Появляются аргументы в пользу гомойотермии некоторых динозавров

Г олый землекоп (Heterocephalus glaber) – холоднокровное млекопитающее.

Эти факты и соображения размывают границу между двумя группами животных (холоднокровными – традиционно это рыбы, амфибии и рептилии) и теплокровными (млекопитающие).

Краснопёрый опах (Lampris guttatus) – теплокровная рыба.

У правила, казавшегося непреложным, появляются исключения.

Такая ситуация в методологическом отношении полезна для науки.

Она умеряет категоричность наших выводов.

Заметим, что наш автор не любит аподиктических суждений – избегает абсолютизации даже тех концепций, которые, казалось бы, успешно прошли через верификацию и апробацию.

Этот стало догмой: специализация заводит в тупик – все её плюсы есть нечто непрочное, преходящее.

Прямо фатум какой-то!

Но вот А.С. Северцов расшатывает привычный стереотип – и Э.В Ивантер поддерживает его.

По существу дела: ранняя специализация может законсервировать анцестральные – предковые – признаки. Сохраняя возможность преобразований, они ждут своего часа, когда будут востребованы – как бы разбужены с тем, чтобы дать импульс к ароморфозу (87).

Получается парадокс: специализированное – прогрессирует, зауженное – расширяется.

Относительность: это ценное качество Э.В. Ивантер умеет привносить во все основные категории эволюции.

К примеру, прогресс – всегда относителен: раздвигая, одновременно что-то стесняет.

То есть несёт в себе элементы регресса.

Будучи безусловным сторонником естественного отбора, Э.В. Ивантер тем не менее задаёт ему существенные рамки – ограничивает его деятельность.

Читаем: «естественный отбор сохраняет наиболее приспособленные, а не наиболее высокоорганизованные формы» (52).

Приспосабливаться – причём весьма результативно – можно и без каких-либо морфологических новаций.

Тут есть что-то рутинное.

Мы ждём от естественного отбора авангардных решений.

А он прибегает к паллиативам.

Ещё одна характерная оговорка: естественный отбор действует «не на молекулярно-генетические структуры, как таковые, а на фенотип как целостную живую систему» (112).

Отсюда не следует, что автор увеличил дистанцию между генетикой и фенетикой – даже поставил барьер между ними.

Как бы утрировал К. Уоддингтона!

Сегодня сторонники английского биолога стараются уменьшить вес ДНК в эволюционных процессах.

Для этого есть некоторые резоны.

Но тогда получается, что естественный отбор лишь по касательной затрагивает глубинное в наследственности – действует именно эпигенетически, с точным сохранением того смысла, который несёт в себе греческая приставка ἐπί- – расположение выше, над.

Как если бы неподкупного бракёра не допускали в святое святых!

Туда, где по идее должны совершаться стержневые преобразования – в недра генома.

Возникает искушение сказать о поверхностности естественного отбора.

Однако это было бы крайностью, перекосом.

Тем не менее определённое умаление возможностей Natural Selection тут имеет место.

Для классического дарвиниста это предосудительно.

Но Э.В. Ивантер явно далёк от догматизма.

Приведём известное словосочетание: творческая роль естественного отбора.

Много лет я ломаю голову над содержанием этой фразы.

Говорю без всякой иронии.

К Ч. Дарвину отношусь с пиететом.

Имею свои доводы в защиту теории естественного отбора – всегда стараюсь умерить критику в её адрес.

Но считать Natural Selection неприкасаемым не могу.

Что является критерием истинного творчества?

Создание того, чего не было даже в намётке.

Не существовало никогда и нигде.

Не предусматривалось – не закладывалось – не планировалось.

Это генерация абсолютной новизны.

«Происхождение видов» Ч. Дарвина – и «Творческая эволюция» А. Бергсона: здесь речь идёт о разных – совместимых ли? – моделях развития.

Вероятно, моя апология естественного отбора, взятого в аспекте его предполагаемой креативности, больше тяготеет к поэзии, чем к научной рациональности.

Решаюсь её изложить.

Эволюция создаёт шедевры.

Параллели между природой и искусством проводятся издревле.

Что необходимо для создания выдающегося произведения искусства?

Прежде всего творческая активность.

Но таковой в равной мере обладают и гений, и графоман. Последний даже может превосходить первого по напору вдохновения.

Но сколь различны их результаты!

Превосходство гения обусловлено его самокритичностью.

Посмотрите на черновики А.С. Пушкина.

Поражает масса помарок.

Мы воочию видим, как работает эстетический отбор – из множества вариантов отбирается лучший.

