Хозяйка Дома Риверсов 18 page

И мы погребли нашего сына на церковном дворе рядом с могилой его деда. Ричард заказал большое каменное надгробие, на котором вполне хватило бы места и для наших имен. Больше никто из детей не заболел, страшная лихорадка пощадила всех, и даже новорожденная Марта по-прежнему была крепкой и здоровой. Целую неделю после похорон Льюиса я глаз не спускала с детей, и душа моя была полна страха, но никто из них даже не чихнул.

Я думала, что Льюис будет мне сниться каждую ночь, однако, как ни странно, спала я крепко, и мне совсем ничего не снилось. Но однажды, где-то через месяц после его смерти, мне приснилась река, глубокая холодная река, вся в желтых кувшинках, и дно у нее словно было выложено золотыми и бронзовыми плитами, а на заросших зеленым тростником берегах цвели золотистые калужницы. И за рекой, на том берегу, я увидела моего мальчика, моего Льюиса; только что искупавшись, он натягивал свою льняную рубашечку и штаны; он улыбался мне и махал рукой, и жестами показывал, что сейчас еще немного пробежит вперед, просто немного пробежит вперед и все. Я хорошо помню, что и во сне мне очень хотелось удержать его, но я тоже махнула рукой и крикнула: «Беги, беги, мы с тобой увидимся позже, уже скоро, уже этим утром…»

И почти сразу после этого нам пришлось прервать свое временное отступление в Графтон. В сентябре к воротам поместья подлетел королевский гонец и промчался по зеленой подъездной аллее прямо к крыльцу. Гонца сопровождал отряд из шестерых конных с королевским штандартом. Я как раз возвращалась из церкви после утренней службы и, увидев, как они въехали в наши ворота, буквально застыла на месте, прислонившись спиной к дверям нашего дома и чувствуя, что нас вновь настигает опасность. Я даже пальцы за спиной скрестила, словно этот детский жест и впрямь мог отогнать нависшую над нами беду.

— Послание барону Риверсу, — доложил гонец, спешившись и низко мне поклонившись.

— Я леди Риверс, вдовствующая герцогиня Бедфорд, — представилась я, протягивая руку. — Вы можете передать это послание мне.

Он колебался.

— Мой муж сейчас на охоте, — продолжала я. — Он вернется только завтра. В его отсутствие здесь всем заправляю я. Так что вам бы лучше все-таки отдать мне письмо.

— Прошу прощения, ваша милость.

Он снова поклонился и протянул мне послание. На нем так и сияла твердая королевская печать. Я сломала ее, быстро пробежала глазами по строкам и кивнула.

— В обеденный зал вам и вашим людям подадут хлеб, мясо и эль, — сообщила я гонцу. — Слуги также покажут вам, где можно умыться с дороги. А я сейчас еще раз прочту письмо и сразу же напишу ответ, чтобы отослать его с вами, как только вы перекусите и немного передохнете.

Гонец еще раз поклонился, и нежданные гости, вверив коней нашим конюхам, скрылись в доме. А я, дождавшись, когда они уйдут, уселась на каменную скамью, вделанную в садовую ограду, и внимательно перечитала письмо.

