Твой Ричард». 11 page

— Предатели! Это предательство!

— Что случилось? Что здесь происходит?

— Герцог Сомерсет обвинен в предательстве, — на ходу сообщил мне один из лордов, покидая спальню королевы. — Сейчас его отведут в Тауэр, а впоследствии подвергнут справедливому суду. Королеве, право же, не стоит так огорчаться.

— Предатели! — снова пронзительно выкрикнула Маргарита. — И ты предатель! Ты стоял рядом и смотрел, как этот дьявол Йорк со своими людьми его забирают!

По-прежнему крепко ее обнимая, я помогла ей вернуться в спальню. Она тут же упала ничком на постель, заливаясь слезами.

— Это все Ричард Йорк! — голосила она. — Это он настроил королевский совет против Эдмунда! Он хочет его уничтожить, он всегда был его врагом. А затем он постарается разделаться и со мной. И сам станет править королевством. Я все поняла, все!

Она чуть приподнялась и посмотрела на меня. Косы ее расплелись, волосы некрасивыми прядями падали на лицо, глаза покраснели от гнева и слез.

— Ты слышишь, Жакетта? Йорк — мой заклятый враг! Да, он мой враг, и я уничтожу его! Я освобожу Эдмунда из Тауэра, и мой сын будет сидеть на английском троне! И ни Ричард Йоркский, ни кто-либо еще меня не остановит!

Вестминстерский дворец, Лондон, весна 1454 года

Миновало Рождество. Ричард прибыл из Кале, но провел со мной в притихшем дворце лишь двенадцать дней праздников, а потом ему нужно было возвращаться обратно, так как в гарнизоне царили мятежные настроения и солдаты могли вот-вот взбунтоваться, поскольку перестали понимать, кто именно ими командует, да к тому же сильно опасались французов. Подчиняясь приказам Эдмунда Бофора, Ричард должен был удержать гарнизон во имя Англии, и при этом ему приходилось сопротивляться не только внешним, но и внутренним врагам. И вот мы снова прощались с ним на пристани, и снова я напоследок обнимала его, в отчаянии повторяя:

— Я поеду с тобой! Мы же не раз это обсуждали. Вот я возьму и прямо сейчас с тобой поеду.

— Любимая, ты же должна понимать: я ни за что не допущу, чтобы ты оказалась в осажденной крепости. В Кале теперь всякое может случиться, и лишь одному Богу известно, чем все это кончится.

— Когда же ты снова вернешься домой?

Он с каким-то покорным видом пожал плечами.

— Я вынужден осуществлять командование крепостью, пока меня от этого не освободят, а, судя по всему, ни король, ни Сомерсет не собираются этого делать. Если же власть захватит герцог Йоркский, то мне, наверное, придется удерживать Кале, сражаясь не только с французами, но и с ним, ведь я давал присягу Эдмунду Бофору и передать командование гарнизоном могу только лично ему. Так что я должен туда ехать. Но ты же знаешь, любимая: я непременно к тебе вернусь.

— Жаль, что мы не остались навсегда в Графтоне. Были бы сейчас простыми сквайрами и горя не знали, — жалобно промолвила я.

— Мне тоже хотелось бы навсегда там остаться, — согласился он. — Поцелуй детей и скажи, чтоб вели себя хорошо и не огорчали тебя. Скажи, что это их долг, и они должны исполнять его столь же исправно, как я исполняю свой.

— Лучше бы ты не был столь предан исполнению своего долга! — вырвалось у меня.

Он поцелуем закрыл мне рот и шепнул:

— А больше всего мне хотелось бы еще хоть одну ночь провести с тобой.

Затем, решительно меня отстранив, он взбежал по сходням на палубу.

Я продолжала стоять на причале, а когда он вновь появился у поручней, послала ему воздушный поцелуй и крикнула:

— Скорей возвращайся! Береги себя и скорей возвращайся!

— Я всегда к тебе возвращаюсь! — крикнул он в ответ. — И ты это знаешь. Я непременно скоро вернусь.

