Дом с привидением

Иоанна Хмелевская

Дом с привидением

Яночка и Павлик – 1

Иоанна Хмелевская

Дом с привидением

– Домашнее сочинение на тему как я провела каникулы, – читала Яночка монотонным голосом, полностью игнорируя знаки препинания. – Каникулы я провела на производственных совещаниях. Производственные совещания проходили с утра до вечера у нас дома, а один раз в доме моей бабушки и моего дедушки в очень нервной обстановке, потому что папа оборвал у них вьющуюся розу которая вилась по стене дома. И тогда бабушка сдалась и сложила оружие. А дедушке складывать было нечего он все равно голоса не имел и поэтому производственное совещание в их доме закончилось тем что большая половина перешла на нашу сторону...

– Постой‑ка, – прервала Яночку учительница, которая наконец поняла, что зачитываемое домашнее сочинение нетипичное, излишне интимное, что ли. Того и гляди будут обнародованы какие‑то семейные тайны, о которых наверняка не следует знать всему классу.

– Нельзя говорить – большая половина, половины всегда равны, – автоматически поправила учительница и добавила:

– В твоем сочинении есть неясности. "Бабушка сложила оружие". Что за оружие?

Оторвавшись от тетради, Яночка взглянула на учительницу большими голубыми глазами и задумалась.

– Ручное, – ответила она, подумав.

– Ручное оружие?

– Да, именно ручное. Такая большая железная шкатулка, которая запирается ключиком. Бабуля держала ее в руках.

Смятение все больше овладевало учительницей.

– Шкатулка в качестве оружия? Постой, а что, собственно, бабушка с ней делала?

– Размахивала в разные стороны, а потом положила и сказала, что слагает оружие. А раз держала в руках – значит, ручное.

Исчерпывающий и вежливый ответ не только не прояснил, но, напротив, еще более запутал смысл домашнего сочинения. Шум в классе постепенно затих, ученики слушали Яночкино сочинение с растущим интересом. Назревала нездоровая сенсация. Надо было спасать положение и собственный авторитет, и учительница сухо произнесла:

– Ты пишешь о производственных совещаниях. Как производственные совещания? Почему на производственных совещаниях применяется ручное оружие? Что за совещания такие?

Яночка положила тетрадку с сочинением на парту, набрала полную грудь воздуха и затараторила:

– Производственные совещания это такие совещания на предприятиях, когда совещаются о производстве на предприятии. И у нас тоже были совещания, чтобы посовещаться. Дома все их называли производственными совещаниями. Бабушка была против, а дедушка всегда поступает так, как велит бабушка, значит, он тоже против. Вот они с дедушкой и были против, значит, надо было совещаться. Но сразу после того, как папа оборвал вьющуюся розу, бабушка сказала, что сдается, и сложила оружие. Ведь если вьющейся розы больше нет, то ей все равно и она может меняться.

– Меняться? В каком смысле?

– В квартирном, – ответила Яночка, слегка удивившись, что кому‑то могут быть непонятны столь очевидные вещи.

Теперь учительница замолчала надолго, переваривая услышанное и чувствуя, как инициатива ускользает из ее рук. Пожалуй, из педагогических соображений не стоит касаться вопроса о дискриминации дедушки, деликатная это тема... Безопаснее вернуться к производственным совещаниям. И по возможности ровным, назидательным голосом учительница задала вопрос:

– Так какие же вопросы обсуждались на ваших производственных совещаниях?

Яночка с готовностью подняла тетрадь и продолжила чтение: "... на нашу сторону. И теперь только один человек был против. Дело в том, что мой папа получил наследство..."

– Что получил? – вырвалось у учительницы, хотя она и дала себе слово больше не прерывать чтение этого любопытного домашнего сочинения и не выяснять сомнительные места.

– Наследство, – вежливо ответила ученица и сочла нужным пояснить:

– Это такое имущество, проше пани, которое получают от покойников.

– А... ну да. Продолжай.

Яночка опять взяла в руки тетрадь. Почувствовав интерес к своему сочинению, она воодушевилась и теперь читала с выражением:

– «... папа получил наследство. В Аргентине умер наш родственник и составил завещание. Наследство состоит из дома в Варшаве и денег, но денег все равно не достанется, потому как они все уйдут на ремонт дома. И это наследство папе завещали при условии, что в доме поселятся все наши варшавские родственники, а в их квартиры переселятся те люди, которые сейчас живут в этом доме. И выходит, все наши родные должны сдать свои старые квартиры, вот почему бабушка была против. Она сказала, что ни за что не оставит своей квартиры, в том доме плющ разросся по всей стене, она его двадцать лет растила не для того, чтобы теперь оставлять чужим людям. И когда папа в нервах оборвал этот плющ, ту самую вьющуюся розу, бабушке стало все равно. А папа вовсе не хотел никакого наследства, он говорил, что ремонт – это катастрофа, но мама его переубедила. Она сказала, что там есть гараж, и папа переубедился, но мы с братом все там рассмотрели и поняли – на самом деле для мамы главной была терраса, на которой можно загорать. Там и в самом деле есть гараж, но терраса главнее. Конец.»

Яночка кончила читать. В классе стояла мертвая тишина. Прервала ее учительница:

– Я просила вас, дети, в своих домашних сочинениях коротко и правдиво описать летние каникулы. Ничего не выдумывать. А у тебя что? Сказки сочиняешь!

– И никакие это не сказки! – обиделась Яночка. – Тут одна сплошная правда, я ничего не придумала. Я не виновата, что на нас свалилось наследство... проклятое, как его называет папа. Так что все лето шли сплошные производственные совещания и разговоры только о доме. И мы с братом тоже должны были участвовать, папа очень переживал, а мы не хотели, чтобы он чувствовал себя, как последняя падаль...

– Как что?!

– Папа сказал, что он чувствует себя, как падаль, вокруг которой собрались шакалы, гиены и прочие стервятники, которые только и ждут, чтобы его растерзать. Бабушка очень обиделась. Я не написала, но в доме еще есть бассейн с фонтаном, ну, не в доме, а в садике. Это мы с братом назвали бассейном, на самом деле лужица, образовалась потому, что труба протекает, а из трубы иногда бьет фонтанчик. Там проходит водопроводная труба, она не наша, ведет в соседний дом, мы слышали, как один водопроводчик говорил – совсем худая труба, давно менять пора. И когда жильцы из того дома включают краны, наш фонтанчик не бьет и лужица подсыхает, а если они водой не пользуются, у нас опять целое озеро образуется. А ремонтировать никто не хочет, не известно, кому труба принадлежит...

Учительница наконец поняла, что Яночка не сочиняет, в их семье и в самом деле произошли исторические события – наследство аргентинского родственника, собственный дом в Варшаве, при доме садик с бассейном, а в доме терраса, на которой можно загорать! Не каждый день случаются такие события в жизни ее учеников.

– И где же этот дом? – поинтересовалась она все еще недоверчиво.

– На улице Красицкого, район Мокотув. А садик выходит на две улицы, дом угловой.

Класс молчал, оторопело уставившись на Яночку, которая совершенно спокойно рассказывала о таких невероятных вещах. Нет, они знали, такое бывает, но в другой жизни. А чтобы вот здесь, в Варшаве... Учительница отказалась от попыток преодолеть свое непедагогическое любопытство и спросила:

– И чем же кончилось дело? К чему вы пришли на ваших производственных совещаниях?

– Кончилось тем, что папа согласился, и теперь мы приступаем к обменам. И сразу же к ремонту. А пока вынуждены ютиться по углам, зато потом места будет много, потому что этот дом очень большой. И старый.

– А насколько старый?

– По‑разному.

– Это как же понимать – по‑разному?

– Ну, по‑разному... Он состоит из двух частей, так одной из них целых сто лет, может, даже и сто пятьдесят, а второй всего сорок восемь. Тот самый аргентинский покойник построил ее собственноручно, там все в очень хорошем состоянии, отремонтировать можно без проблем, раз плюнуть, если не пожалеть денег...

– Яночка, что за выражения!

– Это не я выражаюсь, так сказал один пан, который будет заниматься ремонтом.

– А сколько этажей в доме?

