Урок истории от Соль

Я умываюсь и качу к многоэтажному дому в нескольких кварталах от гостиницы, где встречаю компанию, с которой вел электронную переписку. Все они собираются в квартире кинорежиссера Антонио Переса по прозвищу «Бутч». Через улицу от дома Бутча стоит бывший отель с почасовой оплатой, украшенный громадным баннером с надписью «Закрыто во имя Божьей Любви». Мне рассказали, что владелец сети подобных заведений неожиданно обрел веру и решил, что все гостиницы должны быть закрыты. Некоторые, по слухам, все еще работают, так что небольшой доход у него все-таки есть. При всей набожности, свойственной новообращенным, этот человек явно не дурак.

У Бутча роскошная квартира: просторный чердак, оформленный в стиле «тропический дзен», окна которого выходят на полоску жестяных крыш, и за ними — широкое пространство залива Манила-Бэй. «Всего несколько лет назад здесь был один из самых тихих районов в городе, — говорит он. — А сейчас появились все эти стереосистемы в машинах, автосигнализация и полицейские сирены, караоке-бары у залива, улицы заполонили скутеры… уровень шума сразу подскочил». Я давно привык к шуму в Нью-Йорке, так что здешний «городской фон» не кажется мне чрезмерным.

Ко мне присоединяются редактор Джессика Зафра (она работает в нескольких замечательных журналах, выходящих на английском языке: «Флип» и «Манила энвелоп»), поэт и ведущий собственной колонки Крип Юсон, фотограф Нил Ошима, владелица ресторана Сьюзен Рохас, актер перформансов Карлос Келдран, рекламист Дэвид Гуэрреро… в дверь то и дело входят все новые киношники и писатели.

Я рассказываю о проекте «Здесь лежит любовь» насколько могу подробно — но недостаточно хорошо, потому что не был готов для подобных речей. Компакт-диск с демо-версиями готовых песен и в особенности сборник чернового монтажа видеоматериала под музыку, которые я привез с собой, рассказывают о концепции гораздо лучше, чем все мои потуги. Видеоролики принимаются на ура. Они в основном собраны из готовых кадров и старых новостных репортажей с Филиппин и не только, а потом «нарезаны» под конкретные песни. Кто-то из собравшихся смотрит их внимательно, почти завороженно, словно их собственные жизни прокручиваются на экране. Поэтому их мнение вряд ли можно считать объективным. Многие кадры для них — болезненные воспоминания.

К Бутчу заходит Соль Ванзи, которая живет на том же этаже. Она добровольно занимается контактами Имельды с местными и зарубежными СМИ (после смерти Маркоса Имельда вернулась в Манилу из гавайской ссылки и сейчас живет в хорошей квартире в Макати). Впридачу Соль ведет сайт, собирающий новости, касающиеся Филиппин: http://newsflash.org. Ей, по ее словам, шестьдесят один, она немедленно усаживается, щелчком открывает банку с пивом и разражается тирадой, оспаривающей все типичные представления о режиме Маркоса и Имельды. Она сходу решает (и справедливо, как я понимаю), что обращается к людям, не особенно симпатизирующим Маркосу и его режиму. Впрочем, большинство гостей явно уже слышали ее рассуждения, и потому ее речь в основном обращена ко мне.

Я считал, что события того периода (эры военной диктатуры) разделили филиппинское общество пополам: на поддерживающих власти, с одной стороны, и на изгнанных и репрессированных — с другой. Но, похоже, каждый здесь знает всех остальных, причем раньше было то же самое: люди пересекались достаточно часто, чтобы выработать странную терпимость друг к другу. Люди, которых я посчитал бы злейшими врагами, мирно садятся и пьют вместе. Все здесь не настолько просто, как я воображал. Как замечательно, что я все же приехал!

Соль продолжает свой монолог, не сводя с меня глаз. Она говорит, что во время захвата дворца распорядилась оставить в подвале человека с телекамерой (с момента бегства Маркосов прошли считанные минуты), который должен был снять обстановку сразу после отъезда семейства. По ее словам, эти кадры подтверждают, что все рассказы о немыслимых излишествах, брошенных недоеденными банках с икрой и прочем — не более чем «городские легенды», по ее собственному выражению. Они доказывают, что все «следы разгула» были подброшены Кори Акуино или кем-то еще из оппозиционных партий.

