Творчество В.В. Набокова. Поэзия и проза

Романы, написанные В. Набоковым на русском языке, принято делить на две группы. К первой из них относятся «Машенька», «Подвиг», «Дар». Сюжеты в них основаны на автобиографическом материале, Набоков делает героя либо носителем своего опыта, либо наделяет его своей профессией. В романах второй группы («Король, дама, валет», «Защита Лужина», «Камера обскура», «Отчаяние») ситуации условны, автор вступает с читателем в игру.

В прозе, особенно в первых произведениях В. Набокова, как и в стихах, ощущается русское начало. Но родина — лишь воспоминание, сон. Набоков был представителем «незамеченного поколения» русской эмиграции, он стал писателем уже за границей. Поэтому его Россия не похожа на ту, которую описывают Бунин, Шмелёв и др. 3. Шаховская обратила внимание на то, как Набоков описывает русскую природу: «Сияющие, сладкопевные описания его русской природы похожи на восторги дачника, а не человека, с землёю кровно связанного. Пейзажи усадебные, не деревенские: парк, озеро, аллеи и грибы — сбор которых любили и дачники (бабочки — это особая статья). Но как будто Набоков никогда не знал: запаха конопли, нагретой солнцем, облака мякины, летящей с гумна, дыхания земли после половодья, стука молотилки на гумне, искр, летящих под молотом кузнеца, вкус парного молока или краюхи ржаного хлеба, посыпанного солью... Всё, что знали Левины и Ростовы, всё, что знали как часть самих себя Толстой, Тургенев, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Бунин, все русские дворянские и крестьянские писатели, за исключением Достоевского». Но не только природу видит Набоков как барин-дачник. «Отсутствует в набоковской России и русский народ, нет ни мужиков, ни мещан. Далее прислуга некий аксессуар, а с аксессуаром отношений не завяжешь... Набоковская Россия очень закрытый мир, с тремя главными персонажами — отец, мать и сын Владимир». Россия для Набокова осталась в прошлом, та Россия, которая существовала в настоящем, не вызывала у него никакого интереса. Поэтому постепенно русская тема перестаёт быть главной в его творчестве, внимание писателя обращается к тому, что занимает его сегодня.

Такое видение мира было не похоже на то, что традиционно присутствовало в русской литературной классике, пропитанной социальным пафосом. Трагедия «лишнего человека» была связана с невозможностью реализации себя в определённых общественных условиях. Набокову такое понимание глубоко чуждо. Сама мысль об общественном служении или социальном пафосе литературы кажется ему кощунственной и недостойной художника. Внутренняя жизнь личности намного важнее, чем то, что происходит с человеком во внешнем мире. Трагедия человека не может, по Набокову, объясняться тем, что жизнь прошла мимо, как это было с чеховским Ионычем. Тем более не признавал он ни за кем права «судить» его героев — ни за общественностью, ни даже за его собственной совестью. Герои Набокова могут оказаться вообще вне нравственных законов, как Гумберт Гумберт, герой «Лолиты», или же герой «Камеры обскуры». Писателя совершенно не занимало даже мнение читателя о его творчестве. Он размышлял: «Зачем я вообще пишу? Чтобы получать удовольствие, чтобы преодолевать трудности. Я не преследую при этом никаких социальных целей, не внушаю никаких моральных уроков... Я просто люблю сочинять загадки и сопровождать их изящными решениями». Даже любовь к человеку, утверждавшаяся всегда в русской литературе как высшая ценность, у Набокова зачастую становится жалкой пародией.

Новизна творчества Набокова была столь очевидна, что первые же его произведения были встречены недоумением эмигрантской критики. Г. Иванов заявлял, что в романе «Король, дама, валет» «старательно скопирован средний немецкий образец», в «Защите Лужина» — французский и что суть писательской техники Сирина составляет идея перелицовывать наилучшие заграничные образцы. Современники отмечали, что достоинство произведений В. Сирина в их формальной стороне. В. Ходасевич считал, «что одна из главных задач его — именно показать, как живут и работают приёмы».

Характер творчества Набокова определили черты его личности, ведь для того, чтобы пойти наперекор гуманистическим традициям русской классической литературы и, соответственно, литературы эмигрантской, нужно было обладать и мужеством, и чувством глубочайшей внутренней независимости и самодостаточности.