– Два. Но зато есть чердак. Вот он жутко нас интересует, потому что никто не знает, что там, на этом чердаке. Во время войны потерялся от него ключ, и с тех пор туда никто не заглядывал. А ходят слухи, что там какой‑то человек повесился и висит до сих пор, но это не точно. Через замочную скважину ничего не разглядеть! А во время войны в доме жил какой‑то немец. Ну, не настоящий немец, а такой... фоке...

– Фольксдойч?

– Ага, он самый. Так тому было до лампочки, что в доме делается.

– А ты откуда знаешь?

– Знаю, потому что бабушкина подруга прятала в его доме разные вещи, оружие и боеприпасы, и многое другое...

– Яночка, что ты такое говоришь? – перебила ее учительница. – Как можно прятать такие вещи в доме немца, пусть даже и ополячившегося?

– Нет, проше пани, все так и было. Бабушкина подруга, пани Агата, работала у этого немца приходящей уборщицей и в этом большом доме могла спрятать все, что угодно, никому бы и в голову не пришло, что в немецком доме партизаны свое оружие прячут. А на чердак и вовсе никто уже тысячу лет не заглядывал. Ну, может, не тысячу, а лет пятьдесят... И там может оказаться все, что угодно! Класс слушал затаив дыхание, ни словом не перебивая, вопросы задавала одна учительница. На ее вопросы Яночка отвечала немного сбивчиво, но просто и бесхитростно, так что не приходилось сомневаться – говорит правду. Вот так неожиданно были нарушены монотонные школьные будни.

– А ты не приукрашиваешь? – пожелала убедиться учительница. – Может, сама все это придумала?

– Ведь вы же нам сказали – ничего не придумывать, описать жизнь такой, какова она в действительности, – снова обиделась Яночка. – А папа совсем не обрадовался дому, ни за что не хотел брать на себя эту обузу, но аргентинский покойник уперся, и ни в какую! Или мы берем все, или ничего, ему, этому покойнику, очень хотелось, чтобы весь дом перешел во владение наше фам... фамильное, потому как не только он, покойник, родился в этом доме, но и его дед здесь родился, и вообще все тут родились. Вот почему надо выселить из нашего фам... фамильного дома всех посторонних, оставить только фамилию, то есть родственников, и больше никого.

Учительницу настолько увлекла вся эта необычная история, что она махнула рукой на заранее составленный план урока и, чувствуя молчаливую поддержку класса, решила выяснить все до конца, успокаивая свою педагогическую совесть необходимостью знать жилищные условия своих учеников, ведь от этих условий так зависит успеваемость...

– Ты излишне сумбурно описываешь события, – сделала она Яночке замечание по существу. – Необходимо придерживаться логики и последовательности. – И в ответ на недоуменный взгляд больших голубых глаз пояснила:

– Попробуй рассказать все по порядку. И объясни, как это ваш аргентинский родственник мог родиться в доме, который он сам построил? Не мог же он построить дом до своего рождения.

– Так ведь он родился в старой половине, а построил новую. Уже после своего рождения.

– А сколько семей проживает в вашем доме? И много ли у вас родственников, то есть я хотела спросить – квартир? То есть, семей родственников? – сама запуталась учительница. Яночка поправила ее со знанием дела.

– Вы хотели сказать – комплектов? – спросила она и тяжело вздохнула. – Наша родня состоит из трех комплектов, но каждый желает заполучить царские апартаменты. Это папа так сказал. И еще сказал – не ляжет он костьми, чтобы каждому увеличить метраж. Какие три комплекта? Ну, первый – это мы, то есть мама, папа, мой брат и я. Второй комплект – бабушка с дедушкой. А третий комплект – тетя Моника со своим женихом и сыном Рафалом. И вместе с Моникиным женихом у нас набирается четыре квартиры на обмен. В доме как раз проживает четыре семьи. Три из них уже согласились на обмен с нами, а одна – ни в какую! Она вообще страшно подозрительная, эта семья, проше пани.

– Чем же она подозрительная? И что за семья? Многодетная?

– Да нет, всего три человека. Во‑первых, старая грымза...

– Как ты отзываешься о старших! – укоризненно поправила ее учительница. – Невежливо так говорить.

Яночка подумала и постаралась выразиться повежливее:

– Во‑первых, жутко старая... гражданка, во‑вторых, ее сын, в‑третьих, жена сына. В нашем доме они занимают две комнаты, а от нас хотят получить как минимум три! Трехкомнатную квартиру. Такие жадные! И еще хотят денежную доплату, а еще... Каждый раз они еще чего‑то хотят еще. А я знаю, что это из‑за чердака. Вот поверьте мне, они ни за что не выедут из нашего дома, пока не узнают, что там, на чердаке!

Учительница задумчиво произнесла:

– Говоришь, со времен войны на чердак никто не входил? Сорок или пятьдесят лет туда никто не заглядывал? Вряд ли. Даже если дверь заперта на замок, так ведь замок можно и спилить.

– Да нет, не на замок, – так же задумчиво возразила Яночка. – Там не только висячий замок, а железная дверь, и еще замки в этой двери. Не один замок, вся дверь в запорах! Чердак как раз над самой старой частью дома. И дверь целиком железная! И на ней такие прочные железные засовы, запертые на несколько замков, кошмар! Такое никому не отпереть, проще двери выломать, а тогда дом разрушится. Вот прежние жильцы и не трогали дверь, боялись, у них потолки обрушатся, да и не интересно им, что там, на чердаке. Так что у нас столько хлопот, проше пани...

Классная руководительница была молода, собственная кооперативная квартира еще очень неясно маячила перед ней в туманной дали, поэтому хлопоты семейства Хабровичей из‑за собственного дома с террасой, садом и бассейном казались ей не такими уж отпугивающими. Да и можно ли назвать хлопотами приведение в порядок собственного особняка? Одно удовольствие... Впрочем... Вспомнив, что бассейном ученица называет лужу во дворе из‑за неисправного водопровода, а также, предстоящие семейству Хабровичей мытарства по обмену жилплощади, учительница перестала завидовать и преисполнилась сочувствия к отцу Яночки, на которого милые родичи, похоже, возложили все хлопоты по ремонту дома и обмену квартир. И к концу урока она уже радовалась тому, что у нее нет родственников в Аргентине...

Первый раз Хабровичи увидели собаку, когда рано утром вместе с детьми выходили из дому. Собака сидела на площадке второго этажа и смотрела на них с надеждой. Была она крупная, рыжевато‑коричневая, похожая на легавую или сеттера, с гладкой, блестящей шерстью. Правда, уши у нее были короче, чем у легавых, и хвост отрезан. Собака разрешила себя погладить.

Второй раз Хабровичи увидели эту собаку поздно вечером, когда возвращались домой. Теперь она переместилась на площадку четвертого этажа, к дверям их квартиры, казалась более грустной, чем утром, и вроде бы утратившей надежду.

– Гляди‑ка, эта собака все сидит в нашем подъезде, – сказала мужу пани Кристина с некоторой тревогой. – Интересно, чья она?

Пан Хабрович был занят поисками ключей от квартиры и раздраженно рылся в карманах. В последнее время на него свалилось столько забот и хлопот, что ему решительно было не до каких‑то посторонних собак!

– Понятия не имею, – рассеянно ответил он, бросив взгляд на собаку. – Ничего песик, красивый, но не чистопородный. Наверное, ждет хозяина. Наклонившись, пани Кристина погладила собаку по блестящей спинке. Та приняла ласку с явным удовольствием и благодарностью.

– Почему ты сидишь здесь, песик? – спросила пани Кристина. – А где же твой хозяин? Оставил тебя под дверью? Такая милая, ласковая собачка! И послушная, сидит, где ей велели, с места не сходит.

И обратясь к мужу, пани Кристина заметила:

– Наверное, хозяин пришел с собакой в гости к человеку, который не любит собак, и не пустил ее в квартиру, вот и пришлось оставить ее на лестнице. Надо же, какой варвар!

– Потише! – урезонил жену пан Хабрович. – Сосед может услышать.

– И пусть слышит! – разошлась пани Кристина. – Я ему и в глаза скажу, этому паршивцу. Разве можно издеваться над животными?

– Какое же издевательство? – возразил муж. – Собаке велели сидеть и ждать, вот она и ждет. А ты не гладь ее больше, нечего приучать к себе чужого пса.

