Критический анализ

Книга «Будем как солнце» явилась (согласно М. Стаховой) попыткой создать космогоническую картину мира,в центре которого находится Солнце, вечный источник всего живого. Весь сборник был проникнут пантеистическими мотивами поклонения стихийным силам — Луне, звёздам, ветру, огню, воде («Гимн огню», «Воззвание к океану», «Ветер», «Завет бытия» и др.). Наряду с космогоническими мотивами в сборнике нашла отражение столь излюбленная поэтом теория мига, волшебного мгновения (У мысли нет орудья измерить глубину / Нет сил, чтобы замедлить бегущую весну. / Лишь есть одна возможность сказать мгновенью: «Стой!» /Разбив оковы мысли, быть скованным — мечтой.).

Особое место в образности Бальмонта занял Огонь — проявление космических сил, родственных Солнцу. В«Гимне Огню» Бальмонт сделал попытку «исчислить все лики, все превращения огня в мироздании» — от пламени церковной свечи «с его голубым основанием» до света горящих зданий и молнии в грозу. Огонь ему представлялся то лепестками страшного цветка, то вставшими дыбом блестящими волосами; он«проворный, весёлый и страстный» и в то же время очистительный, роковой. «Такого огнепоклонника, как Бальмонт, в русской поэзии, пожалуй, не найти»^[10], — отмечал Н. Банников.

Книга стихов – условие целостности анализа несобранного наследия К.Д. Бальмонта. «Поэт первым из русских символистов начал циклизацию стихов и их объединение в книгу как законченное художественное целое, построенное по логике единого произведения», под влиянием «Цветов зла» Бодлера [1].

«Будем как Солнце» (1903), одна из вершинных книг Бальмонта, как объект исследования – гарантия корректности анализа в неравноценном творчестве Бальмонта. Многие (среди них Брюсов, Блок) говорили о влиянии этой книги на них.

«Будем как Солнце», – призывает автор книги, но лунарный миф в символизме, пожалуй, более развёрнут, чем солярный (например, в исследовании Д. Магомедовой о Прекрасной Даме у этой последней – функции Луны), это воплощение отражённой огненной стихии Солнца, но при этом часто описываемой с привлечением Воды (и море и океан подвластны Луне – так объясняются приливы, отливы).

Если прорыв героя книги к Солнцу – это прорыв к деянию, благому или злому, но всегда естественному, то прорыв к Воде – это прорыв к вечному, хаотически-колдовскому, некоей страшной и прекрасной первооснове (океан в книге – «древний прародитель») и, возможно, к концу жизни (картина Всемирного Потопа).

Упоение стихиями в «Будем как Солнце» – это не только воспевание «четверогласия стихий» Огня, Воды, Земли и Воздуха, но и осознание пронизанности человеческой жизни этими стихиями. Ещё в предисловии к книге «Горящие здания», ознаменовавшей собой новый, «громкий» период творчества Бальмонта 1900-х годов (в который и входит «Будем как Солнце»), появилась знаменитая фраза, передававшая ощущения человека в воде при описании нового взгляда на мир: «Я был захвачен страстной волной, которая увлекла меня и держала в плену, бросала вверх, бросала вниз, и я не мог выйти из неё, пока сам не овладел ею, поняв её сущность… Я спокойно отдаюсь тому потоку, который влечёт к новым берегам … В воздухе есть скрытые течения, которые пересоздают душу» (курсив наш. – В. Ш.).

Идеальный мир в поэтике символизма часто изображается как отражённый в воде, зеркальный: «Новый мир… в глубине отражающих вод».

Высота и полёт чувств называются «волнением»: «волна чувств», «на волне любви».

«Волной» может быть назван способ распространения запахов: «волна благовоний».

Огромное, несчётное количество чего-либо часто называется «морем»: «моря красок и цветов», «моря плавучих тучек, ветвей, кустов, цветов».

С водой, рекой часто ассоциируется речь – она льётся. Свою поэзию в этой книге Бальмонт называет «переплеск многопенный, разорванно-слитный». Или такое открытие: «В моих песнопеньях журчанье ключей». А вот объяснение особенностей своей поэзии: «Поняв подвижность лёгкой пены, / Я создаю дрожащий стих», «я ручей».

Переменчивая стихия воды в «Будем как Солнце» – это также и то, что может если не объяснить, то описать поведение женщины. Женщина, на которую направлена «солнечная» активность мужчины, проявляет мягкую пассивность и несёт обтекающее колдовство водной стихии. И на воду, и на женщину влияет Луна, её воздействием объясняется прихотливое, иногда сомнамбулически непостижимое поведение женщины.

При описании её души часто задействованы образы воды: «в твоей душе так много прозрачных светлых вод», «к тебе прильнув, я вижу бездну вод», «с душою, полной глубины», «Если в душу я взгляну, / В ней увижу я волну / Многопенную». Речь идёт не о духовно-религиозной сущности души, а о её образе в языке – о словообразе.