Уже и ночи стали совсем короткими, однако король не поправлялся. Алхимики, правда, обещали, что солнечный свет вернет его к жизни — словно он был зерном, лежащим в темной земле, — и каждое утро, подкатив кресло к восточному окну, поворачивали короля лицом к неяркому еще, сероватому и холодному солнцу ранней весны. Но и солнечный свет не мог разбудить Генриха.

А Эдмунд Бофор тем временем все сидел в Тауэре. Его поместили в те же покои, которые он обычно занимал, и пока что ни в чем не обвиняли. У герцога Йоркского хватило влияния убедить членов королевского совета арестовать Бофора, но убедить их в том, что его нужно судить как предателя, он не смог.

— Я хочу его навестить, — заявила королева.

— Ваша милость, не стоит возбуждать новые сплетни, — предупредила я. — Люди и так уже болтают о вас всякое. Иной раз эти слова и повторить невозможно.

Она приподняла бровь.

— Вот и не надо повторять. Мне и без того известно, что они говорят. Они говорят, что он мой любовник, что принц — его сын, что именно поэтому мой супруг король его и не признал.

— Что ж, причина достаточно веская, ваша милость, чтобы не навещать герцога.

— Но я должна его увидеть!

— Ваша милость…

— Жакетта, я должна!

Я сопровождала ее, прихватив с собой еще двух фрейлин, но их мы оставили ждать снаружи. У герцога в Тауэре была небольшая гостиная и рядом — спальня. Эти комнаты с каменными стенами и окнами-бойницами выглядели довольно приятно и были почти такими же просторными и уютными, как и королевские апартаменты в Белой башне. Во всяком случае, Бофор уж точно не в донжоне сидел. У него были и рабочий стол, и удобное кресло, и книги, однако он заметно побледнел из-за постоянного пребывания взаперти и казался похудевшим. Увидев королеву, он просиял и опустился перед ней на колени. Она наклонилась к нему, и он стал страстно целовать ее руки. У дверей находился констебль Тауэра, который, впрочем, тактично повернулся к королеве и герцогу спиной, и я сделала то же самое. Стоя у окна и глядя на холодные волны серой вздувшейся реки, я услышала, как герцог поднялся с колен и заставил себя немного отойти от Маргариты.

— Не желаете ли присесть, ваша милость? — с этими словами он придвинул для нее кресло поближе к огню.

— Вы тоже можете сесть вот здесь, рядом со мною, — предложила она.

Обернувшись, я обнаружила, что он приставил к ее креслу низенький пуф, и они сидят у камина совсем близко, рука в руке, и о чем-то шепчутся.

Они провели так с полчаса, и все это время лицо королевы было обернуто к Бофору, а он, что-то рассказывая ей, порой почти прижимался губами к ее уху. А когда часы пробили три, я решительно подошла к ним и, склонившись в реверансе, произнесла:

— Ваша милость, нам пора.

На секунду я испугалась, что Маргарита сейчас прильнет к нему, но она спрятала руки в широкие ниспадающие рукава, погладила опушку из горностая, словно успокаивая себя, и послушно встала.

— Я непременно приду еще навестить вас, — промолвила она. — И обещаю, что сделаю именно так, как вы посоветовали. Да у нас и нет иного выбора.

Герцог кивнул.

— Вы знаете имена тех, кто будет верно служить вам. Но сделать это необходимо.

Она тоже кивнула и посмотрела на него — с такой затаенной страстью, что сразу становилось ясно: больше всего на свете она жаждет его ласк, его прикосновений, ей невыносимо тяжело с ним расставаться. Однако же она, склонив голову, быстро покинула комнату.

— Что именно сделать необходимо? — почти сразу спросила я.

Мы с королевой спустились по каменной лестнице к затвору шлюза и поднялись на борт барка, лишенного штандартов и каких бы то ни было опознавательных знаков; мне хотелось, чтобы как можно меньше людей узнали, что Маргарита тайком навещает того, кто не только обвинен в измене, но и почти всеми воспринимается как ее любовник.

