Часть первая. 2 page

‑ Привет, Варфоломеич! Тебя на это дело кинули? Считай, повезло...

Сухонький, подвижный и абсолютно седой старичок был на самом деле не так уж и стар, как могло показаться на первый взгляд. А уж каким специалистом он был... Но вспоминать сейчас все легенды, ходившие про Алексея Ивановича Царькова по управлению, Варфоломеев не стал.

‑ Что скажешь по делу? ‑ поинтересовался он после взаимного рукопожатия.

‑ Сам глянь, ‑ указал эксперт на широкую кровать, заляпанную бурыми бесформенными пятнами.

Царьков быстрым движением откинул простенький клетчатый плед с тела и... похмельная тошнота мгновенно вернулась к Варфоломееву, позади него гулко сглотнул стажер и тут же рванулся куда‑то в сторону...

‑ Идите, идите, молодой человек, ‑ напутствовал его в спину эксперт, ‑ прокурорские уже проблевались, теперь и ваш черед...

‑ Алексей Иванович! ‑ укоризненно покачал головой товарищ городского прокурора.

‑ Да ладно, ‑ снисходительно махнул рукой Царьков. ‑ Тут закалка нужна, а откуда она у вас‑то?

Варфоломеев вернул свой трусливо сбежавший по началу взгляд на тело... Часть шеи и плечи покойной были буквально обглоданы до костей, спина же абсолютно не тронута, а вот ниже... ягодицы были также то ли срезаны, то ли вырваны...

‑ Это ты еще спереди не видел, ‑ чуть ехидно отметил эксперт. ‑ Я её, конечно, переворачивал, но не волнуйся, всё перед этим заснял на пленку, как положено...

Он кивнул на свой раскрытый чемоданчик, скромно притулившийся в углу и заполненный какими‑то колбами, пробирками, баночками, коробочками. Поверх этого снаряжения возлегал массивный фотоаппарат одной из последних моделей. Стоил этот шедевр отечественной оптики и точной механики бешеных денег и достался Царькову после длительной осады начальственных кабинетов.

‑ Тогда и не переворачивай, ‑ попросил Варфоломеев. ‑ Я и на фото посмотрю, ничего не потеряю... а еще что?

‑ А что еще? ‑ живенько пожал плечами Царьков. ‑ Отпечатков в квартирке полно, снял я их, буду разбираться. В кухоньке два бокала, бутылка из‑под коньяка и остатки ликера во второй, тоже упаковал с собой... Выводы позже будут.

‑ А причина смерти? ‑ уточнил Варфоломеев. ‑ Её этак по‑живому или уже убитую? Да, и чем это так?

‑ Причину скажу после вскрытия, но судя по крови, покойная жива была, когда её грызли... Чего смотришь? Явно грызли, выкусывали куски мяса. Знаешь, как собаки кусают? Вот примерно так. Но собачьих следов тут нет... На постели черные длинные волосы, а покойная была шатенкой, да и подруга её светленькая. Я еще в ванной из слива всё собрал, но там долго разбираться. Ну, и следы спермы есть.

‑ То есть она с кем‑то тут... а потом... ‑ чуток замялся с формулировками Варфоломеев.

‑ Потом или в процессе, но все явно было именно тут, ‑ подтвердил эксперт. ‑ Вы уж пока на меня не наседайте, по горячим, так сказать, следам. Вот исследую собранный материал, скажу всё точно и однозначно, а пока лишь предположения.

‑ Чертовщина какая‑то, ‑ быстро перекрестился, упомянув нечистого, Варфоломеев. ‑ Если... х‑м‑м... выгрызали или выкусывали, то где же эти... куски? С собой что ли забрали?

‑ Вот ты и разбирайся с этой чертовщиной, ‑ сказал Царьков, равнодушно глядя, как снова крестится сыскарь, сам эксперт к религиозным обрядам и символам был равнодушен, хоть церковь посещал регулярно. ‑ А я, наверное, поеду, устал после ночной смены, да и тут не малый труд был, пока все обследовал...

