Генезис нового мира 1

Осмысливая наш мир

Это значит сказать, что с трудом
мы высадились на берег жизни,
к тому же мы пришли как новорожденные;
так давайте не будем набивать свои рты столь многими спотыкающимися именами, столь многими грустными формальностями, столь многими помпезными буквами, таким множеством твоего и моего, таким множеством подписываемых бумаг.
Я задумал спутать вещи,
объединить их, сделать их новорожденными,
смешать их, раздеть их,
до тех пор, пока весь свет мира
не приобретет единство океана,
обильную широкую всеобщность,
хрустящий, живой аромат.
Пабло Неруда, фрагмент из "Too many names" ("Слишком много имен"), Estravagario
Это - общее заключение трехтомной книги "Информационная эпоха: экономика, общество и культура". Я старался избегать повторений. Для определения теоретических понятий, использованных в данном заключении (например, информационализм, производственные отношения), пожалуйста, обращайтесь к Прологу книги. Также смотрите заключение к тому I английского издания, где излагается понятие сетевого общества, и заключение к тому II английского издания, где анализируются отношения между культурной идентичностью, общественными движениями и политикой.

Генезис нового мира 1

Новый мир обретает очертания в конце нашего тысячелетия. Он зародился где-то в конце 1960-х - середине 1970-х, в историческом совпадении трех независимых процессов:
революции информационных технологий; кризиса как капитализма, так и этатизма, с их последующей реструктуризацией; расцвета культурных социальных движений, таких, как либертарианизм*, борьба за права человека, феминизм, защита окружающей среды. Взаимодействие между этими процессами и спровоцированные ими реакции создали новую доминирующую социальную структуру, сетевое общество; новую экономику - ин-формациональную/глобальную и новую культуру - культуру реальной виртуальности. Заложенная в этой экономике, этом обществе и этой культуре, логика также лежит в основе общественных деяний и социальных институтов взаимозависимого мира.
Некоторые ключевые особенности этого нового мира были выявлены в исследовании, представленном в этой книге. Информационно-технологическая революция спровоцировала возникновение информационализма как материальной основы нового общества. При информационализме производство благ, осуществление власти и создание культурных кодов стали зависимыми от технологических возможностей обществ с информационной технологией как сердцевиной этих возможносте. Информационная технология стала необходимым инструментом для эффективной реализации процессов социально-экономической реструктуризации. Особенно важна была ее роль в развитии электронных сетей как динамической, саморасширяющейся формы организации человеческой активности. Эта превалирующая, сетевая логика трансформирует все области общественной и экономической жизни.

Кризис моделей экономического развития как капитализма, так и этатизма вызвал их параллельную реструктуризацию, начатую в середине 1970-х годов. В капиталистических экономиках фирмы и правительства действовали по различным критериям и различными методами, которые вместе привели к новой форме капитализма. Он характеризуется глобализацией видов деятельности, составляющих ядро экономики, организационной гибкостью и возросшими возможностями управления рабочей силой. Давление конкуренции, гибкость работы и ослабление организации рабочей силы привели к сокращению расходов государства всеобщего благосостояния - краеугольного камня общественного договора в индустриальную эру. Новые информационные технологии сыграли решающую роль в возникновении этого омоложенного, гибкого капитализма, обеспечивая сетевые инструменты, дистанционные коммуникации, хранение/обработку информации, координированную индивидуализацию работы, одновременную концентрацию и децентрализацию принятия решений.

В этой глобальной, взаимозависимой экономике новые конкуренты, фирмы и страны претендуют на увеличение доли производства, торговли, капитала и рабочей силы. Возникновение мощной, конкурентоспособной тихоокеанской экономики, а также новые процессы индустриализации и рыночной экспансии в различных частях мира расширили масштаб глобальной экономики, установив поликультурное основание экономической взаимозависимости. Информационные сети, сети капитала, рабочей силы и рынки по всему миру связываются технологиями, полезными функциями, людьми и территориальной близостью и в то же время делают себя недоступными для населения и территорий, не представляющих ценности и интереса с точки зрения динамики глобального капитализма. За этим последовал социальный и экономический остракизм отдельных общественных прослоек, районов в городах и регионах и даже целых стран, которые я собирательно называю "четвертый мир". Отчаянные попытки некоторых подобных регионов и социальных групп стать частью глобальной экономики, избежать маргинальности приводят к тому, что я называю "перверсивная** связь", когда международная организованная преступность использует их для развития всемирной криминальной экономики. Она направлена на удовлетворение запретных желаний и поставку запрещенной продукции в ответ на безграничный спрос со стороны богатых обществ и индивидов.