Глаза женщины в «Будем как Солнце» – тоже часто картина воды: «зыбь глубоких глаз твоих», «И я напряжённо и зорко гляжу / Туда, на глубокое дно», «Глаза были полны морской глубины», «У неё глаза морского (не синего! – В. Ш.) цвета, / У неё неверная душа». П.В. Куприяновский и Н.А. Молчанова пишут, что «в романтическом мировосприятии Бальмонта огонь (солнце) воплощает мужское начало, тогда как вода (луна) – женское» [2, с. 140].

В «Восхвалении Луны», рискованно названном «псалмом», определяется существо, соединяющее в своей природе женское и рыбье, – русалка:

Восславим, сёстры, глубину,
Любовь к любви, любовь-волну,
Восславим ласки и Луну.

Чешская исследовательница Эденька Калницка в философско-эстетических заметках «Магия воды и женщина» (Калуга, 2004) напоминает, что планета Земля – более вода, чем земля: 70 % земного шара занято водой. Человеческое тело по большей части состоит из воды. В мир мы приходим пловцами с опытом водяных существ. Аналогия воды и женщины – архетипическое ядро стихии воды. В раннем христианстве рыба символизировала Христа; крещение представляет собой вхождение – как в воду – в новую жизнь.

Представление о существе, которое наполовину женщина, наполовину рыба (или змея), – очень древнее. В греческой мифологии существовали нереиды (дочери царя Нерея), наяды (речные нимфы). В Средние века диада женщины и рыбы – mermaid. Длинные волосы, гребень, зеркало, красота и прекрасный голос – всё это атрибуты русалки. В мифологии народов Европы духи воды – ундины (от лат. «волна»), прекрасные девушки (иногда с рыбьими хвостами), выходящие из воды и расчёсывающие волосы. Своим пением и красотой они завлекают путников вглубь, могут погубить их или сделать возлюбленными в подводном царстве [3, с. 562, 563].

Русалки в славянской мифологии – существа, как правило, вредоносные, в них превращаются умершие девушки, преимущественно утопленницы, некрещёные дети. Представляются в виде красивых девушек с длинными распущенными зелёными волосами, реже – в виде косматых безобразных женщин (у северных русских). В русальную неделю, следующую за Троицей, выходят из воды, бегают по полям, качаются на деревьях, могут защекотать встречных до смерти или увлечь на дно.

Образ русалки связан одновременно с водой и растительностью, сочетает черты водных духов (иногда русалок представляли в свите водяного) и карнавальных персонажей, воплощающих плодородие, типа Костромы, Ярилы и т. п., смерть которых гарантировала урожай. Отсюда вероятна и связь русалок с миром мёртвых: по-видимому, под влиянием христианства русалок стали отождествлять лишь с вредоносными «заложными» покойниками, умершими неестественной смертью. Возможно, название русалок восходит к древнерусским языческим игрищам – русалиям, известным по церковно-обличительной литературе. Возможно, наименование русалий заимствовано славянами на Балканах, где античные поминальные обряды носили название розалий [3, с. 472].

Название стихотворения Бальмонта «С морского дна» из «Будем как Солнце» – это объяснение, откуда взялась женщина, которую лирический герой встретил в толпе большого города.

Глаза были полны морской глубины
И были слепыми навек –

слепыми для земного. И всё большое, в семи частях, стихотворение «С морского дна» – это описание жизни «бледной девы» (не названной, кстати, в этом стихотворении русалкой) на дне, где господствовали покой, сон, напев – лермонтовские характеристики условий жизни русалок. Но эта «дева» отличилась от остальных своим стремлением к Солнцу, к иной, земной жизни. И этот поворот случился в новолунье, когда она вошла в «скрытые течения» (автоцитата из предисловия к «Горящим зданиям»: «в воздухе есть скрытые течения, которые пересоздают душу»), превратилась в цветок, носимый по волнам, и, наконец, её подобрали, «всю в пене, моряки».

И она увидела солнце, которое ей «очи сожгло». Но эту цену она приняла:

«Я видела солнце, – сказала она, –
Что после – не всё ли равно!»

П.В. Куприяновский и Н.А. Молчанова с некоторой долей сомнения называют источником этого стихотворения «Морскую царевну» и «Русалку» Лермонтова [2, с. 141]. Представляется, что если сам русалочий мотив, его большое значение в книге Бальмонта – от Лермонтова, то решение темы, а именно активная роль русалки в изменении своей жизни, – совсем не лермонтовское.

Образ русалки Пушкина и Лермонтова ведёт своё начало от «Ундины» де ля Мотт Фуке и Жуковского. Эта непостижимость, прихотливость поведения, внятность стихиям, чем отличается ундина, – всё это отсутствует потом у Пушкина (у Пушкина обольстительная опасность и пластическая красота русалки («Русалка») и нереиды («Нереида»)), но возвращается у Лермонтова. С одной стороны, его «русалка», «ундина» из «Героя нашего времени» – это притягательная красота (особенно вместе с распущенными косами), песня, морская стихия в её поведении, непонятном и влекущем к разгадыванию. С другой стороны, «змеиные» ассоциации этого образа («она как змея выскользнула», «её змеиная натура выдержала эту пытку») акцентируют черты коварства и опасности – и русалка, и змея покрыты чешуёй, обе женственно-гибкие и коварные.