Варфоломеев обернулся на шаги стажера, вернувшегося из туалета. Выглядел молодой человек не очень комильфо, но старался держаться бодро, чтобы не упасть лицом в грязь на первом же серьезном происшествии перед возможными товарищами по дальнейшей службе.

‑ Ну, что ж, разбираться, так разбираться, ‑ сказал агент, глянул на всякий случай на товарища прокурора и, не заметив на его лице никакого желания взять на себя командование, продолжил: ‑ Васильев, прямо сейчас давай, езжай на телефонный узел. Возьмешь там официальную справку кто куда и откуда звонил на этот домашний телефон. Там же, чтоб два раза не ездить, пробьешь все эти телефоны, ну, кто владелец, где установлен... Будут какие вопросы ненужные, звони сразу в управление, дежурному. Скажешь, что по моему заданию, понятно?

Стажер кивнул, и на лице его Варфоломеев прочитал откровенное облегчение от того, что сейчас придется покинуть эту квартирку, пропахшую смертью, кровью, мужским потом и крепким одеколоном.

‑ Как на узле управишься, дуй в управу, ‑ завершил инструктаж Варфоломеев. ‑ Там сразу садись за картотеку, выясняй, не проходил ли кто из владельцев телефонов по нашим делам хоть каким боком. Работы много, так что и сам поторопись и на телефонном узле народец поторопи... А сейчас, как выйдешь на лестницу, кликни мне околоточного...

‑ С девицей этой... ну, вроде, подругой убитой, как? что‑нибудь интересное показала? ‑ обратился теперь уже к товарищу прокурора Варфоломеев.

Гофман отрицательно покачал головой. Слегка воодушевленный молчаливостью прокурорского Варфоломеев, будто бы согласовывая с ним, или ‑ просто рассуждая вслух, закончил предварительное планирование:

‑ Значит, с ней я попозже поговорю, сперва с околоточным пройдемся по соседям, не только ближним. Вдруг ‑ кто что видел или слышал? Ну, всегда так бывает, от кого меньше всего ждешь информации, тот иной раз такое вываливает...

Лязгнула замком входная дверь. Варфоломеев только‑только собрался было обернуться, чтоб озадачить вошедшего околоточного поквартирным обходом нижних этажей этого и двух ближайших подъездов, как его рабочий порыв перебил властный сильный голос:

‑ Господа!!!

"Жандармского корпуса подполковник Голицын!"

Он был высок ростом, по‑офицерски прям и строен, коротко пострижен. На холеном лице застыла маска легкой усталости, но яркие голубые глаза лучились энергией. Позади подполковника, заполнив собой всю малюсенькую прихожую квартирки, безмолвными столпами громоздились двое в штатском. Да и сам жандарм был одет в хорошо пошитый, явно дорогой костюм, белоснежную сорочку и модный яркий галстук. Поверх костюма на нем был длиннополый, черный плащ, а в левой руке подполковник держал широкополую шляпу.

‑ Господа, все это переходит теперь в наше ведение, ‑ жандарм затянутой в тонкую перчатку рукой сделал неопределенный жест, будто обозначая, что "все это" отнюдь не ограничивается данной квартиркой и совершенным в ней убийством. ‑ Надеюсь, вам не надо объяснять ‑ все, что вы видели и слышали здесь, не подлежит разглашению без особого на то разрешения Корпуса. А теперь попрошу остаться свидетельницу, обнаружившую тело и ‑ вас, господин эксперт...

Подполковник Голицын небрежным жестом указал на Царькова, уже собравшего свой чемоданчик с уликами, следами, снятыми отпечатками пальцев и прочими пробами вещественных и иных доказательств, подлежащих дальнейшей обработке.

