Человек в черном

Нижние этажи дома, с их извилистыми коридорами и бессчетными комнатами, заполонили взмокшие, встревоженные слуги: все – готовые опрометью броситься на зов нетерпеливо дребезжащих колокольчиков, что возвещали о потребностях сотен гостей наверху. Дункан не позволил нам здесь задерживаться и настойчиво увлек нас дальше, из служебных помещений – в то крыло, где нам с детьми отводили спальни во время наших визитов. К моему удивлению, он открыл дверь в мою собственную комнату и втолкнул нас внутрь.

В центре комнаты, спиной ко входу, стояла женщина. Она была в белом платье: искристая ткань струилась вниз от кружевного лифа цвета слоновой кости, обрисовывая плавные изгибы тела, и растекалась по полу озером шелка. Лицо скрывала фата, но Генри не мог ее не узнать.

– Лили… – выдохнул он.

– Генри? – Голос ее звучал печально и устало и отказал вовсе, едва она подняла глаза на мужа. Тот сделал шаг к ней, потом еще один и еще, как будто подкрадывался к видению из сна, очень осторожно, чтобы ненароком не спугнуть и не развеять. Подойдя вплотную, он отбросил фату и погладил Лили по щеке. Она затрепетала, сомкнула пальцы вокруг его запястья. Они надолго застыли в этой позе, ведя немой диалог – глаза в глаза, – не позволяя себе иной близости, кроме этой. Просто глядели друг на друга, и все.

Глядя на них вдвоем, я поневоле ощутила легкий укол ревности – и тут же напомнила себе, что они, собственно, все еще муж и жена. По лицу Лили скользнула тень; в нем отразилась неизбывная печаль.

– Боюсь, ты опоздал. – Она указала на свадебное платье.

Генри словно впервые его увидел. Он смятенно отпрянул назад.

– Но ты не можешь!.. Ты не должна!..

Лили пропустила его возглас мимо ушей.

– После нашего последнего разговора я послала за вами Дункана, чтобы вы забрали детей домой. Здесь им не место.

– И вам тоже не место. Пойдемте с нами, – вмешалась я.

– Один раз мы уже попробовали, разве вы не помните? Меня ни за что не отпустят. В Упокоении я – единственная, кто в самом деле умер. Они преклоняются предо мною; Уотли твердо намерен взять меня в жены.

– Ты заслужила покой, любимая, – промолвил Генри.

– Именно его я и заслужила, – горько обронила она. – Я рада, что ты пришел, Генри. Мне так хотелось увидеть тебя в последний раз.

– Ничего не понимаю. Почему ты не призвала меня сюда вместе с мальчиками? После твоей смерти во мне словно что‑то сломалось. Я бы примчался сюда, не медля ни минуты.

– Именно поэтому я и пыталась не пустить тебя сюда. Я даже детям сказала, что это место связано с Блэкфилдом с помощью волшебных чар и если только они обмолвятся тебе о своих визитах сюда, то волшебство навеки развеется. Я боялась, Генри. Долг матери велел мне попрощаться с детьми. Их сердца со временем исцелятся. Но чтобы твое сердце снова разбилось на моих глазах – этого я вынести не могла.

Я подосадовала на собственное легковерие – это же надо быть такой идиоткой! – но волна совсем иных чувств разом смыла обиду.

Лили, должно быть, поняла, что со мной происходит. Она закрыла глаза и призвала на помощь все свои силы, чтобы отослать мужа прочь.

– За мной скоро придут. Думаю, вам лучше уйти.

– Мы можем помочь вам, Лили, – настаивала я.

– Как? Что вы тут можете поделать? – Я не ответила, и она вновь отвернулась от нас. – Заберите детей. – Голос ее дрогнул. Она кивнула Дункану; тот отошел к гардеробу, достал два черных плаща и набросил их на нас. Низко надвинутые капюшоны наводили на мысль о саванах.

Лили, не глядя на меня, вручила мне серебряный ключик.

– В кабинете мистера Уотли вы найдете проход обратно в Эвертон. Но для меня выбора нет.

– Здесь вы глубоко ошибаетесь. – Я спрятала ключ в складках платья. – Упокоение – отнюдь не единственный выбор.

– Смерть предлагает свой дар лишь однажды, если предлагает вообще. А теперь, пожалуйста, оставьте меня. Церемония скоро начнется; отыщите лучше детей.

Мы убеждали ее на все лады, но она, ничего не слушая, продолжала готовиться к свадьбе. Я скрепя сердце вытащила Генри из комнаты. Но уже в дверях он заговорил с Лили в последний раз:

– Я люблю тебя.

Она наблюдала за нами по отражению в зеркале и молчала: не произнеся ни слова, дала нам уйти. Мне казалось, на ресницах у нее блеснули слезы. Но Дункан уже вел нас по коридорам дома, стараясь не попадаться на глаза другим гостям, что заполонили Сумеречье: призракам, витающим у самой границы видимости. Тут и там раздавались голоса, погромыхивание ножей и вилок, перестук каблуков по плитке.

Когда Дункан вошел в темный покой, я решительно остановилась и тронула его за плечо.

– Нам же надо детей отыскать, – прошептала я.

Он холодно оглядел меня, улыбка на его лице мгновенно угасла, едва он ткнул пальцем в глазницу одного из мраморных лиц, открывая дверь в круглую комнату с концентрическими кругами шелковых завес. В металлическом кресле сидел малыш, болтая ногами у самого пола.

