Глава одиннадцатая

Да, умна она была бесспорно. Таким женским практичным умом. Я без труда могла представить себе, как она вяжет или организует игры котят.

А вот Сафру посещали минуты истинного вдохновения и конструктивного мышления. Например, я бросала ему его любимую игрушечную мышь, а он заталкивал ее под бюро, распластывался на животе и наблюдал, как я выуживаю ее оттуда раскладной линейкой. Именно это его особенно привлекало – наблюдать, как линейка зацепляет сбежавшую игрушку. Вскоре он уже нес мышь к бюро во рту, старательно заталкивал ее подальше, а затем принимался орать, чтобы я пришла и повозила под бюро линейкой. Это повторялось так часто, что я начала оставлять линейку под бюро, и тут Сафру посетила еще одна конструктивная мысль. Значит, вот этим я загребаю мышь и вытаскиваю ее наружу. Водяным пистолетом он пользоваться так и не научился, но линейкой‑то он двигать может! И он начал ею двигать – положив одну лапу на ближний ее конец (как я прижимала ее ладонью, что он и перенял), а потом мчался посмотреть, не появилась ли мышь. Иногда она появлялась, и Саф приходил в неистовый восторг и принимался подкидывать ее, прежде чем засунуть обратно и опять поелозить линейкой. Впрочем, торжествовал он редко, так как двигал линейкой вслепую. Но он сообразил, какая связь существует между линейкой и появлением мыши из‑под бюро, и орудовал линейкой, как механик – рычагом.

Про один из самых ярких случаев подобного рода я услышала от дамы, продавшей котенка людям, ничего не знавшим о замашках сиамов, а потому постоянно ей звонившим, чтобы рассказать ей об очередной проделке. Они меняли в доме проводку, и котенок завел манеру исчезать под полом в одном месте, а вылезать наружу совсем в другом. Они всячески старались ему препятствовать, но стоило им отвернуться, как он молниеносно нырял под половицу, и приходилось тратить уйму дорогого рабочего времени, чтобы извлечь его на белый свет. И тут электротехник придумал привязать веревочку к ошейнику котенка, затем его сажали под половицу и звали из противоположного угла комнаты, где тоже была снята половица. Котенок проскакивал под полом и ликующе вылезал в новую дыру – и вытаскивал привязанный к веревочке электрошнур, который электрик затем вытравливал весь и подсоединял.

«Сэкономил часы и часы, которые ушли бы на поднятие половиц», – с гордостью сообщила его первая хозяйка. Ну, я бы поостереглась: что, если бы веревочка зацепилась там за что‑нибудь, и половицы пришлось бы снимать куда быстрее, чтобы вызволить котенка? Но, может, он был исключением. Может, он даже сейчас подрабатывает подручным электрика? Что было дальше, мне услышать не довелось. И я только думала, вспоминая, как Сафра воспользовался складной линейкой, чего бы он не сумел достичь при некотором поощрении.

Мне приходится выслушивать множество историй об умных кошках. И необязательно сиамских. Все породы, включая и «простых», имеют своих вундеркиндов. Например, у аптекаря в соседней деревне его огромный, покрытый шрамами рыжий кастрированный кот вдруг начал часами где‑то пропадать, а возвращаясь, благоухал «Шанель № 5» – аптекарь узнал аромат этих духов, так как сам ими торговал. Заинтересовавшись, он как‑то последовал за котом, который шел и шел по дороге, пренебрегая скромными коттеджами, а потом свернул в ворота местного помещичьего дома и зашагал по дорожке, словно все тут принадлежало ему. Подойдя к парадной двери, он носом приподнял крышку почтового ящика, подвешенного очень низко, и дал ей упасть. Несколько секунд спустя дверь отворилась, и голос произнес: «Вот и ты, милый. Входи же, входи!» И кот исчез внутри – чтобы через несколько часов вернуться домой, благоухая «Шанель № 5». Аптекарь сказал, что в этом доме жила богатая старая дама, которая, видимо, кормила его и брала на руки – потому‑то от него и разило дорогими духами, против чего он явно ничего не имел. «А ведь выглядит он как старый боксер», – с недоумением закончил аптекарь.