"Вот тебе бабушка и Юрьев день", ‑ подумалось Варфоломееву. С одной стороны, хорошо, конечно, что жандармы забирают себе этот трудный случай, но с другой... как бы это сказать... профессиональная гордость не позволяла так легко согласиться, да и вечное противостояние "белой кости" жандармов с "черной костью" полиции предписывало оказать хотя бы символическое, словоблудное сопротивление.

Впрочем, одного только взгляда в глаза подполковника хватило, чтобы отбить у Варфоломеева охоту даже просто переспрашивать, прикинувшись глуховато‑бестолковым, о чем жандарм тут распоряжался. От всей фигуры и движений Голицына, уже прошедшего в комнатку поближе к полицейскому эксперту, веяло древним, давно забытым аристократизмом, привычкой властвовать, не ожидая даже малейшего сопротивления, про которую Варфоломеев только читал в детстве у Александра Дюма в "Трех мушкетерах".

‑ Да, господин Варфоломеев, ‑ будто неожиданно вспомнил вслед уходящему агенту подполковник. ‑ Стажеру Васильеву я ваше задание по телефонной станции отменил, так что в управлении он будет раньше вас...

"Вот как... да неужто жандармы и такую вот халупу прослушивают? Или дело тут в этих самых девицах? ‑ ошарашено подумал Варфоломеев и, только с необъяснимым душевным облегчением выскочив на лестничную клетку, сообразил, что стажера вполне могли перехватить выходящим из подъезда. ‑ Н‑да, вот так и рождаются обывательские легенды о всесилии и всезнании Корпуса..."

И, будто в довершение всех утренних неприятностей и несуразностей, возле подъезда сыскного агента встретила та самая рыжая репортерша, видать, не померещились Варфоломееву её яркие вихры в жиденькой толпе праздных зевак. Кстати, с появление в доме жандармов зеваки тут же нашли себе неотложные дела и разбежались кто‑куда...

Симпатичная и стройная девушка возрастом ближе к тридцати, чем к двадцати пяти, миниатюрная и со спины больше похожая на мальчишку, заводная и шустрая, очень дотошная и умудренная опытом работы в криминальных колонках сразу нескольких городских газет одевалась всегда, как бог на душу положит. Вот и сейчас на ней был рабочий комбинезон, явно позаимствованный у кого‑то из типографских пролетариев, старательно постиранный и отглаженный, но так и сохранивший на себе въедливые пятна черной краски, прожженные папиросами маленькие дырочки и прочие следы мужской неаккуратности. Ботинки ‑ тяжеленные, громоздкие ‑ репортерша тоже явно позаимствовала на складе бэушной прозодежды. Вот только самодельная, прикрепленная почти к плечу слева английской булавкой табличка с яркой, бросающейся в глаза надписью "Пресса" была сделана по‑женски аккуратно и красиво.

‑ Господин Варфоломеев, господин Варфоломеев! ‑ требовательно обратилась к агенту рыжая, даже и не подумав поздороваться. ‑ Что произошло? И ваши, и потом ‑ вот эти... ничего не говорят, хорошо еслиь на начальство ссылаются. А мне же надо хронику сдавать к дневному выпуску!

"Вот ведь коза, ‑ подумал полицейский, но беззлобно, а скорее по‑отечески, все‑таки постарше репортерши он был значительно. ‑ И как она чувствует все эти кромешные дела? Небось, за утро в городе не один десяток происшествий, так нет же ‑ она именно сюда примчалась... Как же теперь от нее отвязаться‑то? или ‑ пусть постарается, но не только на себя и свою газетку?"

‑ Верно они говорят, Нина Трофимовна, доброго утречка вам, ‑ солидно, выдерживая предписанный всеми служебными инструкциями доброжелательный тон в общении с гражданами, ответил Варфоломеев. ‑ Простые городовые и знать ничего не могут, они же просто в охранении стоят...

