых писателей. Мне очень хочется, чтобы ты узнал его! Он написал: «Жизнь ломает каждого, и многие потом только крепче на изломе». Прямо про тебя. Ты ведь крепче на изломе?

– Надеюсь; но иногда я в этом сомневаюсь.

– Сейчас тебе нужно быть крепче, чем когда бы то ни было, суперинтендент! – Клио похлопала себя по животу. – Ты нужен нам обоим!

– А ты еще нужна всем своим мертвецам, – парировал он.

– А ты – своим.

Это правда, с горечью подумал Грейс, снова утыкаясь в папку с делом и вспоминая пирамиду синих коробок и зеленых ящиков на полу кабинета. Сколько мертвецов дожидаются в своих могилах, когда же он призовет к ответу их убийц!

Дождется ли сегодняшняя изнасилованная Никола Тейлор того дня, когда ее обидчика призовут к ответу? Или все закончится очередным зеленым ящиком с наклейкой?

– Сейчас я читаю об одном афинском политическом деятеле по имени Перикл, – сказала Клио. – Философом он не был, но сказал кое‑что очень важное: «После вас остается не то, что высечено на надгробной плите. Остается то, что вплетается в жизнь других людей». Кстати, суперинтендент Грейс, вот еще почему я так сильно тебя люблю. Ты всегда вплетаешь в жизнь других людей что‑то хорошее.

– Стараюсь, – ответил Грейс, не отрываясь от папки с делом Туфельщика.

– Бедный ты мой! Сегодня ты явно не со мной…

Грейс пожал плечами:

– Извини. Ненавижу насильников. Видела бы ты сегодня бедняжку в Кроли…

– Ты мне еще ничего о ней не рассказал.

– Хочешь послушать?

– Да, хочу. Я серьезно. Мне хочется знать все о том мире, куда вскоре попадет наш малыш. Что он с ней сделал?

Грейс взял с пола бутылку минеральной воды и одним махом осушил ее. Он охотно выпил бы еще столько же, но не стал открывать вторую бутылку. Задумавшись, принялся вспоминать рассказ несчастной жертвы.

– Он заставил ее заниматься мастурбацией при помощи ее туфли на шпильке. Туфли у нее дорогие, какой‑то известной фирмы. «Марк Джозеф», кажется.

– «Марк Джейкобс»? – уточнила Клио.

Грейс кивнул:

– Да, именно «Марк Джейкобс». Они дорогие?

– Очень. Говоришь, он заставлял ее заниматься мастурбацией? То есть… так сказать, каблук вместо искусственного члена?

– Да. Оказывается, ты разбираешься в хорошей обуви? – удивился Грейс.

Ему нравилось, как Клио одевается, но, когда они вместе куда‑то выбирались, она почти никогда не зависала у витрин обувных магазинов или магазинов одежды. А вот Сэнди то и дело останавливалась и рассматривала одежду; эта ее привычка доводила Грейса до бешенства.

– Рой, милый, в обуви разбираются все женщины! По‑другому и быть не может. Примеряя дорогие, элегантные туфли, любая чувствует себя привлекательной, сексуальной, желанной! Значит, насильник просто наблюдал, как она мастурбирует?

– Она сказала, что у ее туфель пятнадцатисантиметровые шпильки, – ответил Грейс. – Он заставлял ее вводить в себя всю шпильку до конца и сам при этом тоже мастурбировал.

– Ужас какой. Он просто больной!

– Дальше хуже.

– Рассказывай!

– Потом он приказал ей перевернуться на живот, лицом вниз, и ввел ей каблук в задний проход. Ну как, хватит?

– Значит, на самом деле он ее не насиловал? В прямом смысле…

– Изнасиловал, но это было позже, потом. У него проблемы с эрекцией.

Помолчав несколько секунд, Клио спросила:

– Рой, что с ним? Почему он так поступает?

Грейс пожал плечами:

– Сегодня я разговаривал с психологом и не услышал ничего такого, чего бы я не знал. Насильник не был знаком с жертвой – судя по всему, мы имеем дело с «посторонним». В подобных случаях проблемы у них редко носят чисто сексуальный характер. Скорее всего, он женоненавистник и стремится к власти над жертвой.