Тот же кот однажды (что больше вязалось с его разбойничьей внешностью) сожрал всех рыбок в декоративном прудике в саду приятеля его хозяина. Приятель, который тоже жил в порядочном отдалении от аптекаря, жаловался, что его рыбки исчезают непонятным образом. «Может, их цапля хватает?» – предположил аптекарь, узнавший об истинной подоплеке этих исчезновений, только когда однажды увидел, как его кот шествует посередине дороги с последней – и самой крупной – золотой рыбкой во рту: хвост извивается справа, голова дергается слева. Аптекарь попытался ее спасти, но кот добычи не отдал, так что бедняге пришлось подхватить кота на руки и отнести его с рыбкой домой со всей возможной быстротой, пока их никто не увидел. Когда он в следующий раз встретил своего приятеля, тот сообщил, что пустил в пруд рыбок помельче. Предположительно их кот счел недостойными своего внимания, поскольку ни единой не тронул. «Согласитесь, это уже предел», – сказал аптекарь. И мне оставалось только согласиться.

Пределом была и история о каком‑то деревенском жителе, владельце двух коккер‑спаниелей, который в минуту неосторожности взял у городского друга черного полусиамского котенка. По прибытии в свой новый дом котенок прошествовал на кухню, поставил спаниелей на место, съездив их лапкой по носу, и мгновенно приспособился к деревенской жизни. Утром его хозяин услышал фырканье и пыхтенье, доносившиеся с соседнего луга, отправился туда и увидел, как котенок лупит лапкой по носу корову, которая угрожающе нагнулась к нему. И корова тоже была поставлена на место. Позже его хозяин с ужасом наблюдал, как котенок прыгнул на спину бычку, уцепился за кудерьки на могучей шее и держался на ней, как ковбой, пока бычок носился по лугу. Ободренный этими успехами котенок был затем застигнут, когда, усевшись позади коровы, упоенно бил лапкой по ее хвосту, которым она, видимо полагая, что ей докучает какая‑то огромная муха, сердито хлестала из стороны в сторону. А еще он подкрался к сороке, уцепился за ее хвост, когда она взлетела, и путешествовал по воздуху, пока зажатое в его зубках перо не выдернулось. Встав на ноги, котенок забрал перо в дом, и оно много дней служило ему любимой игрушкой, пока не растрепалось настолько, что его нельзя было уже ни подбрасывать, ни брать с собой спать. А когда он не вступал в поединки со смертью, докончил его владелец, то любил забираться на остролист у дверей, грызть листья и вытаскивать лапкой колючки изо рта. Что я на это скажу? Ну, ответила я слабым голосом, это в нем, наверное, сказывается сиамская кровь.

Полусиамы, рождающиеся от незапланированных спариваний с простыми кошками, отличаются изящностью линий, плюшевой шерстью и зычными голосами. Они часто бывают черными и неизменно куда более склонны оказываться в непредсказуемых катастрофических положениях, чем другие домашние кошки. Современные кошки восточной породы – результат спланированного скрещивания сиамов с другими породами – обладают такой же репутацией, но я, памятуя о собственном опыте и всех жутких историях, которых наслышалась, не могу поверить, что хоть кто‑то способен превзойти чистокровного сиама по части всяких невероятных штук. Вот, например, история, которую мне поведала женщина, захватившая своего сиамского котенка (первого, каким она обзавелась, и была покорена тем, как он ходил за ней повсюду, точно собака) купить картофеля у старика, который пополнял свою пенсию, продавая овощи. Жил он в двух кварталах от нее. Перепугавшись уличного движения (это была его первая прогулка по улицам), котенок, едва старичок открыл дверь, взобрался по его ноге. «Естественно, его больной ноге», – сообщила моя собеседница.

Она содрала сопротивляющегося Альфреда со спины старика и унесла домой, а когда снова пришла за картофелем – без Альфреда по очевидной причине, – ей прямо на пороге были предъявлены раны. Раз! – старичок засучил брючину. «Видите где? Черт, я же чуть не заорал! И всю ночь болело», – сообщил он ей. Хотя она так ничего и не увидела, молясь, чтобы никто из прохожих ничего не заметил и не сообщил бы в полицию на них за непристойное поведение на улице.

– Сколько людей говорили, какой он красивый котик, а затем все портили, добавляя: сразу видно, что он ваш, – докончила она.

Этих историй не перечесть, хотя некоторые и утверждают, будто я их сочиняю – никакие кошки не способны вести себя подобным образом! Естественно, никто из них лично с сиамами незнаком, и мне остается лишь посоветовать, чтобы они сами попробовали – ну, как женщина, которая как‑то позвонила мне по поводу своего шоколадного сиама: он у нее первый, так не посоветовала бы я ей что‑нибудь?