Вкус – орудие этого отбора.

Графоман обычно пишет набело, пребывая в уверенности, что создаёт великие вещи.

Но это мёртворождённое!

Отсутствие вкуса ведёт к печальному для графомана исходу.

А.С. Пушкин обращается к поэту:

…Ты сам свой высший суд;

Всех строже оценить умеешь ты свой труд.

Ты им доволен ли, взыскательный художник?

Не доволен!

Об этом – Б.Л. Пастернак:

И в блуждании хлопьев кутежных

Тот же гордый, уклончивый жест:

Как собой недовольный художник,

Отстраняешься ты от торжеств.

Естественный отбор в стиле своей работы похож на поэта.

Решения там и тут принимаются взвешенно – на основе внутренней, имманентной системы оценок – без подсказок извне.

Оба критичны к себе.

Самокритичны!

Нам явлены два случая самостояния (пушкинское выражение).

Конечно, сторонний взгляд – отношение публики, требования среды – будет совсем не лишним.

Но это вторично.

Главное – в самоконтроле.

В самооценке!

Чем она строже и придирчивей, тем реальней успех на обоих ристалищах.

К. Поппер называл критичность естественным состоянием разума. Она у него поставлена выше креативности?

В этом есть своя правда.

Посредством естественного отбора осуществляется ревизия развития.

Natural Selection просеивает и фильтрует.

Поправляет – отбраковывает – элиминирует.

Это очень много!

Это – несомненно – творчество.

Совершенство – жизненно.

Красота – витальна.

Важно отметить эстетический момент в действиях естественного отбора.

Он работает на бытие – против небытия.

Если выбрано to be, то надо самоорганизовываться – создавать негэнтропию – деять красоту.

Καλλος онтологична.

Каллистика: сделав основой греческое обозначение прекрасного, так называл эстетику Г.В.Ф. Гегель.

Можно и должно говорить о биокаллистике.

Естественный отбор – одна из её категорий.

Безусловно, это творец.

И всё же…

И всё же как ему, так и нам далеко до Creator of all things, способного создавать из ничего: то бишь производить информацию, не имеющую никаких предпосылок – чудесно возникающую на пустом месте.

Гениальные мастера – прежде всего создатели новых стилей – творят почти что по этому принципу.

Наше почти что предполагает школу, традицию, окружение.

Богу – истинному Творцу – ничего этого не нужно.

Теперь вызовем к трибуне антидарвинстов.

А.А. Любищев свой вариант номогенеза укоренял в платонизме. Вспомним, что понятие вида восходит к древнегреческому εἶδος – сама этимология, неизбежно уводящая к создателю «Пира», указует на что-то постоянное, незыблемое.

В книге Э.В. Ивантера показано, сколь дискуссионным оказалось понятие вида – амплитуда здесь предельно широкая: от безусловного приятия до абсолютного отрицания.

Вид реален или фантомен?

Этот вопрос доминировал в изысканиях А.А. Любищева.

Учёный ответил: реален.

Но в смысле не привычного для нас, а средневекового – трансцендирующего – реализма.

Это реплика платоновой философии.

Истинно реальны – доподлинны – универсалии.

Их преемственность от платоновых идей понятна.

Биологический вид – универсалия или идея.

Эволюция может быть трактована, как воплощение премирных и надмирных, предсущестующих идей.

А.А. Любищев энное число раз процитировал строки своего любимого А.К. Толстого:

Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель!

Вечно носились они над землёю, незримые оку.

Получается, что художник где-то эпигон – заимствует, перепевает чужое.

Его миссия – своеобычный перевод: ментальное он превращает в предметное.

Редко идея воплощается один к одному.

Обычно эта акция сопровождается множеством ошибок и искажений.

В процессе воплощения идея трансформируется и варьируется.

Этим можно объяснить изменчивость видов.

Эвристично!

Но и метафизично.

Верификация в её понимании методологами Венского кружка тут априори невозможна.

Добавим от себя: эволюция в номогенезе вторит, а не творит – раскрывает готовый план.

Это увлекает.

Но удовлетворить не может.

Однако в наработках номогенеза мы можем найти много импульсов для дальнейшего поиска.

Вернёмся к таблице Д.И. Менделеева.

Как она заполняется?

Вот главная формула универсума – планковская температура:

,

где m_P – Планковская масса, c – скорость света в вакууме, ħ – постоянная Дирака, k – постоянная Больцмана, G – гравитационная постоянная.

Это температура Большого Взрыва.

Где ещё бергсоновский élan vital имел такую мощь?