Речь шла о том, что нас ждет новое назначение и высокие почести в знак признания заслуг Ричарда во время последних беспорядков. Там говорилось также, что лорды, члены королевского совета, всегда очень внимательны к тем, кто проявил наибольшую сообразительность и храбрость во время военных действий и выразил наибольшую готовность служить королю и его совету, так что такой человек никогда не останется без награды — даже если король и королева не могли лично наблюдать за его подвигами, будучи в Кенилуорте. Короче, Ричарда извещали, что он назначен сенешалем Гаскони — богатейшей местности вблизи города Бордо, находившейся в собственности англичан в течение трех последних столетий. Эти земли Англия надеялась удерживать вечно, а значит, мы с Ричардом должны были вновь отправиться во Францию, возглавив очередное оккупационное войско. Читая между строк, я также поняла, как сильно наш король потрясен потерей английских владений в Нормандии, чему виной был, разумеется, Эдмунд Бофор, герцог Сомерсет. Видно, теперь Генрих решил укрепить власть англичан в Гаскони, послав туда более опытного полководца. Это назначение было почетным, но несло с собой немало опасностей и трудностей: нужно было укрепить армию, расквартированную в Бордо и его окрестностях; нужно было охранять эти земли от постоянных набегов французов, желавших, естественно, их отвоевать; и, одновременно, нужно было как-то поддерживать у местного населения лояльное отношение к английскому королю, внушая им, что собственная страна бросила их на произвол судьбы, а так называемый французский король не только не в состоянии ею править, но и, тем более, не в состоянии организовать порядок на «заморских территориях».

Окончив читать, я глубоко вздохнула. Моя душа была настолько иссушена горем, что для меня ничто не имело значения, хотя разумом я понимала: это очень высокий пост, и великая честь — править Гасконью. Риверсы явно поднимались в гору, хотя одного из членов нашей семьи уже и нет с нами. И мой разум твердил: нельзя позволять сердцу так ныть от тоски, нельзя вечно печалиться по тому, кто ушел в мир иной.

Я снова взялась за письмо. На полях, точно монах, иллюстрирующий манускрипт, король собственноручно нацарапал своим почерком клирика:

«Дорогой Риверс!

Буду весьма признателен, если вы незамедлительно поедете в Плимут, дабы организовать и возглавить армию, которую мы направляем в Гасконь, и подготовите суда для переброски этого войска. Вам следует отплыть во Францию не позднее 21 сентября».

Под этим королева приписала для меня: «Жакетта, как тебе повезло! Ты возвращаешься во Францию!»

Повезло? Но я отнюдь не считала, что мне так уж повезло. Я оглядела наш двор, теплые стены из красного кирпича, колонны с капителями из белого камня, старую часовню рядом с домом, яблоню, низко склонившуюся под тяжестью последних крупных плодов, которые давно пора было снять, полный сена амбар, примыкавший к зернохранилищу, — всю нашу усадьбу, такую надежную, центр нашего маленького мира, насквозь прогретого ласковым солнцем, светившим в окна дома. Дети мои были заняты уроками… Нет, мне не хотелось возвращаться во Францию, ставшую чужой. И я отчего-то подозревала, что король поручает моему мужу дело, которое вполне может оказаться невыполнимым. А еще я думала о том, что нам в очередной раз придется заново устраиваться в незнакомом городе и приспосабливаться к тому, что население его отнюдь не радо нашему присутствию.

Я пыталась приободриться, вспоминая, что Гасконь осенью особенно красива, что, возможно, мне удастся повидать братьев и сестер, что зима в Бордо всегда хрусткая, ясная, полная солнечного света, а весна и вовсе великолепна. Но отлично помнила я и то, что люди в тамошних краях не слишком любезны по отношению к англичанам и никогда не скрывали своего к ним презрения, так что французы будут представлять для нас постоянную скрытую угрозу. А потом нам, разумеется, опять придется тщетно ждать, когда пришлют деньги из королевской казны, и снова платить солдатам из собственного кармана, а здесь, в Англии, на нашу голову будут сыпаться бесконечные упреки, обвинения в неудачах или даже в предательстве. Ну и, конечно же, нам придется оставить здесь своих детей; я не могла рисковать ими. Нет, мне совсем не хотелось во Францию! И не хотелось, чтобы туда ехал Ричард.

Довольно долго я просидела в саду. Наконец королевский посланник вышел на крыльцо, вытирая рот рукавом, заметил меня, изобразил некое подобие вежливого поклона и вопросительно на меня посмотрел.