– А, вот и ты, – проговорил он как ни в чем не бывало. – Я уж боялся, ты не… – мы сбросили капюшоны, лицо его вытянулось, слова замерли на губах, – не придешь…

– Что, ради всего святого, ты тут делаешь? – спросила я. Джеймс спрыгнул с кресла и подошел к нам – опасливо и очень по‑взрослому настороженно. Он был одет в черный костюмчик с серым жилетом и широким алым кушаком. Однако, даже если закрыть глаза на роскошный наряд, держался он совсем иначе, нежели на моей памяти. Старше он не выглядел, несмотря на то что за время нашей разлуки для него прошли годы, и тем не менее что‑то в нем разительно изменилось.

– Ты вернулась, – обратился он ко мне.

– Я и не собиралась уходить.

– Но все равно ушла. – Мальчуган обнял отца – равнодушно, точно по обязанности.

Генри словно ничего не заметил.

– Мальчик мой, – сказал он. Пригладил светлые локоны сынишки, нимало не стесняясь собственной нежности, но Джеймс отстранился. На лице его отразилось замешательство.

– Я вам не ребенок. – Он неспешно вернулся к металлическому креслу в центре комнаты и достал из кармана дымчатый флакон с этикеткой «СРАЖЕН НЕДУГОМ».

– Джеймс, немедленно положи это на место!

– А ты вообще знаешь, что это? – С виду пятилетний малыш, говорил он тем не менее со стоической уверенностью подростка.

– Чья‑то смерть.

– Не просто чья‑то. – Джеймс поднес флакон к тусклому свету, рассеянно поковырял пробку. – Я помню ту ночь, когда она умерла. – Он вскинул глаза на отца. – Ты думаешь, я ничего не помню, но ты ошибаешься. Ты оставил меня наедине с ней, а сам вышел поговорить с врачом. И тут она нарушила тишину. Из нее словно изливались звуки; она хватала ртом воздух, глаза ее намокли, словно она тонула изнутри. Наверное, это она плакала.

Я попытался ее обнять, но она отдернулась, словно я причинил ей боль. Так что я просто стоял рядом. Врач сказал, она к тому времени уже ослепла, но мне казалось, она меня видит – она схватила меня за руку. Затем притянула меня совсем близко и попыталась прошептать что‑то, но говорить толком не могла. Слова звучали невнятно. Но она повторяла одно и то же, снова и снова, и я понял, что она говорит. «Я хочу умереть».

Как‑то вечером я спросил ее, а помнит ли она меня в тот момент и помог ли я ей хоть чем‑нибудь, стало ли ей легче. Мне хотелось, чтобы она знала: я плакал, когда она ушла. Но она только расстроилась и выбежала из комнаты, не сказав ни слова. И больше я ее не спрашивал.

– А это – ее смерть? – Я указала на флакон в руках мальчика.

– Думаю, да. Я нашел его спрятанным у нее в комнате. Все ждал, когда бы его открыть; а сегодняшняя ночь кажется подходящей. Дункан обещал помочь мне. – Джеймс протянул флакон отцу. – Хочешь – сам попробуй.

Генри разом побледнел как полотно. Со лба его сорвалась капля пота. Однако ж флакона он не взял.

– Нет, Джеймс, спасибо. Думаю, с нас обоих вполне довольно того, что мы пережили смерть твоей матери.

Мальчик кивнул и вернул стеклянный флакон Дункану. Тот спрятал его под пиджаком.

– Вы заберете нас домой? – Зеленые глаза Джеймса поймали мой взгляд, и я с трудом сдержала слезы: такой виноватой я себя чувствовала.

– Да, конечно. Мне так стыдно, Джеймс. Это моя вина, что вы с братом угодили в ловушку и застряли здесь совсем одни.

По выражению его лица я видела: мой воспитанник меня же и жалеет.

– Вовсе не одни. Тут же мама и мистер Уотли. – Я отметила, что опровергать первое мое утверждение он не стал. Да и с какой бы стати? Я действительно была виновата в том, что дверь между Эвертоном и Сумеречьем захлопнулась. Но то, что мальчик не стал меня оправдывать, лишний раз подтвердило: с тех пор как мы виделись в последний раз, с ним и впрямь произошли серьезные перемены. Он вырос.

– Мистер Уотли обижал вас? – спросила я, ища в его лице следы жестокого обращения.

– Нет, что ты. Он нас защищает.

– От кого?

– От своих друзей.

Я оказалась в странном положении: мне полагалось преисполниться благодарности к хозяину Сумеречья. По счастью, Дункан выбрал это самое мгновение, чтобы вывести нас всех из круглой комнаты назад, в клаустрофобную темноту внешнего покоя. Мы вновь опустили на лица капюшоны и молча последовали за ним. Джеймс уцепился за руку отца, как только на пути нам стали попадаться свадебные гости – непостижные фигуры, облаченные в плащи под стать нашим, человекоподобные существа вроде Уотли, Сэмсона и прочих представителей их круга.

Дункан проводил нас в средневековую пиршественную залу, что Лили показывала нам в ходе одного из предыдущих наших визитов, но теперь вместо загадочной, вечно меняющейся двери, которая мучила Сюзанну, здесь обнаружились ряды и ряды больничных коек, и на каждой лежали бедолаги в состоянии разной степени тяжести.

Пациент рядом с нами когда‑то, вероятно, напоминал земляного червя‑переростка, а теперь был весь изорван на куски: перебинтованные обрубки, разложенные рядком на кровати, пытались сползтись вместе, подергиваясь в непрерывном ритме, несмотря на то что уже не являлись частью единого целого. У еще одной жертвы голова и туловище были изрешечены бессчетным количеством дыр, и чтобы тело не развалилось на части, плоть скрепили толстыми металлическими спицами. Ни докторов, ни медсестер при раненых не было; ухаживал за ними один лишь темноволосый мальчик: сейчас он стоял в противоположном конце комнаты, пытаясь поместить останки Дэбни Олдрича в человеческий костюм.

Пол утер пот со лба и хмуро глянул на младшего брата:

– Джеймс, я же просил не приходить сюда ко мне.