Светясь от возбуждения, она ответила:

— Ах, Жакетта, я намерена объявить парламенту, что меня следует назначить регентшей. Эдмунд считает, что лорды меня поддержат.

— Регентшей? Разве в Англии женщина может быть регентом? Ваша милость, это ведь не Анжу! Я сильно сомневаюсь, что здесь такое возможно. Что Англией может править женщина.

— А Эдмунд заверил меня, что закон этого не запрещает, — возразила она. — Это всего лишь традиция. Если лорды меня поддержат, мы созовем парламент и сообщим, что я стану служить своей стране в качестве регентши, пока не выздоровеет наш король — если ему вообще суждено выздороветь и проснуться! — или пока мой сын не подрастет и не сможет сам занять трон.

— Как вы можете говорить, что королю, возможно, не суждено проснуться! — в ужасе воскликнула я. — Или, может, герцог намерен сделать так, чтобы наш король спал вечно?

— Откуда же нам знать, когда Генрих вздумает проснуться? — раздраженно заметила Маргарита. — Мы же ничего не можем сделать! Во всяком случае, Ричард Йоркский для пробуждения короля и палец о палец не ударит.

— И все же говорить, что ему, возможно, не суждено проснуться…

Она уселась на корме барка, нетерпеливо перебирая рукой занавеску.

— Успокойтесь, Жакетта. Вернувшись, я изложу лордам свои условия в письменном виде.

Я поспешила сесть с нею рядом, и гребцы взмахнули веслами, выводя барк на середину реки. Весь обратный путь во дворец я, прищурившись, смотрела на небо, то и дело ловя себя на том, что пытаюсь снова разглядеть там сразу три солнца и понять наконец, что же могло означать то мое видение.

Однако регентство Маргариты на время болезни ее супруга и ее правление Англией с использованием всевозможных прав и средств отнюдь не решало главной проблемы, как полагали они с Бофором. И эта идея была встречена ревом возмущения. Теперь народу стало известно, что король тяжко болен, что недуг его имеет, судя по всему, мистическое происхождение и сам Генрих совершенно недееспособен. Слухи варьировались — от применения черной магии до простой отравы, которую, по мнению многих, вполне могли подсунуть Генриху его жена и ее любовник. Все знатные лорды постарались вооружить своих людей и теперь, прибывая в Лондон, в целях безопасности размещали в своем доме целый отряд, так что столицу буквально наводнили эти маленькие частные армии, и лорд-мэр даже назначил комендантский час, а также потребовал, чтобы оружие эти воины оставляли у городских ворот, хотя никто его требованию не подчинялся. Каждая гильдия и почти каждый богатый особняк старались обеспечить себе какую-то защиту на тот случай, если разразится настоящая война. В городе царила атмосфера постоянного напряжения и с трудом сдерживаемого гнева, однако к оружию пока никто вслух не призывал. До сих пор никто не мог толком разобраться, кто из высшей знати на чьей стороне, и никто толком не знал истинных причин этого противостояния. Зато все знали, что королева Маргарита желает сама править Англией, что только герцог Йоркский может спасти страну от этой вздорной особы, что герцога Сомерсета заперли в лондонском Тауэре, спасая столицу от разрушительных раздоров, что английский король по-прежнему спит, как Артур на острове Авалон, и, возможно, проснется лишь тогда, когда на его земле будет царствовать разруха.

Люди часто спрашивали меня, где мой муж и что он думает по поводу творящегося в стране. Я мрачно отвечала, что он далеко, за морем, служит своему королю в Кале, но ни мнения Ричарда о текущих событиях, ни своего собственного я, разумеется, им не сообщала. Мнения мужа я попросту и не знала, а мое состояло в том, что наш мир сошел с ума, и, когда все будет кончено, в небесах над Англией загорятся сразу три солнца. Я часто писала Ричарду и передавала письма с торговыми судами, направлявшимися в Кале, однако он, по-моему, их почти не получал. В начале марта я кратко известила его, что у меня опять будет ребенок, но он не ответил, и мне окончательно стало ясно: либо ему вообще не передают мои послания, либо он не имеет ни малейшей возможности написать мне.