‑ Ой, не надо мне пудрить мозг, ‑ взвилась репортерша, чувствуя, что ей пытаются заговорить зубы. ‑ Они‑то как раз и знают больше всех... но ладно, пусть себе молчат, но вы‑то что мне скажете? А то народец тут уже и притон раскрыл, и наркоманов поймал, и даже логово убийц обнаружил...

‑ И я вам, уважаемая, ничего не скажу, ‑ улыбнулся через силу Варфоломеев, чувствуя, как от настырности репортерши у него снова начинает болеть голова. ‑ Было там происшествие, было... вот и всё. Но...

Полицейский сделал, как ему казалось, загадочное лицо, а на самом деле, просто изобразил какую‑то непонятную гримасу, понизил голос и, склонившись к Нине, продолжил почти шепотом:

‑... вот как выйдет из подъезда жандармский подполковник... такой весь из себя барин, в черном плаще... вот он‑то и сможет обо всем рассказать.

‑ Это тот, что туда вошел с полчаса назад? ‑ заразившись полицейской таинственностью, тоже шепотом переспросила репортерша.

‑ Точно‑точно. Вы же его сразу и приметили, не могли не приметить, с вашей‑то наблюдательностью, ‑ мелко польстил девушке сыскарь, всегда помнивший, что "доброе слово и кошке приятно". ‑ Так вот, они, жандармы то есть, это дело и поведут, а мы ‑ черная косточка, все больше по хулиганствам, да простому гоп‑стопу работаем...

Довольный своей выдумкой стравить испортившего ему настроение жандарма и назойливую репортершу, сыскной агент улыбнулся.

‑ Что‑то здесь не то, ‑ недовольная предстоящим ожиданием неизвестного подполковника пробурчала Нина. ‑ Не нравится мне...

Но момент для продолжения расспросов был уже упущен, Варфоломеев быстро, но не торопясь, выдерживая солидность представителя закона, уходил к своей машине.

"Черт бы с ними со всеми, ‑ подумал репортерша. ‑ Ждать мне не привыкать, но уж если соврал этот полицай, то я его и в Управлении найду, и тогда уже ‑ с живого не слезу..."

А ждать и в самом деле пришлось долго. Почти два часа. Деятельная и энергичная репортерша успела заскучать, сбегать к телефонной будке на углу дома и позвонить в редакцию, чтобы ставили в дневной номер уже давно готовый её материал совсем по другим криминальным случаями в городе без всяких изменений и дополнений. Потом выкурила полдесятка папирос, самых что ни на есть мужских, крепких, но, правда, хорошего, вкусного табака. И когда её раздражение и злость на Варфоломеева, собственную доверчивость и кажущуюся бесцельность ожидания достигли предела, из подъезда в сопровождении то ли почетного конвоя, то ли охраны вышел тот самый жандарм. И репортерша бросилась к нему, как изголодавшаяся лисица кидается на цыплят, но ‑ тут же, с разбегу, едва не уткнулась в грудь неожиданно возникшего на её пути габаритного сопровождающего, своим телом прикрывшего подполковника даже от такой гипотетической опасности.

‑ Ты что, болван, не видишь!?! ‑ возмутилась Нина, запрокидывая голову, что бы посмотреть жандарму в лицо и при этом тыча пальцем в закрепленную на себе карточку. ‑ Я должна взять интервью у господина подполковника... а ты...

‑ Пропусти, Серж, ‑ попросил охранника Голицын. ‑ Здравствуйте, милая барышня. Чем обязан?

‑ Никакая я не барышня, ‑ продолжила было свой возмущенный монолог Нина. ‑ Я репортер городской и районной газет, по криминальной хронике! А мне никто ничего не говорит, внутрь не пускают, и все при этом ссылаются на вас, даже фамилии вашей не называя...