– Ты считаешь, тот, кто это сделал, похож на твоего Туфельщика?

– Я потому и взялся перечитывать старое дело. Возможно, здесь просто совпадение. Не исключено также, что в нашем случае действует подражатель. Или же тот самый насильник изменил почерк.

– Сам‑то ты как думаешь?

– Трудно сказать. У Туфельщика тоже были проблемы с эрекцией. И он всегда забирал у жертвы туфлю.

– А у сегодняшней… он тоже забрал туфлю?

– Обе туфли и всю ее одежду. Судя по тому, что удалось узнать со слов жертвы, он трансвестит.

– Значит, есть небольшое расхождение?

– Да.

– Что тебе подсказывает чутье? Что говорит твой полицейский нюх?

– Пока рано делать выводы. Но… – Грейс замолчал.

– Что «но»?

Грейс пристально посмотрел на папку со старым делом.

3 января, суббота

Попросите ваших собеседников вспомнить, где они были и что делали в тот миг – в тот конкретный миг, – когда услышали об атаке террористов на башни‑близнецы Всемирного торгового центра в Нью‑Йорке 11 сентября, или о гибели принцессы Дианы, или о том, что застрелили Джона Леннона, или, если они постарше, как именно узнали о покушении на Джона Ф. Кеннеди в Далласе, штат Техас. Почти все сумеют подробно и четко все рассказать.

Но только не Рокси Пирс. В ее жизни важными вехами были лишь те минуты, когда она наконец покупала себе туфли, о которых страстно мечтала. Она могла точно рассказать, что происходило на свете в тот день, когда она приобрела свои первые туфли «Кристиан Лубутэн». Или «Феррагамо». Или «Маноло Бланик».

Сегодня она бродила по залам обувного магазина «Ритци», застеленным серым ковролином, и вдруг увидела такое, что все ее сокровища, хранящиеся в многочисленных шкафах, разом поблекли.

– О да! Господи, да!

Рокси опустила голову и осмотрела свои ноги. Лодыжки бледные, синеватые от проступающих вен… Пожалуй, слишком тощие и костлявые. В общем, ноги она никогда не считала своим выигрышным местом. И все же сегодня они преобразились. Стали потрясающими, великолепными! Тонкие черные ремешки чувственно обнимали лодыжки; словно живые и страстные, они охватывали белую кожу.

Она – настоящая секс‑бомба!

Рокси взглянула в зеркало. На нее смотрела красотка с потрясающими ногами. С блестящими черными волосами и великолепной фигурой. Она определенно выглядит гораздо моложе своих лет! Никому и в голову не придет, что через три месяца ей стукнет целых тридцать семь.

– Что скажете? – спросила она у продавщицы, снова полюбовавшись на себя в зеркало. Ах, какие туфли! Высоченные шпильки, изогнутая подошва, поблескивающая черная кожа…

– Как будто на вас сшиты! – уверенно заявила продавщица – не молоденькая девчонка, а лет тридцати. – Точь‑в‑точь на вас!

– Да‑да‑да! – пронзительно вскричала Рокси. – А вам, значит, тоже так кажется?

Она так разволновалась, что на нее начали оглядываться другие. В первую субботу после Нового года в Брайтоне было оживленно. Магазины переполнены – любители скидок надеются приобрести что‑нибудь по выгодной цене. В такие дни многие владельцы бутиков дополнительно снижают цены после рождественских распродаж.

Только одна покупательница в зале не обернулась на крик. Будь Рокси не так увлечена туфлями, она бы непременно заметила элегантно одетую женщину среднего возраста, в водолазке, длинном темном пальто и дорогих сапожках на высоком каблуке. Определить истинный пол покупательницы смогли бы лишь те, кто вгляделся бы в нее повнимательнее или каким‑то чудом отогнул высокий ворот водолазки и увидел под ним адамово яблоко.

Мужчина, переодетый женщиной, не оглядывался, потому что он и так следил за Рокси. Он обратил на нее внимание в тот самый миг, когда она попросила принести ей ту пару туфель.

