Рим, Италия, 1993 4 page

– А вы где живете?

– В Читангвизе. Это в двадцати километрах отсюда. Вам обязательно нужно там побывать. Там у меня студия.

– У вас есть студия? – удивилась Бекки.

– Конечно. А где же, вы думаете, я рисую?

– Да, конечно… извините. Я… я не подумала.

Несколько минут они танцевали молча.

– Так что вы говорили сегодня утром про… галерею. Вы это серьезно? – спросил Годсон через некоторое время.

Бекки кивнула:

– Да. Я даже место присмотрела. В старом кафе на Альбион‑Роад, рядом с ночным клубом «Тьюб».

– Вы имеете в виду старое кафе Ндебеле? – вдруг перебил ее Годсон.

– Вы его знаете?

– Боже мой, это же потрясающее место. Но… разве у вас есть деньги для этого? Я слышал, владелец здания – индиец. Они всегда требуют высокую цену.

– Что ж. Вообще‑то, лично у меня денег нет. Но, думаю, не составит большого труда достать их.

– Ты что, совсем с ума сошла?

Генри был в ярости. Она сидела на краю кровати в своем летнем платье без бретелек, которое ему нравилось больше всего, подобрав под себя ноги, и довольно спокойно говорила ему, что собирается переехать в Хараре.

– Здесь невыносимо, – сказала она, вытягивая тоненькую ниточку из шва на платье. Генри смотрел на нее, не в силах вымолвить ни слова.

– С каких это пор? – спросил он наконец.

– О, всегда. В смысле, все было прекрасно, когда мы только приехали, но мне противно жить у черта на куличиках, и больше всего мне противны Фэафилды. Я просто не вижу в этом смысла.

– Смысла в чем?

– В том, чтобы притворяться, что ты все еще в Южной Родезии и что все по‑прежнему. Годсон говорит…

– И кто этот чертов Годсон?

– Годсон Маримба. Он художник, я уже говорила тебе о нем. Он помогал мне.

– Помогал в чем? – ненароком вдруг вылетело у него. Маримба? Африканец? О боже… нет… только не снова.

– О, ради бога, Генри. Это не то, что ты подумал. Он женат.

– И? Их это не остановит, поверь мне. Ты понятия не имеешь, кто они такие. Я могу… – Он вдруг остановился. Бекки смотрела на него с каким‑то страшным сожалением во взгляде. – Бекки, не делай этого, – взмолился он вдруг. – Ты не понимаешь, во что ты ввязываешься. Это просто еще одна толпа Бейнов и Бэкстеров. Ты была помешана на них… а теперь посмотри, ты почти забыла о них. Ты всегда такая, ты всегда быстро меняла увлечения. Это просто‑напросто твоя очередная прихоть. Это пройдет. Я же знаю.

– Это не прихоть, Генри, – сказала Бекки холодно. – Это то, что я непременно сделаю. Я застряла здесь, помогая тебе делать то, что хотел ты, – теперь я хочу сделать что‑то для себя. Кстати, про Надеж я не забыла, я до сих пор хожу к ней. Просто сейчас я была занята другими делами.

– Но где ты найдешь деньги? Кто возьмется с тобой открывать галерею? Это абсурд, Бекки. Это бред.

– Я найду деньги. Как бы там ни было, это уже не твое дело. Ты дал ясно понять, что ты об этом думаешь. Тебе не все ли равно, получится у меня или нет?

– Не все равно. Потому что… я люблю тебя, – выпалил Генри. Он уже едва ли не скулил – он терпеть не мог звук своего голоса. Он вдруг впился рукой в волосы. – Хорошо. Я думал… сначала я хотел вернуть Амбер, понимаешь… а ты тут как тут… как я мог знать… просто так вышло. Но теперь все по‑другому… – он осекся. Бекки странно смотрела на него.

– Реванш? Ты об этом?

– Только поначалу, – сказал Генри, вдруг задумавшись, не сделал ли он сейчас большую ошибку.