– Пол, идем с нами, – позвала я.

Мальчуган непонимающе воззрился на нас. Мы подошли ближе, давая ему возможность разглядеть наши черты под капюшонами плащей. Пол осторожно уложил Дэбни обратно на койку. Лицо пострадавшего выглядело столь же ангельски‑прекрасным, как и прежде, но ниже шеи его человеческое тело перемешалось с кусками настоящего; всю эту массу обмотали повязками в безнадежной попытке придать ему некое подобие человеческого обличья.

Пол поманил нас в дальний угол комнаты, в сторону от пациентов.

– Вас так долго не было. Я уж и не думал, что мы когда‑нибудь отсюда уйдем, – пробормотал он, ероша волосы на затылке, словно пытался что‑то решить для себя.

– Да что ты тут вообще делаешь? – спросил его отец.

– Вечер помолвки ознаменовался началом войны. Кому‑то нужно было позаботиться о жертвах – о тех, кто пострадал необратимо. Их родные и близкие либо еще в худшем состоянии, либо отреклись от них. – Пол указал на Дэбни, и мне тут же вспомнилось надменное достоинство миссис Олдрич. Кому‑кому, а ей явно недоставало сострадания и терпения для долгосрочного ухода за больными. – Я остаюсь с ними рядом и помогаю, чем могу.

– Ты очень храбрый, – промолвила я.

– Нет, храбрые – это они. Они все безропотно сносят, не имея надежды на милосердие смерти. Я обретаю силу лишь в их решимости, и ни в чем более. – Пол искоса глянул на меня, словно ссылаясь на нашу беседу у могилы его матери много месяцев назад.

Дэбни заворочался на постели.

– Пол…

Голос его умалился до слабой тени прежнего. Старший сын мистера Дэрроу приподнял его, усадил прямо и помог облачить останки тела в парадный костюм для свадебных торжеств. Мы наблюдали за происходящим, чувствуя себя до крайности неловко. Покончив с одеванием, Пол перенес друга в инвалидную коляску. Пострадавший мальчик завладел его рукой.

– Ты покидаешь нас? – спросил он.

– Я отвезу тебя на свадьбу, как ты и хотел, друг мой.

Дэбни улыбнулся и отрешенно уставился в пространство. Пол выкатил коляску из импровизированного лазарета.

– А мама пойдет с нами? – шепнул Пол. Мы с Генри переглянулись. – Ее никак нельзя оставлять здесь.

– Мы ее и не оставим. Предоставьте все мне, – объявила я безапелляционно. И опустила капюшон на лоб. Дункан повел нас в столовую, где гостям как раз объявили, что свадьба вот‑вот начнется.

Тысяча свадебных гостей в саванах с капюшонами нескончаемой чередой вступали в бальную залу, богато украшенную в честь такого события. С потолка свисали серебряные клетки с огненными птицами. На двенадцатифутовой арфе исполнялась печальная, томная музыка; играли на таком инструменте с дюжину музыкантов, причем некоторым приходилось стоять на приставных лесенках.

Семья Дэрроу и я уселись во втором ряду вместе с Дэбни. Дункан, поклонившись нам, отступил в дальний конец залы. Через проход от нас Оливия кокетливо щебетала с гостями помоложе, изящно запрокидывала голову и застенчиво хихикала, приятно шокированная очередным грубым замечанием. Она нас заметила, но взгляда не задержала. На отца она взирала, ничем не выдавая своих истинных чувств, и улыбалась отрепетированной бесстрастной улыбкой, что не отражалась в глазах. А тот, торжествующе ухмыляясь, занял место в начале прохода.

Музыка смолкла, в зале воцарилась тишина. Арфисты вновь тронули струны; отдельные ноты сложились в некое подобие свадебного марша. У входа в залу появилась Лили Дэрроу в роскошном свадебном платье. Она чинно прошествовала по проходу и, проходя мимо нас, обернулась к нам и слабо улыбнулась.

– Мама, не делай этого! – зашептал ей Джеймс достаточно громко, чтобы услышали все присутствующие. Лили переводила взгляд с детей на Генри. В противоположном конце прохода мистер Уотли заметно занервничал. Лили двинулась дальше, и мистер Уотли торжествующе зыркнул на мальчиков. Я извлекла на свет маленький тонкий нож, что обронил на дороге разбойник, а я подобрала и спрятала в складках платья.

– Ты мне доверяешь? – спросила я Генри.

– Конечно.

– Тогда держись рядом и помоги мне с детьми.

– Но что ты?..

Я вдохнула поглубже и трясущимися от непоколебимой уверенности руками вонзила нож глубоко в грудь. Ощущения оказались совсем иными, нежели я ждала. Я‑то воображала себе ужас и боль, а на самом‑то деле занемела – и только. Мир вокруг замер; я словно в замедленном действии рухнула в объятия Генри. Отстав от хода времени на один шаг, Лили обернулась поглядеть, что случилось – фата взметнулась и опала перед ее глазами, – и кинулась обратно по проходу мне на помощь. Я сбросила капюшон, открыв лицо; все вскочили на ноги, обводя глазами хаос. На грани моей видимости замаячили размытые фигуры – мне казалось, я их опознаю, но как следует разглядеть не могла.

Все ликовали.

Над толпой разносился громогласный голос мистера Уотли: он вопрошал, что стряслось, но, невзирая на свой необыкновенный рост, ничего не мог увидеть за столпотворением гостей. Генри бережно держал меня в объятиях, не зная, что делать, и пытаясь успокоить детей. Те были вне себя от потрясения и ужаса.

– Все идет как надо, – закашлялась я, стараясь подбодрить их и поддержать даже сейчас, когда во рту у меня сделалось солоно от крови. – Посмотрите‑ка!