— Доложите его величеству, что мы с мужем незамедлительно отправляемся в Плимут, — сказала я. — Передайте, что для нас великая честь — служить ему.

Гонец лишь печально улыбнулся — видимо, и он понимал, что служение этому королю хоть и великая честь, однако является синекурой лишь для нескольких избранных фаворитов, которые легко могут и вовсе ему не служить; а если они и совершают серьезные ошибки и просчеты, то всегда выходят сухими из воды — подобно Эдмунду Бофору, которого ныне в качестве вознаграждения назначили констеблем всей Англии, ведь он сломя голову бросился вдогонку за королевской четой в Кенилуорт, а не в Кале, где и должен был бы находиться, поскольку главная и опасная работа предстояла именно там.

— Боже, храни короля, — промолвил гонец и пошел на конюшню за лошадьми.

— Аминь, — откликнулась я, думая о том, что, может, нам всем стоит молиться, чтобы король хранил себя… от себя же самого!

Плимут, осень 1450 года — осень 1451 года

Целый год мы прожили между Графтоном, Лондоном и Плимутом. Весь этот долгий год мы сражались с бюргерами Плимута, пытаясь убедить их в необходимости расселить и экипировать войско для отправки во Францию. Весь этот долгий год мой муж собирал флот из судов, принадлежавших частным владельцам — купцам, торговцам и немногочисленным аристократам. И только к середине зимы, когда давно уже миновал срок нашего предполагаемого отплытия во Францию, он сумел собрать около восьмидесяти судов, пришвартованных в порту Плимута, Дартмута и Кингсбриджа, а также трехтысячное войско, которое разместил в гостиницах, в частных коттеджах и на фермах Девона и Корнуолла. И мы продолжали ждать.

Собственно, мы только это и делали с начала осени и всю зиму до весны — ждали. Сначала мы ждали вооруженные отряды, которые, как и было обещано их лордами, пешим порядком прибывали в Плимут, совершенно готовые к отправке. Ричард выезжал верхом им навстречу и доставлял их в город; он обеспечивал их жильем и питанием, сулил жалованье. Затем мы ждали корабли, которые были реквизированы у владельцев и должны были прибыть в порт; Ричард мотался по всей Западной Англии, приобретая в местных портах маленькие парусные суденышки, и требовал, чтобы самые богатые из купцов непременно что-то жертвовали на покупку флота. Потом мы стали ждать, когда в Плимут прибудут запасы провианта; добывая зерно, Ричард ездил в Сомерсет и даже в Дорсет. Затем мы ждали тех лордов, что собирались отправляться вместе с оккупационной армией, поскольку для них все никак не могли закончиться веселые рождественские праздники. Лорды прибыли в Плимут, и нам пришлось ждать, когда король отдаст команду поднять паруса и выйти в море, а потом вмешалась погода, и мы были вынуждены ждать, пока утихнут северные ветры, дующие в начале весны. И, наконец, все это время мы ждали то судно, которое должно было доставить из Лондона достаточно денег, чтобы расплатиться с купцами в гавани, с владельцами судов, с моряками, обслуживавшими эти суда и с нанятыми солдатами. Вот только эти деньги никогда не прибывали вовремя.