Едва она назвала его имя, как меня пробрала дрожь. Знаю по опыту: назвать сиама Мином, как воплощение восточного изящества и совершенства, значит, накликать беду. Все Мины, каких мне довелось знавать, были сущими дьяволами, словно задались целью опровергнуть все ассоциации, какие могло вызвать их имя, и этот Мин не явился исключением.

Конни, его хозяйка, объяснила, что была учительницей в пансионе для девочек, но недавно ушла на покой и поменяла квартиру. При доме, где она жила прежде, был сад, примыкавший к большому лугу, – там Мин мог гулять без всякой опаски, утверждая свою диктатуру. Он дрался со всеми окрестными котами и особенно с Рыжим Бейтсом, которого ненавидел глубокой восточной ненавистью. Он таскал вещи у соседей, которые приносил ей в подарок, так что ей приходилось выяснять, чьи они, а затем возвращать законным владельцам. Он разгуливал по жизни, как разбойник с большой дороги в кошачьем облике. И вот теперь, когда его хозяйка перевезла его на квартиру, более удобную для нее, – неподалеку от первой, но за углом на главной магистрали, с садом, обнесенным сеткой для его безопасности, а его любимый луг и Рыжий Бейтс отделены от него восьмифутовой оградой, – теперь он устроил деспотическую революцию.

Деспотом он был всегда, сообщила его хозяйка. Прежде он принадлежал ее ветеринару, владельцу еще двух сиамов, которых Мин, буйный подросток, совсем замучил, а у нее тогда кошки не было, и ветеринар с женой, ее близкие друзья, попросили, чтобы она взяла его.

И он отлично ужился с Конни. Ему нравились электрокамины, и креветки, и вырезка, и то, что с ним обходились как с единственным котом особой важности. Но когда они переехали, новую квартиру он не одобрил, а обнесенный сеткой сад – вдвойне. Они прожили там три недели, и все это время он расхаживал каждый день вдоль ограды, царапал деревянные столбы и орал, потому что ему не удавалось ни подлезть под сетку, ни перелезть через нее, и ее новые соседи начинают жаловаться. Так что ей делать? Разве что опять сменить квартиру? Расстаться с Мином она не в силах. Он ее друг.

Купите водяной пистолет, посоветовала я ей и объяснила, как он мне помог с Сафрой. Я ощутила, как по телефонному проводу до меня докатилась волна ужаса. А потом она спросила, нельзя ли обойтись опрыскивателем для растений. Я прекрасно поняла ее дилемму. Жила она совсем рядом со школой, где работала прежде, да и сейчас вела внеклассные занятия. Учительница, расхаживающая с водяным пистолетом или застигнутая, когда она его покупала в игрушечной лавке, – какой пример подаст она ученикам?

Да, конечно, попробуйте опрыскиватель, благословила я ее. Но она обязательно должна довести дело до конца и не сдаваться. Вот и ветеринар предостерегал ее, чтобы она не сдавалась, уныло вздохнула Конни. Да только, пока Мин жил у него, сам он настойчивостью похвастать не мог.

Однако на этот раз все получилось. Три недели спустя Конни снова мне позвонила. Она просто не знает, как меня благодарить: Мин перестал вопить и смирился с фактом, что наружу ему не выбраться, хотя все выглядывает из‑под сетки Рыжего Бейтса, но тот, слава Богу, к ограде не подходит. У Мина уже одно ухо разорвано в результате стычки с сорокой, к гнезду которой он подобрался в былые дни вольных прогулок, и она очень опасалась, что другое ухо ему порвет Рыжий Бейтс.

Она вкратце изложила мне полную событий биографию Мина – неисчислимые драки и как следствие визиты к ветеринару. Кроме того, он часто страдал тонзиллитами из‑за своей громогласности, так что его приходилось лечить и от них, что тоже отнюдь не сахар. А предметы, которые он крал и притаскивал домой, чтобы порадовать ее, когда она вернется из школы (когда они жили еще на той квартире), отличались, заверила она меня, поразительным разнообразием – от кусков вырезки и скелета камбалы вкупе с головой до зеленых мячей, похищенных с общественных теннисных кортов, когда никто не следил за ним, и разложенных по одному на каждой ступеньке. Как он умудрился донести их до дома, она даже вообразить не могла, но умудрился. И только зеленые.

Насколько ей это удавалось, она разыскивала владельцев и возвращала им украденное, но иногда у нее опускались руки. Как, например, тогда, когда, вернувшись домой, она увидела на ступеньках две пары красных кальсон. Сидевший возле них Мин сообщил, что это Подарок. Но ходить с ними по домам, спрашивая, чьи они, у нее недостало духа, сказала она. Какое неловкое возникло бы положение! Ну, и она выбросила их в мусорный бак. Однако совесть ее и поныне мучает. Ну, почему, почему сиамы проделывают такие жуткие штуки?!