– О, правда? И когда же все изменилось? Когда ты перестал думать о реванше?

– Черт, я не знаю, Бекки… это неважно. Все дело в том, что я люблю тебя и не хочу, чтобы ты уходила.

– О, Генри, в этом‑то как раз и вся суть на самом деле. – Бекки была спокойна, как никогда.

Она ушла. Он не мог ее остановить. Она погрузила вещи в «лэндровер», который прислала за ней Надеж – стерва! – и уехала с фермы, не удосужившись даже попрощаться с Фэафилдами. Генри стоял на середине двора, вместе с тремя садовниками наблюдая, как она закидывает в машину сумки, она обняла его и забралась в машину. В кустах, откуда наблюдали за происходящим садовники, послышался сдавленный смех. Он бросил на них взгляд, не в состоянии даже прикрикнуть на них. Он чувствовал себя совершенно беспомощным.

Будет нелегко. Она понимала это с самого начала. Она переехала в свободную комнату в доме Надеж – «оставайся столько, сколько тебе потребуется, дорогая» – и постаралась подумать о том, что делать дальше. Она позвонила Годсону Маримбе, и они снова встретились в кафе рядом с площадью Африка Юнити. Она уже четко знала, что ей нужно; оставалось заинтересовать его.

– Дело в том, – сказала она, помешивая свой кофе, – что ты совершенно прав. Другие владельцы галерей просто налетят, заберут все эти работы и прямиком обратно. Я не собираюсь этим заниматься, но не из‑за боязни, что меня назовут чертовым стервятником, – она усмехнулась. – А потому, что сомневаюсь, сработает ли этот вариант.

– Почему нет? – спросил Годсон.

– Потому что это слишком сложно. Послушай, во всем мире только Лондон и Нью‑Йорк считаются основным рынком продажи предметов искусства. И в обоих городах чертовски дорого содержать галерею. Я‑то знаю – женщина, на которую я работала, едва ли не обанкротилась, решив создать галерею в Ист‑Энде Лондона, куда никто никогда не заходил. Поэтому… удаленность делает их совершенно неприбыльными. Во‑вторых, рынок сбыта африканского искусства совершенно не развит – особенно современного. Маски и другие сувениры, которые европейцы и американцы привыкли считать этническим наследием, просто‑напросто еще одно ответвление современного искусства. Все остальное – это покушение на их собственное искусство.

– Черт, Бекки, да ты разбираешься в этом лучше, чем я даже мог предполагать.

– А что ты предполагал? Я ведь немало работала в галерее.

– Конечно… как я работал в автомагазине. А я не знаю ничего о починке машин. – Он рассмеялся. – Продолжай.

– Хорошо. Галерея держится на покупателях, а их редко удается нагрести много. У каждой галереи есть список клиентов – покупателей, а не художников, – и они на вес золота. У Мораг, женщины, на которую я когда‑то работала, было всего два настоящих клиента в списке, и то, что она до сих пор на плаву, это благодаря им. Здесь все очень сложно. Конечно, если удастся заполучить нужных покупателей, можно будет накопить кое‑что, но с тем, что я собираюсь выставлять – твои картины и кое‑какие другие работы, которые я видела, – это будет практически невозможно.

– Звучит довольно пессимистично. И каково же решение?

Бекки глубоко вздохнула.

– Что ж, за то время, что я здесь, я встречалась с разными людьми, Годсон. Со всякими. От фермерских рабочих до городских леди из Кейптауна, остановившихся перекусить. Не знаю, как это место на самом деле… но это просто фантастика. И одна важная вещь, которую я заметила особенно явно, когда встретила тебя и твоих друзей, так это огромная пропасть между примитивными масками и сувенирами для туристов и тем, чем занимаешься ты. Я встречала людей в северных предместьях, которые считают, что картины можно покупать только б Лондоне. Если бы здесь их правильно продавали, они бы определенно могли купить их здесь. И они обязательно это будут делать.