‑ Милая барышня‑репортер, моя фамилия Голицын, я служу в Жандармском Корпусе в чине подполковника, ‑ безо всякой иронии, абсолютно спокойно, будто дело происходит не на бегу возле подъезда городского дома, а где‑нибудь в гостиной шикарного великосветского особняка за чашкой чая, улыбнулся атакованный Ниной жандарм. ‑ А вы, насколько мне известно, Нина Березина, единственная в городской прессе женщина‑репортер, да еще при этом занимающаяся вовсе не дамскими темами, а криминальной хроникой. И на этом поприще получившая очень широкую известность... правда, в довольно узких, профессиональных кругах полицейских, адвокатов и их клиентов...

‑ Вот уж не думала, что мною так интересуется жандармерия, ‑ отозвалась до нельзя польщенная, едва не покрасневшая от удовольствия Нина, все‑таки для репортеров известность, пусть даже и в узких кругах, слаще манны небесной.

‑ Жандармерия интересуется всем, происходящим в городе, ‑ серьезно, как на просветительской лекции, ответил Голицын. ‑ В том числе и происшедшим сегодня ночью в этой квартире...

Он кивнул за спину, в сторону подъезда, откуда двое здоровенных санитаров в темно‑синих комбинезонах выносили черный мешок с телом. Им пришлось стараться без носилок, очень уж узкие и неудобные в подъезде были и дверные проемы и лестничные клетки.

‑ Ого! ‑ глаза у Нины загорелись легким азартом в предчувствии чего‑то необычного, отличающегося от большинства многочисленных происшествий в городе. ‑ Там труп? Кого же убили? И как? И что вы намерены предпринять для поиска преступников?

‑ Милая барышня‑репортер, ‑ с легкой задумчивостью в голосе сказал Голицын. ‑ У вас очень много вопросов, а у меня пока на них очень мало ответов... впрочем, я могу вам оказать любезность. Хотите увидеть как и над чем работают жандармы? Наяву, а не в дешевых книжонках и дурных кинофильмах?

‑ А это возможно? ‑ иронично уточнила Нина, привыкшая, что повсюду в полиции от нее отмахиваются, как от назойливой и докучливой мухи, отвелекающей от важной и срочной работы.

‑ Если вы согласитесь, то вполне возможно, ‑ серьезно ответил подполковник. ‑ Хотя, обычно, простые люди стараются почему‑то держаться от жандармов подальше...

‑ Если это намек, что я не простой человек, то я согласна, ‑ решительно заявила Нина, где‑то в глубине души замирая от собственной дерзости.

‑ Тогда ‑ поехали, милая барышня‑репортер, ‑ предложил Голицын и тут же, через плечо скомандовал отошедшему чуть в сторону своему охраннику: ‑ Ты во вторую машину, с остальными...

Охранник на мгновение задумался, ведь оставлять подполковника одного было не положено, однако, никакой явной опасности во время поездки с этой пигалицей не было. Мысленно махнув рукой на нарушение инструкции и даже на возможные последствия оного, охранник молча проследовал к одной из машин, стоящих неподалеку. В ней уже сидели прибывшие вместе с подполковником то ли охранники, то ли оперативники Жандармского Корпуса.

‑ Прошу, милая барышня‑репортер...

Голицын так естественно и привычно открыл перед Ниной дверцу авто, что у той даже зашебуршило в мозгу: "Уж не тот ли это самый Голицын, который из князей? Древнейшая фамилия..." И, естественно, об этом и был её первый вопрос, когда подполковник устроился рядом с ней на заднем сидении и велел шоферу ехать "на службу".

‑... род Голицыных не только древний, но и очень разветвленный, ‑ покачал головой подполковник. ‑ Однако, если вы имеете в виду, могу ли я называться князем Голицыным, то ‑ могу. Титул принадлежит мне, как до этого принадлежал моему отцу. Но, кажется, сейчас на такое мало кто обращает внимание...