Последующие события – включая и биологическую эволюцию – является инерцией этого вдохновляющего жизненного порыва.

Вся мировая энергия в её бесконечных превращениях почерпнута оттуда.

Вселенная остывала.

Сегодня её температура упала до 3⁰ Кельвина.

Но внутри охлаждающейся Вселенной шёл синтез элементов, требующий огромного нагрева.

Для этого включались локальные очаги.

Так, синтез золота – 79Au – требует энергии, которая возникает при столкновении двух нейтронных звёзд – что тут печи и тигли средневековых алхимиков?

Событие это редкое, случайное.

Но где-то предустановленное!

Золото возникает по плану, заложенному в природу вещества – его реализация начинается с первых атомов 1H: водород по сути – Всерод. Вот он катится по руслу, похожему на уоддингтоновский креод – и как бы наматывает на себя элементарные частицы, перемахивая наконец за трансурановый рубеж.

Изменчивость – наличие изотопов – на этой ветви глобальной эволюции ограничена.

Жизнь имеет гораздо больше степеней свободы.

Но многое она перенимает от химической эволюции.

К примеру, склонность выстраивать гомологические ряды – Н.И. Вавилов накладывал биологическое разнообразие на предуготовленную загодя канву.

Мы вправе сказать – в платоновом контексте: идея золота реальна.

А синтез элементов номогенетичен!

Вернёмся к уже сформулированной выше проблеме, дав ей новое выражение: таблица видов, которая грезилась А.А. Любищеву – возможна ли она?

Это бездонный вопрос.

Разделяя эпистемологический оптимизм Э.В. Ивантера, всё же позволим себе законный скепсис: многого об эволюции мы не знаем – возможно, не знаем самого заветного.

Ignoramus et ignorabimus!

Плохо, когда барабаны заглушают этот предупреждающий окрик – он должен быть услышан.

Микроэволюция – и макроэволюция: самоочевидно, что это дискретные, разделённые колоссальным перепадом уровни – поэтому удивляют попытки как-то сгладить, умерить разрыв между ними.

Мыслим ли здесь плавный и постепенный переход?

Шлюзы, буфера!

На поиск чего-то подобного были положены немалые интеллектуальные усилия.

Но втуне.

Много интересных гипотез.

Однако убедительных результатов нет.

13 видов дарвиновых вьюрков (микроэволюция) – и 13 классов позвоночных (макроэволюция): это принципиально разные ряды.

Естественный отбор может объяснить становление первой последовательности.

Для понимания второй он хотя и полезен, но заведомо недостаточен.

Связь двух стратов – микро- и макро- – подобна квантовому перескоку?

Это чисто рабочая – сугубо методологическая – параллель.

Так сказать, эвристика.

Попробуем развить её.

Универсум – трёхъярусная система.

Каждый из ярусов находится в компетенции посвящённых им разделов физики.

Хотя принцип соответствия и соединяет их, но они автономны и специфичны – механически свести первый ко второму, а второй к третьему нельзя.

Это приводит к своеобразному разделению труда.

I Микромир – квантовая физика (Макс Планк и Нильс Бор)

II Мезомир – классическая физика (И. Ньютон и Дж. Максвелл)

III Мегамир – релятивистская физика (А. Эйнштейн и Дж. Уилер)

В скобках мы называем знаковые имена.

Вероятно, нечто подобное наличествует и в эволюционной теории – это можно обобщить так:

I Микроэволюция – СТЭ (Ч. Дарвин и С.С. Четверяков)

II Макроэволюция – не-дарвиновские концепции (П.А. Кропоткин и Л.С. Берг).

В таком представления спорящие стороны разводятся на разные уровни. Пройма тут настолько большая, что лобовое столкновение исключено – и потому затяжной спор становится бессмысленным.

Его должна заместить дополнительность.

СТЭ – это замечательная аббревиатура: Синтетическая Теория Эволюции.

Начало синтезу положил С.С. Четвериков: дарвинизм, генетика, экология конвергируют в его взглядах – и образует гибрид, явивший нам небывалую жизненность.

СТЭ видится как открытая система.

Синтез может быть продолжен.

Хотелось бы включить в него эволюционную морфологию – рассмотреть в новом свете проблему органической формы.

Сделать это непросто.

В СТЭ произошла смена парадигмы: типологическое мышление, характерное для классической биологии, заменилось на популяционное – внимание направлено не на отдельную форму, а на сложные статистические совокупности.

Это переключение привело к впечатляющим результатам.

Тем не менее, именно форма – энтелехия эволюции.

Вид – популяция – таксон любого объёма: всё стягивается к форме как таковой.