– Итак…?

– Мы должны восполнить этот пробел.

– Мы?

– Олдридж и Маримба. Магазин, галерея, кооператив, кафе… называй как хочешь. Я хочу превратить это здание в самый крупный и лучший центр продажи современного и древнего африканского искусства. Мы будем продавать все: картины, поделки, мебель, скульптуру, ткани… Что скажешь? Я хочу, чтобы мы организовывали праздники по разным случаям, шоу, открытие новых экспозиций, закрытые вечеринки, чтобы создать место, где художники смогут показывать свои работы не только в дурацких грузовичках у гостиниц. Мы сможем отработать потраченные деньги и на прибыль обзавестись новыми помещениями, арендовать студии…

– Не торопись… остынь, леди! Куда ты так торопишься, – всплеснул руками Годсон, смеясь. Но в его глазах тоже зажегся огонек, которого она не видела раньше. – Южная Африка опережает нас, ты же знаешь. У них все основные галереи и музеи. Господи, да мы просто тащимся за ними. Если кому‑то здесь вздумается продать свои картины, именно туда они первым делом и отправятся.

– Да, но проблема в том, что владельцы галерей в Южной Африке считают, что они находятся в Лондоне или Нью‑Йорке. Сколько африканских художников у них выставляется? – Годсон покачал головой. Она была права. – Давай же, мы должны сделать это здесь. Нужно хотя бы попробовать. Через Хараре проезжает немало туристов каждый день, кроме того, здесь тоже есть свои горожане и светлокожие богачи… и все нужные банки и корпорации. Ты знаешь, сколько дешевых рисунков я видела в банке «Стандарт Чартерд». Даже в чертовом Чинхойи! – Годсон посмотрел на нее и вздохнул.

– Боже мой, Бекки… да это просто фантастика. Но зачем тебе я? Ты бы и сама прекрасно справилась. У меня нет никаких сбережений, я не смогу вложить в это дело ничего.

Бекки покачала головой:

– Нет… я найду деньги. Послушай, честно говоря, ты тот человек, который поможет мне связываться с художниками. Я никого не знаю здесь. Мое дело будет маркетинг и организация, а ты будешь находить таланты. Вероятность успеха будет больше, если мы будем работать вместе.

– А, целое черно‑белое объединение. Да, это всегда хороший пиар. Отлично. – Годсон глотнул кофе. – Решено, я в деле.

Бекки с трудом сдерживала довольную улыбку. Все получится. Она знала это. Заинтересовав Годсона, она сделала полдела. Теперь можно двигаться дальше.

Амбер застала Макса своим звонком как раз перед его отъездом. Он выслушал ее и согласился встретиться на следующий день в Бамако. Он должен лететь в Тегазу завтра, но утро они могли бы провести вместе. По голосу было ясно, что он устал. Когда Амбер положила трубку, то почувствовала, как внезапно ее охватило чувство вины. Может быть, не так уж ее голос был похож на – что? На официального поверенного, назначающего своему подзащитному встречу? «Мне необходимо поговорить с тобой. Это не телефонный разговор». Макс не уклонялся от ответа.

Целый день она провела, просматривая заметки, проверяя даты и имена – это единственное, чем она могла заняться. Танде был на государственной встрече в Сикассо, на юге страны. Были какие‑то проблемы на границах Берега Слоновой Кости, и он должен был вернуться только в выходные. С другой стороны, будет лучше, если его не будет, когда прилетит Макс.

На следующий день она взволнованно ждала прибытия Макса. Она просила Ламина приготовить что‑нибудь вкусное на ланч и убрать в доме вот уже раз пять.

– Ваш отец… он сегодня приезжает? – спросил он мягко, протирая в очередной раз стол от пыли. Амбер кивнула. – Пожалуйста, не волнуйтесь. Все будет убрано, мадам. – И он принялся протирать пыль дальше. Она улыбнулась. Конечно, все будет в полном порядке. Армия прислуги Макса в Лондоне опозорилась бы перед Ламином. Она оставила его убираться и пошла наверх в комнату, которую использовала как кабинет.