‑ Это точно, ‑ кивнул репортерша, тем не менее чрезвычайно довольная и даже возбужденная единственно тем фактом, что едет в одной машине с настоящим князем. ‑ Времена аристократов канули в Лету, но все‑таки... да и всяческие аферисты, называясь, кто графами, кто баронами, отношение к вам подпортили.... но... по‑настоящему голубая кровь, генеалогическое древо, уходящее корнями в домонгольские времена... это все‑таки что‑то...

До развилки широкого, современного проспекта на две чуть более узких, уходящих вдаль, прочь из города улицы и стоящего на этой развилке высокого и длинного дома‑параллелипипеда они доехали быстро, не успев толком ни о чем больше, кроме родословной Голицына, поговорить. И через просторное фойе первого этажа прошли быстро, темп задал сам подполковник, иначе бы Нина не преминула бы осмотреться перед входом в святая святых Жандармского Корпуса. Впрочем, рассматривать в фойе было нечего. Кадки с пальмами по углам, несколько дверей в кабинеты‑приемные, возле которых чинно, молчаливо сидело с полдесятка людей и ‑ всё. А вот настоящие тайны начались уже за неприметной служебной дверью, ведущей, как свидетельствовала надпись на ней, к лифтам.

Очутившись вместе с Голицыным в узком тесном пенале‑комнатке, Нина с удивлением подметила, как подполковник негромко поздоровался с кем‑то невидимым, достал из кармана плаща свое удостоверение ‑ солидную, черного цвета книжицу ‑ показал, развернув, одной из стен, а потом... просто положил левую руку на небольшую тумбочку с матовой поверхностью, стоящую перед выходом из комнатного пенала. Что‑то загудело, мгновенно вспыхнуло внутри тумбочки ярким светом, и подполковник, убрав руку, обернулся к Нине:

‑ Теперь вы, милая барышня‑репортер... Прошу...

‑ А что это? ‑ чуть опасливо уточнила девушка.

‑ Не бойтесь, просто снимает отпечатки пальцев, ‑ улыбнулся подполковник. ‑ Заодно измеряет температуру тела, анализирует вашу ладонь на предмет материала, из которого она сделана... так что пройти, приложив к анализатору мертвую руку или пластиковый муляж, никак не получится...

‑ Красота, ‑ пробормотала Нина, выкладывая ладонь на тумбочку. ‑ А в полиции до сих пор людям пальцы краской машут...

И неожиданно покраснела, поймав взгляд подполковника на свои пальцы с обломанными, кое‑где и обкусанными короткими ногтями. Но тут же взяла себя в руки и непроизвольно выпрямила и без того не сгорбленную спину. "Мало ли, что он привык ко всякому аристократическому маникюру‑педикюру, ‑ сердясь на себя за собственную мгновенную слабость, подумала Нина. ‑ А мне вот некогда такими глупостями заниматься... весь день бегаешь, как савраска, по полицейским участкам и управлениям, по трущобам и закоулочкам, а потом еще вечерами, да ночами писать про все это приходится... Когда уж собой‑то заниматься?"

А вот Голицын на неухоженность её рук внимания не обратил. Просто уставившись взглядом на поверхность анализатора он вспомнил фразу из оперативной характеристики репортерши: "Обладает хорошо развитым интуитивным чувством на происшествия, благодаря чему часто оказывается в нужном месте едва ли не раньше полиции и других работников особых служб". Может быть, именно из‑за этой особенности, а может быть и доверившись собственной, не менее развитой интуиции и решил подполковник Жандармского Корпуса пригласить к себе на экскурсию эту рыженькую, вихрастую девушку.

‑ Что ж, теперь, когда вы, милая барышня‑репортер, отмечены в наших архивах навеки вечные, прошу...

Подполковник вновь распахнул перед Ниной дверь, как успел уже сделать это трижды за время короткого знакомства, и они вошли в кабинку лифта.

‑ Служебный, ‑ пояснил, заметив слегка недоуменный взгляд вокруг себя Нины, Голицын. ‑ Идет с первого до пятнадцатого этажа без остановок, только в апартаменты моего отдела...