– С «Джимми Чу» всегда так! – сказала продавщица. – Уж Джимми Чу разбирается в том, как надо шить туфли!

– Вы правда думаете, что они хорошо на мне смотрятся? Ходить в них не очень легко.

Рокси нервничала. Четыреста восемьдесят пять фунтов для нее – большая сумма, особенно сейчас: фирма мужа по продаже программного обеспечения на грани банкротства, а ее собственное крошечное рекламное агентство едва сводит концы с концами.

Но она непременно должна их купить! Просто обязана!

На четыреста восемьдесят пять фунтов можно накупить много всего? Ну и подумаешь!

С удовольствием от этих туфель для нее ничто не сравнится!

Рокси не терпелось похвастаться «Джимми Чу» перед подругами. Но больше всего ей хотелось надеть их для Янниса, ее пылкого, страстного любовника‑грека, с которым у них роман вот уже полтора месяца. Яннис владеет двумя ресторанами греческой кухни в Брайтоне, и еще у него два заведения – в Уортинге и Истборне. Он не первый ее любовник за двенадцать лет брака, но уж точно самый лучший. Да, вот именно!

Едва вспомнив о Яннисе, Рокси расплылась в улыбке. Вдруг кольнуло сердце. Она уже дважды наступала на одни и те же грабли; пора бы и научиться на собственных ошибках. Рождество для любовных утех – не лучшее время. На работу ходить не надо, и почти все проводят праздники в семейном кругу. Хотя своих детей у Рокси нет – они с Дермотом их не хотели, – пришлось тащиться к родственникам мужа в Лондондерри на целых четыре дня, а сразу по возвращении провести еще четыре дня со своими родителями в далекой норфолкской глуши.

Они с Яннисом уже уговорились о свидании, но в тот самый день, когда они должны были встретиться, ему пришлось лететь в Афины: отец неожиданно свалился с инфарктом.

Сегодня они впервые увидятся после Рождества – Рокси казалось, что прошло больше месяца. Нет, даже два месяца. Целый год. Целая вечность! Она скучала по Яннису. Томилась по нему. Жаждала его.

Да, решено. Она купит эти туфли и наденет их на свидание!

Яннис очень ценил женские ножки. Он любил разувать ее, нюхал ее туфли с таким видом, будто пробовал марочное вино в дорогом ресторане. Ему наверняка понравится, если сегодня она займется с ним любовью в туфельках «Джимми Чу»! Представив себе, что будет, Рокси до того возбудилась, что почувствовала предательскую влагу между ног.

– Знаете, что самое лучшее в таких туфлях? – спросила продавщица. – Их приятно и надевать, и снимать. Они отлично смотрятся с любой одеждой. С вашими джинсами выглядят просто потрясающе.

– Вы так думаете?

Глупый вопрос. Кто бы сомневался! Продавщица наверняка имеет в виду, что эти туфли будут смотреться потрясающе, даже если Рокси наденет на голову мусорный бак, набитый рыбьими головами.

Отправляясь за покупками, Рокси надела узкие, в обтяжку, джинсы «Донна Каран». Они тоже нравились Яннису. Он уверял, что в них у нее роскошный зад. Ему нравилось расстегивать их и медленно стаскивать с нее, приговаривая своим бархатным голосом с сильным акцентом: мол, это все равно что снимать кожицу со спелого красивого плода. Рокси очень заводили его комплименты. Дермот давно перестал баловать ее романтической дребеденью. Пройдется по спальне в носках и трусах, рыгнет раза два – вот и вся прелюдия к любовным ласкам.

– Да! – серьезно ответила продавщица.

– Похоже, на эти туфли скидки нет? Они не включены в распродажу?

– К сожалению, нет. Они из новой коллекции, только что получили.

– Мне, как всегда, везет!

– Может, хотите подобрать сумочку в тон?

– Нет, не надо, – ответила Рокси. – Лучше не стоит.

И все же продавщица показала ей и сумочку. Потрясающую, надо сказать! Рокси поняла, что без сумки туфли кажутся простоватыми. Если она не купит сумку вместе с туфлями, она непременно потом пожалеет.