Он приехал после одиннадцати утра. Она заметила, что вид у него усталый, когда он вышел из машины. В руках у него был всего лишь портфель – его чемоданы лежали в багажнике, ожидая погрузки в самолет до Тегазы. Она поторопилась к двери.

– Макс, – сказала она, приблизившись к нему, чтобы поцеловать. Он взял ее под руку. – Ты устал? – спросила она заботливо.

Он кивнул:

– Немного. Все еще много дел, которые требуют внимания. Где Танде?

– Он на юге. Вы встретитесь с ним завтра на заводе. Ты есть хочешь?

Макс покачал головой.

– Так, о чем ты хотела поговорить? К чему такая срочность? – Как обычно, Макс не стал терять времени и перешел прямо к делу. Помедлив немного, она двинулась вперед.

– Пойдем наверх. Там прохладнее и… мне нужно кое‑что у тебя спросить.

Макс пожал плечами:

– Конечно. Веди.

– Послушай, – начала Амбер, как только закрыла дверь, – об этом не просто спрашивать. Я вообще‑то не хотела этого делать – в смысле, ты не должен был знать, что я работаю с этим, но…

– О чем ты? – Макс взял один из стульев около окна и сел у стола. Его взгляд упал на ее заметки и вырезки, разбросанные на его пыльной поверхности. Она подалась вперед – как же она забыла их убрать. – Что это? – он протянул руку и взял вырезку из газеты. «Сэлл снова в деле! Макс Сэлл, богатый финансист экологических общественных компаний, серьезно намерен утвердить место невзрачного африканского государства Мали на карте». – Над чем ты работаешь? Над новой статьей? – Лист выпал у него из рук. – Об этом ты хотела поговорить?

– В общем, да. Макс… ты правда встречался с Галли? – вдруг выскочило у нее.

Макс смотрел на нее секунду, сузив глаза.

– Зачем этот вопрос? – спросил он страшно тихим голосом. Амбер вздохнула.

– Ходят… слухи, Макс. Меня спрашивали… – она заметалась. Ведь это ложь. – Меня попросили написать статью. Макс… Танде знает? – Как только она сказала это, то тут же пожалела об этом. Лицо Макса тут же изобразило неприступность. Он встал.

– Да что ты пытаешься сделать, Амбер? – спросил он на повышенных тонах. – Разрушить все прежде, чем оно достигнет земли?

– Нет, я просто…

– И что это за вопросы такие? Танде знает? Нет, твой драгоценный дружок ничего не знает. А знаешь почему? Потому что твой дружок…

– Не говори о нем так, – перебила его Амбер, ее терпению тоже наступал конец. – Он мне не «дружок». Он твой партнер. И кроме того, мы обручились. Он мой возлюбленный, если ты хочешь знать. – Наступила тишина. Амбер закрыла глаза. Она не так хотела все ему сказать.

– Правда? – усмехнулся Макс. – Твой возлюбленный, да? Так теперь все называется? Скрываться месяцами за моей спиной, это…

– Мы не скрывались! Я просила его ничего не говорить, потому что… ну, потому что…

– Давай, защищай его и дальше. Эти типичные чертовы женщины. Первый попавшийся, и ты уже…

– Он не первый попавшийся, – вскрикнула Амбер, слезы хлынули у нее из глаз. – И в этом нет ничего типичного! Я люблю его, Макс. Как ты не можешь этого понять? Что в нем не так? Он же тебе нравится. Господи, ты любишь его больше, чем собственного сына! – вскрикнула она.

– Оставь Киерана в покое, – воскликнул Макс. – Если ты думаешь, что я буду спокойно смотреть на то, как ты расписываешься жить с каким‑то черномазым мусульманином… – он осекся. Наступила ужасная, потрясающая тишина. Амбер пристально смотрела на него, сердце бешено билось внутри.