Соль заявила, помимо прочего, что, скорее всего, именно американцы убили Бениньо Акуино, когда в 1983 году тот вернулся на Филиппины, чтобы бросить вызов Маркосу. Мне казалось, в то время Маркосы все свалили на коммунистов или каких-то лазутчиков, действовавших по указанию коммунистов… Соль продолжает удивлять меня, заявив, что Имельда вовсе не была бедным ребенком. Даже если это так, все познается в сравнении: конечно же, Имельда не жила в такой нищете, как люди, что ютятся в хижинах по берегам рек во множестве филиппинских городов.

Но по общим отзывам ребенком она действительно жила в гараже (где стояла машина), в то время как дети ее отца от первой жены жили в доме. И дальше было только хуже; какое-то время сама Имельда, ее брат с сестрой, а также служанка и подруга Эстрелла жили в хижине нипа — лачуге, сложенной из переплетенных пальмовых листьев. Поэтому, даже если ей приходилось проще, чем многим другим, для девочки, рожденной во влиятельной семье, она жила относительно бедно. Можно, правда, отметить, что бедность ее была скорее психологической: ведь она подвергалась остракизму со стороны части своей большой семьи — той самой части, которая стояла довольно высоко на социальной лестнице.

Соль продолжает рассуждать о том, как ограничена на Филиппинах классовая мобильность. О том, что каждый, кто прибыл из провинциального городка, автоматически считается неполноценным, даже если его семья считалась «уважаемой» в этом городке (с Имельдой было точно так же). Соль вторит другим, намекая, что «подняться» по социальной лестнице практически невозможно, тем более что класс часто выдает акцент. Но даже если акцента нет, сразу последует вопрос: «Где ты родился?» — и игра окончена. Отражение британского подхода, когда региональный акцент заметно сокращает шансы человека на успех в некоторых областях.

В итоге я уяснил себе (несмотря на постоянные протесты Соль и ее гневный отпор заявлениям, которых никто не произносил вслух), что ситуация на Филиппинах далеко не столь односложна, как хотелось бы ее видеть мне и другим придерживающимся левым взглядам жителям Запада. Режим Маркоса, насквозь коррумпированный с самого начала, был не хуже множества других. А поначалу, может, и лучше. Что выделяло правящую чету из общего списка, так это то, что они действительно строили больницы, дороги, мосты, культурные центры и художественные училища, одновременно выполняя план развития здравоохранения и другие программы, обещанные в ходе кампаний. Из открытых в те годы художественных училищ вышли многие деятели искусства — друзья людей, собравшихся в этой комнате. Всякий раз при приближении выборов подобные программы предлагали и другие политики, но Маркосы действительно держали слово. Таким образом, Фердинанд и Имельда на самом деле пользовались любовью многих филиппинцев — в начале своего правления, во всяком случае, — и, если верить некоторым экспертам, их по-прежнему боготворили в провинциях, даже во время изгнания — события, которое многих сельских жителей по-настоящему озадачило. Было время (в 60-е годы), когда правящая чета выстраивала свой имидж по прототипу семьи Кеннеди: позировала для семейных снимков во дворце Малаканьянг в сшитых лучшими портными версиях народных костюмов, стараясь выглядеть молодо и жизнерадостно. Кеннеди обожали в Штатах, Маркосов полюбили здесь. И не только жители страны, но и зарубежные корреспонденты. О Маркосах писали в «Тайм», в «Лайф» и множестве других изданий по всему миру: они были очень фотогеничной парой. Все поголовно купились на эту фантазию, точно так же как в США газеты поддержали миф Кеннеди, созданный приблизительно в те же годы.

Ted Spiegel/National Geographic/Getty Images

Конечно, начиная с перевыборов 1969 года и с момента введения военного положения в 1972 году, чашки весов начали клониться в другую сторону, и бюрократия, цензура, нарушения прав личности, убийства, коррупция и ложь наконец перевесили любовь и добрые дела. Вот уж точно «здесь лежит любовь»: ее то ли заровняли бульдозерами, то ли положили на хранение в швейцарский банк. Сначала, когда власть чем-то подкреплялась сразу после полной победы на выборах или введения военного положения, искушение воспользоваться этой вновь обретенной силой, должно быть, казалось непреодолимым. В той или иной мере это свойственно всем политикам. Им уже не придется играть в эти неприятные, неубедительные, требующие столько времени и сил политические игры. Кто-то скажет, что власть, которой смело распоряжаются, повышает эффективность усилий. Но, как мне показалось, довольно скоро необходимость цепляться за власть, удерживать ее снова и снова стала для них важнее всего прочего — как это обычно и происходит. В итоге жизнь во дворце окончательно превратилась в тесный клубок интриг, злых козней, страха и ударов исподтишка.