Я так и покатилась со смеху. Да потому, что они сиамы. А судя по ее рассказам, меня бы не удивило, если бы мы сравнили их родословные, что они с Сафрой в родстве. Сафра проделывал такие штуки, потому что унаследовал характер своего деда Сатурна из знаменитой Килдаунской линии. Люди могли считать себя счастливчиками – или, наоборот, жертвами судьбы, это уж как взглянуть, – если обзаводились котенком этой линии. Жизнь сразу становилась иной. Я поведала ей о Сафре, и сиреневых полотенцах, и о том, как его изгнали из Лэнгфорда, так что настал ее черед содрогаться.

Со следующей же почтой она прислала мне родословную Мина, ну и, конечно, Сатурн в ней фигурировал как его дед. То есть они с Сафрой были двоюродными братьями! Когда я позвонила Конни с этой новостью, то указала, что степень их родства с прославленным предком значения не имеет. Если гены при нем, ей предстоит нелегкая жизнь.

Мы стали друзьями – товарищами по несчастью – при одной лишь мысли об этом. Она приехала познакомиться с моей парочкой – с Сафрой, экстравертом, Главой Дома, и с Шани в ее роли Беглянки от Торговцев Живым Товаром – и была совершенно ими очарована. Я поехала познакомиться с Мином, и он меня тут же абсолютно очаровал. Шоколадный – более светлая копия Сафры, он был до удивления на него похож, если не считать рваного уха. Красивый, высокий – и такой внушительный, когда он безотлагательно испробовал на мне свой номер Изнемогания От Холода.

Квартира Конни обогревалась газовым центральным отоплением, а в гостиной имелся большой электрокамин для поднятия температуры в случае необходимости. Когда я в первый раз приехала к ней познакомиться с Мином, мы выпили чай и уютно устроились в гостиной. Я взглянула налево на длинный радиатор под окном. Там максимально прямо, прижавшись головой к металлу и зажмурив глаза, восседал Мин. Я нагнулась поглядеть на него. Он приоткрыл глаз, перехватил мой взгляд и еще сильнее прижался к радиатору. Я все поняла. Он Страдал. Умирал От Холода.

– С минуты на минуту вам покажут процедуру с камином, – шепнула Конни.

Несколько минут спустя я уже ее наблюдала. Мин подошел к электрокамину, сел перед ним и начал бить лапой по свисающему шнуру, пока штепсель не застучал о стенку. «УОУ!» – с чувством сказал Мин, устремив на меня неморгающий взор.

Конни продемонстрировала, чего он хотел, – вставила штепсель в розетку и включила камин. Когда спираль засветилась и от нее потянуло теплым воздухом, Мин растянулся перед камином во всю длину и перекатился на спину. Какое блаженство, говорила его поза. Умей он вставлять штепсель в розетку сам, так только это и делал бы, сказала Конни. И она со дня на день ждет, что он сообразит, как это делается.

Но одно он все же сообразил, причем просто поразительную вещь. Собственно говоря, более замечательного примера кошачьего ума я не знаю. В двери кухни была прорезана щель с подвешенной крышкой, чтобы Мин мог выйти в огороженный сад, когда захочет. Однако, собираясь куда‑нибудь, Конни приносила его в дом, пристегивала крышку и задвигала небольшой, но тяжелой тумбочкой. Она все еще опасалась, что Мин, оставшись надолго без присмотра, найдет способ выбраться за ограду.

Конни, признанный знаток диких орхидей, время от времени уезжает на сутки читать где‑нибудь лекцию или встретиться с другими ботаниками, и тогда за Мином приглядывает ее подруга Диана. Ди, владелица небольшой транспортной конторы, сама распоряжается своим рабочим временем, а потому может составить компанию Мину днем. Она кормит его, выпускает в сад, забирает назад в дом, а перед тем как уйти, загораживает щель в кухонной двери. Изюминкой в этом привычном распорядке было то, что оставшийся в одиночестве Мин встречал Ди очень нежно, бодал головой, крутился между ее ногами, лежал у нее на шее и мурлыкал ей на ухо, когда она его обнимала.