Иногда они прибывали с таким опозданием, что нам с Ричардом приходилось посылать гонца в Графтон или к кому-то из наших друзей, которые могли бы одолжить нам денег; получив нужную сумму, мы старались, по крайней мере, обеспечить армию, чтобы она не начала грабить ближайшие к порту фермы. Иногда деньги доставляли почти в срок, но в таком малом количестве, что можно было уплатить только самые срочные долги и выдать солдатам лишь четверть обещанного жалованья. Порой они прибывали в виде налоговых бирок, которые мы относили в королевскую таможню, а там заявляли: «Да, это прекрасно, милорд, я согласен, вы имеете полное право на выплату. Но у меня, к сожалению, совершенно нет денег, так что загляните через месяц». А порой обещанные деньги и вовсе не присылали. Я смотрела, как Ричард мечется по маленьким городкам Девона, пытаясь успокоить разъяренных местных землевладельцев, на головы которым свалилась вся эта голодная орда, и как он преследует банды налетчиков, которые вроде бы должны состоять у него на службе, но, окончательно изголодавшись, превратились в бандитов и грабителей. Чуть ли не каждый день Ричард был вынужден буквально умолять шкиперов держать суда наготове на тот случай, если король прикажет выходить в море завтра, или послезавтра, или через три дня. И я, разумеется, догадывалась, как отреагировал мой муж на известие из Франции о том, что французский король захватил Бержерак, находящийся в окрестностях Бордо. А весной мы узнали, что французские войска успешно продвигаются и дальше по английским владениям вдоль реки Жиронды, что ими осажден город Фронзак-на-Дордони, что жители этого города тщетно ждут за высокими крепостными стенами нашу армию, поклявшись, что никогда не сдадут город. Но наша армия продолжала торчать у причалов Плимута, глядя на покачивавшиеся на волнах суда, и вскоре мы услышали, что Фронзак пал. Жившие там англичане просили о помощи, клялись, что и сами будут сражаться с французами, поскольку считают себя англичанами и по рождению, и по воспитанию, и не пощадят даже собственной жизни; они верили, что мы, их соотечественники, поспешим им на помощь. Ричард буквально падал с ног, пытаясь сохранить в армии и на кораблях порядок и единство; он отправлял в Лондон одну депешу за другой, умоляя двор поскорее прислать приказ об отплытии во Францию. Однако ответа из Лондона не было.

Тогда мой муж заявил, что, даже если получит приказ об отплытии, то все равно оставит меня в Англии, поскольку Бордо вот-вот может быть осажден. А я бесцельно бродила вдоль волнолома по берегу залива и, глядя на юг, где раскинулись те французские земли, которыми прежде командовал мой первый супруг, герцог Бедфорд, мечтала о том, как было бы хорошо, если б мы с Ричардом прямо сейчас оказались дома, в Графтоне, в безопасности. Я написала королеве, что мы бы и не прочь отправиться спасать Гасконь, что мы полностью готовы к отплытию, однако сидим в Плимуте без денег, не имея возможности выдать солдатам зарплату, а они грабят фермы и деревни и жалуются всем, как мы, их хозяева, плохо с ними обращаемся; мало того, рабочий люд Девона, видя, как тяжко живется этим солдатам и морякам, тоже начинает роптать, утверждая, что в нашем королевстве человека за исполнение своего долга отнюдь не вознаграждают; многие здесь считают, что правильно рассуждали те мятежники из Кента: наш король совсем плох, раз даже в собственных владениях не может поддерживать порядок — ни здесь, ни за границей, а уж советники у него и вовсе никуда не годятся. Здесь повсюду, писала я королеве, говорят, хоть и вполголоса, что Джек Кейд верно требовал, чтобы Ричарда, герцога Йоркского, допускали на заседания королевского совета, что этот Джек Кейд вообще во всем был прав, потому и умер за свои убеждения. Однако я не стала упоминать о том, как ругают здесь ее, француженку, считая, что она только и умеет транжирить деньги, которые следовало бы отдать на нужды армии, и тем самым помогает Франции захватить Гасконь и оставить Англию с носом. В основном я просила ее убедить короля поскорее прислать приказ флоту об отплытии.

Но ответа на свое письмо я не получила.

В июле мы узнали, что Бордо пал под натиском французов. В сентябре на разбитых суденышках стали прибывать первые беженцы из Байонны, которые рассказывали, что все герцогство Гасконь захвачено французами, однако наша экспедиция под командованием моего несчастного мужа, призванная спасти наших соотечественников и наши земли, все еще прозябала в доках Плимута, доедая припасы и ожидая приказа короля.