Продолжая бормотать под носом нехорошие слова по адресу хозяина собаки и его негостеприимных знакомых, пани Кристина скрылась за дверью своей квартиры. Собака осталась на лестнице. После ужина Павлику велено было вынести мусор. Он послушно схватил мусорное ведро, но дальше прихожей с ним не пошел. Открыв входную дверь и выглянув на лестницу, мальчик вместе с ведром вбежал в кухню и взволнованно воскликнул:

– Знаете, а пес все еще здесь сидит!

Пес уже не сидел, а лежал, свернувшись в клубок, на коврике у их дверей, отчаявшийся и безгранично грустный. Первой к нему подбежала Яночка, присела на корточки, заглянула в страдающие глаза собаки, и сердце девочки больно сжалось.

– Она потерялась! – прерывающимся от волнения голосом сказала девочка. – Она боится, что теперь на веки веков останется одна‑одинешенька. Давайте возьмем ее себе! Такая свинья, выгнала собачку из дому!

– Ну и люди! – возмутился Павлик. – Продержать пса весь день на лестнице! Интересно, чей же он?

– Неизвестно, – ответила пани Кристина, присоединяясь к детям. – Мы думали, пришел с хозяином к кому‑то в гости в нашем подъезде. А хозяин квартиры не любит собак, вот ее и не пустили, велели ждать на лестнице.

Павлик ткнул сестру в бок:

– Ты про какую свинью говорила?

– Да про хозяина собаки! И вовсе он не приходил сюда в гости, оставил собаку, а сам ушел. Бросил ее! Глядите, песик весь дрожит! И дышит как‑то странно...

Слушая все эти разговоры о себе, собака продолжала неподвижно лежать на придвeрном коврике. Она и в самом деле дышала с трудом, при каждом вдохе у нее внутри что‑то хрипело, и время от времени все ее тело сотрясала мелкая дрожь. На людей она глядела уже без всякой надежды, разрешала себя гладить совершенно равнодушно. В глазах ее застыло выражение апатии и бездонной печали.

Теперь возле собаки столпилось все семейство Хабровичей. Пани Кристина присела возле нее на корточки с другой стороны и с тревогой произнесла:

– И в самом деле, как‑то хрипло дышит, наверное, бронхит. Неужели песик простудился? Да где же его хозяин?!

– Сбежал! – повторила Яночка и с ненавистью добавила:

– Такой негодяй! Бросил беднягу на произвол судьбы. Возьмем его себе... ладно, мама?

– Как же мы можем взять чужую собаку?

– Да ведь она же ничья! Сама видишь! Лежит здесь, как... как подкидыш несчастный! И девочка ласково погладила собаку. Та по прежнему разрешала себя гладить, но теперь закрыла глаза, а ее дыхание стало еще более хриплым.

– Нет, у нее определенно воспаление легких! – с тревогой сказала мужу пани Кристина. – Тадеуш говорил, его собака умерла от воспаления легких, помнишь? Господи Боже, такой чудесный пес, надо что‑то делать!

Яночку тоже стало трясти, и хотя она дышала нормально, но явно и у нее тоже повысилась температура, вон как пылали щеки.

– Так сделайте же что‑нибудь! – умоляла девочка родителей. – Ну что вы так стоите? Собака больная, ей холодно, а вы ничего не делаете!

Павлик поддержал сестру:

– Как мы заболеем, так вы сразу целую банду докторов вызываете! А к больной собаке... Главе семьи передалось волнение детей и жены, и он понял, что надо что‑то предпринять.

– Пожалуй, позвоню ветеринару, – сказал пан Хабрович. – И в самом деле, прекрасная собака, жаль ее. Еще совсем молодая, не больше года ей.

– И какая чистая! – подхватила пани Кристина. – Посмотрите, какая чистая, блестящая шерсть. За ней был прекрасный уход, наверное, потерялась она совсем недавно.

Павлик подхватил:

– Вот именно, и надо брать ее в дом, пока чистая! А то потом услышишь: грязная, запаршивевшая, такую нельзя пускать в квартиру.

Дежурный ветеринарной службы очень любезно разговаривал с паном Хабровичем, но помочь ничем не мог. Уже поздно, у них всего одна машина, и она давно ездит по срочным вызовам, вернется только к утру, не раньше. Да и в принципе выезжают они только в экстренных случаях по вызову, а так животных привозят к ним. Можете дать пока собачке аспирин. А вообще он, дежурный, советует утром отвезти пса в приют для бездомных животных, там его примут уже в семь утра, там – специалисты, там за ним будет необходимый уход и оттуда его может взять хозяин, если отыщется. Вот телефон приюта.

Пан Хабрович позвонил в приют, узнал адрес.

Оказывается, там круглосуточное дежурство. Тем временем на лестничной площадке разгорелась жаркая баталия между матерью и ее двумя детьми. Пани Кристина пыталась убедить Яночку и Павлика, что нельзя вот так, ни с того ни с сего взять в дом чужую собаку. Ведь она же не уличная, это сразу видно. Наверняка у нее есть хозяин, и он, возможно, где‑то в их доме. Может, и в самом деле пришел в гости к кому‑то из жильцов, может, выпил, забыл про собаку...

Павлик был неумолим:

Если упился до того, что забыл о такой собаке, значит, он ее не стоит!

Яночка внесла конструктивное предложение:

– Тогда мы сами попробуем найти этого негодяя. Сами, раз вы с папой устраняетесь. Значит, вы тоже недостойны такой собаки! Тут в дверях показался папа.

– Велели дать ему аспирин, – сказал он. – А вы обратили внимание, что пес без ошейника? Ни один хозяин не оставит собаку без ошейника. Последнее замечание вызвало бурную дискуссию на лестничной площадке. Пани Кристина предположила, что ошейник просто кто‑то украл. Собачка ласковая, разрешает гладить себя совсем незнакомым людям, вот кто‑то и воспользовался. Дети требовали немедленно решать судьбу собаки, и начать с аспирина. Яночка не выдержала, поднялась и принялась звонить соседям. Пес безучастно ждал.

Соседи с их этажа единодушно заявили о своей полной непричастности к псу. И у них сегодня никаких гостей не было. По лестнице поднимался сосед сo следующего этажа. Да, он видел эту собачку на их лестнице еще утром, но не знает, чья она и откуда. Соседи этажом ниже тоже ничего о собаке не знали. Выходит, собака бездомная?

И в душе Яночки зародилось глубокое, непреодолимое желание приютить эту собаку, быть всегда с ней, заботиться о ней. Пусть у собаки будет дом! Сколько раз до этого они просили родителей взять собаку! Те всегда разъясняли своим разумным детям всю сложность держать собаку в их тесной квартире, в центре города. Родители работают с утра до вечера, дети в школе, собаке придется сидеть весь день в запертой квартире, одинокой и заброшенной. Ну какая у нее будет жизнь? Собачья...

Дети понимали – аргументы убедительные. И на время расстались с мечтой завести собаку. А вот теперь Яночка вдруг почувствовала, что с этой ласковой, несчастной, брошенной, и, кажется, больной собакой ее связывает какая‑то невидимая, но прочная нить. Да что там нить, корабельный канат, не разорвать! Скорей она, сама Яночка, тоже станет бездомной, чтобы не расставаться с собакой, но одну ее не оставит! Ведь она же ясно видит – пес ждет! Он понимает – решается его судьба. В его сердце еще теплятся остатки надежды. Как, должно быть, он сейчас волнуется и переживает!. – Возьмем его! – раздирающим душу голосом попросила Яночка. – Возьмем его себе! Пани Кристина, тоже очень расстроенная и печальная, тeм не менее твердо ответила:

– Нет, это невозможно.

– В таком случае я тоже лягу тут под дверью на циновку рядом с ним! – крикнул Павлик. – И буду лежать до тех пор, пока не получу воспаления легких!

– Нет, только собаки мне сейчас не хватало! – вспылил пан Хабрович. – Столько забот, завтра начинаем переезд в новый дом, съезжаем с этой квартиры, надо ее привести в порядок, наш дом пока полная развалюха, ремонт начинается, голова идет кругом. Только собаки мне сейчас и не хватало! Чужой собаки!