Однако, когда Конни возвращалась из своей очередной поездки и Ди, встретив ее на станции, входила с ней вместе в дом, Мин забивался под кровать подальше от Ди и выводил оглушительные рулады на тему, какая она страшная и как он ее ненавидит, – сплошное притворство, чтобы Конни поверила, до чего невыносимой была его жизнь, пока она отсутствовала. И он был такой прекрасный актер, что, возможно, его хитрость сработала бы, если бы Диана не уговорила Конни спрятаться за дверью и дать ей войти одной. И Конни собственными глазами увидела в кухонное окно, как этот котище самозабвенно трется мордой о щеку Дианы – но едва Конни вошла, как он яростно зашипел на Диану, вырвался из ее объятий и сбежал.

Но это так, между прочим. Соль же истории в том, что однажды Диана, проведя с Мином начало вечера, принесла его из сада, застегнула и загородила щель, а позднее вернулась, чтобы покормить его ужином и приласкать. И обнаружила, что Мин исчез, тумбочка сдвинута, крышка щели свободно болтается, а за ней – темная ночь.

Ди подумала было, что плохо пристегнула крышку и забыла придвинуть тумбочку. Однако она ясно помнила, что приняла все эти меры предосторожности. Главным же был вопрос: где теперь Мин? Она вышла в сад с фонариком и принялась шарить лучом туда и сюда, еле дыша от страха, что он все‑таки перебрался через ограду… И внезапно увидела его. Он сидел на бордюре и выслеживал лягушку – как раз настало их время. Она унесла его в дом, снова застегнула крышку и задвинула ее, а когда Конни вернулась, рассказала ей обо всем.

На следующий день, решив обязательно выяснить, как он умудрился вырваться в сад, Конни укрылась в комнате, в открытую дверь которой ей была видна через коридор тумбочка перед щелью. Через некоторое время Мин вышел из ее спальни, где вздремнул на кровати, вошел в кухню, уселся перед тумбочкой и, выпустив когти, левой лапой после некоторой возни зацепил и открыл ее дверцу. Затем он всунул туда правую лапу и дернул чуть влево, так что тумбочка отодвинулась от щели. Затем отстегнул крышку и выбрался в сад.

С тех пор Конни перед уходом придвигает к тумбочке кухонный стол и для верности придвигает к нему стулья вплотную. Мин еще не нашел способа, как сдвинуть такую баррикаду, сказала Конни, но не исключено, что он его разрабатывает, а пока ей стыдно за вид кухни, если у нее кто‑нибудь гостит.

Когда Сафра покинул дом, доказывая, что он из Килдаунов (или виной были рассказы о приключениях, которых он наслушался от Синдбада?), ему не пришлось возиться с крышкой кошачьей щели. Из соображений безопасности в кухонной двери ее вообще не было, и он просто привел в исполнение давно задуманный план: спрятался в свое убежище за холодильником, пока я меняла содержимое ящиков, в расчете, что рано или поздно я не закрою за собой дверь как следует. И вот ему повезло – я ударила по филенке пяткой, но дверь не захлопнулась.

Когда я обнаружила это, он успел использовать полученную фору. Я обыскала сад, пробежала туда‑сюда по дороге, встряхивая жестянку с кошачьими галетами и зовя его. Ни ответа, ни привета. Полная тишина. Шани, когда я спросила ее, где он, ответила, что не видела его. Наверное, угодил в лапы Торговцев Живым Товаром, предположила она.

Я стояла у калитки, прикидывая, куда бежать теперь, и тут увидела приближающуюся по дороге процессию. Толпу пеших туристов – человек тридцать – с рюкзаками калейдоскопических расцветок. Тот, что шагал впереди, нес на руках кошку. Я уже видела их в окно, когда они шли в противоположную сторону. И тогда кошки с ними не было. Я сразу догадалась, что это за кошка.

Он погнался за ними, объяснил тот, кто его нес. Отдельные члены группы заметили его маневры. Кто‑то заметил, как он на ограде вытягивал шею к их рюкзакам. Другой увидел, как он спрыгнул и пошел следом за ними. Некоторые постарались его отпугнуть, чтобы он вернулся. Как бы не так! Увертывался, сказали они, и шел следом. Но только когда они достигли конца долины и начали подниматься по крутому склону к остаткам древнего укрепления, им стало ясно, что Сафра вовсе не отправился в обычную кошачью прогулку, а сознательно увязался за ними. Вообще‑то они направлялись в Берлингтон осмотреть Скалу Веков. И не собирались возвращаться по этой дороге. Ну, они и решили принести его назад всем скопом, поскольку идут по маршруту, который известен только их руководителю. Я поблагодарила их и крепко держала Сафру, когда они повернули обратно. Он вознегодовал и снова побежал бы за ними, позволь я. Он Глупый, сказала Шани. Еще бы они не принесли его назад! Они же знали, что он не Настоящий Турист. Ничего бы они не узнали, будь у него рюкзак, заявил Сафра, который, как все сиамы, считал себя человеком. Тем не менее я испугалась. За несколько недель до этого кошка Дженет дальше по дороге внезапно пропала. Ее нашли через полмесяца на вершине Мендипа, где она укрывалась под упавшим деревом, практически умирая от голодного истощения. Видимо, она тоже пошла за туристами, но не такими благожелательными, как те, что отнесли Сафру домой.