Снаружи бушевала гроза, луну заслонила мятущаяся громада черных туч, они обрушились с неба, заполонили горизонт, взбурлили над мрачными хвойно‑зелеными холмами Упокоения стылым клубящимся вихрем и прихлынули к окнам, выдавив их внутрь. Огненные птицы погасли; в зале разом потемнело. Навстречу нам отверзся дверной проем, сотканный из ночной мглы, а из него явился некто с ног до головы в черном.

Я призвала в Упокоение Смерть.

Кто‑то из свадебных гостей зарыдал от радости; другие благоговейно преклонили колена.

– Право же, это лишнее, – заметил гость, делая шаг вперед. Рядом тут же возник мистер Сэмсон.

– Добро пожаловать в Упокоение, господин.

– Благодарю за любезность, но я – не господин никому, и, боюсь, у меня тут более неотложные дела. – Он перевел глаза на меня: я распростерлась на полу подле Лили, а вокруг нас растекалась лужа крови, пятная подол белого платья. Гость склонился надо мною, глянул на мою рану. И жестом указал на нож. – По‑моему, его стоит извлечь.

Я кивнула Лили – и она рывком выдернула нож. Я вздрогнула и задохнулась, едва не потеряв сознание от боли; но стиснула зубы – и стерпела.

– Вот так‑то лучше, – сухо отметил гость. Если бы не адская боль, я бы рассмеялась вслух. – А теперь перейдем к делам насущным. Одна из вас мертва вот уже какое‑то время, а вторая умирает в месте, где смерти до сих пор не случалось. И что мне прикажете с вами обеими делать?

Я села; по груди моей потекла струйка крови.

– Если позволите, сэр, есть только один разумный выход.

– И что же это за выход, миссис Маркхэм? – осведомился гость. Едва прозвучало мое имя, толпа расступилась и мистер Уотли наконец увидел меня рядом со своей невестой. Глаза его расширились, он просто‑таки утратил дар речи – полагаю, впервые за очень долгий срок.

– Вам причитается одна душа, – продолжала я. – Лили умерла, но не вполне; а я не могу умереть в месте, где смерти не существует. Логика подсказывает, что вам должно забрать ее к свету, а меня оставить жить.

– Разумный довод, однако ж ошибочный. Смерть не существовала здесь, вплоть до настоящего момента. Всем привет! – Гость обернулся и благодушно помахал толпе. – Но здесь, как ни крути, Упокоение. Я, конечно, народный слуга, да только народ Упокоения – иной. Необходимы новые правила.

– Пожалуйста, сэр, заберите нас с собой, – жалобно всхлипнул Сэмсон рядом с ним.

– Да, некоторым из вас этого весьма хотелось бы, но прочие предпочтут продолжать существование, пусть даже и отрицают это на словах. Я чувствую, какие настроения царят в зале. Обычно это не имеет ровным счетом никакого значения, я бы все равно забрал вас всех до единого, но вы же не умираете. Если я уйду, вы просто пребудете до скончания времен. В этом вы – иные, и вот поэтому я даю вам возможность решать самим. Уйти или остаться, жить или умереть. – Гость вновь обернулся к нам с Лили. – То же относится и к вам обеим. Что скажете?

Лили Дэрроу поглядела на детей, поглядела на мужа. По щекам ее заструились слезы.

– Думается, этот джентльмен меня уже заждался.

– Это возмутительно! – взревел Уотли и кинулся было вперед, но гость в черном предостерегающе поднял руку и обжег хозяина Сумеречья откровенно неприязненным взглядом.

– Только посмейте еще раз прервать нас, сэр, и я буду вынужден забрать вас вместо них. Я достаточно ясно выразился?

Мистер Уотли кипел от злости. Он свирепо нахмурился, но промолчал.

Джеймс прильнул к матери. Его новообретенная подростковая уверенность разом улетучилась, едва мать приняла решение.

– Нет, мамочка, не надо, пожалуйста! – умолял он.

– Я должна признать и принять собственную смерть – чтобы вы смогли прожить собственную жизнь. Простите, если я повела себя как эгоистка, но я вас так люблю, что просто не смогла вас покинуть. – Она крепко обняла мальчиков. Генри ласково коснулся пальцами лица жены. – Мне так жаль, Генри.

– Ни о чем не жалей.

– Ты по‑прежнему меня любишь?

– И буду любить до скончания времен.

Он легко поцеловал ее в щеку. Сердце неистово заколотилось у меня в груди: не иначе как от потери крови. Лили и Генри отстранились; она утерла слезы.

– Шарлотта, вы ведь позаботитесь, чтобы они благополучно вернулись в Эвертон?

– Безусловно. – Боль, поселившаяся в моем теле, слабее не становилась – приходилось терпеть.

– Спасибо… за все, – промолвила Лили и заняла полагающееся место рядом с джентльменом по имени Смерть.

– Я сей же миг вернусь, – пообещал он. – Я так понимаю, что вы – следующий? – И он указал на мистера Сэмсона. Тот возбужденно закивал, не помня себя от радости.

Внезапно вперед выступил Пол, толкая перед собою инвалидную коляску Дэбни.

– С вашего позволения, сэр. Раненых пропускают вне очереди.

Пол положил руку на изувеченное плечо Дэбни, и тот с невыразимой нежностью прижался к ней щекой.

Гость в черном кивнул в знак согласия.

– Очень верное наблюдение. – Он обернулся и махнул рукою толпе. – Я бы попросил всех заинтересованных лиц встать в очередь. Люблю, знаете ли, порядок.

Пол подкатил коляску к сотканному из ночной мглы проему и опустился на колени рядом с Дэбни. Я не слышала, о чем они говорят, но под конец оба расплакались. Едва Лили приняла руку Смерти, Пол возвратился к нам; Дэбни проводил его взглядом.

– Вы готовы? – спросил гость в черном у Лили.