К индивидуальной – отдельно взятой – равной самой себе в большом интервале времени – константной форме!

Динамика здесь не игнорируется.

Мы помним и о морфопроцессе В.Н. Беклемишева, и о топологическом подходе к форме, где главное – преобразования, трансформации.

Однако и воспринятая в статике – чисто внешне – без всякой анатомии, поверхностно – даже как муляж, макет, виртуальный образ – форма организма являет величайшую тайну.

Тончайший информационный слой, разделяющий эндо- и экзо- – сложнейший в своей геометрии объём, изваянный природой – контактная зона между средой и организмом: это главенствует и на философском, и на эстетическом горизонте.

Античный эйдос восходит к зрительной рецепции.

К видимой форме!

Замечательно, что в классификации большую роль теперь играют и хромосомные числа, и генетические карты, и ДНК-маркеры – всё это количественные показатели, которые помогают точно схватить и формализовать параметры именно данного вида.

Вид – это общее.

Форма – даже при максимуме её типизации – есть единичное.

Вид как species – через посредничество эллинских εἶδος и ἰδέα – восходит к виду как образу.

Вид – прежде всего – есть увиденное.

Как тут полезна призма СТЭ!

Форма наверняка получит в ней интереснейшее преломление.

Популяционный подход размывает форму.

Но он же – при определённом развороте – способен навести её на резкость.

И выявить ещё неизвестные нам аспекты.

СТЭ особенно преуспела в познании следующих аспектов эволюции:

– Мутагенез

– Дрейф генов

– Изоляция

Последний момент крайне важен для понимания условий, которые потворствуют формообразованию – как бы ферментируют его.

Сумчатые обитают и в Австралии, и в Южной Америке.

Около 30 млн. лет назад началось – через мост, наведённый образованием Панамского перешейка – движение фауны из двух частей континента навстречу друг другу: с Юга на Север – и с Севера на Юг.

Существует специальное понятие: «великий межамериканский обмен»

Это событие можно уподобить грандиозному миксеру.

Всё смешалось!

Резко изменился режим конкуренции.

Из борьбы за существование вышли все сумчатые – кроме опоссумов. Но что мы видим в изолированной Австралии?

Около 250 видов сумчатых!

Спектр их форм ошеломительно разнообразен.

Новизна творится в удалении от нивелирующих влияний.

Изоляция препятствует усреднению.

Не упуская из виду целей адаптации, она потворствует чистой игре форм – как бы расковывает воображение природы.

А.С. Пушкин сказал он о поэте:

Бежит он, дикий и суровый,

И звуков и смятенья полн,

На берега пустынных волн…

Такие берега природа нашла в Австралии и на Галапагосах?

СТЭ содержит в себе номогенетические элементы.

Развитие – при всём стохастическом разбросе мутаций – идёт по определённым правилам.

Это красиво: правильное – упорядоченное – регулярное.

Вспомним три правила классического эволюционизма:

I. Правило Л. Долло (1893): организм не может вернуться в состояние, через которое прошли его предки.

II. Правило Ш. Депере (1907): в каждой филетической линии размеры организмов увеличиваются.

III. Правило Э. Копа (1896): новые таксоны происходят от малоспециализированных форм.

Эти положения примут и тихогенетики, и номогенетики.

Что стоит за тремя правилами?

Они могут быть проинтерпретированы с двух противоположных точек зрения: и как результат естественного отбора, и как проявление телеономичности.

Быть может, от антагонизма следует перейти к симбиозу?

Столь же благоприятную почву для сближения двух подходов создаёт явление неотении.

Эволюция – необратима.

Однако может отступать назад, сохраняя весь накопленный позитив – и в то же время сбрасывая груз обременительной специализации.

Неотения похожа на возвращение в детство по схеме даосизма. Великий художник – как ребёнок.

Поэтому творит незашоренно.

Неотения являет своеобразную аналогию этого феномена.

Книга Э.В. Ивантера будит мысль.

Он умеет писать компактно, сжато.

Поэтому в поле нашего внимания одновременно оказывается множество разноречивых идей, подходов.

Появляется возможность сравнений, сопоставлений.

Это содействует атмосфере благожелательности, созданной в книге – в ней ощутимо джентльменское начало.

Siren lacertina.

Традицонная цепочка ароморфоз – алломорфоз – теломорфоз – тут не только разбивается, но и замыкается на себя – вектор превращается в круг. Точнее, в спираль развития. Всё по Г.В.Ф. Геггелю: сирен вернулся к старому – но на повышенном основании.