Весь тот долгий год мы прожили в маленьком домике, окна которого смотрели на гавань, а комнату на первом этаже Ричард использовал как штаб. Каждый раз, поднимаясь по узенькой лестнице, я видела, как он, стоя у окошка с тесным переплетом, с тоской глядит в голубую морскую даль, где резкий ветер гонит волны в сторону Франции, — это была наилучшая погода для выхода в море, однако наш флот по-прежнему стоял у пристани, словно привязанный.

Как-то я тихо подошла к нему и встала рядом, а он резко повернулся ко мне и воскликнул:

— Все кончено!

Но я молчала, положив руку ему на плечо: мне нечем было его утешить даже в столь ужасный для него момент позора и провала.

— Все кончено, а я так ничем им и не помог! Теперь я — сенешаль отобранных у нас земель! А ты, бывшая жена французского регента, могущественного герцога Бедфорда, стала женой сенешаля несуществующего округа!

— Ты лишь исполнял волю короля, — мягко возразила я. — И, кстати, тебе все же удалось удержать и флот, и армию, не позволить им окончательно разложиться. Ты же был готов отплыть в любую минуту и, если б они прислали приказ и деньги, давно бы уже вышел в море. Ты вышел бы в море, даже если б они прислали только приказ, даже если б у тебя не было денег на жалованье солдатам и морякам. Это знаю и я, и все остальные. Ты бы сражался и без жалованья, и люди последовали бы за тобой. И я не сомневаюсь: ты спас бы Гасконь! Но ты был вынужден ждать королевского приказа. Так что это не твоя вина.

— Зато теперь я наконец получил королевский приказ! — горько усмехнулся Ричард, и сердце у меня сразу ушло в пятки. — Мне приказано отправиться на защиту Кале.

— Кале? — в ужасе переспросила я. — Но ведь французский король со своим войском сейчас в Бордо!

— Король и его советники полагают, что на Кале намерен предпринять массированную атаку герцог Бургундский.

— Боже мой, он же мой родственник…

— Да, я знаю Жакетта. Мне очень жаль.

— Кто же поедет туда с тобой?

— Командующим Кале король назначил Эдмунда Бофора. А я должен всеми силами поддержать его, но сначала убрать отсюда и этот флот, и это войско.

— Эдмунда Бофора? — не веря собственным ушам, повторила я.

Но ведь герцог Сомерсет уже потерял Нормандию! Как же можно доверить ему Кале? Было ясно, что виной всему неколебимая вера короля в своих родственников и фаворитов, а также — совершенно неуместная, слепая любовь королевы к Эдмунду Бофору.

— Слава Богу, после своих поражений герцог Сомерсет, кажется, понял, как нужно воевать, — мрачно буркнул мой муж.

Я прижалась щекой к его плечу и ответила:

— Ну, ты-то, по крайней мере, сумеешь спасти Кале и сохранить его для Англии. При дворе тебя станут величать героем, если ты удержишь и крепость, и сам город.

— К сожалению, мной будет командовать человек, который уже сдал врагу Нормандию. — Ричард еще больше помрачнел. — И мне придется подчиняться тому, кого герцог Ричард Йоркский давно и вполне справедливо называет предателем. Если из Англии нам опять не пришлют ни денег, ни подкрепления, то вряд ли нам удастся удержать Кале.

Графтон, Нортгемптоншир, осень 1451 года

Настроение у Ричарда так и не улучшилось даже перед самым отъездом. Я послала за Элизабет, нашей старшей дочкой, чтобы она могла повидаться с отцом, прежде чем тот снова надолго покинет Англию. По моей инициативе Элизабет поселилась в Гроуби-Холле близ Лейчестера, милях в пятидесяти от Графтона, в довольно богатой семье Грей; родственники Греев были раскиданы по всей стране, а в собственности у них имелись тысячи акров земельных владений. Я надеялась, что моя дочь заодно кое-чему научится у хозяйки этого дома, леди Элизабет, наследницы еще более богатой семьи Феррерз. В тот момент мне вряд ли удалось бы выбрать место лучше. «Пусть моя девочка научится тому, как знатной даме следует держать дом», — думала я; к тому же у Греев имелся сын Джон, уже успевший поучаствовать в сражениях с армией Джека Кейда, весьма привлекательный молодой человек, наследник не только поместья внушительных размеров, но и достаточно благородного титула.