– Нет. Но полагаю, редкий человек скажет о себе иначе.

Вместе они прошли сквозь черный проем – и мгла поглотила их; очертания их утратили четкость и погасли в тусклой вспышке света. Дверь осталась на месте.

Мистер Уотли завизжал от боли и рухнул на пол. Оливия подбежала к отцу, взяла его за руку – помочь встать. Над толпой поднялся взволнованный ропот. Часть гостей, взявшись за руки, выстроились в очередь за Дэбни и мистером Сэмсоном, дабы последовать за гостем в черном в загробную жизнь.

Мистер Уотли, пошатываясь, поднялся на ноги: с уходом Лили он словно умалился в размерах. Он встретил мой взгляд – и расхохотался как безумный, хрипло, неудержимо; от тембра его голоса сотрясалось все тело.

– Вы меня предупреждали, а я не поверил! Вы угрожали, а я не внял! Вы украли у меня жену, миссис Маркхэм!

– Отец, опомнись! – Оливия так и не выпустила его руки. Она вцепилась в Уотли мертвой хваткой, острые пальчики глубоко впились в ткань его пиджака.

– Мальчики, нам пора. Помогите мне подняться.

Я обняла Генри за плечи и обмотала рану лоскутом ткани, чтобы приостановить кровь.

– И вы рассчитываете вот просто так взять и уйти? – брызгал слюной Уотли, взывая к гостям, что ждали возвращения Смерти. – Вы себе представляете, что сделают Эшби с Корнелиусом, когда узнают о случившемся?

– Полагаю, мне уже абсолютно все равно, – пожал плечами мистер Сэмсон. – К тому же и воевать будет незачем. Мы просто умрем, и все.

Уотли пытался высвободиться, но Оливия, крепко прильнув к нему, не ослабляла хватки. Наконец он, задействовав обе руки, отцепил от себя ее пальцы и бросился за нами, расталкивая толпу. К тому времени Генри, дети и я уже вышли из бальной залы. Тонкая струйка крови отмечала наш путь.

– Маркхэм! – взревел хозяин нам вслед.

Джеймс в страхе вскинул глаза.

– Куда мы идем?

– Быстро, в библиотеку! – приказала я. Мы свернули в очередной коридор – и я потрясенно застыла. Прямо перед нами маячила одна из тех размытых фигур, что склонялись надо мной в бальной зале; но по мере того, как я истекала кровью, образ проступал все более отчетливо. Это была моя мать, закутанная в простыню; под подбородком ее корочкой засохла слизь пополам с кровью.

– Мама?

– Пора тебе отдохнуть, родная. – Она улыбнулась и раскрыла объятия. Но похоже, никто, кроме меня, ее не видел: мальчики вбежали в библиотеку первыми, а Генри не то ввел, не то втащил меня следом.

– Не покидай нас, Шарлотта! – молил он. Оказавшись внутри, мы накрепко заперли двери. Мне отчаянно хотелось вернуться к матери, но в голове у меня мутилось. Я попыталась сосредоточиться на поставленной задаче: я должна спасти отца и сыновей Дэрроу. И сама тоже должна спастись.

– Конец близок, перчинка моя. – В зеленом кожаном кресле, что так любила Лили, теперь сидел мой отец с трубкой в руке, и вокруг головы его ореолом реяло облачко табачного дыма. Мне так хотелось подбежать к нему, влезть на колени, выплакаться, уткнувшись в плечо, чтобы отец поцелуями смягчил боль в груди, но Генри подгонял нас идти вперед.

– Вверх по лестнице и в кабинет! – Я едва могла говорить. Опираясь на Пола и Генри, все оставшиеся силы я вкладывала в очередной шаг. Боль отдавалась в груди с каждым ударом сердца. В голове пронеслась мысль: а что будет, когда кровь из меня вытечет вся до последней капли?

Мы уже поднялись на третий этаж библиотеки, когда мистер Уотли с силой ударил в дверь и разом сорвал ее с петель.

– Новые игры? Как заманчиво! А не догнать ли мне вас? – Все тело его содрогнулось, напряглось; костюм лопнул, разлетелся в клочья, а вместе с ним и человеческая личина; из‑под нее высвободились мясистые щупальца и отростки. Мистер Уотли с наслаждением потянулся, прильнул к стене и с помощью бессчетных конечностей резво пополз вверх по книжным полкам, словно по ступенькам. Я заклинала своих спутников ускорить шаг.

– Торопитесь, мы почти пришли!

Вот и дверь в кабинет Уотли. Я достала серебряный ключик, полученный от Лили, и вставила его в замочную скважину. Ключ со щелчком повернулся, открывая нам доступ, но Уотли уже добрался до мостика. Мы вбежали в комнату и захлопнули дверь прямо перед носом у мистера Уотли.

Комната выглядела точно так же, как и прежде: безмолвная, сумрачная, словно мавзолей. Мы проковыляли мимо Эмоций и добрались до коллекции тускло мерцающих витражных картин. Я направила мальчиков прямиком к изображению дымящихся руин Эвертона и поцеловала обоих в щеку.

– Будьте сильными – ради меня, – велела я.

Джеймс тронул стекло рукой – и прошел насквозь на другую сторону, словно с невысокого заборчика свалился. За ним последовал Пол.

– Иди, я за тобой, – промолвил Генри.

– Я не могу.

– Конечно, можешь!

– Кто‑то должен остаться и уничтожить картину.

Глаза Генри расширились, он взъерошил пальцами свои светлые кудри.

– Шарлотта, я не могу этого допустить. Я уже потерял Лили.

– Ты нужен детям, Генри.

– А мне нужна ты!

– Но меня ты получить не можешь. – Я отняла руку от груди. Кровотечение остановилось, и я уже не чувствовала себя такой слабой, как раньше.