Герцог Сомерсет назначил его командиром крепости Кале, а теперь и сам герцог сидел в крепости — его заперли в Тауэре, обвиняя в измене. Как должен был поступить в данном случае командир, присягнувший ему? И как должен был действовать весь гарнизон Кале?

Члены королевского совета и члены парламента вновь направились в Виндзор, желая повидаться с королем. Вернувшиеся из Виндзора суда причалили к дворцовой лестнице, и знатные лорды в подбитых мехом одеждах высадились на берег с помощью слуг, одетых в ливреи. По лестнице они поднимались медленно, как люди, утратившие почти всякую надежду. Наблюдая за этим, королева спросила меня:

— Зачем они ездят туда? Они же должны понимать, что он не проснется. Сколько раз я ходила к нему, даже кричала на него, но он и глаз не открыл. С чего же вдруг он станет просыпаться ради этих лордов? Неужели им не ясно, что просто необходимо назначить меня регентшей? Только я смогу удержать в узде герцога Йоркского и его союзников и восстановить в Англии мир.

— Они все еще надеются, — ответила я, глядя, как эта печальная процессия движется по направлению к главному залу дворца. — Но я думаю, теперь они все же вынуждены будут назначить регента. Страна не может и дальше жить без правителя.

— Им придется назначить меня! — настаивала Маргарита.

Она была исполнена решимости — стиснула зубы, выпятила подбородок и даже как будто стала выше ростом. Выглядела она в эту минуту настоящей королевой и явно была уверена, что Богом призвана сыграть в жизни Англии значительную роль.

— Я хочу служить своей стране, — продолжала она. — Я обеспечу ее безопасность, а потом вручу бразды правления своему сыну, когда он станет мужчиной. Я готова исполнить свой священный долг как королева Англии. И если они сделают меня регентшей, я обещаю принести в Англию мир.

Но регентом был назначен герцог Йоркский. И его стали называть «лордом-протектором».

Маргарита была вне себя. Она металась взад-вперед по гостиной и с такой яростью пнула скамеечку для ног, что та отлетела к противоположной стене. Одна из фрейлин не выдержала и разрыдалась, сгорбившись в оконном проеме, остальные дамы тоже застыли от ужаса.

— Что? Как они теперь его называют? — кричала она.

Злополучный рыцарь, принесший эту весть с заседания совета, стоял перед ней весь бледный.

— Лордом-протектором, ваша милость.

— А мне-то теперь как быть? — обратилась она к дрожащему вестнику; она, разумеется, задавала риторический вопрос, однако рыцарь явно стал обдумывать ответ. — Что, по их мнению, должна делать я, королева, когда этот герцог, какой-то жалкий родственник, какой-то деревенский кузен короля, намерен править моим государством? Неужели они полагают, что я, французская принцесса и королева Англии, буду сидеть сложа руки, когда какой-то безвестный выскочка устанавливает в моей стране свои законы?

— По-моему, вам следует отправиться в Виндзор и позаботиться о муже, ваша милость, — посоветовал ей рыцарь.

Бедный глупец! Он-то полагал, что отвечает на вопрос, заданный именно ему. К счастью, он довольно быстро догадался, что лучше держать рот на замке.

Пламя, бушевавшее в душе Маргариты, моментально превратилось в лед. Она даже застыла на мгновение, а когда снова посмотрела на несчастного рыцаря, глаза ее так и сверкали от гнева.

— Кажется, я плохо вас расслышала. Что вы сказали? Что вы осмелились мне сказать?

Он судорожно сглотнул.

— Ваша милость, я лишь пытался сказать, что лорд-протектор…

— Кто-кто?

—…что лорд-протектор приказал…

— Что?!!

—…приказал…

В два прыжка она очутилась прямо перед ним; ее высоченный головной убор чуть не стукнул его по носу, а глаза так и впились в его лицо.