Реструктуризация этатизма оказалась более сложной, особенно для господствующего этатистского общества планеты - Советского Союза, находившегося в центре широкой сети этатистских стран и партий. Советский этатизм оказался не в состоянии ассимилировать информационализм, в результате чего упали темпы экономического роста и произошло критическое ослабление его военной машины, конечного источника власти для этатистского режима. Осознание застоя и упадка привело некоторых советских лидеров - от Андропова до Горбачева - к попытке реорганизации системы. Для того чтобы преодолеть инерцию и сопротивление со стороны партийной/государственной машины, лидеры-реформаторы открыли доступ к информации и обратились к гражданскому обществу за поддержкой. Мощное проявление национальных/культурных идентичностей и требование демократии не пошли по руслу предписанной сверху программы реформ. Давление случая, тактические ошибки, политическая некомпетентность, внутренний раскол этатистских аппаратов управления привели к внезапному коллапсу советского коммунизма, одному из самых экстраординарных событий в политической истории. Одновременно с этим распалась также и Советская империя, а этатистские режимы в глобальной зоне ее влияния были критически ослаблены. Так закончился революционный эксперимент, определявший XX век, закончился за мгновение с точки зрения истории. Был положен конец и холодной войне между капитализмом и этатизмом, разделявшей мир, определявшей геополитику и угрожавшей нашим жизням последние полвека.
В своем коммунистическом воплощении этатизм на этом практически закончился, хотя китайский вариант этатизма выбрал более сложный и тонкий путь к историческому исходу, что я попытался показать в 4-й главе тома Ш английского издания. Чтобы представленные здесь аргументы выглядели более связно, позволю себе напомнить читателю, что китайское государство 1990-х годов, полностью контролируемое коммунистической партией, организовано вокруг включения Китая в глобальный капитализм на базе националистического проекта, представленного государством. Этот китайский национализм с социалистическими чертами быстро движется прочь от этатизма к глобальному капитализму, пытаясь найти путь адаптации к информационализму без создания открытого общества.

После ликвидации этатизма как системы капитализм менее чем за десятилетие пышно расцвел во всем мире, все глубже проникая в страны, культуры и области жизни. Несмотря на широкое разнообразие социальных и культурных ландшафтов, впервые в истории жизнь всей планеты организована в значительной степени согласно общим экономическим правилам. Тем не менее это иная разновидность капитализма, отличная от той, что сформировалась во время промышленной революции, или той, которая возникла в период Великой депрессии 1930-х годов и второй мировой войны под влиянием экономического кейнсианства и идеологии общества всеобщего благосостояния. Это форма капитализма, более жесткая в своих целях, но несравненно более гибкая в средствах, нежели любая из предшествующих ей. Это информациональный капитализм, для производства и выборочного присвоения благ опирающийся на возрастающую за счет инноваций производительность и глобально ориентированную конкурентоспособность. Он более чем когда-либо интегрирован в культуру и оснащен технологией. Но в настоящее время как культура, так и технология зависят от способности знаний и информации воздействовать на знания и информацию через рекуррентные сети глобальных взаимообменов.

Общества тем не менее не являются результатом технологических и экономических трансформаций, так же как и социальные изменения не могут быть сведены к институциональным кризисам и приспособлению. Примерно в то самое время, когда в конце 1960-х началось развитие этих изменений, мощные общественные движения почти одновременно потрясли весь индустриальный мир, сначала в Соединенных Штатах и Франции, затем в Италии, Германии, Испании, Японии, Бразилии, Мексике, Чехословакии, эхом отразились во множестве других стран. Как участник этих общественных движений (я был преподавателем социологии в Парижском университете, кампус Нантьер, в 1968 г.), я свидетельствую об их либертарианизме. Несмотря на частое использование воинствующим авангардом этих движений идеологических пассажей марксизма, они на самом деле имели мало общего с марксизмом да и с рабочим классом вообще. В сущности своей это были культурные движения, стремившиеся скорее изменить жизнь, нежели захватить власть. Они интуитивно знали, что доступ к государственным институтам укрепляет движение, в то время как построение нового, революционного государства извращает суть движения. Их действия включали многоплановые реакции на произвол в использовании властных полномочий, мятеж против несправедливости и поиск индивидуального экспериментирования. Хотя их идеи часто озвучивались студентами, они никоим образом не были студенческими движениями, поскольку глубоко проникали в общество, особенно в молодежную среду, и их ценности эхом отражались во всех сферах жизни. Разумеется, они были уничтожены политически, потому что, как и большинство утопических движений в истории, никогда не претендовали на политическую победу. Но они ушли, оставив значительный след в истории, ведь многие их идеи и некоторые их мечты начали расти в обществах и расцвели как культурные инновации, на которые политики и идеологи должны будут ориентировать последующие поколения. Эти движения выдвинули идеи, ставшие источниками борьбы за защиту окружающей среды, феминизма, радикальной защиты прав человека, сексуальных свобод, равенства наций, демократии городских общин. Культурные движения 1960-х и начала 1970-х годов в их утверждении свободы личности, в противовес как капиталу, так и государству, вновь сделали упор на политику идентичности. Эти идеи вымостили путь строительству культурных общин 1990-х, в то время как кризис легитимности институтов индустриальной эры привел к размыванию смысла демократической политики.