В портрете русалки в лермонтовской «Морской царевне» (Б. Эйхенбаум считал, что по теме и ряду сюжетных мотивов оно восходит к стихотворению Пушкина «Яныш Королевич» из «Песен западных славян» [4]) указано на деталь: «хвост чешуёю змеиной покрыт» – вот новое схождение рыбы, змеи и русалки. В этом лермонтовском шедевре драматическая коллизия – в разительном контрасте стихий земли и воды: влюбившаяся в героя русалка, вытащенная им на берег ещё и для демонстрации её победителем своим лихим дружкам, она превращается в «чудо морское с змеиным хвостом» и поселяет в душе героя муки совести.

Женская суть, отзывающаяся на морскую стихию и чурающаяся земли, – эта лермонтовская идея близка Бальмонту. Принята им и другая сторона лермонтовской русалочьей темы: морское дно – это аналог идеального мира. В «Русалке», «Мцыри» (в этой поэме золотая рыбка, пригрезившаяся Мцыри в его забытьи, – память о русалке) существуют те же атрибуты идеального мира, что и в «Выхожу один я на дорогу…»: вечный сон; покой; сладкий голос, поющий о любви, – но притом ещё и баюкающая стихия воды.

Русалка в «Будем как Солнце» описана в стихотворениях (кроме упомянутого «С морского дна», без обозначения героини как русалки) раздела «Зачарованный грот»: «Русалка», «Я ласкал её долго, ласкал до утра…», «Нереида».

В «Русалке» мало примет этого существа, только «Я с глубокого, тихого, тёмного дна…», ещё можно указать на «молодую луну», упомянутую в этом восьмистрочном стихотворении – любовном монологе русалки. Главная примета русалки – внутренняя: это непостижимость («Если можешь, пойми…») – и отдалённость от земного («Ты один мне понравился между людьми…»).

В стихотворении «Я ласкал её долго, ласкал до утра…» утренняя «русалка нагая» – это измена себе, прежней, её не узнаёт герой, оттолкнувший её и в отчаянии упавший на песок: «Но не та, но не та, а другая». Но и героине есть чем отомстить: теперь он «отравлен» – он будет вечно мечтать о вечном и «безбрежном» – о том, чего нет на земле, – таков смысл её «песни».

Героиня стихотворения «Нереида» – «полудева, полурыба», выходящая среди шума волн в полнолунье и опасная своими намерениями:

Полудева, полурыба, из волос сплетёт звено,
И приблизив лик свой лживый, увлечёт тебя на дно.

Здесь сюжет лермонтовской «Морской царевны»: герой вырывает любящую его русалку из морской стихии, – только развязка не лермонтовски-трагичная: хотя, как и у Лермонтова, пойманная также за волосы русалка тоже названа «добычей», вместо трагедии превращения в «чудо морское», вместо жестокого раскаяния – печаль моря, с трудом отпускающего свою русалку; печаль, аллитерированно переданная звуком волн:

И упрямую добычу прочь от пенных брызг влеку,
Внемля шорох, свист и шелест волн, бегущих по песку.

Красота жертвенности, упоение властью и любовью – вот бальмонтовский акцент в трактовке пушкинско-лермонтовского сюжета. Вместо трагедии поруганной любви – апофеоз и ропот смирения женщины и моря. Напомним, что раздел «Зачарованный грот» и своим названием, и иногда содержанием входящих в него стихотворений любовной тематики балансирует на грани дозволенного.

Русалочьи черты – и у героинь других стихотворений сборника «Будем как Солнце»: «Колдунья влюблённая», «Семицветник», «Мы с тобой сплетёмся в забытьи…». И наконец, мелькнёт «Русалочка» в «Фейных сказках» – совсем не страшная, детски-непосредственная…

Русалка в «Будем как Солнце» – это образ стихии воды. Через любовь, через русалочью суть женщины герой приобщается стихии, при этом сам себя ощущая солнцем, согревающим и зажигающим.

Использованная литература.

1. История русской литературы конца XIX – начала XX вв.: уч. пос. для студентов высших уч. завед.: в 2 т. М., 2007. Т. 2. С. 90.

2. Куприяновский, П.В., Молчанова, Н.А. Поэт Константин Бальмонт. Биография. Творчество. Судьба. Иваново, 2001.

3. Мифологический словарь. М., 1991.

4. Эйхенбаум, Б.М. Комментарии // Лермонтов, М.Ю. Полн. собр. соч.: в 4 т. М.-Л., 1948. Т. 1. С. 360.