– Шарлотта, я не переживу этого еще раз!

– Переживешь. Так надо.

– Мы могли бы прожить жизнь вместе!

– Если для меня будет возможность вернуться, я вернусь, – пообещала я.

Уотли уже проломил дверь.

– Маркхэм!

– До свидания, Генри! – Я с силой толкнула его, и он опрокинулся назад, в картину. Я видела, как по ту сторону дети помогли ему подняться; как он стоит, ошеломленный, убитый горем, и по щекам его текут слезы. Я сорвала витраж со стены и разбила на сотни сверкающих осколков, разорвав связь между Эвертоном и Упокоением.

– Я всегда смогу создать новую картину как портал в Блэкфилд, знаете ли, – отметил мистер Уотли с противоположного конца комнаты. Он вновь принял человеческое обличье; лохмотья одежды почти не прикрывали мускулистого тела.

– Но не создадите.

– Почему нет?

– Потому что вам нужна я.

– Вы хорошо справились, – похвалил он. Волосы его торчали во все стороны нечесаной гривой, как всегда, но вот по глазам было видно: самоуверенности у него несколько поубавилось. Уотли шагнул в мою сторону.

– Стойте где стоите.

Он остановился.

– А что вы сделаете, если я не послушаюсь?

– Вы видели, на что я способна, – прошипела я.

– Вы изменили финал истории.

– История еще не закончилась.

– Верно; недостает нескольких фрагментов. Или вы уже собрали головоломку? Вы и в детстве были на редкость умны.

– Вы ничего обо мне не знаете.

– А вот здесь вы заблуждаетесь. Мне о вас известно все. Я наблюдаю за вами многие годы. Вы это чувствовали; я знаю, что так.

Перед моим внутренним взором вновь возникла зловещая фигура над бездыханными телами моих близких.

– Человек в черном…

– Мне стало опасно путешествовать между мирами самостоятельно. Так что со временем я начал посылать Роланда. Но я по‑прежнему любил коллекционировать людские смерти. Смертные цепляются за свою кончину, сами того не сознавая. Их легко увидеть, а предсказать еще легче! Ваша мать была одной из многих, но вы – первая, кто попытался на меня напасть. И, повстречавшись с вами, я вдруг понял, что вашей смерти не вижу. Вы для меня загадка, миссис Маркхэм.

– Не пытайтесь оправдать свой проигрыш.

– Это не оправдание, это объяснение. Мне казалось, я вам его должен.

– Так вы признаете, что убили моих близких?

– Вашу мать – нет. Мы с вами повстречались по иронии судьбы; но, уже узнав вас, я никак не мог оставить вас в покое. Я приму ответственность за остальные смерти. Мне требовалось, чтобы вы оказались в нужном месте для новой игры… моей решающей игры. У нас с вами куда больше общего, чем вы думаете. Часто ли мы делаем то, чего от нас ждут, а не то, чего хотим?

– Убийца! – Я сорвала со стены очередную картину и с силой швырнула ее об пол. Витраж раскололся надвое, и мистер Уотли согнулся пополам от боли.

– Я очень практичен, – сообщил он, едва придя в себя. – Вам нужно было вступить со мною в схватку за судьбу Лили Дэрроу, чтобы, когда вы одержите победу, никто не усомнился: я получил по заслугам.

Я уже собиралась уничтожить третью картину, но при этих его словах застыла на месте.

– А зачем вам так нужно проиграть?

– Грядет война. Собственно, она уже началась, и в обоих лагерях полным‑полно фанатиков. Одна сторона мечтает жить вечно и подчинить себе все миры, а вторая хочет, чтобы все завершилось. Я пытался задабривать и тех и других как можно дольше, но я отказываюсь присягать делу, в котором отсутствует внутренний стержень. Я рассчитываю стать третьей политической силой, в оппозиции и к Эшби, и к Спеку, но я никак не мог объявить об этом публично. Когда оба заподозрили во мне тайного противника, стало необходимо каким‑то образом убрать меня с доски. Организовать подпольное движение куда проще, если все считают тебя все равно что покойником.

– Мой отец и муж, няня Прам и миссис Норман… И Лили вы ведь тоже убили?

– Может статься, я и впрямь немного поспособствовал ее недугу.

– И все из‑за политики?

– Это не просто политика. На кон поставлено само существование Вселенной. Какая бы партия войну ни выиграла, это будет означать конец вашего мира, в придачу к нашему. И что такое жизни нескольких человек перед лицом такой угрозы?

– А теперь вы рассчитываете, что я просто‑напросто помогу вам исчезнуть.

– У вас нет выбора.

– Выбор есть всегда!

– Есть он и сейчас. На протяжении почти всей вашей жизни кто‑то решал за вас. Но игра близится к концу и по завершении этой, последней миссии вы обретете свободу.

– А если я откажусь?

– Тогда за мной придут, запрут меня в темнице и все принесенные жертвы окажутся напрасны.

Я пронзительно взвизгнула от ярости и выбежала в галерею. Обуревающие меня чувства и прилив адреналина придали сил: окровавленными руками я срывала со стены картины одну за одной, бросала их на пол, витражи разбивались о хозяина, осколки впивались в него, и с каждым очередным погибшим экспонатом Уотли словно усыхал и уменьшался в размерах… Я сжала кулаки и осознала, что ощущаю их совсем иначе, нежели до моего столкновения со Смертью: они стали и холоднее, и тверже. Боль, истерзавшая мое тело, по‑прежнему шла на убыль: я постепенно привыкала к этому новому состоянию смерти‑в‑жизни.

Уотли, в муке закрывая лицо ладонями, корчился на полу. Человеческие черты постепенно стирались. Одна рука его уже развернулась веером щупалец.

– Да, все так, – прокаркал он в агонии. – Что такое коллекционер без коллекции?