— Приказал мне? — с тихой угрозой уточнила она.

Рыцарь покачал головой, упал на колени и, уставившись в пол, произнес:

— Он приказал, чтобы весь ваш двор перебрался в Виндзорский замок. И чтобы вы оставались там вместе с вашим мужем и сыном и не пытались играть какую-то роль в управлении страной; этим будет заниматься он сам в качестве лорд-протектора всей Англии, а также королевские советники и парламент.

Замок Виндзор, лето 1454 года

И Маргарита перебралась в Виндзор. Перед отъездом она, правда, устроила настоящую бурю, сверху донизу сотрясшую королевские покои, но все же уехала. И действительно, что еще ей оставалось? Зато герцог Йоркский, чья жена Сесилия как-то навестила королеву, чтобы съесть свой скромный пирожок и попросить для мужа место в королевском совете, взлетел на колесе Фортуны очень высоко. Совет был уверен: только Йорк способен восстановить в королевстве порядок и предотвратить десятки междоусобиц, раздиравших страну на части; только Йорк может спасти Кале; только Йорк способен держать государство в руках и должным образом управлять им, пока наш спящий король не проснется и не вернется на трон. Йорку все доверяли. Возникало ощущение, будто всем наша страна кажется проклятой и один лишь герцог Йоркский способен, обнажив свой меч и встав на пороге, защитить родной дом от невидимого врага, и будет удерживать оборону до тех пор, пока не пробудится король.

Королева — кажется, рассчитывавшая сама превратиться в короля, — была низведена до роли обыкновенной жены и матери; ее попросту оттолкнули в сторону, и она вынуждена была подчиниться и покинуть столицу. Расходы на содержание двора ей по-прежнему оплачивали, но количество лошадей у нее на конюшне существенно уменьшилось, и ей запретили без приглашения возвращаться в Лондон. С ней обращались так, словно она была самой заурядной особой, не играющей никакой роли в государственной жизни; ее низвели до предела, оставив ей единственное занятие — заботу о муже и сыне, хранительницей которого она по-прежнему являлась.

А Эдмунд Бофор, заключенный в Тауэр, ничем не мог помочь своей Маргарите. Да и она ничем не могла его защитить, ведь ее слово теперь ничего не значило, и мало кто сомневался, что рано или поздно герцога будут судить, допросят, а затем и обезглавят. Те самые лорды, которым Маргарита так нравилась в роли королевы, даже представить себе не могли ее в роли регента. А ведь жены этих лордов в их отсутствие прекрасно управляли и землями, и всем хозяйством, не требуя себе ни высоких титулов, ни большого жалованья. И все же лордам неприятно было даже думать, что женщина может быть облечена реальной властью, что она начнет ими руководить. Они не признавали за женщинами подобных способностей и возможностей. Мало того, и сами женщины старались эти возможности скрыть. Наиболее мудрые из них притворялись, что заняты исключительно домашним хозяйством, хотя на самом деле вполне успешно распоряжались огромными земельными владениями; но они, разумеется, писали мужьям, спрашивая у них совета, пока те находились вдали от дома, а когда они возвращались, тут же вручали им ключи от поместья. Ошибка королевы заключалась в том, что она сама потребовала себе и власти, и титула. Лордам была невыносима даже мысль об этом. Да и в то, что женщина на такое способна, они верить не желали. Иногда мне казалось, что им хочется снова заключить Маргариту в родильные покои. Словно ее супруг, король, погрузившись в сон, невольно выпустил ее на свободу, позволив управлять своим королевством, и теперь святой долг наших пэров — вернуть своенравную королеву на прежнее место. Если б они могли заставить ее тоже уснуть надолго, как уснул король Генрих, то, по-моему, с удовольствием сделали бы это.