Возможно, пани Кристина и смягчилась бы мало‑помалу, ей самой было жалко эту милую, несчастную собаку, да и дети давно просили, а тут вроде бы само получается. Однако слова мужа напомнили ей о том, какие хлопоты ждут семейство Хабровичей в ближайшее время. Дай Бог, чтобы хватило сил со всем управиться, куда тут еще собаку! И она решительно заявила:

– Нет, мы не можем ее взять. Дети, вы себе даже представить не можете, какое столпотворение начнется здесь с завтрашнего дня! Собаке такого не выдержать.

– А скитанье под чужими дверями выдержать? – отчаянно выкрикнул Павлик.

– Если вы оставите эту собаку на произвол судьбы, я откажусь от вас! – не помня себя от горя крикнула Яночка. – Я... я не знаю, что сделаю! В школу не пойду! Заболею!

Пан Хабрович совершенно растерялся. Он глядел на своих таких послушных и рассудительных детей и не узнавал их. Не зная, как убедить Яночку и Павлика, он лишь теребил волосы и бормотал:

– Если теперь я не сойду с ума, так это будет чудо!

Инициативу взяла в свои руки мама.

– Очень прошу вас, успокойтесь и постарайтесь понять, что я вам говорю, – обратилась она к сыну и дочке. – Вы же видите, собака больна, ее обязательно надо показать ветеринару, и потом она будет нуждаться в постоянном уходе. Мы же с завтрашнего дня начинаем переезжать на новую квартиру, такой переезд и для здоровой собаки был бы катастрофой, что же говорить о больной...

– Раз больная, дай ей аспирин, ветеринар же посоветовал!

– Аспирин тут не поможет. Пес к нам не привык, от переезда совсем потеряется, может и нервное расстройство получить, места себе не найдет, а ведь он нуждается в заботе и спокойствии.

– Вот что! – принял мужское решение папа. – Надо его отвезти в приют, действительно, мы не можем оставить собаку на произвол судьбы. В приюте ей окажут помощь, полечат, а там посмотрим... когда переселимся.

Дети переглянулись. Может, папа прав? Собака явно больна, ее действительно сначала нужно вылечить, а для этого она должна находиться под медицинской опекой. Завтрашнее столпотворение исключало возможность создать псу нормальные условия для выздоровления. Пусть и в самом деле немного поживет в приюте, подлечится, а они тем временем устроятся на новом месте и возьмут пса в большой, просторный дом. С садиком!

– А ты знаешь, где этот приют? – спросила мужа пани Кристина. – Тебе дали адрес?

– Где‑то жутко далеко, за аэропортом Окенче. А пока попробуй напоить собаку теплым молоком, разведи в нем аспирин.

Схватив ведро с мусором, Павлик пулей вылетел из квартиры, загрохотал по лестнице и моментально вернулся. Пани Кристина даже мимоходом подумала, что вряд ли он успел добежать до мусорного бака. Неужели вывалил мусор сразу за дверью парадного? Однако спрашивать сына не стала, а занялась молоком для больной собаки. Яночка не отходила от матери, следила за каждым ее движением, словно боялась, чтобы та не отравила животное.

Аспирин очень плохо растворялся и, когда собака охотно вылакала молоко, обнаружился на дне миски. Пани Кристина пыталась на ложке дать его собаке, но та упорно отказывалась от предлагаемой гадости, в конце концов обиделась на пани Кристину и перешла на циновку к соседской двери. Пришлось отказаться от лечения. Поскольку оба отпрыска смотрели на мать осуждающе, пани Кристина сочла нужным оправдаться:

– Конечно, я смогла бы заставить собаку проглотить лекарство, разжать зубы ей я бы сумела. Но ведь эта собака чужая, мы совсем не знакомы, не знаю, как она себя поведет. И собака тоже меня не знает, у хозяйки она бы лекарство приняла, хозяйке собака доверяет...

– Хватит, поехали, – сказал папа, выходя из квартиры с веревкой в руке.

Яночка подозрительно взглянула на отца:

– А веревка тебе зачем? Такая толстая.

– А как я поведу собаку, по‑твоему? – огрызнулся отец. – За ручку? Сейчас мы с мамой отвезем ее и быстро вернемся, а вы марш спать!

И он принялся завязывать веревку на шее собаки. Брат и сестра не шелохнулись. Казалось, их ноги вросли в лестничную площадку. Глаза не отрывались от собаки, руки дрожали.

– А если... – прерывающимся от волнения голосом начал Павлик. – Если мы торжественно поклянемся, что всегда, каждый день будем убирать за собой посуду...

... и рано ложиться спать, – подхватила Яночка и вдруг кинулась к отцу, закричав страшным голосом:

– Ты ее задушишь!

Пан Хабрович нервно вздрогнул, веревка упала на пол. Только теперь пани Кристина поняла в полной мере, какие чувства переполняют сердца ее детей. Чувства благородные, без всякого сомнения, и подавлять их не стоит.

– Хорошо, – быстро сказала она, – можете ехать с нами. Принесите какую‑нибудь тряпку, подстелим для собаки в машине. Павлик бросился в квартиру и вернулся со старой наволочкой. Яночка не двинулась с места, продолжая наблюдать за тем, как отец, ворча сквозь зубы, принялся ловко завязывать веревку на шее собаки. А та, почувствовав на шее веревку, сразу оживилась, привстала, готовая немедленно двинуться к выходу.

– Собака приучена к ошейнику, – сказал пан Хабрович. – И вообще, пес умный, хорошо выдрессированный, послушный. Пошли! Пес охотно спустился с лестницы и радостно выбежал во двор. За воротами он принялся интенсивно нюхать воздух и вдруг застыл на месте, напряженный, как струна, вытянув морду и подняв переднюю лапу. Пан Хабрович от неожиданности остановился, Яночка с Павликом, догоняющие отца, налетели на него.

– Глядите, дети, ведь это охотничья собака! – воскликнул пан Хабрович. – Смотрите, как прекрасно делает стойку!

– Что делает? – не понял Павлик.

– Стойку! Когда почует дичь, становится вот в такую позу. Характерная поза охотничьей собаки, тем самым она дает знать охотнику, что почуяла куропатку, бекаса или какую другую дичь.

– А где же куропатка? – спросила Яночка.

– Я не говорю, что здесь обязательно должна быть куропатка, но вот такую стойку делают охотничьи собаки и на куропаток, – пояснил отец.

Несомненно, собака хорошо выдрессирована. Тем временем пес оживился чрезвычайно. Его трудно было узнать, куда подевались апатия и безразличие. Казалось, он сбросил груз печали, почувствовав хозяйскую руку, и теперь резво бежал по тротуару, интенсивно нюхая воздух и землю и направляясь в сторону автостоянки.

– Возьми‑ка веревку, – сказал пан Хабрович дочери, – и беги за ним, куда он потянет, вдруг приведет к себе домой. Возможно, он здесь где‑то недалеко живет, может, найдет хозяина. Перехватив веревку, Яночка побежала за собакой, которая стремительно рвалась к автостоянке. Добежав до нее, пес обнюхал всю площадку, рванулся в другую сторону, вернулся на прежнее место и остановился, сразу растеряв всю энергию.

Нет, место явно было ему незнакомо. Оглянувшись на Яночку, собака сделала попытку побежать в другую сторону. Яночка воспротивилась.

– Нет, – решительно сказала она, натянув веревку. – Сейчас мы туда не пойдем. Я понимаю, ты потерялся, но не горюй, песик, мы возьмем тебя. А пока давай сюда, в машину!

– Знаешь, у него такое же воспаление легких, как я прима балерина, – потихоньку сказал пан Хабрович жене, наблюдая за дочерью и собакой. – Просто пес замерз на лестнице, а сейчас – гляди, разогрелся и здоровехонек!

– Тихо, а то дети услышат! – перебила мужа пани Кристина. – И тогда опять начнут умолять, чтобы мы немедленно взяли собаку. А если не возьмем, сочтут нас бессердечными злодеями. И я вовсе не уверена, что собака не больна. Сама слышала, как она хрипло дышала.

В машину собака вошла послушно и даже охотно. Всю дорогу она просидела на старой наволочке, с интересом рассматривая то, что можно было увидеть в окошко, и даже заворчала на какую‑то собаку, которая проходила недалеко от машины, когда пан Хабрович остановился, чтобы спросить дорогу. Пес явно чувствовал себя в машине, как дома. А в приюте разыгрались страшные сцены.