Общественные движения не были реакцией на экономический кризис. Они возникли в конце 1960-х, в зените устойчивого экономического роста и полной занятости, как критика "общества потребления". Хотя они и спровоцировали некоторые рабочие забастовки (во Франции) и помогли левым политикам (Италии), но они не были частью правых/левых политических структур индустриальной эры, организованных вокруг классовых расколов капитализма. И хотя они в общем-то сосуществовали с революцией информационных технологий, технология в значительной степени отсутствовала среди и ценностей, и адресатов критики большинства движений, если не считать отдельные выступления против дегуманизированной машинизации и их противостояние ядерной энергетике (устаревшей технологии в информационную эпоху). Несмотря на то, что эти общественные движения были преимущественно культурными и независимыми от экономических и технологических изменений, они оказали влияние на экономику, технологию и последующие реорганизационные процессы. Их либертарианский дух во многом повлиял на движение к индивидуализированному, децентрализованному использованию технологии. Их жесткое размежевание с традиционным рабочим политическим движением внесло свой вклад в ослабление организованной рабочей силы, облегчив таким образом капиталистическую реорганизацию. Их культурная открытость стимулировала технологические эксперименты по манипулированию символами, создавшие новый мир воображаемых представлений, которые должны развиться в культуру реальной виртуальности. Их космополитизм и интернационализм создали интеллектуальные основы для взаимозависимого мира. И их отвращение к государству подорвало легитимность демократических ритуалов, несмотря на то, что некоторые лидеры движений продолжали обновлять политические институты. Более того, отказываясь от обычной передачи вечных кодов и общепринятых ценностей, таких, как патриархальность, религиозный традиционализм и национализм, движения 1960-х годов начали этап фундаментального разделения в обществах всего мира: с одной стороны, активная, культурно самоопределившаяся элита, конструирующая свои собственные ценности на основе собственного опыта; с другой стороны, все более неуверенные, незащищенные социальные группы, лишенные информации, ресурсов и власти, роющие окопы своего сопротивления именно вокруг тех ценностей, которые были осуждены мятежными 1960-ми.

Технологическая революция, реструктуризация экономики и критика культуры сошлись в историческом переопределении взаимоотношений производства, власти и опыта, на которых базируются общества.

1 Во время дискуссий на моих семинарах в последние годы один вопрос поднимался так часто, что я нахожу полезным рассказать об этом читателю. Это - вопрос новизны. Что нового во всем этом? Почему это новый мир? Я верю, что в конце нашего тысячелетия рождается новый мир. В трех томах своей книги я попытался привести информацию и высказать идеи в поддержку данного утверждения. Микросхемы и компьютеры суть новое; повсеместные, мобильные телекоммуникации - новое; генная инженерия - новое; электронно-интегрированные, работающие в реальном времени глобальные финансовые рынки - новое; взаимосвязанная капиталистическая экономика, господствующая на целой планете, а не только в отдельных ее частях - есть новое; преобладание городской рабочей силы в системе образования, науки и в обработке информации в передовых экономических системах - новое; преобладание на планете городского населения - новое; падение Советской империи, исчезновение коммунизма и конец холодной войны - новое; становление Азиатско-тихоокеанского региона как полноценного партнера в глобальной экономике - есть новое; повсеместный вызов патриархальности - новое; всеобщее осознание экологической проблематики - новое; возникновение сетевого общества, основанного на пространстве потоков и на вневременном времени, - есть исторически новое. Но это не основное из того, что я хотел сказать. Главное - это то, что не имеет значения, верите ли вы или не верите в то, что наш мир или любая из его составляющих новы. Мой анализ говорит сам за себя. Это - наш мир, мир информационной эпохи. И это мой анализ этого мира, который должен быть понят, использован, судим независимо от его новизны, за его способность или неспособность определить и объяснить явление, которое мы наблюдаем и испытываем. В конце концов, если ничто не ново под солнцем, то почему же большинство из нас пытается исследовать, думать, писать и читать об этом?

* Либертарианизм - социально-политическая доктрина, утверждающая безусловный примат прав и свобод индивида, отрицающая легитимность какого-либо вмешательства государства и общества в личную жизнь человека. - Прим. пер.
** Перверсивный - являющийся негативным аналогом, извращением. - Прим. пер.