Итак, королева отныне была обязана жить в Виндзоре. Мой муж Ричард угодил в ловушку в Кале. А я, по-прежнему являясь фрейлиной королевы, чувствовала себя женой в отставке. Но все мы чего-то ждали. Каждый день Маргарита непременно посещала короля, и каждый день повторялось одно и то же: он не видел ее и не слышал. Она требовала, чтобы врачи непременно обращались с ним ласково и нежно, хотя порой ее подводил собственный темперамент: она набрасывалась на Генриха с проклятиями, которых он не слышал.

Я жила в Виндзоре, мучительно тосковала по Ричарду и постоянно ощущала, как растет напряжение в столице. На дорогах в сельской местности стало чрезвычайно опасно; до нас уже доносились слухи о том, что Север восстал против герцога Йоркского, хотя, вполне возможно, тамошние аристократы действовали исключительно во имя собственных амбиций — кто знает, что творилось там, в этом диком краю, возле самой границы? Королева явно готовила заговор; в этом я совершенно не сомневалась. Однажды она поинтересовалась у меня, состоим ли мы с Ричардом в переписке, и я сообщила, что пишу ему очень часто и отсылаю свои письма с торговцами шерстью, отправляющимися в Кале. А она стала уточнять, пустыми ли возвращаются обратно суда этих купцов, можно ли перевозить на них людей, сколько человек они способны принять на борт и смогут ли подняться вверх по Темзе до Тауэра.

— Вы полагаете, что, прибыв из Кале, эти суда могли бы сразу отправиться вызволять из Тауэра герцога Сомерсета? — задала я прямой вопрос. — То есть вы намерены просить моего мужа возглавить армию, имеющую намерение воевать против лорда-протектора Англии?

— Но в защиту короля! — с вызовом бросила Маргарита. — Разве это можно назвать предательством?

— Не знаю, — с сомнением пожала я плечами. — Я больше не берусь судить, что в нашем мире считается предательством.

Однако этому плану так и не суждено было осуществиться, поскольку стало известно о мятеже в Кале. Солдатам так давно не платили жалованья, что они взбунтовались, заперли офицеров в казарме и ринулись грабить горожан и заезжих купцов; украденный товар они тут же сбывали, а деньги брали себе в счет причитавшегося им жалованья. Сообщали и о крупных грабежах и даже о вооруженных стычках. Королева отыскала меня на конюшенном дворе, когда я, велев оседлать мою лошадь, собиралась отправиться в Лондон, взяв с собой в качестве охраны лишь одного стражника.

— Нужно выяснить, что там происходит, — объяснила я Маргарите. — Моему мужу, возможно, грозит страшная опасность. Мне необходимо знать.

— Думаю, ему опасность не грозит, — возразила королева. — Люди его любят. Его, возможно, и заперли в казарме вместе с остальными офицерами, чтобы иметь возможность грабить склады с шерстью, но вреда ему солдаты не причинят. Вам же известно, каким авторитетом он пользуется. И он, и лорд Уэллс. Их выпустят на свободу, как только украдут достаточно, вернут себе свои деньги и выпьют все имеющиеся в городе запасы спиртного.

Ко мне подвели оседланную лошадь, и я с помощью сажального камня взобралась в седло, хоть мне и мешал мой уже довольно большой живот.

— Мне очень жаль, ваша милость, но я поеду. Мне необходимо все самой выяснить. Я вернусь, как только пойму, что Ричард в безопасности.

Она кивнула и помахала мне рукой.

— Возвращайтесь поскорей! И пусть вам сопутствует удача! Без вас мне будет здесь особенно одиноко. Жаль, что я не могу спать целыми днями, как мой муж. Мне бы тоже хотелось закрыть глаза и спать, спать, спать целую вечность.

В общем-то я даже не представляла, к кому мне обратиться за новостями. Мой лондонский дом стоял запертым, там не было никого, кроме нескольких охранников; парламент не заседал; герцог Йоркский в числе моих друзей никогда не значился. В конце концов я отправилась к жене лорда Уэллса — того самого, который вместе с Ричардом командовал крепостью Кале. Сопровождавший меня слуга объявил о моем прибытии и пропустил в просторную светлую гостиную.