Я все еще тревожилась из‑за этого происшествия – так быстро все произошло, – старалась не спускать с него глаз и все время удостоверялась, что задняя дверь закрыта надежно. И вот, возвращаясь домой из леса с электропилой, я запуталась ногой в плетях ежевики, потеряла равновесие, покатилась вниз по склону, разодрала о шипы колено так, что казалось, будто я побывала в когтях льва, и кончила тем, что, облепив колено пластырем, растянулась навзничь на полу гостиной, стараясь расслабиться и тем привести свою нервную систему в порядок. Я лежала с закрытыми глазами, снимая напряжение, и тут почувствовала, что я не одна, и открыла глаза. Естественно, я не ошиблась. Возле моих ступней, будто две свечи в ногах катафалка, сидели бок о бок и пристально на меня смотрели Шани и Сафра. Шел седьмой час, а в шесть они питались и вот силой воли принуждали меня вспомнить об этом. Я тут же встала с пола. Владельцы сиамов знают свое место, даже когда им хочется махнуть на все рукой и завыть.

Однако день еще не кончился. Я все еще прихрамывала и очень себя жалела, когда в тот же вечер меня призвали разгадать загадку, не уступавшую в таинственности судьбе «Марии‑Селесты», пассажирского судна, которое дрейфовало у африканского побережья без единого человека на борту, где все выглядело нетронутым и обычным.

Мисс Уэллингтон спустилась с холма, отправившись в одну из своих ночных прогулок, – проверить, что ручей не загромоздило, объяснила она, – и решила навестить сестру. Она поднялась по тропе к коттеджу Лилии, постучалась, не услышала ответа, сама открыла дверь и вошла. На кухне она увидела разложенную гладильную доску, а на ней – полувыглаженную блузку, хотя электроутюг был выключен, что усугубляло тайну. Вне себя от страха она осмотрела все комнаты коттеджа, но своей сестры нигде не обнаружила.

Из женской солидарности я прохромала с ней туда. И сама осмотрела каждую комнату. Заглянула в гараж – машина Лилии (что выглядело совсем уж грозно) стояла там, будто так и надо. Лилию, решила мисс У., конечно же похитили. Только вот ради чего, подумала я про себя, – пожилую, совсем небогатую женщину… Она никуда нынче вечером не собиралась, рыдала мисс У. Она бы ее предупредила. Мы уже собрались звонить в полицию, и я начала набирать номер (мисс У. поручила эту миссию мне), как вдруг снаружи стукнула захлопывающаяся дверца машины, голос Лилии пожелал кому‑то доброй ночи, и она вошла в коттедж. Целая и невредимая, хотя выглядела слегка ошарашенной из‑за нашего присутствия тут, решила я.

Тайна объяснилась крайне просто: Лилия, едва переехав сюда, приняла деятельное участие в общественной жизни деревни и, как бывшая энергичная школьная директриса, вскоре вошла в несколько комитетов, в том числе и в комитет клуба «Дружеские руки», заседание которого было назначено на нынешний вечер, о чем она совершенно забыла, так как днем заседала в совете библиотеки. И когда в восемь она не явилась, а телефона под рукой не оказалось, мистер Тутинг, приехавший тоже с другого заседания, вызвался съездить к ней и выяснить, почему она задержалась. Застигнутая в разгар глажки, придя в ужас от своей оплошности, Лилия выключила утюг, надела жакет и уехала с мистером Тутингом, из‑за спешки не сообразив позвонить сестре. Впрочем, мисс Уэллингтон не рассердилась и лишь радовалась, что с ней ничего не случилось: ведь постоянно слышишь о таких ужасах! И так любезно было со стороны мистера Тутинга отвезти ее домой. Да, бесспорно. Вот только одно: почему у Лилии так порозовели щеки? Это заставило меня задуматься.