И на Яночку, и на собаку с первой же секунды он произвел ужасное впечатление. Запах карболки и других дезинфицирующих средств чувствовался уже на подходах к нему. Собаке не разрешили ознакомиться с новым помещением, не разрешили ничего обнюхать. Сразу же привязали к ручке входной двери в вестибюле. Пес бросился следом за Хабровичами, он потянул за веревку и с оглушительным грохотом захлопнул дверь. Это смертельно испугало его. Яночка поспешила развязать верёвку и осталась в вестибюле вместе с собакой.

Павлик присоединился к ним. Дети чувствовали себя такими же растерянными и несчастными, как и пес. Горло перехватило, сердце отчаянно билось. И этот невыносимый запах.. Отец сказал, что это очень хороший приемник для бездомных животных, что здесь для них созданы идеальные условия, что здесь царит чистота. Яночка так не считала – вон какая ужасная вонь и холод... собачий. И все кругом какое‑то чужое, враждебное. А уж изоляторы для собак, боксы за сеткой вдоль длинного коридора и вовсе напоминали камеры для арестантов или преступников, сколько раз ей приходилось читать. Темные, мрачные, страшные. Похоже, мама тоже так считала, потому что стала отцу говорить громким шепотом, что такая ухоженная собака, как их песик, в таком боксе долго не выдержит. Отец ее успокоил: в боксе собака будет находиться только до утра, утром ее осмотрит ветеринар и направит в другое помещение. Да и что ей не понравилось? Вон как чисто, везде порядок, в каждой камере... то есть в каждом боксе подстилка из свежего сена...

– Сено! – презрительно фыркнула пани Кристина. – Это собака, а не коза, зачем ей сено? С тяжелым сердцем передала Яночка отцу конец веревки, замотанной на шее собаки. Умная, послушная собака вдруг стала отчаянно вырываться. В камеру ее втолкнули силой. Пан Хабрович решительно подтащил ее к охапке сена в углу и велел лечь. Громко приказал «лежать! «.Яночка заглянула в несчастные, перепуганные собачьи глаза, и у нее чуть не разорвалось сердце.

– Нет! – отчаянно крикнула девочка. – Не хочу! Не оставлю его здесь! Возьмем его домой! Смотрите, какой он несчастный!

Павлик не кричал, но, стоя рядом с сестрой, всем своим видом показывал, что согласен с ней. Пани Кристина растерялась и не знала, что делать, пан Хабрович не находил убедительных слов. Им на помощь пришла дежурная, женщина средних лет, которая сочувственно наблюдала за этой душераздирающей сценой.

– Ну, ну, успокойтесь, дети, – сказала она. – Не стоит так расстраиваться, ничего страшного. Каждая собака поначалу чувствует себя здесь плохо, через три дня привыкнет и успокоится. А пока ей здесь все чужое, незнакомое...

– Так давайте оставим ему на первое время что‑нибудь знакомое! – крикнула Яночка. – Например, меня! Побуду с ним хотя бы до утра! Павлику пришла в голову хорошая идея.

– Оставим ему тряпку, на которой пес сидел в машине! – предложил он. – Наверняка уже привык к ней! Сейчас принесу из машины. Или жалко тряпку?

– Нет, тряпки нам не жалко, – обиделась мама, – но ведь тебе просто так не выйти из приюта, придется просить кого‑нибудь опять отпереть тебе калитку.

– Не нужно отпирать, я перелезу через забор.

– Надо было совсем голову потерять, чтобы забрать детей с собой, – недовольно сказал жене пан Хабрович. – Мало мне хлопот и забот, теперь вот еще с собакой возись. Да перестаньте же. кричать! Успокойтесь! – прикрикнул он на детей. Яночка не могла успокоиться. Изо всех сил вцепившись в решетку бокса, она судорожно рыдала, выкрикивая сквозь слезы:

– Мы его обманули! Он уже думал, что мы его взяли к себе, так радовался, охотно поехал с нами, а мы, обманом... привезли его в тюрьму... посадили за решетку... оставляем одного‑одинешенького... Пытаясь оторвать дочку от решетки, пани Кристина ласково ее уговаривала:

– Да не убивайся ты так! Ничего страшного не случится! Собака умная, все понимает, знает, что мы за ней приедем. А сейчас песик растерялся, ему плохо из‑за того, что не успел здесь ничего обнюхать, освоиться с новым местом. И чем скорее привыкнет к нему, тем лучше и для пса. Поэтому нельзя тебе с ним здесь оставаться, да и нам всем лучше поскорее уйти, оставить его, пусть начинает осваиваться. Перестань плакать, ты же умная девочка. Он не такой уж несчастный, псу надо все обнюхать, без этого он на новом месте чувствует себя неуверенно. Не можешь же ты обнюхать за него! До утра выдержит, а утром придет ветеринар, осмотрит собаку. Ты ведь и сама понимаешь, нужно, чтобы ее осмотрел доктор.

Никакие уговоры до Яночки не доходили, а тут еще другие собаки проснулись и тоже стали волноваться. Пани Кристина сама чуть не плакала, отец решился и послал сына за старой наволочкой. Зареванная Яночка собственными руками набила ее сеном и уложила на ней пса. Дежурная с философским спокойствием наблюдала за драматической сценой.

– Ну вот, теперь у собачки все удобства, – сказала она. – Заснет на этом ложе и спокойно проспит до утра. Это кобелек?

– Но ему здесь темно! – продолжала рыдать Яночка.

– А зачем ему свет? Ведь он не собирается читать.

– Но ему плохо, без света!

– Плохо ему прежде всего из‑за твоего рева! – решительно заявила мама. – Отцепись наконец от сетки и перестань нервировать пса! Видишь же, мы оставляем его в безопасности, на теплой подстилке.

– Но одного‑одинешенького!

Проблему разрешил сам пес. Хорошенько обнюхав старую наволочку, он взял ее в зубы, уложил тюфячок немного по‑другому, по‑своему, сам лег на него, вздохнул и, взглянув на Яночку, закрыл глаза с безропотным смирением. Пани Кристина почувствовала, как ее всю переполняет глубокая благодарность к этому умному животному.

– Ну вот, сама видишь, – сказала она дочери, отрывая ее пальцы от сетки. – Песик хочет отдохнуть, у него был тяжелый день. Дай ему возможность спокойно поспать.

Всхлипнув последний раз, Яночка отцепилась наконец от сетки и позволила себя увести, оглядываясь на каждом шагу на оставленную в темном боксе собаку.

Извинившись перед дежурной за доставленное беспокойство, супруги Хабровичи покинули помещение приюта и направились к машине. Идя рядом с сестрой, Павлик ничего ей не сказал, а сказать мог бы многое. Ну, например, большое спасибо за то, что она взяла весь рев на себя, избавив его от необходимости принимать участие в драматическом представлении, и тем самым дала возможность сохранить его мужское достоинство. Схватив Яночку за руку, он немного придержал ее и, когда родители прошли вперед, прошептал:

– А теперь кончай представление! Все понимаю, у меня у самого сердце разрывается, но неужели не понимаешь – завтра начинается переезд, светопреставление, до нас предкам не будет дела? И мы придем сюда к нему на свидание. Ведь досюда доходит автобус от нашего дома, я специально смотрел!

Слова брата бальзамом легли на изболевшееся сердце Яночки. Девочка усилием воли прогнала грустную картину одинокой собачки в камере и, сразу успокоившись, настроилась на решение организационных вопросов. Ведь для решения таких вопросов необходимы спокойствие и сосредоточенность.

– А ну‑ка быстренько сбегай к автобусной остановке и еще раз проверь, какой автобус и как ходит. А я тут еще немного пореву, а то они сразу почуют неладное...

Дом был большой, красивый и очень старый. Ранняя осень разукрасила окружающие его высокие деревья багрянцем и золотом, и теперь залитая нежарким осенним солнцем картина представляла собой воплощение тишины и спокойствия. Если бы не люди.

Люди начисто нарушили безмятежность. В доме, во дворе, на улице перед домом клубились толпы людей. Они вносили и выносили мебель и вещи, сталкиваясь друг с другом, роняя на землю узлы, свертки, отдельные предметы меблировки. Возникшее с самого утра светопреставление во второй половине дня постепенно выдыхалось, люди, растеряв энергию, уже не бегали, а двигались с трудом, как осовелые осенние мухи.