— Я догадываюсь, зачем вы здесь, — заметила она, согласно этикету целуя меня в щеку. — Как поживает ее милость королева?

— Она вполне здорова, слава Богу.

— А король?

— Храни его, Господь, но ему не лучше.

Кивнув, она села и жестом предложила мне занять соседнее кресло. Две ее дочери принесли вино и печенье, а затем отступили назад, как и полагается хорошо воспитанным девушкам, чтобы взрослые могли спокойно побеседовать.

— Очаровательные девочки, — похвалила я.

Она снова кивнула. Ей было прекрасно известно, что у меня есть сыновья, которым придется подыскивать хороших невест, а потому она деликатно намекнула:

— Старшая уже помолвлена.

Я улыбнулась.

— Надеюсь, она будет счастлива. Я пришла к вам выяснить, нет ли вестей о моем муже. Сама я ничего о нем не слышала. Вы получали какие-то вести из Кале?

Она покачала головой:

— Мне очень жаль, но никаких новостей оттуда у нас нет. Последний корабль, прибывший из Кале, известил о восстании и о том, что солдаты с оружием в руках настаивают на выплате жалованья. Они захватывают склады с шерстью, распродают ее, а выручку забирают себе. Они также задерживают в гавани торговые суда. Английские купцы теперь прекратили всякое сообщение с Кале, опасаясь, что их склады захвачены и разграблены солдатами. Так что, увы, и я ничего не знаю о наших мужьях.

— А что говорили те, кто приплыл на этом корабле? Что им известно о действиях моего мужа и лорда Уэллса? — спросила я, в ужасе от собственных предчувствий: конечно же, Ричард не стал бы сидеть сложа руки и смотреть, как его солдаты «восстанавливают закон и справедливость»!

— Я знаю только, что они оба живы, — ответила хозяйка дома. — Во всяком случае, были живы три недели назад. Я знаю также, что ваш муж пытался остановить солдат, предупреждал их, что они занимаются самыми обыкновенными грабежами, и они посадили его за решетку. — Взглянув на мое испуганное лицо, она ласково накрыла мою ладонь своей рукой. — Не тревожьтесь так, ему не причинили никакого вреда, его просто заперли. Вам придется быть мужественной, моя дорогая.

Проглотив слезы, я пожаловалась:

— Мы так давно с ним не виделись. Так давно не были дома. А его заставляют выполнять одно тяжкое поручение за другим.

— Нам всем сейчас тяжело, ведь нами правит спящий король, — мягко произнесла она. — Мои арендаторы предупреждают, что на наших землях ничего не вырастет, да и во всей стране тоже, раз сам король лежит без движения, точно поле под паром. Вы собираетесь вернуться в Виндзор?

— Придется, — слегка вздохнула я и добавила со всей честностью: — Этого требует королева. А король по-прежнему молчит.

В августе я отправилась в Графтон повидать детей и попыталась объяснить старшим — Анне, Энтони и Мэри, — что король наш здоров, но спит; что королеву, хоть она и не сделала ничего дурного, по сути дела, вместе с королем держат взаперти; что герцог Сомерсет, под началом которого служит их отец, находится в Тауэре, и, хотя ему вынесено обвинение, суду он пока не подвергался; что мой муж и их отец — тут мне пришлось стиснуть зубы и сделать вид, что я совершенно спокойна, — по-прежнему командует крепостью Кале, однако в данный момент посажен под арест своими же солдатами. Я добавила также, что отныне Кале находится в распоряжении герцога Йоркского, нашего нынешнего лорда-протектора, и рано или поздно их отцу придется перед ним отчитываться.

— Разумеется, герцог Йоркский удержит Кале, как сделал бы и герцог Сомерсет, — смело заявил Энтони. — Отцу, конечно, неприятно, что теперь им командует другой человек, но вряд ли стоит сомневаться, что Йорк все-таки пошлет в Кале денег, чтобы расплатиться с солдатами, а также оружие, столь необходимое, чтобы оборонять крепость от французов, не правда ли, мама?