Из‑за того, что в магазине было столько покупателей, и из‑за того, что ее голова была занята только тем, как утаить цену от Дермота, Рокси совсем не обращала внимания на других покупателей, включая и даму в водолазке, которая рассматривала туфли чуть поодаль от нее. Рокси решила: как только придет выписка со счета, надо будет перехватить ее и сжечь. Хотя «Джимми Чу» она покупает, между прочим, на собственные деньги!

– Вы получаете нашу рассылку, мадам? – спросила продавщица.

– Да.

– Будьте добры, сообщите ваш почтовый индекс. Мы будем держать вас в курсе последних поступлений.

Рокси продиктовала продавщице свой почтовый индекс; та вбила его в компьютер на кассе.

Стоящий рядом с Рокси переодетый мужчина быстро нажал несколько клавиш на своем маленьком нетбуке. Через несколько секунд на мониторе высветился ее адрес. Но читать с экрана ему не пришлось.

– Миссис Пирс, Дроуввэй, семьдесят шесть?

– Совершенно верно, – кивнула Рокси.

– Отлично. Общая сумма тысяча сто двадцать три фунта. Как будете платить?

Рокси протянула кредитку.

Переодетый мужчина неспешно, покачивая бедрами, вышел из магазина. Он долго тренировался и, как ему казалось, научился ходить как настоящая женщина. Через несколько секунд он влился в толпу покупателей на оживленных брайтонских улицах. Каблуки звонко цокали по сухому холодному тротуару.

3 января, суббота

После оживления перед Новым годом всегда следует спад. Вереница праздников заканчивается, люди выходят на работу. А в этом году к тому же еще и кризис, банкротится одна фирма за другой. Констебль Йен Аппертон из дорожной полиции Брайтона и Хоува думал: ничего удивительного, что в холодный январский субботний день народу на улицах немного, несмотря на то что распродажи в самом разгаре.

Его сослуживец, констебль Тони Омотосо, сидел за рулем служебного БМВ‑универсала. Сгущались сумерки; они ехали на юг. Миновав Роттингдин, направились к набережной; на перекрестке повернули направо. Вести машину стало труднее; в борт били порывы юго‑западного ветра с Ла‑Манша. Половина пятого вечера. Последний раз проехать мимо меловых утесов, мимо здания Общества слепых Святого Дунстана и дорогой частной школы для девочек «Ройден‑скул», потом вдоль набережной – и домой, на базу. Выпить чашку чаю и быть на связи до конца смены.

Аппертон знал: бывают дни, когда атмосфера как будто наэлектризована и заранее предчувствуешь недоброе. Правда, сегодня он ничего такого не ощущал. Ему не терпелось попасть домой, увидеть жену и детей, выгулять собак и провести спокойный вечер перед телевизором. А потом – отдыхать целых три дня, до следующего дежурства.

Дорога пошла в гору; здесь скорость была уже не тридцать, а пятьдесят миль в час. Мимо них по второй полосе с явным превышением скорости промчалась спортивная «Мазда‑МХ‑2».

Тони Омотосо даже охнул:

– Он там что, ослеп?

Обычно, заметив патрульную машину, водители сбрасывали скорость; немногие решались обогнать инспекторов дорожной полиции, даже если не превышали скорости. Тот, кто сидит за рулем «мазды», либо угнал машину, либо больной на голову, либо просто их не видел. Хотя не заметить их трудно, даже в сумерках: окраска у них люминесцентная, и на капоте и на бортах крупно написано: «Полиция».

Хвостовые огни «мазды» скрылись за поворотом.

Омотосо прибавил газу. Аппертон наклонился вперед, включил проблесковый маячок, сирену и спид‑камеру. Рукав застрял в ремне безопасности; он досадливо дернул его. Аппертон всегда нервничал, когда его напарник за кем‑то гнался.

Они стремительно догоняли «мазду». Спид‑камера зафиксировала семьдесят пять миль в час. На повороте водитель, правда, притормозил, но тут же снова дал по газам. Аппертон пробил номерные знаки «мазды» по базе, но никакого результата не получил. Выходит, «мазда» не числится в угоне и все документы в порядке.