– Как ты его только что назвал? – она вздохнула, тряся головой, будто бы надеясь, что услышанное сейчас выскочит из ее головы. Макс молчал. Он смотрел на нее, а на лице его царили страх и злоба. Затем он повернулся и вышел, захлопнув за собой дверь. Несколько секунд она стояла на том же месте, на середине комнаты, слишком пораженная и злая, чтобы что‑то предпринимать. Тишина вдруг стала оглушающей после криков и повышенных тонов последних минут. Она слышала свое собственное дыхание – грубый, мерзкий звук, приглушаемый лишь мягким стуком вентилятора у нее над головой. Она сглотнула и поняла, что у нее на щеках соленые ручейки слез, ее слез. Несколько минут она пыталась совладать с собой. «Успокойся, – говорила она сама себе, нервничая. – Успокойся». Дверь с другой стороны комнаты была раскрыта – кто угодно мог войти в любую минуту. Она подошла и закрыла ее, не желая, чтобы кто‑либо стал свидетелем происходящего. Она быстро вытерла слезы, злясь так же сильно на себя, сколько и на него. Как он мог такое сказать? Как он посмел? Неуверенными шагами она подошла к столу. Ее бумаги были разбросаны по его пыльной поверхности. Она взглянула на них – стопки чистой желтой бумаги, покрытые ее непонятными каракулями, газетные вырезки, журнальные статьи, аккуратно напечатанные заметки. Она взяла одну из статей и со злостью скомкала листок в руке, потом нашла глазами графин с водой, который Ламин всегда оставлял для нее каждый день. Она придвинула к себе блокнот, нужно чем‑то заняться, чем‑нибудь, чтобы отвлечься от случившегося. Что она скажет Танде? Она знала что. Что он был прав насчет Макса все это время. Иметь с ним общее дело – это одно, а спать с его дочерью – совершенно другое.

Макс буквально пулей вылетел из комнаты. Во рту стоял горький привкус, будто желчь поднималась. Он спустился вниз по ступенькам в гостиную. Маджид сидел на кухне, разговаривая с Ламином. Он вскочил с места, когда увидел Макса.

– Хозяин… сэр, все в порядке? – выпалил он, показывая знаком Ламину, чтобы тот принес стакан воды, и как можно быстрее! Макс нетерпеливо закивал.

– Да, да… нет. Мне ничего не нужно. Мне нужно ехать… поехали. Я тороплюсь. – Маджид озабоченно посмотрел на него. – Сейчас же! – рявкнул Макс. Маджид подпрыгнул. Он бросился открывать для него двери. Макс сел в машину, при этом в голове бешено роились мысли. Почему? Он провел рукой по лицу. Какого черта он такое сказал? Он ведь никогда… это не так… он никогда не думал о Танде… так. Что заставило его такое сказать? Это все Амбер. То, как она кинулась защищать его, не успев даже толком сказать, о чем она хотела поговорить. Это задело его, застало врасплох. Амбер его девочка – единственная в этом глупом семействе, кто унаследовал его рассудок и деловую хватку. И тут она вдруг ускользает от него, становится чьей‑то еще. А новость о помолвке… Танде должен был спросить его разрешения – так было бы честно. Бог видит, у него было много возможностей сделать это, когда они вместе были там, в пустыне. Но он молчал, как трус, а потом они представили ему это как уже «свершившийся факт», из‑за которого он выглядел как… третий лишний. Вычеркнутый из их жизни. Никчемный. И старый. Он стал чувствовать свой возраст.

– Сэр… мне проводить вас? – Маджид стоял прямо перед ним. Макс засуетился. Они уже приехали в аэропорт.