"Хорошо, что всё так просто оказалось, а то уж всякая мистика начала мерещиться", ‑ с облегчением подумала репортерша, привычным к мелочам взглядом отметившая отсутствие в лифтовой кабинке панели с многочисленными кнопками. Впрочем, это оказалось, пожалуй, единственной приметой попадания в сферу "особых служб", ну, если, конечно, не считать загадочного аппарата по снятию отпечатков пальцев и не только...

Тот, кто называл себя Матвеем, проснулся после полудня, и это было непривычно и странно для него. По обыкновению, набив брюхо до отвала, он спал и по двенадцать, и по пятнадцать часов кряду, а тут и десяти не набралось. Но что‑то тревожное, непонятное и беспокойное дернуло его еще во сне, заставило встрепенуться, вытягиваясь в струнку под тонким, шелковым покрывалом.

Матвей приоткрыл глаза и некоторое время лежал неподвижно, по звериной привычке вслушиваясь, внюхиваясь, исподволь всматриваясь в окружающее его пространство. В доме было тихо, привычно пахло мужским парфюмом, чистым постельным бельем, пылью из старенького шифоньера. И, будто ответом на спокойствие и тишину, вновь накатило сытое, ленивое блаженство. Матвей уже давно не обращал внимания на такие резкие перепады настроения, интуитивно понимая, чувствуя, что именно так организм борется с нервным напряжением предельного внимания и концентрации, обязательными при пробуждении.

Легким движением отбросив от себя покрывало, под которым он спал, Матвей потянулся всем телом, разминая слегка затекшие во сне мышцы, едва сдержался, чтобы не заурчать ‑ сыто и блаженно, неторопливо поднялся с постели и направился в ванную. Простые человеческие привычки, вроде бритья и чистки зубов, не были ему чужды.

После обычных утренних процедур Матвей выбрал в шифоньере самые простенькие, потрепанные брюки, неброский, однотонный свитерок и неопределенного цвета пиджачок, больше подошедший какому‑нибудь начавшему спиваться мастеровому, чем тому, кто по ночам разгуливает затянутым в кожу с металлическими бляхами. Быть самим собой и одеваться так, как это ему нравится, Матвей мог не всегда, вот и сейчас был именно такой случай, что надо было маскироваться, выглядеть неброско, быть, как все. Наряд его завершила видавшая виды кепочка, под которую Матвей старательно заправил свои роскошные, чересчур роскошные для мужчины, волосы.

Оглядев себя в небольшом зеркале, повешенном на стену в маленькой прихожей, разложив по карманам сопутствующие любому мужчине мелочи: ключи, папиросы и спички, носовой платок и разноцветные денежные купюры, ‑ он вышел из дома.

Квартирку эту, совсем неподалеку от центра города, но в старом, обветшалом, идущем в скором времени под снос здании Матвей снял на пару месяцев за полцены. Редко кто из приезжих соглашался жить без горячей воды, но с постоянными перебоями с электричеством, да при этом платить хозяевам полновесную цену. Впрочем, престарелая, хоть и бойкая на язык бабулька‑владелица была рада‑радёшенька уже тому, что Матвей заплатил сразу за два месяца вперед, а не так, как принято было повсюду ‑ понедельно.

По скрипучей деревянной ‑ надо же, какие раритеты! ‑ лестнице Матвей спустился во дворик, заросший кустами сирени, с полуразвалившимися качелями и детской песочницей в уголке. Во дворике было тихо и пусто, те, кто работал, в эти часы находились за канцелярскими столами или у станков, а те же, кто, подобно Матвею, бездельничал, именуя себя лицами свободных профессий, еще только подымались из собственных постелей, наводили марафет на потрепанные после вчерашнего лица, пытались позавтракать или сразу ‑ по‑честному ‑ принимали утреннюю дозу спиртного.