Камера зафиксировала скорость в восемьдесят одну милю в час.

– Пора с ним поболтать, – буркнул Аппертон.

Омотосо рванул вперед, догнал «мазду» и помигал водителю фарами. В такие минуты всегда непонятно, решит ли нарушитель сбежать или проявит благоразумие и остановится.

На «мазде» зажглись тормозные огни. Машина притормозила у обочины. Судя по силуэту в окошке, в машине всего один человек, женщина. Она встревоженно оглядывалась на них через плечо.

Аппертон выключил сирену, проблесковый маячок оставил и включил аварийную сигнализацию. Потом вылез из машины и, наклонившись навстречу ветру, пошел к водительской дверце «мазды», поглядывая через плечо на проносящиеся мимо машины.

Женщина чуть опустила стекло и испуганно посмотрела на него. Аппертон вгляделся в водительницу. Разменяла пятый десяток; лицо довольно суровое, но не лишенное привлекательности; густые кудри растрепались на ветру. Помада наложена кое‑как, все лицо в потеках туши, как будто она только что плакала.

– Извините, – произнесла она хрипловато и неуверенно. – Наверное, быстро ехала, да?

Аппертон пригнулся поближе, чтобы определить, не пахнет ли от нее спиртным. Правда, все было ясно и так. Наверное, если бы он сейчас чиркнул спичкой, изо рта у дамы вырвалось бы пламя. Кроме того, в салоне сильно пахло табаком.

– Мадам, у вас проблемы со зрением?

– Нет… м‑м‑м… нет! Я недавно ходила к офтальмологу. У меня зрение почти идеальное.

– Значит, вы всегда обгоняете патрульные машины на большой скорости?

– Ох ты… А разве я вас обогнала? Не заметила. Извините! Только что поругалась с бывшим мужем… понимаете, у нас с ним общий бизнес. И я…

– Мадам, вы пили?

– Только бокал вина за обедом… Маленький бокальчик!

Скорее уж не бокальчик, а целую бутылку, и не вина, а бренди, подумал Аппертон.

– Мадам, прошу вас выключить мотор и выйти из машины. Проведем тест на алкоголь.

– Вы не з‑заведете на меня дело? – Язык у женщины стал заплетаться еще сильнее. – Видите ли… машина нужна мне по работе. М‑меня уже привлекали…

Ничего удивительного, подумал Аппертон.

Дама отстегнула ремень безопасности, не без труда выбралась из машины и зашагала неизвестно куда – Аппертону пришлось вытянуть руку, чтобы остановить ее. Ей даже дуть в трубочку не обязательно, подумал он. Достаточно держать трубочку в пределах двадцати ярдов, и результат зашкалит.

9 марта, пятница

– Джонни! – завопила мать из спальни. – Заткнись! Перестань стучать! Ты меня слышишь?

Стоя на стуле в своей комнате, он вынул изо рта очередной гвоздь, поднес к стене и начал забивать столярным молотком. Тук! Тук! Тук!

– Джонни, чтоб ты сдох, перестань стучать! Прекрати сейчас же! – завизжала мать.

На полу, на равном расстоянии друг от друга, лежали экспонаты его коллекции: цепочки от унитазов с верхним бачком. Все пятнадцать штук. Он нашел их на свалках в окрестностях Брайтона – точнее, нашел все, кроме двух, которые украл из туалетов.

Он вынул изо рта еще один гвоздь. Приложил к месту. Начал забивать.

В комнату вбежала мать; от нее несло духами «Шалимар». На ней была черная шелковая кофта свободного покроя, чулки сеточкой и светлый кудрявый парик, который слегка сбился набекрень. На лице грубый макияж. Она нагнулась и проворно стащила с ноги туфлю на шпильке. Замахнулась ею, как кинжалом:

– Ты меня слышишь?!

Не обращая на нее внимания, он продолжал забивать гвоздь.

– Джонни! Ты что, оглох?!

– Я не Джонни, – промямлил он с гвоздями в зубах, не переставая стучать молотком. – Меня зовут Ра! Мне надо повесить цепочки.