– Нет. Все в порядке. Только погрузите мои чемоданы в самолет, хорошо? И передайте центру управления полетами, что я взлетаю через несколько минут. – Маджид неуверенно кивнул. Макс открыл дверь и вышел. Было все еще очень жарко и ужасно пыльно. Он подошел к крохотному терминалу, чтобы уладить последние формальности с бумагами для разрешения взлета. Через пятнадцать минут он уже был в кабине самолета, делая последние проверки перед взлетом. Хорошо, что сейчас у него есть чем заняться. Так он хоть как‑то мог отвлечься от случившегося. Он сообщил о готовности к взлету в диспетчерскую башню и получил разрешение. Выводя самолет на взлетно‑посадочную полосу, он заметил, что видимость ухудшилась. Над горизонтом лежала легкая розоватая мгла – проклятые ветра. Он устроился в кресле, оттянул назад дроссель и почувствовал знакомый рев моторов. Маленький самолет побежал по взлетной полосе; под ногами Макс почувствовал толчок – мгновенная остановка и самолет стал набирать высоту. Он ринулся прямо вверх, изредка вздрагивая. Каждый раз он испытывал новые ощущения – бодрящее ощущение облегчения, когда он отрывался от земли, поднимаясь высоко над столицей, над землей и уносясь далеко на север. Было ветрено; он всегда предпочитал летать ранним утром. К разгару дня земля накалялась от жары, и горячий воздух, поднимаясь, создавал мощные воздушные потоки с холодным, которые вместе с красными пронзительными ветрами сильно трепали самолет. Его путь относительно четко следовал по реке, обычно он сверялся по серебристой извилистой змейке Нигера, долго ли ему еще лететь. Сегу, Мопти, Тимбукту… как правило, он видел, как под ним разворачиваются хаотические мозаики этих городов, – но не сегодня. За первые тридцать минут полета он успел попасть в участок турбулентности; самолет тревожно кидало из стороны в сторону. Он запросил разрешения приземлиться у военного центра Севаре. Разрешение дали, и он спустился до двадцати девяти тысяч футов. На этой высоте небо было благоприятно чистым. Он посмотрел на завитую коричнево‑желтую тень, которую Харматтан отбрасывал на голую местность – как красиво.

Как раз после Тимбукту он снова попал в турбулентность, и тут пыльное облако было уже плотнее. Было четыре тридцать; солнце начинало медленно склоняться влево. Он продолжал лететь, а горные вершины Адрар Дез Ифора начинали блекнуть, скрываясь за плотной, бесцветной тенью пыльного облака. Там наверху над Сахарой, наедине со своим дыханием и в компании упрямого самолета казалось возможным забыть о ссоре с Амбер. Он извинится. Он должен. Его слова непростительны. Он позвонит, как только приземлится. Самолет снова дал неожиданный толчок. Он нахмурился. Даже на этой высоте ветра буйствовали с прежней силой. Он оценивал свое положение, не в состоянии даже видеть те предупреждающие тонкие облака, которые обычно бывают перед турбулентным участком. Фактически все вокруг теряло свои очертания – пыль была повсюду. Он держал рычаг управления обеими руками; самолет стал падать и подпрыгивать. Чему его учили в школе полетов? Ориентироваться по горизонту, когда пытаешься уйти от проблемы. Но он не видел горизонта. Внезапно он понял, что потерял управление. Самолет летел в чем‑то похожем на песчаную бурю, в красной дымке мощных ветров и воздушных дыр. Где земля, а где небо? Он старался держать управление, пытаясь справиться с паникой, которая постепенно начинала овладевать им. «Успокойся, – повторял он. – Будь спокоен. Это пройдет». Показалась какая‑то вспышка – свет отразился от воды, слева от него… он напрягся, глядя туда. Все это находилось в неверном положении – поверх него, не снизу, опасно склоняясь. Что за…? Раздался звук – свист ветра, и послышалось, как что‑то ударяется о двигатель, один‑единственный ужасный стук – и тишина. «Я еще не закончил… – Он почувствовал скорее, чем услышал, взрыв. – Нет, еще не все кончено. Мне просто не дали договорить…»

Послышался легкий стук в дверь. Амбер нетерпеливо взглянула вверх. За окном было почти темно. Она в изумлении посмотрела на время – неужели действительно так поздно? Она снова перевела взгляд на дверь. Должно быть, это Ламин пришел звать ее ужинать.