Чтобы добраться до нас, Элизабет потребовался почти целый день; она прибыла в сопровождении вооруженного эскорта, поскольку ездить по дорогам стало очень опасно, слишком много развелось бандитов и грабителей, в которых превратились те, кому пришлось бежать из Франции, ведь теперь они не имели ни дома, куда могли бы вернуться, ни жалованья, на которое могли бы прожить. Элизабет уже исполнилось четырнадцать, ростом она была почти с меня, и я, увидев ее, с трудом заставила себя скрыть улыбку восхищения, поскольку моя девочка стала настоящей красавицей, одаренной к тому же редким природным изяществом. Возможно, и я в ее возрасте внешне была не хуже, однако Элизабет была полна удивительного покоя и очарования, которых никогда не было во мне. Она унаследовала от меня чистую бледную кожу и светлые волосы; и глаза у нее тоже были серые, но ее лицо обладало столь идеально правильными чертами, что казалось лицом прекрасной статуи, вырезанной из мрамора. Когда она смеялась, то выглядела совсем ребенком; но порой она так смотрела на меня, что я понимала: великий Боже, да ведь моя девочка тоже обладает даром предвидения, унаследованным от Мелюзины! Элизабет, безусловно, была женщиной из моего рода, и я чувствовала, что впереди у нее столь великое будущее, какого я не могу ни вообразить себе, ни предсказать.

Младшая сестра Элизабет, Анна, — ей было двенадцать лет — попросту превратилась в ее тень; она следовала за ней по пятам, точно преданный щенок, и копировала каждый ее жест. Ричард постоянно подшучивал надо мной, что я слишком сильно люблю своих детей, и это было правдой, однако самым большим моим любимцем был Энтони, младший брат Элизабет. Ему было всего девять, но он блестяще учился и долгие часы с наслаждением проводил в библиотеке. Впрочем, несмотря на увлеченность чтением, он был обыкновенным мальчишкой: играл с деревенскими приятелями, бегал так же быстро, как они, и дрался тоже не хуже их — и на кулачках, и в борьбе один на один. Отец учил его как будущего участника турниров верховой езде и владению оружием, и Энтони сидел на лошади так, словно родился в седле. Невозможно было и представить, чтобы он хоть раз сполз со спины коня: они казались единым целым. Энтони часто играл с сестрами в теннис, но по доброте душевной позволял им побеждать; а со мной он сражался в шахматы, заставляя меня подолгу обдумывать каждый ход; однако для меня самым очаровательным в нем было то, как он вечером и утром преклонял передо мной колено, желая получить материнское благословение, но, стоило мне ласково коснуться его головы, тут же резво вскакивал, обнимал меня и слегка ко мне прислонялся, точно новорожденный козленок. Нашей Мэри исполнилось восемь, и она каждое лето вырастала из своих платьев. Особенно нежно она была привязана к отцу и ходила за ним повсюду; она готова была целыми днями не слезать со своего толстого маленького пони, лишь бы не расставаться с Ричардом, и запоминала названия полей и проселочных дорог, чтобы иметь возможность самостоятельно отправиться ему навстречу, если он уезжал в какую-то деревню. Ричард называл ее своей принцессой и клялся, что выдаст ее замуж за короля, у которого, правда, не будет никакого королевства, так что он поселится вместе с нами и уже не увезет из нашего дома «его принцессу». Нашу следующую дочку Ричард назвал Жакеттой в мою честь, однако наше сходство с ней было минимальным. Она была с ног до головы дочерью Ричарда и обладала точно таким же, как у него, спокойным нравом, молчаливостью и чувством юмора. Жакетта обычно держалась в стороне от шумных забав своих братьев и сестер, вечно споривших и ссорившихся друг с другом, и только смеялась, когда они просили ее рассудить их, считая, видимо, ее, семилетнюю девочку, достаточно мудрой. В детской, шумные, как два щенка, возились два моих младших сынишки, Джон и Ричард, одному было шесть, другому — пять; а в заново отполированной колыбельке лежала наша новорожденная дочка Марта, самый милый на свете ребенок с чудесным характером, самым лучшим среди всех наших детей.