Взяв туфлю за мысок, мать ткнула его шпилькой в ногу. Тявкнув, как побитая собака, он оступился и упал со стула. Мать опустилась на колени и принялась осыпать его ударами – острым концом каблука.

– Никакой ты не Ра, ты Джонни! Понимаешь? Тебя зовут Джонни Керридж!

– Я Ра! Так сказал врач!

– Ты дурачок! Сначала из‑за тебя ушел отец, а теперь ты сводишь меня с ума. Никакой врач так не говорил!

– Врач написал: «Ра».

– Врач написал в твоей дурацкой истории болезни буквы: «Эр. А.» – «ребенок‑аутист»! Вот что ты такое. Ты бесполезный, проклятый ребенок‑аутист! А зовут тебя Джонни Керридж. Усек?

– Меня зовут Ра!

Защищаясь, он свернулся клубком. Один удар пришелся в щеку; на ней вспухла кровоточащая царапина. Он вдыхал густой, терпкий запах ее духов. У нее на туалетном столике стоял большой флакон; однажды мать сказала ему, что «Шалимар» – самые классные женские духи и что он должен радоваться, что у него такая классная мать. Но сейчас она вела себя совсем не классно.

Зазвонил звонок, и рука с туфлей застыла в воздухе.

– Ах ты, дьявол! – сказала она. – Видишь, что ты натворил? Из‑за тебя я опоздала, придурок ты этакий! – Она снова ударила его каблуком в бедро – так сильно, что проткнула толстые джинсы. – Черт, черт, черт!

Мать выбежала из комнаты, крича:

– Да впусти же его! Пусть подождет внизу!

Хлопнула дверь ее спальни.

Ра осторожно, морщась от боли, встал с пола и, хромая, вышел из комнаты. Он нарочно шел не спеша. Спустился по лестнице – они жили в двухэтажном четырехквартирном доме в жилом комплексе «Уайтхок». Когда он добрался до нижней ступеньки, в дверь снова позвонили.

Мать крикнула:

– Открой дверь! Впусти его! Не хочу, чтобы он ушел! Нам это нужно!

По лицу текла кровь; она в нескольких местах запачкала футболку и джинсы. Ра с мрачным видом доковылял до входной двери и нехотя распахнул ее.

На крыльце стоял пухлый потный тип в плохо сидящем сером костюме. Вид у него был сконфуженный. Ра уставился на него в упор. Толстяк уставился на него в ответ; лицо у него побагровело. Ра узнал его. Он уже несколько раз бывал у них.

Ра развернулся и, задрав голову, крикнул:

– Мама! Здесь вонючка, которого ты терпеть не можешь! Он пришел трахнуть тебя!

27 декабря, суббота

Рейчел дрожала. Изнутри поднимался темный, кошмарный ужас. От холода трудно было думать. Во рту пересохло; очень хотелось пить и есть. Ужасно хотелось воды и чего‑нибудь съестного. Она понятия не имела, сколько сейчас времени; вокруг было черным‑черно, и она не видела часы, не могла определить, что сейчас на улице – день или ночь.

Он бросил ее здесь умирать или собирается вернуться? Ей надо выбираться отсюда. Как угодно.

Она прислушалась – не слышно ли шума машин, чтобы можно было хотя бы понять, день сейчас или ночь. А может, рокот прибоя подскажет, что она еще у моря. Но до ее слуха время от времени лишь доносился слабый вой сирены. И всякий раз в ней оживала надежда. Может быть, ее уже ищет полиция?

Ведь пропавших без вести должны разыскивать?

Конечно, мама с папой уже сообщили о том, что она пропала. Сказали полицейским, что дочь не приехала к ним на рождественский обед. Они наверняка волнуются. Она их знает, знает, что они приехали к ней домой, чтобы проверить, что с ней случилось. Какой сегодня день? Рейчел запуталась. День рождественских подарков – второй день Рождества? Или уже следующий?