– Уходи! – выкрикнула она как можно мягче. – Со мной все хорошо. Мне ничего не нужно. Я поем позже.

Несколько секунд ничто не нарушало тишину. Она почти слышала, как он не решался постучать еще раз. Однако раздался еще один стук в дверь, уже более настойчивый. Она вздохнула и отложила в сторону ручку. Она поправила волосы и провела пальцем под глазами, надеясь, что он не заметит следов слез, потом отодвинула стул и подошла к двери.

Открыв дверь, она увидела Ламина, но не такого, как обычно, приветливого и заботливого, а охваченного отчаянием и тревогой, сердце у Амбер так и упало.

– В чем дело? – спросила она, и ее всю вдруг охватил ужас. Ламин только стоял и смотрел на нее. – Что случилось? Что такое?

– Мадам… извините меня, – похоже, слова застряли у него в горле. – Пожалуйста. Вы должны спуститься. – Он повернулся и пошел по темному коридору.

Она схватила его под руку и пошла рядом. Она слышала, как женщины во внутреннем дворе соседнего дома вдруг начали вопить, как открывались поочередно двери в доме. Она слышала, как на дорожке останавливаются машины, и к дому бегут несколько пар ног. Полицейские сирены. И еще одна. Она слепо шла за Ламином, пока они проходили по холлу. Она знала только, что шаги босых ног по полу принадлежали Ламину, а бешеный стук сердца в груди – ей самой.

Теперь она знала. Главный инспектор опустил глаза едва ли не в женской манере изображать неловкость, когда она бросилась в слезах в гостиную. Она отвернулась от него к стене. О да… она так и знала.

Амбер перечитала много печальных сцен конечно же. Потеря любимого, родителей, даже ребенка. Боль, несчастье, печаль, шок, страх… она перебирала в голове эти слова и бесчисленные истории на эту тему. Но ни одна из них не повествовала о чувстве вины. Едва инспектор успел раскрыть рот, как чувство вины словно сбило ее с ног, еще немного – и она упала бы на пол, если бы ее не подхватили. Вина – она закрыла уши руками, чтобы не слышать, что они говорят; позже в своем собственном крике, исходившем из души и преобразовавшемся в звук, она узнала их… страх и вину – это все из‑за нее. Она виновна в случившемся, она хотела этого. Ее следует во всем винить. Ламин держал ее, пытаясь помешать ей истязать руками лицо. Он попросил, чтобы кто‑нибудь привел врача, быстрее! Амбер смутно слышала, как вокруг нее суетились люди, но не могла сконцентрироваться ни на чем, кроме тяжелого и плотного комка ужаса, поселившегося внутри нее. Она слышала, как открываются двери, голос Мандии и резкий вздох… в дверях стоял ребенок, чьи тяжелые вздохи постепенно переросли во всхлипывания. Вокруг стоял звук хаоса и паники. Она пыталась сказать что‑нибудь, но ничего не выходило. Чувства вины и страха перехватывали дыхание в груди. Она повиновалась мягким рукам, которые увели ее… это были Мандиа с одной стороны и Ламин с другой. А снаружи все слышался горестный плач, который, похоже, не собирался останавливаться.

Тела, конечно же, не осталось. От взрыва все сгорело. Голос инспектора отчетливо слышался через стену и полуоткрытую дверь в соседнюю комнату. Мандиа и еще несколько членов семьи собрались в кабинете рядом со спальней. Они говорили на французском; пониженные, бормочущие голоса выражали сожаление, но ни капли участия. Макс Сэлл умер, потерпев авиакатастрофу, в их стране, они знали, что скоро об этом прознают СМИ. Что бы дальше ни ожидало их, местная полиция будет держать их семью под пристальным вниманием. Она слышала, как Мандиа успокаивала всех, и попросила кого‑то сообщить о произошедшем Танде, чтобы он немедленно приехал.