Меня раздирали противоречия. Мне хотелось причинить ему как можно больше боли, но ведь именно об этом Уотли меня и умолял!

– Каждый прожитый день, каждое чувство, каждое пережитое мною мгновение радости, печали или страха ни в какое сравнение не идут с той ненавистью, что я питаю к вам и что я использую против вас. Допустим, сегодня вы не умрете, но однажды я приду за вами – и заставлю вас страдать так, как страдали мы.

– Дайте мне время ниспровергнуть Эшби и Опека, и я добровольно вручу себя вам.

– Семью Дэрроу должно навсегда оставить в покое.

– Даю вам слово.

– И многого ли оно стоит?

– Понятия не имею. Никогда прежде его не давал. – Уотли улыбнулся мне своей кривой самодовольной усмешкой.

Я смотреть на него не могла. Уничтожила еще некоторую часть его коллекции; осколки цветного стекла сверкающим ливнем обрушивались вниз вперемешку с черепками алебастра, устилая комнату плотным ковром. В воздухе нависало облако пыли; все дышало гибелью и распадом. Мистер Уотли исчезал кусок за куском и теперь на полу валялся только сморщенный обрубок.

Я задумалась: а что делать с остальной коллекцией? Есть же еще безжизненные куклы, запертые в отдельном помещении за спальней. Я добрела до алькова с ложем хозяина, отыскала нужную панель, открыла проход в тайную комнату. Все фигурки были на месте, за исключением Лили. Я схватила ту, что ближе всех к двери – это оказался юноша с плющом вместо волос, – и поставила его на ноги. Он тут же ожил и недоуменно воззрился на меня:

– А где же мистер Уотли?

– Ему нездоровится. Вы свободны, – объявила я.

Юноша было забеспокоился, но затем разглядел мою рану и взялся помогать мне снимать своих сестер и братьев с пристенных подставок. Чем больше кукол оживало, тем быстрее шло дело; и вот наконец уже все они метались туда‑сюда по комнате мистера Уотли, пытаясь понять, что с ними случилось и как теперь быть. Воспользовавшись всеобщим смятением, я выскользнула за дверь, отводя глаза от жалких останков мистера Уотли: он извивался червяком на полу в россыпи алебастровых и стеклянных осколков. Он поднял взгляд на меня – в его черных глазах рептилии промелькнуло отчаяние.

– Мне жаль, что я навлек на вас столько горя, – тихо проговорил он. – Наш народ сильнее. Мы призваны делать то, с чем другие не справятся.

– Не важно, какой ценой?

– Да, невзирая на цену.

– До свидания, мистер Уотли.

– Вы не можете просто бросить меня здесь. Работа еще не закончена! Маркхэм!

Я оставила его одного в кабинете, среди руин былой коллекции, и неспешным решительным шагом направилась в противоположный конец дома. Свадебные гости, что не ушли со Смертью, по‑прежнему бесцельно слонялись по бальной зале. Они, по‑видимому, решили, что праздник все равно состоится, невзирая на отсутствие жениха и невесты. Опустевшая инвалидная коляска Дэбни стояла в углу. В груди моей снова запульсировала боль. Теряя равновесие, я схватилась за стену и едва не рухнула на пол, но тут чья‑то рука обняла меня, поддержала и бережно подняла в воздух.

От изнеможения я лишилась чувств. Когда же я вновь пришла в себя, обнаружилось, что я сижу в металлическом кресле, в знакомой круглой комнате с вращающимися завесами. Рядом, у стола на колесиках, стоял Дункан, перебирая инструменты на подносе. Я вскрикнула от боли: рана до сих пор причиняла мне невыразимые страдания. Дункан обернулся ко мне, но вместо того, чтобы приложить палец к губам, открыл рот и заговорил:

– Вы пришли в себя. – Голос его звучал нежно и мелодично.

– Ты разговариваешь?

– Это новое достижение. Слуги Сумеречья подстраиваются под нужды дома. Теперь, когда Уотли в состоянии столь жалком, кто‑то должен говорить от имени усадьбы. Вот так же было и с моим братом, если не ошибаюсь. Сдается мне, вы его знали.

– Роланд.

– Кажется, он причинил вам немало горя, хотя всего‑навсего выполнял распоряжения мистера Уотли. Я не могу исправить того, что уже случилось, но могу снять вашу боль.

– Это дорогого стоит.

Дункан кивнул и поднес к моим губам дымящуюся чашу.

– Выпейте. Вам полегчает.

Я ощутила цитрусовый привкус; вместе с напитком по телу разлились неизъяснимое облегчение и прохлада.

– Мне еще кое‑что нужно. Я сей же миг вернусь. – И Дункан оставил меня одну. Завесы неспешно вращались вдоль стен, гипнотизируя взгляд, заставляя расслабиться. Я едва не задремала, как вдруг ощутила в комнате чужое присутствие и, как могла, выпрямилась. Навстречу мне шагнул мужчина.

– Шарлотта? – Голос его показался знакомым. Но в комнате царил полумрак, и разглядеть его толком не удавалось – до тех пор, пока лицо его не оказалось совсем близко от моего.

– Джонатан? – Тело его по‑прежнему покрывали ожоги.

– Боюсь, ты видала лучшие времена, любовь моя.

Я коснулась его щеки, ощущая под пальцами обожженную кожу.

– Откуда ты здесь взялся? Ты же мертв.

– А ты, по‑твоему, нет?

– В Упокоении никто не умирает, если сам того не захочет.

– Ты не можешь так жить.

– Я скучаю по тебе.

– Не пытайся перевести разговор!

– Ты хочешь, чтобы я умерла?

– Я хочу, чтобы ты обрела мир и покой.

– С кем это вы разговариваете? – Это вернулся Дункан с бархатной шкатулочкой для драгоценностей.