Из экономии Хабровичи наняли на целый день одну машину для перевозки мебели, и она неустанно кружила между этим домом и квартирами переезжающих в него жильцов, привозя одни вещи и вывозя другие. Запланировано и продумано было, казалось, все, но в результате такой упрощенной и, вроде бы, рациональной транспортировки буфет тети Моники и бабушкин диван совершили по два рейса, ибо по ошибке их загрузили на машину сразу после того, как только что разгрузили, а письменный стол Рафала, заброшенный первым рейсом жильцам с первого этажа, ухитрился совершить аж три поездки. Тем не менее, вопреки наихудшим опасениям пана Хабровича, каким‑то образом удалось перевезти куда надо все крупные грузы, и теперь оставалось разместить оставшуюся мелочь.

За работой носильщиков внимательно наблюдали три человека: снаружи – Яночка и Павлик, которые недавно вернулись из школы, а изнутри, из дома, проживающая в нем престарелая особа. За суетой новых жильцов и носильщиков она наблюдала из окна первого этажа, прочно обосновавшись и удобно опираясь локтями о подоконник, наблюдала весь день, с самого утра, не оставляя ни на минуту свой наблюдательный пост, и на ее изрезанном морщинами лице застыло выражение злобного упорства.

Дети во двор не заходили, за происходящим они наблюдали с улицы, сквозь красивую решетку, окружающую весь участок их нового жилья – дом и сад. Ограждение сделано было солидно – декоративная чугунная решетка на прочном каменном фундаменте. Поставив на это удобное каменное основание школьный ранец, Яночка наконец выразила свое мнение:

– Мне страшно все тут нравится. А тебе?

Поставив свой ранец рядом и придерживая оба, чтобы не свалились, брат снисходительно поддержал мнение сестры:

– Ничего, годится. Места много, будет где пожить. И ему тут тоже понравится, ты как думаешь?

Хоть садик и небольшой, но побегать есть где. Что скажешь?

– Заберем его, как только закончится вся эта петрушка с переездом, ему тут тоже понравится. Только вот не нравится мне эта старая колдунья. И Яночка подбородком мотнула в сторону упомянутой колдуньи в окне. Павлик проследил за ее жестом и тоже увидел старуху.

– Ну и что? – удивился он. – Какое нам дело до этой... кикиморы?

– Еще какое! – возразила Яночка. – Она отсюда ни за что не уедет, попомни мое слово. Кретина с женой мы бы еще уговорили, а ее ни за что!

– Какого кретина?

– Ее сыночка. Заметил, голова у него, как большущая тыква, наверняка кретин.

– И вовсе не как тыква, а как большая груша... Ты и в самом деле думаешь, что она не захочет выехать из нашего дома? В их распоряжении половина чердака. Лучшая половина!

– Вот именно. И сдается мне, они там чем‑то подозрительным занимаются.

Последнее замечание сестры так заинтересовало Павлика, что он, позабыв о ранцах, стремительно повернулся к ней.

– Чем занимаются?

Ранцы шлепнулись на землю. Подобрав их и поставив на место, Яночка задумчиво ответила, не отрывая глаз от старой колдуньи:

– Если бы знать! Вчера вечером я забралась незаметно в дом и слышала, как они там возились у себя на чердаке. Знаешь, мне показалось, что они пытались пробиться сквозь стену на нашу половину. Ту самую, которая заперта и куда никак нельзя проникнуть. Можно было бы забраться на их чердак и посмотреть, не пробили ли они дыру на другую половину чердака, но теперь туда не попадешь. Чердачную дверь они заперли на огромный висячий замок, знаешь, такой амбарный, и все время стерегут. Эта колдунья и стережет, из дому никогда не выходит. А замок, говорю тебе...

– Подумаешь, висячий замок! – презрительно фыркнул Павлик. – Большое дело!

– Думаешь? – оживилась Яночка.

– Тут и думать нечего! Гарантирую – когда захотим, в любой момент отопрем – у одного моего кореша миллион ключей. У него отец слесарь, так и он научился с любыми замками справляться. А уж с висячими тем более, в случае чего скобу снимем, винтики вывинтим, плевое дело. И отмычки у него есть.

Яночка одобрительно кивнула головой. Теперь оба с интересом наблюдали за переноской двух огромных ящиков с фарфоровой и стеклянной посудой, которые, вопреки ожиданиям, носильщикам удалось донести не уронив. Слышалось сопенье носильщиков и шелест золотых листьев под их ногами. Вот оба ящика осторожно поставили у двери дома. Носильщики передохнули, отерли пот с лица и снова взялись за ремни. Один за другим оба ящика исчезли в раскрытых дверях дома.

– Вчера я еще знала, где живу, – сказала Яночка, – а сегодня не знаю. Где наш дом? Там или уже тут? Куда возвращаться из школы?

– Сюда, наверное, – рассеянно отозвался Павлик, о чем‑то с напряжением думая. – И не все ли тебе равно? Тоже мне проблема!

– А у тебя проблемы?

– Еще какие! Все время думаю – а вдруг не разрешат его взять! Ведь нам же не отдадут из приюта, туда за ним должен приехать обязательно отец. Что будет, если родители не согласятся?

– А вот это уж моя забота, – презрительно пожала плечами Яночка. – Если что – у меня сразу приступ случится. И будет тянуться до тех пор, пока они не согласятся.

– Какой приступ?

– Все равно какой. Самый настоящий! Даром, что ли, я учусь на круглые пятерки? Из‑за этого пса стала отличницей, а ты – «не согласятся»! Круглые пятерки и приступ – такого им не выдержать. И тебе советую.

– Спятила? Учиться «на отлично» и еще приступ устраивать?

– Ты можешь и без приступа, хотя бы поучись на пятерки.

Павлик скривился и тяжело вздохнул.

– Ну ладно, на что не пойдешь ради собаки. Еще целую неделю ждать! Слушай, а что если нам поехать проведать его? Сейчас тут никому до нас и дела нет, не заметят, что мы из школы не вернулись.

– Это мысль! Только вот что делать с ранцами? Не тащить же с собой такую тяжесть.

– Забросим в гараж, там никто не заметит.

– И по дороге купим ему кусок колбасы, без гостинца нельзя никак.

Схватив оба ранца, Павлик постарался незаметно пробраться к полуразрушенному гаражу, стоящему в углу двора. Какое‑то время Яночка наблюдала за братом, потом ее внимание привлек отец.

Страшно взволнованный, он бросился к человеку, вошедшему во двор с большой тяжелой сумкой в руках, и они вместе поспешили в дом. С удивлением отметила Яночка, как оживилась дотоле безучастно наблюдавшая за происходящим старая грымза. Поначалу Яночка приписала это появлению человека с тяжелой сумкой, но потом поняла, что ошиблась. Покинув пост в окне, старуха вышла из дверей своей квартиры, с трудом избежав столкновения с грузчиками, которые как раз в этот момент вносили диван, и, с неожиданной прытью сбежав по ступенькам крыльца, выскочила через калитку на улицу навстречу почтальону. Тот собирался войти во двор их дома, но в нерешительности остановился, увидев царящую во дворе суматоху. Почтальон вручил старухе какую‑то бандероль или посылочку, и она столь же было вернулась к себе. Тут во двор спустилась Яночкина бабушка, громким голосом требуя от грузчиков немедленно отыскать и внести в ее комнату недостающий сегмент библиотечного шкафа. Грузчики упирались, настаивая на том, что сначала разгрузят вот эти связки книг, под которыми погребен сегмент, но бабушка настояла на своем. Сегмент был извлечен из‑под связок книг, и предводительствуемые бабушкой грузчики потащили его в их с дедушкой квартиру.

Все это Яночка успела заметить, пока не вернулся Павлик. Дети проверили имеющуюся у них наличность – хватит ли на угощение для собаки, убедились, что хватит, и без сожаления покинули представление перед их домом.

Уже в четвертый раз приходили они с визитом к своей собаке, сразу после школы отправляясь за пределы города, на Окенче, Занятые переездом родители и дедушка с бабушкой не замечали их отсутствия.

Собака за эти дни успела привыкнуть к своим новым друзьям и, по всей вероятности, предвидела их приход, потому что терпеливо ждала у сетки своего бокса, явно оживляясь при виде их. Теперь она уже знала детей и помнила, не так, как было первый раз, в первое их посещение.

Первый раз Павлик с Яночкой отправились к своей собаке на третий день после того, как нашли ее в подъезде и отвезли в приют. Узнав в канцелярии, как найти собаку, с бьющимся сердцем и куском жареной колбасы они разыскали нужный бокс. Их собака лежала там на подстилке в обществе еще двух других, спокойных и милых собачек. Их собака выглядела совсем здоровой, но какая она была грустная!

Яночка присела у сетки на корточки и вполголоса позвала:

– Хабр, иди сюда! Хабр!

– Почему вдруг Хабр? – удивился Павлик, присаживаясь на корточки рядом с сестрой.

– Собака Хабровичей должна называться Хабром, разве не так? Это ведь мальчик, значит Хабр. Хабр, иди же сюда, смотри, что мы тебе принесли!

В глазах собаки блеснула искорка надежды. Вскочив с подстилки, она подбежала к сетке, охотно съела угощение, а затем, подняв голову, вопросительно поглядела на Яночку.

– Нет, – со вздохом ответила Яночка на немой вопрос, – пока мы тебя еще не можем отсюда забрать. Тебе придется побыть здесь целых две недели. Ты ведь выдержишь эти две недели, правда, Хабр?

– Ты умный песик, – вторил сестре Павлик, – хороший песик, ты ведь подождешь? Мы обязательно придем за тобой. Всего две недели – и ты будешь с нами.

Собака поняла, что пока она с детьми не идет. Потянувшись и зевнув, она села на пол, глядя на мальчика и девочку с грустной покорностью судьбе.

– Понял! – обрадовалась Яночка. – Видишь – недоволен, но согласен ждать. Тебе не кажется, что он уже не выглядит таким несчастным, как тогда?

– Очень неплохо выглядит! – подтвердил Павлик. – Надо же, какой умный и понимающий песик! Ну и собака нам досталась!

На следующий раз Хабр уже узнал их, а в третий раз стал реагировать на свое имя. Надо сказать, радовался пес при виде своих новых хозяев весьма сдержанно, как будто откладывал настоящее проявление радости на тот день, когда его заберут из приюта. Теперь, придя к своему Хабру в четвертый раз, Яночка с братом сообща убедили собаку отправиться вместе с ними на небольшую прогулку, предусмотренную правилами приюта. Рядом с боксами находилась маленькая площадка, где собаки могли размять ноги после постоянного пребывания в тесных боксах. И хотя площадка была очень небольшой, все равно приятнее было пообщаться со своим новым другом на свежем воздухе, под нежаркими лучами осеннего солнца, чем в полутемном помещении приюта.

С каждым приходом своих новых друзей Хабр все больше оживлялся, но его не покидала грусть, которую Яночка и Павлик приписывали необходимости все еще оставаться в собачьем приюте.

– Уже осталось совсем немного! – убеждала Яночка Хабра. – Перевезли уже почти все шкафы и кровати, теперь расставляют их по местам. Недолго осталось, скоро кончат. Неделька, осталась всего неделька...

– Надоела ему эта наша болтовня! – сказал Павлик. – Ты же видишь, как он тебя слушает. И не верит нам, все обещаем и обещаем, а сами каждый раз уходим без него.

– Вот и не правда! – возразила Яночка. – Он все понимает, ведь сам видишь, как смотрит! Песик прекрасно понимает, что еще надо подождать, а потом он пойдет с нами. А что глазки грустные, так это потому, что ему грустно тут оставаться без нас. Павлик недоверчиво качал головой и, протянув руку сквозь сетку, поглаживал пса.

– А что будет, если отец не согласится? Сама знаешь, он сейчас стал такой нервный. Давай‑ка поторопимся, надо вернуться домой пораньше, сейчас опасно его еще больше раздражать.

Яночка успокоила брата:

– Отец сейчас занят с каким‑то важным типом из конторы по ремонту квартир, я сама видела, как тот пришел, отцу сейчас не до нас. Но отправляться пора, здесь уже закрывают.

– Прощай, Хабр, – со вздохом произнес Павлик, вставая. – Потерпи еще немного, ничего не поделаешь. Знал бы ты, на какие муки идем из‑за тебя! Яночка тоже со вздохом поднялась с корточек, но не уходила. Всем троим было тяжело расстаться.

– Хватит, пошли уж! – угрюмо проворчал Павлик, и они с Яночкой неохотно двинулись к выходу. Хабр смотрел им вслед.

Дома и в самом деле никто не заметил отсутствия детей. Пришел наконец долгожданный сантехник, чтобы заменить тот кусок поврежденной водопроводной трубы, из‑за которого образовался упомянутый выше бассейн в саду. Замена трубы была произведена незамедлительно и заняла немного времени, после чего специалиста пригласили ознакомиться с состоянием водопроводного оборудования ванной и кухни на втором этаже, в квартире, доставшейся тете Монике. Их состояние вызывало тревогу. Еще до замены трубы в саду сантехник отключил в подвале воду, поэтому без промедления занялся заменой устаревшего оборудования в ванной тети Моники. Пан Хабрович с беспокойством наблюдал за его работой, время от времени оказывая посильную помощь. Прошел час. Демонтаж сантехнического оборудования ванной все еще находился в начальной стадии. Ругаясь сквозь зубы и вытирая пот со лба, сантехник мрачно ворчал:

– Попробуй тут открутить что‑нибудь! Довоенная работа, холера!

– Ну и что же такого, что довоенная? – встревожился пан Хабрович. – Это плохо? Не отвечая, сантехник лишь как‑то зловеще покачал головой, опять берясь за упрямую трубу.

Работа предстояла солидная. Теперешние ванная и кухня некогда были одной лишь ванной, из помещения которой выделили половину для кухни, не меняя при этом оборудования. Тетя Моника решила восстановить облик первоначальной ванной, сделав ее опять просторной и удобной, а кухню оборудовать в комнате рядом. Сделать это было очень трудно, ибо трубы и краны порядком поизносились.

С большим напряжением часа через два сантехнику удалось открутить два рассыпающихся в руках крана, которые он с торжеством продемонстрировал хозяину дома.

– Вот, смотрите, все насквозь проржавело. Этот вот еще ничего, одинарный, а вот этот, двойной, совсем развалился. И третий тоже такой же. Уж и не знаю, где вы сейчас найдете новые с такими параметрами, нестандартное тут у вас все, вряд ли я с помощью современных футорок да муфточек подгоню к трубам. Ну да ладно, пока забьем тут пробками, а уж вы поищите подходящую по диаметру арматуру, тогда и будем ломать головы. Сантехник забил пробки в отверстия труб, с которых открутил краны. Оба они с паном Романом уныло рассматривали довоенную инсталяцию, и их все больше охватывали самые мрачные предчувствия.

– Ничего тут трогать нельзя! – зловеще предрекал сантехник. – Только тронь – и все рассыпется. Сам удивляюсь, как еще держится. Потому только, что сделано было в свое время на совесть, а теперь этим никто давно не пользовался. Трубы тоже придется менять, а у вас они вмонтированы в стены, придется и стены ломать. Уж и не знаю... А трубы нестандартного сечения, уж и не знаю, футорки надо подобрать, одними муфточками не обойдешься. Уж и не знаю...

Хозяин в отчаянии смотрел на нестандартное довоенное оборудование, с ужасом представляя, сколько хлопот его ждет. Сантехник тоже смотрел, пытаясь по памяти представить диаметр сечения современных кранов и труб, сравнивая их вот с этими, и с сомнением качал головой.

Снизу донесся громкий голос Рафала. Парень интересовался, что там с трубой в саду, установили ли ее и можно ли уже пустить воду. Бабушка больше не может ждать, ей давно пора готовить обед или ужин, сегодня все перемешалось, во всяком случае, бабушке категорически требовалась вода. Пан Хабрович зычным голосом прокричал, что труба отремонтирована и воду можно пустить. Рафал спустился в подвал, нашел перекрытый вентиль и с маху открутил его.

То, что последовало за этим, с полным правом можно сравнить с внезапным извержением мощного гейзера или даже со всемирным потопом. В нижней кухне струя воды выстрелила с такой силой, что выбила у бабушки из рук тарелку, которая упала и разбилась на мелкие кусочки. В верхней же кухне, на глазах потрясенных хозяина и водопроводчика, вылетела из стены и грохнулась в ванну арматура, которую упомянутый водопроводчик тщетно пытался целых два часа вытащить и никак не мог открутить. Под носом пана Хабровича и сантехника выскочила только что забитая пробка, и их обоих сбила с ног мощная струя воды. Вслед за водой на них обрушился большой пласт штукатурки со стены, обнажив скрывающиеся за ней трубы. Затем выскочила и вторая пробка. Теперь в кухне били два фонтана. Сантехник потерял голову и суматошно метался между ними, пытаясь опять забить пробки, а пан Роман, разбрызгивая с себя грязную воду, кинулся в подвал, чтобы опять перекрыть проклятый вентиль. И вот в этот момент вернулись домой Яночка с Павликом. Войдя в прихожую, они остановились при виде паники, царящей в доме. Все семейство бестолково металось с ведрами и тряпками, а сантехник крутил вентиль, который регулировал поступление воды на второй этаж.

– Надо же, совсем не держит! – рассуждал он. – Ведь его я отключил, а тут резьба совсем стерлась и не держит! Первым делом надо его менять, иначе весь дом зальем. А пока опять забьем пробочки.

– Нельзя ли забить их посильнее, а то опять выскочат! – простонала тетя Моника, с отчаянием обозревая свою разоренную ванную. Пробочки забили, пан Хабрович осторожненько, постепенно открутил проклятый вентиль в подвале. Никаких катаклизмов больше не произошло, семейство вздохнуло с облегчением. Мокрый пан Роман с хмурым выражением лица о чем‑то в сторонке совещался тоже с мокрым и грязным сантехником.

– Да, ты прав, – задумчиво сказала Яночка брату. – Теперь нам придется как следует постараться, чтобы наши заслуги были замечены. Кажется, папочка в плохом настроении.

Павлик легкомысленно радовался:

– Хорошо, что тот вентиль открутил Рафал, а не мы! Для старания у нас еще целая неделя, заслужим! За неделю настроение у папы улучшится.

– Давай сразу и начнем. Видишь, сколько тут дела! Знаешь, у меня идея...

Собравшемуся на поздний ужин семейству суждено было в этот день пережить еще одно потрясение. Как только все кончили есть, Яночка поднялась со своего места и, придав своим большим голубым глазам еще большее, чем обычно, ангельское выражение, произнесла сладким голосом:

– А теперь вы все идите отдыхайте, мы сами здесь наведем порядок. И ничего не разобьем! Вы устали за день, а мы не устали.

И не дожидаясь, пока ошарашенное семейство придет в себя, схватила поднос и принялась собирать на него грязную посуду со стола. Никто из родных и слова не сказал, настолько все были потрясены. «Полный отпад!» – удовлетворенно прокомментировал про себя Павлик. У пани Кристины мелькнула мысль – что‑то тут не в порядке, уж очень ее дети стали послушными да работящими. Она вспомнила, что за все время переезда ей ни разу не пришлось делать им замечание. Да что там замечание! Они сами проявляли невиданную дотоле инициативу. – сами ходили за покупками, сами вовремя отправлялись спать, а теперь вот сами предложили вымыть посуду после ужина. Нет, что‑то тут не в порядке...

Павлик отодвинул стул и поддержал сестру:

– Ну, чего сидите? Марш отдыхать! Мы сами тут все сделаем!

Первой пришла в себя бабушка.

– Рафал мог бы вам помочь, – неуверенно высказала она предложение.

– Езус‑Мария! – ужаснулся Рафал. – Это обязательно?

– Вовсе не обязательно! – великодушно возразила Яночка. – Он тоже устал. И книги перетаскивал, и вентили откручивал. Мы и без него справимся. И с помощью Павлика она поволокла в кухню полный поднос. Тетя Моника шепотом поинтересовалась у пани Кристины:

– Как тебе удалось воспитать таких идеальных детей? Поделись опытом!

Мать идеальных детей задумчиво произнесла:

– Я как раз ломаю голову над тем, чего это они так стараются. Что на сей раз им надо заслужить? Это должно быть нечто грандиозное. Возможно, кое о чем я и догадываюсь, но не уверена. А идеальные дети принялись в кухне за мытье посуды. Яночка мыла, Павлик разыскал подходящий кусок чистой тряпки, который мог служить посудным полотенцем, и принялся вытирать вымытую посуду, складывая ее на полку.

– Знаешь что? – таинственно начал он, не прерывая процесса. – Странный этот наш новый дом. В старом гараже кто‑то шуровал.

– Как это шуровал? – не поняла сестра. – Как этот кто‑то мог туда проникнуть?

– Через крышу. Забрался на верх и оттуда внутрь.

– Почему ты так думаешь?

– Когда я прятал в гараж наши ранцы, я видел там такие... странные следы. Забыл тебе тогда сказать. Мох, которым поросла крыша у стены, был стерт. Когда я сам с ранцами полез в гараж через крышу, точно так же содрал мох, когда сорвался.

– Значит, тот тоже сорвался. Может, кто из наших? Может, отцу или Рафалу потребовалось зачем‑то войти в гараж?

– Они не лезли бы через стену и крышу, могли войти и через дверь. Нет, это был кто‑то чужой. Я тебе уже сколько раз говорил – что‑то тут у нас на чердаке делается, и кто‑то пытался забраться на него с крыши гаража, да сорвался. А может, потом встал и забрался на чердак.

Какое‑то время брат с сестрой молча работали и думали. Яночка мыла посуду в огромном тазу, насыпав туда порошок для мытья посуды. Немного перестаралась и насыпала больше, чем нужно. Мыльная пена поднялась огромной шапкой, руки девочки по локоть скрывались в ней. Яночка не видели ни пены, ни грязной посуды. Перед ее мысленным взором предстала фигура неизвестного злоумышленника, который с полуразвалившейся крыши гаража пытался взобраться на возвышающуюся над гаражом и примыкающую к нему террасу. Крыша террасы, в свою очередь, тоже поросла чудесным мягким мохом, а поскольку эта крыша сохранилась лишь над половиной террасы, покосившаяся уцелевшая часть крыши образовала наклонную плоскость. Скатиться в гараж по покрывавшему ее мягкому мху ничего не стоило.

Придвинув к себе очередную стопку грязных тарелок, Яночка проворчала:

– Не понимаю, зачем каждому есть из ста тарелок, будто одной не хватает! И смотри, какая куча вилок и ножей! Неужели нельзя все есть одной вилкой? Скорей бы уже взять Хабра, кажется, больше я не в силах быть такой хорошей!

А когда‑то люди и вовсе ели из одной миски и одной ложкой! – мечтательно вздохнул Павлик. – Каждый по очереди черпал и тащил в рот. Красота! И посуды мало...

Яночка наконец сформулировала свое мнение по главному вопросу.

– Думаю, ты прав, – сказала она. – Наверняка, там что‑то происходит. Подождем немного, начнут ремонт на чердаке, и мы все узнаем.

– Не смеши меня! На чердаке начнут ремонт! – возразил брат. – Сама ведь слышала, как за ужином говорили – столько проблем! Решили ничего не трогать до того, пока старая грымза с сыночком не выедут. Тогда предки приступят к ремонту. Из грымзиной кухни мама хочет сделать ванную, потому что теперешняя мала. А отец сказал – перестраивать, так уж все сразу, а не частями. Тогда и до чердака доберутся, не раньше. Яночка пожала плечами.

– А грымза с сыночком не двинутся с места, пока мы не доберемся до чердака, – уверенно заявила она. – Теперь еще какой‑то посторонний бандит появился... Он на чердак лез или с чердака спускался?

– Не знаю, – ответил Павлик. – Я там все окна осмотрел. Если лез на чердак с крыши гаража, тогда мог добраться только до окна, на котором решетка. Зачем ему это окно? Оно ведь от закрытой части чердака. Нет, сквозь окно не пролезешь. Прекратив процесс мытья посуды, брат с сестрой принялись обсуждать животрепещущую проблему.

– Никого из наших это не волнует, – сказала она. – Какими‑то глупостями занимаются, а такая важная проблема их не тревожит!

– Какая? – не понял Павлик. – Что мы должны сделать?

– Выкурить грымзу. Неужели будем ждать, пока она сама не созреет? Надо узнать, чего она не любит, и действовать.

Павлику очень понравился такой проект,