Тела не обнаружили… Амбер слышала эти слова снова и снова. «Это не тело, – хотелось ей закричать. – Вы ведь говорите о Максе», – но таблетки, которые ей дали, делали ее сонливой и неповоротливой, она с трудом могла выговорить что‑то членораздельное. Нет тела, не осталось ничего… от Макса ничего не осталось. Нечего вернуть домой. Она уткнулась головой в подушку и попыталась успокоить мысли.

Позже ей казалось, прошли недели, прежде чем она собралась с силами, чтобы вынести поездку в Лондон. Казалось, время изменило свой ход, приостановилось. День его смерти; следующий день… третий день… теперь она жила другим временем, еще более ужасным, чем то, которым она измеряла события в Бамако; дни и ночи различались лишь возвещениями служителя к молитве и ритмом мечети. В темной спальне, где она лежала, слышался лишь ход часов и шум вентилятора над головой. Временами она еще слышала, как Танде спорил со своими родителями в коридоре: «Оставьте ее в покое, ей нужно побыть одной… нет, с ней все в порядке». Она знала, что они не привыкли бороться со смертью, беспомощно лежа в темноте, при этой мысли по щекам снова потекли слезы, но не могла она вынести всей тяготы сложных похоронных ритуалов, что были для них традиционными.

Но было еще кое‑что. То, о чем она не могла заставить себя говорить, даже с Танде. Она понимала, что ее холодность к нему настораживала его, и все же она не могла подобрать слова, чтобы рассказать о случившемся перед смертью Макса. Она даже не могла рассказать ему о том чувстве вины, которое одолевало ее… это будет значить, что Танде был прав насчет Макса. Она не сможет пережить этого. Поэтому она ходила от одного человека к другому, искала у них утешения, но избегала Танде. Она оставалась в комнате с закрытыми жалюзи и слушала шепот разговоров снаружи.

Анджела во время телефонного разговора была на удивление спокойна. Танде сообщил ей ужасную новость как можно мягче и с искренними словами сочувствия. Он понял с того самого момента, как поднял трубку, что для нее эта потеря была ничтожной по сравнению с тем, что это значило для ее дочери. Послышался лишь единственный резкий вздох, а потом красиво произносимые звуки с другого конца провода. «Понимаю. О боже. Как Амбер?» Похоже, она приняла как должное тот факт, что Танде прилетит в Лондон вместе с Амбер через несколько дней. Она была так благодарна за его звонок. Как мило с его стороны. Анджела позаботится об организации церемонии. Да, она сообщит о случившемся Франческе и Паоле. Нет, от него больше ничего не требуется. Он и так был к ним слишком добр. Танде положил трубку и почувствовал, как в висках пульсировала кровь. Некоторое время он стоял спокойно, удивляясь… несмотря на то что он довольно близко был знаком с Максом, он почти ничего не знал о его семье. А некоторые вещи он просто был не в состоянии понять. Он выглянул в окно на сад, увядший от сезонной нехватки воды… Желтая, поблекшая трава, пыльные листья пальм… Оттуда, где он стоял, было хорошо видно, как белая едва заметная пыль покрывала стекла машин; он с тяжелым сердцем отвернулся от окна. Макс мертв. В хаосе дней после аварии его мысли были только с Амбер. Когда он говорил с ее матерью, то услышал в ее голосе облегчение, но никак не печаль. Это ее дочь лежала наверху и не могла с этим смириться. Он знал ее достаточно хорошо, чтобы понять, что она что‑то скрывает. Он поднялся наверх.

– Амбер… ты должна поесть.

Он сел рядом с ней на краешек кровати. Она повернулась к нему заплаканным лицом и покачала головой.