Когда Ричард собрал отряд, который намеревался взять с собой в Кале, и начал обучать его, как правильно пользоваться копьем и другим оружием, сопротивляясь натиску врага во время решительной атаки, мне пришлось уговаривать себя, что так и нужно, что мы с детьми должны благословить его и проводить в Кале; но я отчего-то боялась созывать всех детей вместе, чтобы они попрощались с отцом; одна мысль об этом уже наполняла мою душу безотчетным ужасом.

— Жакетта, ты что, боишься за меня? — не выдержав, спросил у меня Ричард как-то вечером.

Я молча кивнула; мне было почти стыдно признаться, что это действительно так.

— Ты что-нибудь… видела? — уточнил он.

— Ох, слава Богу, нет! И дело совсем не в этом. У меня не было абсолютно никаких предчувствий, но мне все равно отчего-то страшно, — ответила я. — Я не пыталась ни смотреть в магический кристалл, ни гадать по картам, раз ты велел мне все это прекратить после процесса Элеоноры Кобэм. Но я действительно боюсь за тебя.

Он взял мои руки и поцеловал их — сначала одну, потом другую.

— Любовь моя, ты не должна за меня бояться. Разве ты забыла? Разве я не говорил тебе всегда, что непременно вернусь? И ведь я действительно всегда к тебе возвращался.

— Да, это правда.

— Разве я когда-нибудь тебя обманывал?

— Никогда.

— Один раз я потерял тебя и поклялся, что никогда больше тебя не потеряю.

— Ты нашел меня по лунному лучу, — улыбнулась я.

— Нет, просто благодаря удачному стечению обстоятельств, — возразил Ричард; он всегда был земным человеком. — Но я действительно тогда поклялся, что никогда больше тебя не потеряю. Так что тебе нечего опасаться.

— Может, и нечего, — эхом откликнулась я. — Но я должна сообщить… видишь ли, у меня… у нас… снова будет ребенок. К следующему лету.

— Великий Боже! — воскликнул он. — Ну, уж теперь-то я точно не смогу тебя оставить. Это же все меняет. Как ты будешь жить тут одна, с детьми, да еще и в преддверии новых родов?

Конечно, я надеялась, что он обрадуется, и он действительно обрадовался, и я решила во что бы то ни стало скрыть свои страхи.

— Любимый, я рожала уже девять раз! И по-моему, довольно хорошо умею это делать.

Но лицо Ричарда было омрачено тревогой.

— Опасность всегда остается, — заметил он. — Опасность при родах одинакова, что в первый раз, что в последний. Кроме того, мы уже потеряли одного сына; ведь после смерти Льюиса я боялся, что у тебя просто сердце разорвется от горя. И потом, из Лондона приходят плохие вести. Королева явно пожелает, чтобы ты неотлучно находилась при ней, а я ведь могу застрять в Кале с Эдмундом Бофором надолго.

— Если вообще туда доберешься, — обмолвилась я.

Он затих. Я знала, что его гнетет: что корабли болтаются без дела у причалов, а собранная им армия лишь бессмысленно тратила время и деньги и целый год провела в бесплодных ожиданиях, пока те, кого это армия должна была поддержать, умирали на подступах к Бордо.