По привычке внимательно, но незаметно оглядывая всё вокруг в поисках возможной или даже невозможной опасности, Матвей не спеша, прогулочным шагом, пересек дворик и как‑то сразу, рывком, без плавного перехода оказался на шумной, ревущей моторами и воняющей бензиновым перегаром улице. Многочисленное стадо автомобилей куда‑то мчалось по затертому асфальту с такой скоростью, будто за всеми сразу и за каждым в отдельности водителем гнался дьявол, ну, или какая иная нечистая сила рангом пониже, но ничуть от этого не менее опасная. А вот пешеходов было совсем немного, но и они не отличались от своих четырехколесных попутчиков на этой дороге. Все куда‑то спешили, невольно толкая друг друга, не желая повременить хотя бы секунду, чтобы пропустить вперед идущего рядом. Манеры их, поведение раздражали Матвея, несмотря на приобретенную уже за долгие годы привычку не обращать внимания на торопящихся, бестолково‑суетливых людей.

Сам Матвей никуда не спешил, нужные ему персоны имели обыкновение появляться в условленном месте вне всякого графика, потому застать их в небольшом, подвальном кафе неподалеку от городской достопримечательности ‑ старинных, средневековых еще ворот, отлично отреставрированных после почти пятисот лет забвения ‑ было возможно в любое время. Впрочем, как и прождать полдня и уйти не солоно хлебавши.

Но сегодня Матвею повезло сэкономить собственное время, если можно назвать везением раздавшийся возглас: "О! Глазастый пришел. И чего в такую рань?", который встретил его еще на середине крутой каменной лестницы, ведущей в подвал. Глазастым его прозвали едва ли с первого же посещения кафе аборигены и сами охотно откликающиеся по диковинные, иной раз непонятно откуда взявшиеся прозвища. Поначалу Матвея такое обращение, очень тонко намекающее на его разноцветные глаза, раздражало, но постепенно он свыкся и даже начал получать определенное удовольствие от того, что прозвище, вообще‑то, никак не отражало особенностей его характера или внешности.

В маленьком, на десяток столиков и буфетную стойку, помещении, экономно освещенном синеватым светом пристроившихся по дальним углам бра, с постоянно висящими под потолком клубами табачного дыма уже собрались те, кого в городе чаще всего считали отбросами общества: лентяи и бездельники, не имеющие ни гроша за душой, частенько подворовывающие по мелочи, но основным своим заработком имеющие бездонные кладези информации обо всем происходящем вокруг. Кое‑чем из своих знаний они делились просто за поднесенный стакан водки или тарелку щей, кое‑что стоило уже дороже, вплоть до сотен и тысяч в звонкой монете, но чаще всего информаторы просили только одного: защиты и помощи. От полиции, от таких же, как они сами, конкурентов, от кого‑то из пострадавших от их осведомленности. И за недолгое свое пребывание в городе Матвей успел пару раз помочь страдальцам, отвести от них беду, пусть и не самую грозную, но все‑таки неприятную. Теперь он легко мог потребовать поделиться с ним новостями городской жизни уже просто за папироску и кружку пива. А пиво в подвальчике всегда было отменное. Как и вино, и водка, и другие горячительные напитки. Но только для тех, кто мог заплатить за них. Для основной же группы посетителей хозяин всегда держал наготове дешевый и крепкий портвейн, приготовленный, похоже, путем разбавления фруктового сока простым спиртом безо всяких прочих винодельческих премудростей. И еще местечко это отличалось полной безопасностью и спокойствием, порядок такой установился в незапамятные времена, может быть, еще прежним хозяином, но до сих пор считалось среди посетителей дурным тоном громко скандалить, шумно напиваться, буянить, а уж тем более ‑ рукоприкладствовать в помещении. Впрочем, на тихих пьяниц, частенько, перебрав, дремлющих за столиками или в укромных уголках, смотрели с равнодушным пониманием и никого не выгоняли на улицу до тех пор, пока человек не проспится.