Автор даёт слово несогласным.

Если они в чём-то упрекаются, то с предельной корректностью.

Последовательный дарвинист Эрнест Викторович Ивантер не пренебрегает шансом почерпнуть у оппонента что-то полезное для себя.

Джентльменское начало растворено в отличной книге.

Новые веянья!

Новый климат в научном сообществе!

Э.В. Ивантер споспешествует синтезу.

Благое дело!

К НОМОГЕНЕТИЧЕСКОМУ ЛАМАРКОДАРВИНИЗМУ?

(Ивантер Э.В. Краткий очерк теории эволюции. Петрозаводск: Издательство ПетрГУ, 2015: 1 – 140)

1. Номогенетический ламаркодарвинизм: это сказано эпатажно.

Звучит как дерзкий вызов.

Ломает старые схемы.

Шокирующее словосочетание, похожее на гордиев узел смыслов, введено А.Г. Васильевым.

Он из школы С.С. Шварца.

2. К ней причастен и наш автор.

Вот ссылка на одну из его работ: Ивантер Э. В. Популяционная экология мелких млекопитающих таежного Северо-Запада СССР / Отв. ред. С. С. Шварц. Л.: Наука, 1975.

Станислав Семёнович был замечательным учёным.

Он много сделал для укрепления и углубления СТЭ.

3. Своему изложению Э.В. Ивантер задаёт ровный и чёткий ритм.

Течение текста – плавное, ровное.

Но в конце книги возникает своего рода турбулентность.

Будто бомбу бросили!

Возмутителем покоя является эпигенетическая теория эволюции – ЭТЭ.

Её сущность раскрыта в этой таблице:

4. Нас приглашают в эволюционное Зазеркалье.

Тут всё наоборот.

Какова траектория преобразований?

От фенотипа к генотипу!

Граница между мутационной и модификационной изменчивостью размыта.

Кто-то бьёт тревогу: открылась лазейка для ламаркизма.

5. Долгое время считалось, что до 95% генома эукариот приходится на так называемую «хламовую ДНК» (junk DNA) – она не участвует в кодировании, кажется чем-то балластным.

Но это не так!

Ныне появились доводы в пользу того, что junk DNA берёт на себя миссию эпигенетического – надгенетического – наследования: фиксирует и транслирует пресловутые приобретённые признаки.

6. Наиболее последовательным сторонником ЭТЭ является М.А. Шишкин. Свою опору он ищет в идеях К. Уоддингтона (креод) и И.И. Шмальгаузена (стабилизирующий отбор). Оба понятия выводят на представление о канализованности развития.

Замечательна метафора К. Уоддингтона: эпигенетический ландшафт. Прорезающее его русло – креод: популяции развиваются по заданному уклону.

Направленность отлаживается на фенотипическом уровне?

7. Ссылаясь на исследования А. Г. Васильева, Э.В. Ивантер пишет о мостике, который можно перебросить от М.А. Шишкина к С.В. Мейену (118).

Сделать это не трудно: учёных связывала дружба – они были единомышленниками.

Но вот А.Г. Васильев берёт в одной связке С.В. Мейена и С.С. Шварца!

Поначалу это сближение кажется немыслимым.

8. Основа для нового синтеза – популяционная мерономия, которую разрабатывает А.Г. Васильев.

Снова соединение несоединимого?

Создатель мерономии – С.В. Мейен: это «теория выведения архетипов» (1977).

Нас относит к чистой μορφή – к платонизму.

Но мы не упускаем из виду и гераклитовскую текучесть, воплощённую в жизни популяций – на наших глазах завязывается дополнительность, ещё вчера казавшаяся невозможной.

9. Блистательный В.В. Корона знал толк и в форме стиха, и в форме растения. Он был продолжателем С.В. Мейена. Уже после его смерти вышла вот такая книга: Корона В.В., Васильев А.Г. Строение и изменчивость листьев растений: Основы модульной теории. Екатеринбург: УРО РАН, 2007.

Знаменательное соавторство!

В интересы А.Г. Васильева входит ещё и геометрическая морфометрия.

Популяционизм – и пифагореизм: смелое сочетание интригует.

10. С.С. Шварц терпимо относился к А.А. Любищеву – печатал его.

Ученики унаследовали от учителя широту мышления.

Никто никого не ущемляет.

Не отнимает хлеб!

ДНК хватит и на дарвинистов, и на ламаркистов.

Можно заходить к проблеме с разных сторон – и не сталкиваться лбами: ведь работа идёт на разных стратах.

Пересечения неизбежны.

Но они носят комплементарный характер.