— Смотри веселей! Не слушай меня. Я совершенно уверена, что ты не только благополучно доберешься до Кале, но и удержишь его, — быстро поправилась я.

— Возможно, да только уж больно не хочется мне оставлять тебя, пока король так и льнет к Сомерсету, а Йорк собирает под свое крыло все больше и больше сторонников, которые, как и он, считают, что у нашего короля очень плохие советники.

Я пожала плечами:

— Но ведь выхода-то у нас нет, не правда ли? Я уже беременна, и вряд ли мне теперь стоит тебя сопровождать. Пусть уж лучше она появится на свет здесь, а не в гарнизоне Кале.

— Ты думаешь, это будет еще одна девочка? — осведомился Ричард.

— Дочери — вот главное богатство нашей семьи! — Я усмехнулась. — Подожди и сам увидишь.

— Это будут воинствующие королевы?

— Нет. Просто одна из наших дочерей вступит в брак, который станет основой богатства и процветания всей семьи Риверс, — предсказала я. — Зачем же иначе Господь создает их столь прекрасными?

В общем, у меня хватило храбрости почти беспечно поговорить с Ричардом, но когда он во главе своего отряда покинул двор и направился в Лондон, где им предстояло сесть на корабль и отплыть в Кале, настроение у меня здорово упало. Моя дочь Элизабет отыскала меня, когда я, накинув на плечи теплый плащ и засунув руки в меховую муфту, прогуливалась по замерзшему берегу реки и казалась себе такой же заледеневшей изнутри от мрачных мыслей, как и прибрежные тростники. Элизабет взяла меня за руку и просто пошла рядом. Я была теперь лишь немного выше нее, так что она легко шагала в такт со мною.

— Что, уже скучаешь по отцу? — ласково спросила она.

— Да, — подтвердила я. — Понимаю, конечно, что я, жена солдата, должна быть готова в любой момент отпустить его, но с каждым разом, по-моему, это становится сделать все тяжелее.

— Неужели ты не можешь предвидеть его будущее? — тихо поинтересовалась Элизабет. — Разве не можешь выяснить, благополучно ли он вернется домой? Я, например, не сомневаюсь, что на этот раз опасность его минует. Я это просто знаю.

Я повернулась и посмотрела на нее.

— Элизабет, а ты способна — по своему желанию — что-то предвидеть?

Она слегка пожала плечами:

— Ну, я не уверена… Нет, не знаю…

И на мгновение я как бы вдруг снова оказалась в покоях моей двоюродной бабушки Жеанны в тот самый жаркий летний день, когда она протянула мне гадальные карты и преподнесла браслет с магическими амулетами, а потом рассказала о нашей знаменитой прародительнице по женской линии.

— Ты можешь не отвечать, я не стану настаивать. Ни в коем случае не стану! — пообещала я. — Но учти: такая способность — это и великий дар, и тяжкое бремя. К тому же сейчас не самые хорошие времена для тех, кто этим даром обладает.

— Да нет, я и не думала, что ты будешь настаивать и что-то у меня выпытывать, — разумно произнесла Элизабет. — И вряд ли ты могла бы просто подарить мне эту способность, ведь так? Но иногда я что-то такое чувствую… В Гроуби есть один укромный уголок возле часовни, и вот когда я туда прихожу, я иногда вижу там женщину, точнее, призрак женщины; она стоит, склонив голову набок, словно прислушиваясь, и ждет меня, ищет меня взглядом. Но только я приближаюсь, как там никого не оказывается.

— Ты, наверное, знаешь, какие легенды существуют о нашем семействе? — спросила я.

Элизабет прыснула со смеху.

— Так я и сама их рассказываю — каждый вечер! Я уже сто раз, наверно, рассказывала историю Мелюзины нашим малышам. Они просто обожают ее, да и я тоже.