Я не знала, что ему ответить. Я вспоминала тот ужасный год, когда Ричард буквально выбивался из сил, пытаясь сохранить в солдатах верность королю и своему долгу, однако так и не получил ни оружия, ни жалованья, ни подкрепления.

— Я думаю, что герцог Йоркский в первую очередь должен сделать именно это, — осторожно сказала я, — хотя никто из нас не может рассуждать, ни что именно он сделает, ни что следует делать в первую очередь. Он должен править так, словно является королем, вот только он не король. Он всего лишь один из многих знатных лордов, и кое-кто из них весьма его недолюбливает. Я надеюсь лишь, что ему не придет в голову обвинять вашего отца в том, что он не только спас Кале, но и удержал его для Англии. И я очень надеюсь, что он позволит вашему отцу наконец вернуться домой.

Там же, в Графтоне, удалившись в родильные покои, я благополучно родила девочку. Я написала Ричарду, что у нас появилась еще одна дочка, что она очень красивая и что я назвала ее Маргаритой в честь королевы, которая сейчас бьется о стены своей «темницы» в Виндзоре, точно птичка в окно. Но как только я вышла из родильных покоев и увидела, как смирно моя малютка ведет себя на руках у кормилицы, я созвала старших детей, расцеловала их и сообщила:

— Я возвращаюсь ко двору. Я нужна нашей королеве.

Осень в Виндзоре прошла тихо и тянулась как-то очень долго. Деревья медленно меняли свой цвет — сначала пожелтели, потом стали золотыми. Королю лучше не становилось; состояние его было прежним. Маленький принц уже начинал вставать на ножки и даже делать первые шаги. Это было, пожалуй, самое интересное событие за весь год. Наш мирок невероятно сузился, ограничился пределами замка, и вся наша жизнь сосредоточилась на заботе о ребенке и уходе за больным королем. Королева оказалась любящей матерью, она ходила к сыну в детскую и утром, и вечером; и каждый день она обязательно навещала своего супруга. У меня порой возникало ощущение, что мы окутаны некими чарами, и весь наш замок вот-вот погрузится в сон. Мы обе так внимательно следили за маленьким принцем, словно боялись, что и он уснет, как его отец. И я вместе с полудюжиной других фрейлин каждое утро устремлялась в детскую, желая убедиться, что малыш благополучно проснулся. Кроме этого мы, придворные дамы, обязаны были прислуживать королю, хотя единственное, что мы могли сделать, это посидеть с ним, пока он крепко спит. И мы каждый день дежурили подле него, глядя, как медленно поднимается и опускается в такт дыханию его грудь.

Ричард прислал мне письмо; ему наконец-то удалось передать свои письма и отчеты о службе одному из капитанов, направлявшихся в Лондон. Он также отдельно обратился к королевскому совету — намеренно не обращаясь к лорду-протектору — с заявлением о том, что гарнизоном, столько времени не получающим жалованья, командовать невозможно. Поскольку из казны в Кале по-прежнему денег не присылали, тамошним купцам приходилось самим покупать себе защитников; а гарнизон и вовсе считал себя практически не зависящим от Англии. Ричард спрашивал у членов совета, каковы будут их дальнейшие указания, однако подчеркивал при этом, что лишь он сам да лорд Уэллс еще готовы ждать из Лондона каких-то распоряжений. Все остальные — и огромный гарнизон, и матросы в порту, и купцы, и обычные горожане, — давно решили, что английский закон им не писан. Мне Ричард поведал, что в Кале никто не воспринимает герцога Йоркского как лорда-протектора Англии и никто не знает, каким слухам насчет короля Генриха стоит верить. Он интересовался также, возможно ли, по моему мнению, чтобы Эдмунд Бофор вышел из Тауэра и, оказавшись на свободе, вновь попытался обрести былую власть? В самом конце Ричард добавил, что любит меня, очень скучает и считает дни до нашей встречи. Он писал: