Глава 10. – У мамы было что‑то такое, что защищало ее от Блейдсдейла, – сказала Констанс, принимая чашку чая из рук тетки и ставя ее на низенький столик перед

– У мамы было что‑то такое, что защищало ее от Блейдсдейла, – сказала Констанс, принимая чашку чая из рук тетки и ставя ее на низенький столик перед собой. – Более того, я совершенно уверена, что она вручила это что‑то на хранение мистеру Малкому Эндерхарту, стряпчему. Почему бы еще она стала настаивать в своем предсмертном письме, чтобы я обязательно связалась с ним, если окажусь в трудном положении?

Софи, которая сама не раз поражалась тому, с какой совершенно ему не свойственной кротостью Блейдсдейл перенес уход своей первой жены и последующее раздельное проживание, все же с сомнением покачала головой:

– Может, она просто имела в виду, что в трудной ситуации необходим хороший стряпчий? Думаю, мистер Эндерхарт стряпчий неплохой.

–Думаю, мистер Эндерхарт стряпчий отличный, – ответила Констанс несколько сухо. – В конце концов, он был много лет личным поверенным Уэстлейка, до самой смерти герцога, после чего титул перешел к кузену Хорасу.

– Да, отец не стал бы держать при себе человека, который выполняет свои обязанности небезупречно, – согласилась Софи. – Но если этого самого стряпчего невозможно даже найти, то какой нам в нём прок?

– Ты права, разумеется, – улыбнулась Констанс, ценившая в своей тетке привычку сразу смотреть в корень. – Мне от него действительно не будет никакой пользы в случае, если мы его не найдем. Вот почему я так рассчитываю на объявление, которое полковник поместил в «Газетт».

– Ну, будь уверена, если с ним вообще можно связаться, то на объявление он обязательно откликнется, – подал голос полковник, наклоняясь, чтобы вытряхнуть пепел из трубки в камин. Затем, выпрямившись во весь свой немалый рост, он потянулся к коробке для сигар на каминной полке. – Ведь ваш стряпчий – человек образованный. Значит, он читает «Газетт». Если он сейчас в Лондоне, то полагаю, мы получим от него известие не позже завтрашнего дня.

– А пока мы можем только надеяться, что Вир скоро вернется с новостями о том, как продвигаются розыски мистера Финеаса Амброуза, – заметила Софи, деликатно откусывая кусочек шафранного бисквита. – Кстати, куда, ты сказала, он отправился?

– Я не говорила, – заметила Констанс, которая без удовольствия вспоминала о том, как два дня назад ей пришлось распрощаться с Виром на рассвете, пришедшем на смену той самой ночи, когда состоялось их грандиозное воссоединение. Право, думала она, какое свинство вот так оставить ее, и как раз тогда, когда они пришли к соглашению. Отныне они с Виром должны были составить команду заговорщиков, дабы совместными усилиями добиться справедливого возмездия для Блейдсдейла и его брата. Только, похоже, ее участие в заговорщической деятельности ограничится пребыванием в полной безопасности в гостиной тетки, черт возьми! – Да и не могла сказать, так как Вир категорически отказался поделиться со мной этой информацией. Само собой, он объяснил это тем, что и сам пока не знает, куда заведут его поиски.

– Так, наверное, он и в самом деле не знал, – возразила Софи, которая была весьма обрадована тем, что у Вира хватило здравого смысла не брать Констанс с собой. – Ты не должна винить Вира за то, что он хочет, чтобы ты была в безопасности, пока сам он занят розысками человека, который, по всей видимости, предал смерти своих хозяев.

– Софи права, – сказал полковник, взмахнув трубкой. – Я знаю, Констанс, как это неприятно, когда приходится оставаться дома и только изнывать от волнения. Конечно, всякому человеку приятнее быть на передовой. Но ты тоже выполняешь немаловажное дело, так сказать, удерживаешь тылы.

– Мне так не кажется, – кисло заметила Констанс. – И все же, думаю, мне следует быть благодарной хоть за то, что Вир не стал настаивать на моем возвращении в Албемарл‑Хаус. Все‑таки лучше быть здесь, с вами, чем там сидеть в четырех стенах одной.

– А я так безумно счастлива, что ты наконец снова дома, – заметила Софи, которая очень хорошо поняла, что Констанс, несмотря на свое внешнее спокойствие, уже грызет удила и готова взвиться на дыбы. Она даже подумала, а не зря ли они с Региной так поощряли в девочке это ее упрямое стремление к независимости. Идеи Мэри Уолстонкрафт о равенстве женщин очень хороши, пока не столкнешься в реальности с молодой женщиной, которая так и рвется навстречу опасности. Право, порой Софи даже радовалась, что сама она уже вышла из того возраста, когда могла бы родить детей.

Но едва эта мысль мелькнула в ее голове, она поняла, что лжет самой себе. Годы, которые она провела, помогая сестре воспитывать ее дочку, она бы не променяла ни на что. И ей было жаль, что у них с Джеком не будет своих детей. Все же она могла утешаться мыслью, что Констанс не повторит ее судьбы. Несмотря на отвратительную репутацию Вира, Софи почему‑то казалось, что маркиз будет подходящим мужем ее племяннице.

По крайней мере он доказал, что вполне способен справиться с внезапными метаниями своей юной супруги и знает, как обуздать ее бесстрашие, которое рано или поздно заставит ее пренебречь собственной безопасностью. Более того, он сумел завоевать ее своенравное сердце, которое за те семь лет, что Констанс выезжала в свет, не смог тронуть ни один из множества увивавшихся за ней поклонников.

Да, в те времена у Софи была одна печаль – что ее драгоценная Констанс решила, видимо, остаться в старых девах. Но вот теперь она замужем, и, если все сложится удачно, очень скоро материнство отрезвит ее, заставит смирить свой порывы. А пока можно только надеяться, что Вир сумеет закончить это неприятное дело с Блейдсдейлом прежде, чем Констанс взбрыкнет и сама ввяжется в столь опасную авантюру.

От этой малоутешительной мысли Софи отвлек громкий стук дверного молотка.

– Кто бы это мог быть? – заворчал полковник, который занят был тем, что развлекал Констанс рассказом о сражении при Серингапатуме, том самом, в котором султан Майсурский потерпел сокрушительное поражение. – Надеюсь, ты предупредила миссис Гейл, что для посетителей нас нет дома?

– Ах нет, нет! – воскликнула Констанс, вскакивая на; ноги и прислушиваясь к звукам из прихожей, где экономка разговаривала с неизвестным посетителем. – А вдруг это пришел мистер Эндерхарт, прочитавший наше объявление? Или это кто‑нибудь с весточкой от Вира?

– Если так, то мы очень скоро об этом узнаем, – сказала Софи, которую вдруг охватило какое‑то неприятное предчувствие. – Прошу тебя, дорогая, сядь и допивай свой чай, а то он совсем остынет.

– Ах нет, какой уж чай! – отозвалась Констанс, устремляясь к дверям. – Пока я не узнаю, кто это, я и глотка не смогу выпить. Я вернусь через секунду.

И прежде чем Софи успела что‑нибудь на это возразить, Констанс уже выскочила в коридор. Торопливо выбежав на лестничную площадку, она перегнулась через перила, увидела паркетный пол прихожей и услышала голос миссис Гейл, которая говорила неизвестному джентльмену, что господа не принимают, но он может оставить свою визитную карточку.

– Нет, нет, Глэдис, подожди! – крикнула Констанс, торопливо сбегая по ступеням. – Кто это?

– Какой‑то джентльмен, миледи, которому нужно встретиться с полковником по поводу объявления.

– Можешь впустить этого джентльмена, Глэдис, – сказала Констанс, останавливаясь на последней ступеньке. – Поверь мне, полковник просто жаждет его увидеть.

– Как прикажете, миледи, – ответила экономка, хотя вид у нее был настороженный. – Входите, сэр. Полковник все‑таки примет вас.

Человек, который шагнул через порог, совсем не походил на ту фигуру, которая рисовалась в воображении Констанс, когда она представляла себе поверенного, много лет служившего герцогу Уэстлейку. И дело было не в одежде незнакомца, которая была отлично пошита, хотя и отличалась чрезмерной строгостью покроя и вся была выдержана в черных тонах. И не в волосах его, каштановых, напомаженных и с аккуратным пробором посередине. Незнакомец определенно выглядел как самый настоящий стряпчий – но как стряпчий, которому едва минуло тридцать лет!

– Мистер... э‑э... Эндерхарт? – начала разговор Констанс, разглядывая карточку, которую миссис Гейл подала ей на серебряном подносе.

– Мистер Джосая Эндерхарт, миледи, – пояснил джентльмен, снимая перчатки, шляпу и плащ с помощью миссис Гейл. – К вашим услугам, мадам.

– Боюсь, здесь какая‑то ошибка, мистер Эндерхарт, – сказала Констанс, чувствуя, что ее воспарившие было надежды падают в пропасть. – Объявление было для мистера Малкома Эндерхарта.

– Малком Эндерхарт – мой отец, мадам, – пояснил джентльмен. – Увы, в данный момент он находится на пути домой в Уэлс и, следовательно, никак не мог видеть объявление полковника. Я подумал, что, может быть, я могу оказаться полезным. С тех пор как мой отец отошел отдел, я занимаюсь делами очень многих его бывших клиентов.

– Да, разумеется, беседа с вами никак не помешает, – промямлила Констанс, которая, сама пригласив джентльмена войти, теперь не могла выставить его за дверь. – Полковник наверху, в гостиной. Прошу вас, следуйте за мной, – добавила она и, подобрав юбку, стала подниматься по лестнице.

Господин Джосая Эндерхарт, сунув коричневый кожаный портфель под мышку, послушно последовал за ней.

Софи и полковник, которые, точно как и Констанс, ожидали увидеть джентльмена значительно более преклонных лет, внимательно выслушали объяснения Констанс.

– Что ж, мистер Эндерхарт, очень приятно познакомиться с вами, хотя вы и не совсем то лицо, с которым мы рассчитывали связаться, – сказала Софи, жестом приглашая гостя сесть в вольтеровское кресло, стоявшее возле камина. – Мы как раз пьем чай. Не желаете ли чашечку?

– С удовольствием. Благодарю вас, миссис Ингрэм, – ответил стряпчий, пристраиваясь на краешек сиденья и держа свой портфель на коленях, Затем он сообщил в ответ на вежливые расспросы Софи, что чай он пьет со сливками и кладет два кусочка сахара и да, спасибо, он с удовольствием отведает шафранного бисквита.

И тут, ввиду того что светские темы для разговора были исчерпаны, воцарилось молчание, а мистер Эндерхарт между тем отхлебнул чаю, откусил кусочек шафранного бисквита, затем с изумительной аккуратностью поставил чашку с блюдцем на столик.

– А теперь, – сказал он, окидывая взглядом хозяев, – я позволю себе высказать предположение, что вы желали видеть моего отца отнюдь не без причины. И хотя мое появление здесь вместо него, несомненно, разочаровало вас, я попробую в известной мере компенсировать вам это огорчение. В вашем объявлении, полковник Ингрэм, упоминалась некая фамильная драгоценность – брошь, если быть точным, – украшенная семью бриллиантами, перемежающимися таким же количеством жемчужин. Если мистер М. Эндерхарт заинтересован в приобретении этой вещи, ему следует связаться с полковником Дж. И., по адресу: дом 23, Саут‑Пловер‑стрит. Не позволите ли мне взглянуть на эту брошь, сэр?

– Но она... – начал полковник, переводя взгляд с жены на племянницу. – Она не то чтобы моя...

– Вот эта брошь, мистер Эндерхарт, – вмешалась Констанс. И принялась отстегивать брошь от корсажа своего платья. – Когда‑то она принадлежала моей матери, Регине, леди Блейдсдейл. Но это, полагаю, вам и так известно?

– Прошу прощения, миледи, но прежде чем я отвечу на ваш вопрос, я должен осмотреть эту фамильную драгоценность. – Эндерхарт протянул руку ладонью вверх. – Вы позволите?

Констанс положила свою реликвию ему на ладонь и с изумлением увидела, как этот господин достал из своего кожаного портфеля увеличительное стекло, какое используют ювелиры и часовщики, вставил его в глаз и принялся тщательнейшим образом изучать ее брошь, сначала лицевую сторону, а затем и обратную.

Наконец Эндерхарт, явно удовлетворенный осмотром, поднял голову и посмотрел прямо на Констанс.

– Брошь очевидно подлинная. Итак, я имею честь обращаться к леди Констанс Лэндфорд.

– Я предпочла бы обращение по девичьей фамилии моей матери, – безапелляционно заявила Констанс.

– Лоуэлл, если не ошибаюсь. Впрочем, если вам не нравится Лэндфорд, то вы имеете законное право носить фамилию своего отца, – заявил стряпчий. И, вытащив пачку документов, отложил портфель в сторону. – Здесь свидетельство о браке, датированное десятым мая 1778 года от Рождества Христова. Вы можете видеть, что этот документ подписан леди Региной Лоуэлл и Чарлзом Уильямом Ситоном. Засвидетельствован преподобным Лэнгтри, епископом Лондонским, его женой, миссис Элспет Лэнгтри, а также неким мистером Робертом Хаскинсом. К. этому свидетельству приложено письмо, в котором удостоверяется, что единственный отпрыск миссис Регины Сиг тон является дочерью Чарлза Ситона.

– Можно мне посмотреть эти документы? – спросила Констанс, которая постепенно начинала понимать, что стряпчий принес ей юридические доказательства того, о чем прежде она могла только догадываться.

– Не сомневаюсь, вы извините мое любопытство, сэр, – вмешался полковник, – но я не понимаю, отчего все эти годы племянницу моей жены держали в неведении относительно такого важного вопроса, как ее истинное происхождение? Полагаю, она имела право узнать, кто ее отец, по крайней мере по достижении совершеннолетия.

– Боюсь, полковник, я не вправе строить предположения о мотивах, которыми руководствуются мои клиенты или, как в данном случае, мой отец, – ответил Эндерхарт. – Мне известно только, что отец получил инструкции отдать эти документы, так же как и запечатанное письмо, по предъявлении ему броши, отвечающей определенному описанию. Он, в свою очередь, передоверил мне ведение этого дела, когда начал опасаться, что здоровье может подвести его. Если вы внимательнее посмотрите на эту брошь, то увидите буквы «Ч.У.С.», выгравированные на обратной стороне. Это и есть та примета, которую отец должен был искать.

– Так брошь была от него, – сказала Констанс, удивляясь, как это ей ни разу не пришло в голову как следует разглядеть украшение, тогда бы она сама увидела крошечные буквы на обратной стороне. А так она знала только, что ее мать очень любила эту брошь и всегда носила ее. – Это единственная вещь, которая осталась ей от него.

– Ты ошибаешься, моя дорогая, – заметила Софи; улыбаясь чуть печально. – Ведь еще у нее осталась ты.

– Да, верно, – согласилась Констанс, думая, что у нее‑то не останется даже ребенка, если что‑то сейчас случится с Виром. Неужели он допустит, чтобы какой‑то негодяй отправил его к праотцам, и как раз сейчас, когда она начала надеяться, что, может быть, он все‑таки полюбит ее, хотя бы чуть‑чуть.

– У меня есть еще кое‑что для вас, мисс Ситон, – сказал Эндерхарт, вынимая из портфеля довольно пухлый пакет. – Это запечатано и адресовано вам. – И он вручил пакет Констанс.

Та с первого взгляда узнала почерк матери и почувствовала, как ее словно кольнуло в сердце.

– Констанс, дорогая, – встревожилась Софи, – что с тобой? Ты вдруг так побледнела.

– Прошу прощения, но, боюсь, я вынуждена буду вас покинуть. Софи, не могли бы вы с полковником позаботиться о мистере Эндерхарте? – сказала Констанс, направляясь к двери. – Мне необходимо какое‑то время побыть одной. Вас не затруднит подождать, сэр? Я буду отсутствовать недолго, обещаю.

– Нисколько не затруднит, мисс Ситон, – ответил мистер Эндерхарт, поднявшийся, так же как и полковник, со своего кресла. – Пожалуйста, располагайте мною, как вам будет угодно.

Констанс удалилась в свою комнату. Она закрыла дверь и подошла к окну, в которое лилось послеполуденное солнце. Дрожащими пальцами она сломала печать на пакете.

Внутри она нашла письмо и еще один документ с печатью, которую она только недавно стала узнавать. Констанс вся дрожала от волнения. Отложив документ в сторону, открыла письмо. Медленно опустилась на подоконник и принялась читать.

Ей не сразу пришло в голову, как это странно – читать слова, которые ее мать написала десять лет назад, адресуя их своей взрослой дочери, зная, что никогда ее не увидит. Читая эти слова теперь, Констанс поняла, как мало она на самом деле знала свою мать. В сущности, ее воспоминания представляли собой перепутанные обрывки впечатлений. Иногда, если она сидела совсем неподвижно, ей удавалось вызвать в памяти голос матери, напевающей, как она имела обыкновение, за работой в своем обожаемом саду. Если Констанс закрывала глаза, она могла увидеть мать сидящей с рукоделием в любимом кресле. И всякий раз, когда она чувствовала смешанный запах лаванды и розовой воды, образ матери вставал перед ее мысленным взором. Иногда она почти чувствовала тепло материнской руки, обнимающей ее за плечи, как, бывало, эта рука обнимала ее, когда они с матерью бродили вдвоем по лесу. Мать была для нее неким спокойным, исполненным любви существом, которое всегда было рядом, и присутствие которого Констанс воспринимала как нечто само собой разумеющееся до тех самых пор, пока не лишилась его.

А теперь, читая историю юной Регины, которая переживала точно такую же бурную влюбленность, какую Констанс довелось испытать с Виром, она словно открывала для себя свою мать заново; вернее, она словно узнавала саму себя. Улыбаясь сквозь слезы, она думала, что ей, наверное, очень понравился бы лихой флотский лейтенант, который, будучи двадцати одного года от роду, посмел ухаживать за старшей дочерью герцога Уэстлейка против воли ее отца и, более того, зашел так далеко, что завоевал и руку ее, и сердце. Наверное, Чарлз Ситон был очень похож на Калеба Рота, подумала она. И неудивительно, что она, Констанс, так быстро привыкла к качке, как если б родилась на корабле. Море было у нее в крови. Впрочем, не меньше она походила и на свою мать, пришла отрезвляющая мысль.

Регина отдала свое сердце Чарлзу Ситону и, потеряв возлюбленного, никогда уже не полюбила снова. С болью в сердце Констанс поняла, что и она такая же, как мать. Она любила Вира всем сердцем, всем своим существом и не могла представить, как сможет быть с другим. Она вообще с трудом понимала, как ее мать смогла перенести это – смерть возлюбленного, да еще прежде, чем она успела вымолить у отца благословение, которое наверняка было бы дано своенравной дочери, стоило герцогу узнать, что он скоро, станет дедом. Тайный брак, несомненно, был бы признан и облечен в белые одежды светских приличий, если б только Ситон был жив. Но Ситон погиб, а Регина осталась одна и в интересном положении. Впереди ей виделись только сплетни, которые покроют позором и дом ее отца, и ее будущего ребенка, и ее саму. Блейдсдейл понял это тоже. Естественно, она была в состоянии шока, она скорбела о погибшем возлюбленном, когда Блейдсдейл так кстати предложил ей руку и сердце – во второй раз. И когда она стада его женой, он не постыдился пригрозить ей, что, если она вздумает вернуться в дом своего отца или выкинуть еще какую‑нибудь глупость в этом роде, она никогда не увидит Констанс снова, – ведь в глазах света Констанс была его родной дочерью. Что ж удивляться, что она так долго терпела этот брак, который оказался ужасной ошибкой.

А потом, прожив почти одиннадцать лет фактически невольницей своего мужа, она однажды поехала кататься верхом в Олений парк, как ездила каждый день, и там встретилась с Джеймсом Рошелем, маркизом де Виром. Разумеется, эта встреча была вовсе не случайной. Он поджидал ее там, желая поговорить, ибо в его распоряжении оказались подписанные признания двух головорезов, в которых говорилось, что Блейдсдейл нанял их, чтобы они подкараулили и убили Чарлза Ситона!

Боже, как же отвратителен стал ей граф, когда она узнала о его обмане! Она ушла от него, не колеблясь ни секунды. Но необходимо было защитить Констанс от скандала, и потому она вынуждена была утаить подписанные признания и использовать их как гарантию того, что Блейдсдейл никогда больше не побеспокоит ни ее, ни ее дочь. В противном случае она передала бы эти признания самому его величеству королю, и Блейдсдейл отправился бы к дьяволу. Блейдсдейл, должно быть, подумал, что признания потерялись, когда Регина так тяжело заболела, и решил, рискнув всем, проверить, так ли это. Как только Констанс приняла приглашение приехать погостить в Лэндфорд‑Парк, стало ясно, что она не подозревает о существовании этих документов. Тем не менее, Блейдсдейл выжидал некоторое время, пока не убедился в правильности своих предположений. Учитывая, что Синклер наседал на него, требуя денег, так как надо же было возместить потери из‑за неудачной операции с «контрабандой», а Лэндфорд был на грани банкротства из‑за своих карточных долгов, неудивительно, что Блейдсдейл стал видеть в Констанс просто средство избавиться хотя бы от одного попрошайки.

Но он не мог предвидеть, разумеется, что Констанс решится бежать. Не мог предположить и того, что она бросится в объятия человека, которого вряд ли могла расценивать как потенциального союзника. А теперь он, должно быть, терзается вопросом, где может быть Констанс и не нашла ли она признания, из‑за которых он может отправиться на виселицу.

Констанс взяла пакет и сломала печать. Внутри она обнаружила несколько листков исписанной бумаги. Да, похоже, этим головорезам было в чем признаваться! Но когда она начала читать, то скоро поняла, что листки содержали отнюдь не только признания двух наемных убийц.

Прошло несколько минут, и вот ее руки, все еще сжимающие исписанные листки, опустились на колени. Очень многое внезапно стало ей понятно. А как заинтересуется содержанием этого документа Вир! Ведь это его отец составил документ и передал на хранение матери Констанс. Это его печатью был запечатан пакет.

Но черт возьми, думала она, куда же запропастился этот Вир?

Кент‑стрит, в которую вливалась большая дорога, ведущая из юго‑восточной части страны, являла не слишком привлекательное зрелище глазам путников, прибывающих в столицу, которую расхваливали как величайший город цивилизованного мира. Длинная, закоптелая и узкая, Кент‑стрит могла похвастаться только темными, грязными домами, в которых ютились самые жалкие отбросы лондонского общества. Возле пересечения Кент‑стрит с Боро‑Хай‑стрит стоял особенно гнусный питейный дом, в верхних этажах которого проживал хозяин этого заведения, прославившийся тем, что один занимал целых две комнаты. Такая роскошь в районе, обитатели которого нередко теснились и по пятьдесят человек в комнате, создала ему репутацию человека с большими средствами.

Впрочем, в дополнение к доходам от питейного заведения хозяин его занимался еще одним прибыльным делом: давал деньги в рост под непомерные проценты.

Это его занятие объясняло, отчего по ночам по черной лестнице приходят и уходят люди, которые явно не имеют никакого отношения к обычным обитателям Кент‑стрит. Однако оставалось неясно, почему джентльмену не из бедных вздумалось поселиться в этом гнусном месте. У джентльмена явно имелись средства, чтобы нанять себе квартиру в районе поприличнее. Но он жил на Кент‑стрит, и тому имелась причина: джентльмен этот был подопечным тюрьмы Куинз‑Бенч, расположенной на Боро‑Хай‑стрит, в которой четыре года назад присужден был отбывать срок как должник.

Хотя он не мог расплатиться со своими кредиторами, все же у него нашлось довольно денег, чтобы купить для себя так называемые «правила», то есть соглашение, по которому он получал право жить на свободе в радиусе трех миль от тюрьмы. Вообще этому джентльмену повезло, что он попал не в тюрьму Маршалси, где таких вольностей в заводе не было, а кроме того, отсутствовали такие приятные удобства, как колодцы с ключевой водой, кофейня и разнообразные лавчонки, где можно было купить все необходимое. Кладбище тюрьмы Маршалси являло собой мрачное напоминание о множестве несчастных, которым повезло меньше, чем нашему джентльмену.

Однако наш джентльмен, пав так низко по сравнению с прежним своим статусом – статусом свободного человека, да еще в прошлом пользовавшегося доверием богатой и знатной семьи, – склонен был рассматривать нынешнее свое положение как жестокую шутку судьбы. Вир с первого взгляда на это согбенное и иссохшее существо, взбирающееся по внешней лестнице на задах дома, понял, что мистер Финеас Амброуз успел опуститься и физически, и морально до уровня своего окружения. Впрочем, что до моральной стороны, то Амброуз никогда не достигал в этом плане особых высот. Когда его поймали на том, что он злоупотребляет своим доверенным положением, он не колеблясь взял на себя роль Иуды.

Проследив за тем, как бывший управляющий имением его отца скрылся в крысиной норе, в которой он квартировал ныне, Вир снова отступил в тень и стал ждать дальнейшего развития событий. Ждать ему пришлось недолго. Не прошло и десяти минут, как некий джентльмен, укутанный в плащ по самые брови, в шляпе, нахлобученной на самый нос, появился в переулке. Он направился прямиком к задней лестнице, и вскоре его уже впускали в логово мистера Финеаса Амброуза.

Холодная улыбка скользнула по губам Вира. Похоже, Блейдсдейл окончательно отказал в деньгах своему расточительному младшему брату, точно как Вир и предполагал, В Индауре восстали холкары, и неблагоразумные спекуляции графа с опиумом встали ему в изрядную сумму. Вот вице‑адмирал сэр Оливер Лэндфорд и обратился к другому источнику финансирования. Наверняка он рассчитывает, что его бывший прихвостень, расчувствовавшись, запросит процент поменьше.

Только это не имело никакого значения, потому что Лэндфорд не заплатит этот долг в любом случае.

Размышления Вира были прерваны появлением самого Лэндфорда на верхней площадке лестницы. Вытащив пистолет из‑за пояса, Вир подождал, пока сэр Оливер спустится с лестницы, а затем выскользнул из тени и бесшумно последовал за ним по переулку.

Прибытие графа Блейдсдейла в его городской дом на Портленд‑сквер в самом начале марта – неслыханно рано! – для всех оказалось неожиданностью. Но то, что он приехал без супруги и маленького сына, показалось совсем уж странным прислуге, кинувшейся приводить дом в порядок. Его сиятельство явно был в дьявольски скверном расположении духа, и появление на сцене его брата и зятя еще прежде, чем граф успел умыться с дороги, настроения его отнюдь не улучшило.

– Ей‑богу, у вас у обоих вид, как у побитых псов, – заговорил он, едва войдя в кабинет, где брат с зятем ожидали его. – Ну что еще произошло?

– Ничего, если не считать того, что меня ограбил этот негодяй Черная Роза, – заявил Лэндфорд, утирая раскрасневшееся лицо полотняным носовым платком. – И теперь мне нечем заплатить карточные долги, не говоря уж о долге Амброузу, этому неблагодарному мерзавцу. Он дал мне денег под чудовищный процент, под сложный процент, который набегает ежедневно!

– Осмелюсь заметить, так тебе и надо: не следовало обращаться к ростовщику, – сказал Синклер, щедрой рукой наливая себе бренди. – Тем более к ростовщику, у которого зуб на тебя. Ведь он считает тебя виновным во всех нынешних своих несчастьях. И как не считать? Это из‑за твоего просчета нам не удалось поживиться золотом Виров. Не гулял бы у нас сейчас ветер в карманах, если бы ты тогда добыл верную информацию.

– Если б я добыл верную информацию? – Лэндфорд даже захрипел. – Да это же Амброуз мне сказал! Четырнадцатого апреля, из Олдерни, так и сказал. Откуда ж мне было знать, что проклятая яхта наткнется на эскадру Льюэлина, и укроется в проклятой бухте, и будет там пережидать, пока не минует опасность?

– Видимо, мне следует напомнить тебе, что это ты, старина, был в то время вице‑адмиралом? – сказал Синклер, принюхался к жидкости в своем стакане и только затем отхлебнул. – Это ты должен был знать о том, что эскадра Льюэлина получила приказ отправляться домой для производства ремонтных работ. В соответствии с планом именно это входило в твои обязанности, если ты запамятовал: своевременно извещать нас о перемещениях всех военных судов. Так что тебе тогда помешало? Слишком увлекся играми со своими крошками, чтобы обращать внимание на приказы?

– Ах ты, гнусный болтун! – выпалил Лэндфорд, багровея. – Я вырву тебе твой подлый язык и...

– Присядь, Оливер, – вмешался Блейдсдейл с леденящей душу решительностью. – Сию секунду сядь.

Лэндфорд, который стал белым так же быстро, как перед тем стал багровым, проглотил поднимавшуюся желчь.

– Ну хорошо, – фыркнул он. И, опустившись на диван, вновь промокнул платком лицо. – Только очень прошу тебя, сделай что‑нибудь хоть с этим Черной Розой. Ты не можешь не понимать, что я в отчаянном положении. Амброуз, конечно, жалкая личность, но у него имеются способы получать проценты с неисправных должников. Ты ведь сам знаешь.

– Пусть себе получает свои проценты, мне‑то что! – отозвался Блейдсдейл, явно не слишком обеспокоенный проблемами брата. – Последние тридцать пять лет моей жизни я только и делаю, что прибираю за тобой, Оливер. Я нянчусь с тобой еще с Итона, где ты имел глупость навязывать свое общество молодому Уитни. Дурак! Неужели ты и в самом деле думал, что Вир не узнает, что ты наделал? Или Ситон, кстати сказать? Если бы Вир не избил тебя до полусмерти тем летом в Уэймоте, я бы сам отделал тебя не хуже.

– Ну знаешь, ему от меня тогда тоже досталось! – вскипел Лэндфорд.

– Ты сломал ему мизинец, – заметил граф презрительно, – Надо же, броситься на противника с крикетным молотком и сломать ему какой‑то жалкий мизинец! И тебе, конечно, нужно было выкинуть эту глупость при свидетелях, на глазах у дочери герцога Уэстлейка!

– Ты хотел сказать – у Регины? – насмешливо отозвался Лэндфорд. – Так ты до сих пор не в силах произнести ее имени, мой дорогой братец! Это потому, что она обманула тебя с Виром.

Блейдсдейл замер.

– Ты забываешься, Оливер, – проговорил он таким бесстрастным тоном, что стало страшно.

Лэндфорд сразу заерзал на диване.

– Прости меня, Эдгар, – сказал он и облизнул вдруг пересохшие губы. – Я не подумал. Просто я сейчас в таком состоянии из‑за того, что Вир скупил мои долговые расписки, и потом мне пришлось чуть не на коленях умолять Амброуза о наличных, чтобы расплатиться по этим проклятым долгам, и что же? Негодяй Черная Роза отобрал у меня эти деньги! Клянусь, я не знал минуты покоя, Эдгар. Умоляю, сделай что‑нибудь, иначе будет поздно.

Блейдсдейл, все это время не сводивший с Лэндфорда тяжелого взгляда, под которым брат его корчился как червяк, наконец, видимо удовлетворенный, сказал:

– Ну хорошо, расскажи мне про нападение Черной Розы. – И, отвернувшись, стал смотреть в окно на площадь внизу. – Когда ты выходил из гнусного логова Амброуза, он, должно быть, уже поджидая тебя внизу.

– Да нет же, Эдгар! Я совершенно уверен, что нет, – возразил Лэндфорд. – Я дошел до наемной кареты без всяких происшествий. Все произошло, когда я уже был возле своей квартиры. Негодяй выскочил словно из‑под земли и самым наглым образом остановил меня прямо на Сент‑Джеймс‑стрит! Можешь себе такое представить? «Отдайте мне ваш кошелек и другие ценности, а затем можете идти куда желаете» – вот что он мне сказал. И клянусь тебе, он так и ждал, что я начну сопротивляться. Он хотел прикончить меня.

– Но ты, разумеется, подчинился его требованиям, – вставил свое слово Синклер, которого этот рассказ явно очень занимал. – Наш неустрашимый вице‑адмирал поспешно вывернул карманы и даже не пискнул.

– Можно подумать, ты на моем месте поступил бы по‑другому, – огрызнулся Лэндфорд. – Ты не видел его глаз. Говорю тебе, он хотел убить меня.

– Однако не убил, – сказал Блейдсдейл, оборачиваясь к ним. – И следовало бы спросить себя, почему он проявил такую сдержанность.

– Я отдал ему все, – проворчал Лэндфорд. – И любой поступил бы так же.

– И потому этот разбойник, будучи джентльменом, сдержал свое слово и не отправил тебя к праотцам? – насмешливо спросил Блейдсдейл. – Любопытно, не так ли?

– По‑моему, это, в общем, соответствует слухам, которые о нем ходят, – рискнул заметить Синклер, внимательно наблюдавший за графом. – Все сходятся на том, что этот разбойник не лишен чувства чести.

– Но откуда нам известно, что это вообще был Черная Роза? – спросил Блейдсдейл, глянув на Лэндфорда, который переводил взгляд с него на Синклера и имел вид грызуна, оказавшегося меж двух котов. – Он так и представился?

– Ну конечно, нет. Он дал мне эту чертову розу. И одет он был во все черное. Чего тут еще думать? Совершенно ясно, кто это был.

– Да, это очень может быть, – сказал Блейдсдейл непонятно к чему. А затем заговорил уверенно: – Я бы сказал, что на тебя напал человек, который хорошо знает нас. Более того, человек, которому было известно, что у тебя нужда в деньгах. И даже так: человек, который знал, что ты обратишься не к любому процентщику, а пойдешь к Амброузу.

– Но кто, кроме нас троих и Амброуза, мог знать об этом? – сердито спросил Лэндфорд, которого рассуждения брата явно поставили в тупик.

– Он имеет в виду Вира, – уверенно сказал Синклер. – Ведь, в конце‑то концов, именно у Вира находятся твои долговые расписки. Далее: он всегда подозревал, что Амброуз был замешан не меньше нас в той давней историй, приведшей к гибели его родителей. И все же твои рассуждения, Блейдсдейл; мне кажутся несколько натянутыми. Альберт клялся, что Вир стоял прямо рядом с ним, когда Черная Роза вздумал появиться на карнизе охотничьего домика.

– Я бы на твоем месте не напоминал лишний раз о фиаско, которое потерпел твой Альберт, – холодно заметил Блейдсдейл. – С другой стороны, раз уж ты завел об этом речь, то я хотел бы напомнить вам, что, по словам твоего глупого сына, кузен Вира, лорд Хантингтон, был тогда с ним на большой дороге. А если хочешь сбить с толку преследователей, самое лучшее, это пустить их по ложному следу, верно?

– Ты хочешь сказать, что на карнизе был лорд Хантингтон, облаченный в принадлежащий Виру наряд Черной Розы? – спросил Лэндфорд и даже выпрямился на своем диване. – И кто, интересно, была та женщина в будуаре?

– Кто знает? – пожал плечами Блейдсдейл. – Одна из многочисленных возлюбленных Вира, надо полагать. Да это не важно. Важно, кто на самом деле является Черной Розой. Если Вир, то будьте уверены, он только начал играть с нами. И я думаю, что пришла пора нам с вами сочинить небольшой сюрприз для Черной Розы.

– Полагаю, ты прав, – согласился Синклер. – Но пока у нас есть еще одно небольшое дельце – исчезнувшая наследница, которую ты пообещал моему сыну в жены в возмещение моих недавних денежных потерь.

– Это уж ты благодари своего Альберта за то, что он проворонил девчонку и теперь она как сквозь землю провалилась, – заявил Блейдсдейл, не желавший вспоминать, что сначала Констанс улизнула из‑под носа у него самого. – И как этот неуклюжий болван упустил ее!

– Не совсем упустил, милорд, – заметил Синклер с заговорщической усмешкой. – Как только мне стало ясно, что в Сомерсете ее нет, я поставил человека следить за домом ее тетки. Мой человек сумел увидеть ее мельком в одном из окон. Так что леди Констанс, похоже, отправилась прямехонько домой, к тете Софи. И это еще не все.

– Ну? – воскликнул Блейдсдейл, так как Синклер очень уж затянул паузу для пущего эффекта. – По‑моему, ты собирался поделиться с нами своими открытиями?

– Четыре дня назад некий джентльмен явился в дом в очень раздраженном состоянии духа. Он вошел в дом и вышел только на рассвете следующего утра. Мой человек дал очень подробное описание этого посетителя, милорд. Это был Вир. Я нисколько в этом не сомневаюсь.

Настроение, царившее в доме на Пловер‑стрит, было отнюдь не приподнятым. Пять дней прошло с того утра, когда Вир покинул постель Констанс, пообещав вернуться к ней, как только он найдет Амброуза. Констанс места себе не находила, тревожась из‑за затянувшегося отсутствия Вира, не говоря уж о потрясшем ее содержимом пакета, который был запечатан печатью Виров. Она едва притрагивалась к еде, и Софи, в конце концов, вынуждена была пригрозить, что начнет пичкать племянницу рыбьим жиром, если та немедленно не исправится. Констанс стала беспокойной и раздражительной и сама понимала, что общество ее не может быть приятным для Софи и полковника. Но ничего не могла с собой поделать.

И как ей было не раздражаться? Мало того, что она была сама не своя от страха за Вира, но ей еще приходилось сидеть взаперти, в то время как она привыкла гулять в любую погоду. Как бы хорошо сейчас взять да рано утром прокатиться верхом по Гайд‑парку, а во второй половине дня, как прежде, навестить своих многочисленных знакомых или отправиться с Софи в поход по модным лавкам на Бонд‑стрит. Вечером почти всегда были гости. Ужинали, потом играли в карты или ехали в театр. Ах, как же неприятно сидеть взаперти! Ей‑богу, она с ума сойдет, если ей не позволят хотя бы гулять в садике на задах дома.

Черт возьми, подумала она, отбрасывая книгу, которую безуспешно пыталась читать вот уже битый час. В противоположном конце гостиной Софи сидела над пяльцами. Губы Констанс тронула горькая улыбка. Дело плохо, если ее тетка засела за вышивание! Софи терпеть не могла всякое шитье и уверяла, что эта работа выдумана специально для того, чтобы притуплять от природы острый женский ум.

– Итак, вышиваем, дражайшая тетушка? – нарушила молчание Констанс, изнемогая от стыда за свое отнюдь не образцовое поведение в последние несколько дней. – Нелегко со мной пришлось, да?

Констанс вдруг словно что‑то кольнуло, когда Софи подняла на нее глаза, – во взгляде тетки была настороженность, выражение, для нее необычное.

– Для тебя это были очень напряженные дни, – сказала Софи, выбирая слова, – что неудивительно приданных обстоятельствах. Всем сразу станет легче, когда его светлость вернется.

– Тем не менее, совершенно бессовестно с моей стороны нарушать твой душевный покой и доводить до вышивания – тебя, лучшую из теток. – Констанс отобрала у Софи пяльцы, отложила их в сторону и заставила тетку подняться. – Пойдем, дорогая, на кухню. Мне что‑то ужасно захотелось шоколада. Давай побалуем себя горячим шоколадом, и что там еще найдется вкусненького, пока не вернулся полковник с известиями о том, что происходит в мире.

Тетка с готовностью откликнулась на ее попытку разрядить обстановку:

– Ты не представляешь, как мне радостно снова видеть твою улыбку, Констанс. Ты уж извини меня, что я была такой занудной, но тебе и правда нельзя так изводить себя тревогами. Вир вернется с минуты на минуту, я уверена.

– Да, конечно, – согласилась Констанс, ведя тетку за собой из гостиной, – и как только он вернется, я непременно...

Что именно она собиралась непременно сделать по возвращении Вира, Констанс так и не удалось сообщить. Ибо едва она ступила за порог, как сильные руки сжали ее в крепком объятии. Тревожный вскрик вырвался из ее груди, но был заглушен, так как жадные губы впились в ее рот поцелуем.

Со стоном она прильнула к сильному телу, и руки ее обвились вокруг его талии.

– Вир, – выдохнула она, когда, не так уж мало времени спустя, ей позволили выдохнуть.

– Он самый, – ответил Вир, и на губах его заиграла улыбка, когда он поднял голову и взглянул в лицо Констанс. Ее пыл нисколько не остыл за время его отсутствия. Она ответила на его поцелуй все с той же огненной нежностью, от которой кровь так и вскипала у него в жилах. Ей‑богу, она была еще прекраснее, чем ему помнилось, его рыжеволосая супруга. И все же морщина омрачила его лоб, когда он заметил, как осунулось ее лицо, каким стало изжелта‑бледным и как она сейчас не похожа на ту Констанс, что стояла на палубе «Ласточки», подставив лицо ветру. Было ясно, что пребывание в четырех стенах не пошло ей на пользу. Так ведь она была – Констанс. Странно было ждать, что ей понравится заточение. Как же она будет рада узнать, что заточению пришел конец, – пускай даже придется броситься навстречу опасности.

– Черт возьми, Вир, – сказала Констанс, едва державшаяся на ногах от избытка чувств. – Где ты пропадал так долго? Мне столько нужно тебе рассказать!

– Горю желанием выслушать твои новости, дитя, – сказал Вир, целуя ее в лоб. – К несчастью, придется сделать это попозже. Потому как сейчас к твоей тете нагрянут гости, с которыми тебе в данный момент встречаться ни к чему. Моя карета ждет нас у заднего крыльца. Времени хватит только на то, чтобы взять самое необходимое. Миссис Ингрэм....

– Софи, – спокойно поправила его эта достойная дама. – Вы ведь теперь, в конце концов, мой племянник.

Вир одарил ее одной из своих редких, ослепительных улыбок и сказал:

– Софи, когда должен вернуться полковник?

– С минуты на минуту, я думаю, – ответила Софи не слишком уверенно. – Он сказал, что идет в клуб. Но я подозреваю, что он собирался произвести небольшую разведку; Он уверяет, что за домом следят.

– Так оно и есть, – ответил Вир, подгоняя обеих женщин вверх по лестнице. – Или по крайней мере было. Я не проявил достаточной осторожности, когда пришел сюда в первый раз. Это было ошибкой, но я предпринял кое‑какие шаги для ее исправления. К сожалению, соглядатай Синклера уже успел доложить своему хозяину. А теперь побыстрее. Только самое необходимое, девочка моя.

– Но я совершенно готова, Вир, – объявила Констанс, указывая на свой дорожный сундук и картонку для шляп. – Я ведь все последние дни только и делала, что размышляла о том, какие крайние обстоятельства могут возникнуть, когда ты вернешься. И уж поверь мне, я не забыла о такой возможности, как поспешный отъезд.

– Разве ты о чем забудешь, – сказал Вир смиренно. – Не сомневаюсь, что ты и камеристку свою подготовила к отъезду.

– Как хорошо ты успел узнать меня, мой дорогой повелитель, – сказала Констанс с милой улыбкой и накинула на плечи отделанную горностаем ротонду, которая лежала тут же наготове. Затем она надела шляпу с вуалью и голубыми лентами, подошла к звонку и дернула шнурок три раза. – Не могу же я бросить Милли, верно?

Вир, который и в самом деле успел узнать свою супругу лучше, чем сам думал, не слишком удивился, обнаружив Милли в дорожном плаще и с корзинкой в руках у подножия черной лестницы.

– Прошу прощения, миледи, – заговорила девушка, явно перепуганная. – Но это граф, и с ним еще один, они у парадной двери стоят. Миссис Гейл приготовилась им открывать.

Только тут Констанс, сообразившая, что тетку с собой она взять не сможет, заколебалась.

– Вир, мы не можем уйти – надо дождаться возвращения полковника.

– Можете, можете, – быстро возразила Софи, подталкивая Констанс к черному ходу из кухни. – Я готова к встрече со своим бывшим зятем. Кроме того, со мной остается Уилл, он защитит меня. И полковник вот‑вот должен вернуться. И вообще это Пловер‑стрит в центре Лондона, а не пустынная дорога в Сомерсете. Блейдсдейл не посмеет поднять на меня руку. Так что все со мной будет в порядке.

– И все же мне не хочется оставлять тебя, Софи. Ты понятия не имеешь, на что способен Блейдсдейл.

Тут раздался громкий и настойчивый стук в дверь, и Констанс побледнела.

– Софи...

– Все будет хорошо, дорогая моя, – сказал Вир, хватай ее за локоть и вытаскивая за собой на крыльцо. – Славное же у тебя сложилось обо мне мнение, если ты могла подумать, что я не позаботился о безопасности твоей тетки. – Он быстро подсадил ее в карету, помог забраться и камеристке и сам последовал за ними. – Наверное, твоя тетка очень удивится, когда обнаружит, что очередное заседание ее дамского литературного общества вот‑вот начнется, причем у нее в доме. – Вытащив из кармана часы, он проверил время. – Три часа. Эти дамы славятся своей пунктуальностью.

Когда карета выехала со двора на улицу, Констанс получила возможность увидеть, как Блейдсдейл и его зять стоят на пороге дома ее тетки в окружении доброй дюжины дам.

– Вир, но как ты сумел устроить это? – воскликнула она, прижимаясь к своему дорогому маркизу.

– Как только нам удалось заставить Синклерова соглядатая заговорить, полковник и капитан Рот принялись разносить приглашения. Такое решение представлялось наилучшим – это надежнее, чем ставить охрану из мужчин. В конце концов, это Пловер‑стрит, самое сердце Лондона. Вооруженная охрана показалась бы здесь проявлением дурного тона, ты согласна? А теперь, любимая, пора нам заняться заговорщическими делами. Мне кажется, что сейчас самое время представить мою дорогую маркизу всему свету, ты не находишь?