Ее затрясло еще сильнее; холод пробирал до костей. Хотя… наверное, хорошо, что она дрожит. Четыре года назад, закончив школу, она устроилась работать на сезон посудомойкой на одном французском лыжном курорте. Однажды, в метель, японский лыжник сел на последний кресельный подъемник, который шел вверх. Кто‑то из смотрителей решил, что все уже поднялись наверх и собрались на вершине горы, и выключил рубильник. Утром, когда подъемник снова включили, японский лыжник поднялся на вершину – обледеневший, мертвый, совершенно голый, с широкой улыбкой на лице.

Никто не мог понять, почему он голый и почему улыбается. Потом местный инструктор, с которым у Рейчел был мимолетный роман, объяснил ей: на последних стадиях гипотермии, общего охлаждения, людям мерещится, будто им жарко, и они начинают снимать с себя одежду.

Она понимала, что должна как‑то согреться, чтобы избежать переохлаждения. Поэтому совершала единственно возможные движения: каталась, каталась по полу, влево‑вправо по своей дерюжной подстилке. Каталась и каталась. Совершенно сбитая с толку темнотой, она иногда заваливалась на бок, перекатывалась на живот, потом снова оказывалась на спине.

Надо выбираться отсюда. Все равно как. Надо. Но как? Господи, как?

Она не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Не может кричать. Она голая; кожа покрылась мурашками, такими крупными, что кажется, будто в нее впились миллионы иголок.

Пожалуйста, Господи, помоги мне!

Рейчел в очередной раз перекатилась на бок и ударилась о борт микроавтобуса. Послышался громкий металлический лязг.

Потом она услышала бульканье.

Запахло чем‑то тухлым, резким. Соляркой, поняла Рейчел. Снова бульканье. Буль… буль… Вдруг уткнулась лицом в какую‑то лужу – вонючую лужу. Защипало в глазах, стало трудно дышать. Она разрыдалась.

Наверное, из какой‑то канистры вытекает солярка!

Если она вытекает, значит, свинчена крышка. Горловина у канистры круглая и тонкая! Рейчел перекатилась на бок и почувствовала, как что‑то шевельнулось в вонючей, влажной, липкой жиже, скребануло по полу.

Звяк… звяк… дззыннь!

Она с трудом подвинула канистру к борту микроавтобуса. Прижалась к ней, подвигала ее, развернула горловиной к себе. Потом прижалась к острой горловине связанными руками. Острый край впился в кожу. Изогнулась, придвинулась ближе… Канистра откатилась в сторону.

Пожалуйста, только не это!

Она извивалась и выгибалась, пока канистра не шевельнулась снова, пока она снова не ощутила острый край горловины, не прижалась к ней, сначала потихоньку, потом посильнее. И начала покачиваться на месте, растирая липкую ленту на запястьях: влево‑вправо, влево‑вправо. Ей показалось, что ее путы ослабли – совсем чуть‑чуть.

Вполне достаточно, чтобы ощутить надежду.

Она продолжала тереть, раскачиваться и тереть. Дышала носом: вдох‑выдох. От ядовитых испарений кружилась голова. Соляркой пропитались лицо, волосы, все ее тело.

Напряжение в руках ослабло еще на чуть‑чуть.

Вдруг вблизи послышался громкий металлический лязг. Рейчел застыла. Нет, только не это! Похоже, как будто открывают ворота гаража. Она перекатилась на спину и затаила дыхание. Через несколько секунд услышала, как открываются задние дверцы микроавтобуса. Ее ослепил луч фонарика. Она замигала. Почувствовала на себе его взгляд. Она лежала, застыв от ужаса, и гадала, что он намерен делать.

А он как будто стоял молча, и все. Она услышала его сопение. Не ее. Она попробовала закричать, но ничего не вышло.

Потом свет погас.

Дверцы микроавтобуса захлопнулись. Снова громкий лязг – как будто закрылись двери гаража.

И тишина.

Рейчел лежала тихо‑тихо. Она не знала, здесь ее похититель или уже ушел. Она долго вслушивалась в темноте, а потом снова начала перетирать стянувшую руки ленту о горловину канистры. Острые края впивались в кожу, но ей было все равно. Всякий раз, когда горловина врезалась в кожу, она чувствовала, как лента поддается.