– Здесь мой муж, – объяснила я, переводя взгляд с одного на другого.

– У меня сложилось впечатление, что он умер. – Дункан Джонатана не видел – либо не мог видеть. Тот пожал плечами.

– Это его, похоже, не останавливает.

– Вы плохо выглядите. – Дункан внимательно рассмотрел зияющий разрез у меня в груди и накрыл его рукой. – Нужно немедленно заняться вашей раной.

– И что со мной станется?

– Вы о чем?

– Я буду жива или мертва?

– Не знаю. Думаю, вам эта рана не на пользу – раз вам покойные мужья являются.

Джонатан наклонился к самому моему уху.

– Шарлотта, не препятствуй ему. Твой час еще не пробил. Еще не время.

– Я так по тебе скучаю.

– Я всегда с тобой. Разве ты не чувствуешь?

– Это не то же самое.

– Мы снова встретимся – в конце пути.

– Ты будешь ждать меня?

– Всегда и навеки.

– Ощущения могут быть непривычные, – предупредил Дункан, прерывая наше прощание. Он открыл шкатулочку и извлек из нее маленькую изогнутую иголку с катушкой золотых ниток. Он вложил иглу в мою рану и отступил на шаг. Игла задвигалась сама, стягивая рассеченные мышцы и артерии, останавливая тепловатый ток крови. Мучительную боль сменило легкое саднящее ощущение. Когда все закончилось, Дункан извлек иголку из моей кожи и отложил ее на стол. – Как себя чувствуете?

– Как живой труп.

– Ну так живой же!

Я обвела взглядом комнату. Джонатан исчез, но эта потеря ощущалась не так болезненно, как во сне: ведь он действительно был со мной здесь, рядом, и я сама, по своей воле отослала его прочь. И тоска моя утратила былую остроту.

– Вот это была свадьба – мало не покажется! – промолвил Дункан. – Ну, или была бы – если б все‑таки состоялась.

– Боюсь, мистер Уотли надолго вышел из строя.

– Вам неразумно здесь оставаться, – предостерег Дункан.

– Да, знаю.

– Куда вы пойдете?

– Обратно в Эвертон, разумеется.

– Но как? Похоже, вы уничтожили все пути назад, а мистер Уотли не в том состоянии, чтобы вам помочь.

– Может, в подполье знают потайные пути?

– Будьте очень осторожны. Вы призвали в Упокоение Смерть. Эшби охотится за вами. – Дункан достал из‑под стола чистый плащ и простое, неказистое платье, из тех, что носили служанки Сумеречья, и помог мне переодеться.

– А что произойдет здесь? – полюбопытствовала я.

– До поры до времени мистер Уотли будет накапливать силы. Что будет потом, я не знаю. Вы идти можете?

Дункан помог мне подняться с кресла. Я стояла на ногах куда тверже, чем раньше. Он вывел меня из круглой комнаты и проводил до черного хода. Сад застыл в ожидании; экипажи и гости куда‑то исчезли.

– От всего сердца желаю вам удачи, миссис Маркхэм.

– И тебе, Дункан, того же.

Мы пожали друг другу руки, и я вышла в ночную прохладу. В теле моем крови почти не осталось; у меня не было ни обязательств, ни спутников – и ни малейшего представления, как попасть домой. Однако что‑то еще не давало мне покоя и тяжело давило на грудь.

Я извлекла на свет отцовскую трубку, мамину прядь волос и обручальное кольцо Джонатана. Я принесла их в Упокоение из самого Эвертона, да только никак не могла вспомнить, зачем они мне тут. Я знала, кто эти люди, как они пахнут, как звучит их смех, как они улыбаются. Каждую ночь я видела их во сне, заново переживала давние воспоминания и создавала новые, о том, что никогда не могло сбыться. Я видела их встарь – и однажды я снова их увижу. Я опустилась на колени, выкопала ямку и похоронила три памятные реликвии, спасенные от пламени. И на душе у меня полегчало.

Луна висела в небе совсем низко. Я пошла по извилистой тропке прочь от Дома‑Сумеречья к огромным воротам в дальнем конце усадьбы. Там ждал меня некто – весь в черном.

– Как приятно снова с вами повстречаться, миссис Маркхэм. – Джентльмен по имени Смерть чуть приподнял черную шляпу‑котелок в знак приветствия.

Кто‑то караулит вас. Караулит и ждет.

– Вы вернулись, – удивилась я.

– Я же доселе в Упокоении не бывал. Столько всего предстоит сделать, столько всего посмотреть. Мои услуги очень востребованы.

– Боюсь, не все вам здесь порадуются.

– А мне вообще мало кто радуется. И куда же вы идете?

– Домой.

– Да вправе ли я называться джентльменом, если не предложу даме проводить ее домой в темную лунную ночь? Может статься, мы пройдемся вместе? Где бы мы ни оказались, мы с вами оба заводим друзей с неизъяснимой легкостью, – отметил он с лукавым сарказмом, предлагая мне руку.

И я приняла ее.

– Я мертва? – полюбопытствовала я.

– Не вполне уверен. Для меня все это тоже внове. Дорога, еще не изведанная. Думаю, в пути мы поладим. – И он распахнул передо мной ворота.

Я подумала о Генри и детях и, как ни странно, о мистере Уотли. Игра закончилась. Отныне моя жизнь принадлежала мне. Не нужно придерживаться никаких правил и никакие мрачные призраки не отнимут жизни моих близких. Все мои составляющие сорвали с меня как маску, осталось не то, чем я была, а то, чем я могу стать.

Собравшись с духом, переступила порог Упокоения рука об руку со Смертью, этой единственной константой моего прошлого и будущего. Ведь что бы со мной ни случилось, все дороги приводят – и приведут! – обратно к нему.